Отчего б не прямо на ходу? 7 страница

Эта книга называется «Право писать», и если это название похоже на манифест, призыв к оружию, то лишь потому, что я на собственном опыте поняла, сколько других прав мне это обеспечивает, и теперь я на них настаиваю: право на уважение моей работы, на уважение ко мне лично, на отношения, в которых есть место взаимным уступкам.

Роберт начал писать полгода назад. Тогда он глубоко завяз в отношениях, которые оттеснили его на задворки его же собственной жизни. Его подруга – если так можно назвать того, кто считал себя его надзирателем и охранником, – имела мнения и суждения насчет самых разных областей жизни Роберта: его творческой работы, его друзей, его деловых партнеров – все должны были получить ее одобрение, но мало кто удостаивался. Всегда находились какие‑нибудь недостатки, какие‑нибудь ошибки и пороки, которые он «должен» был увидеть – и увидел бы, если бы не его собственные промахи, недальновидность и недостатки.

Роберт взялся рассказывать о своей жизни бумаге. Он быстро понял, как приятно иметь возможность выразить свои мысли, разобраться в собственной жизни, пересмотреть свои убеждения. Уже через месяц взаимоотношения у них с девушкой начали меняться. Он стал скрывать от нее информацию, которую она раньше использовала бы против него. И четко обозначать те области, в которых ее мнения не спрашивают. На второй месяц он сделался неуязвим для эмоционального шантажа. Он начал устанавливать границы. Ее нападки на его личность он теперь встречал устойчивым сопротивлением.

Далее три месяца он писал о своих чувствах и о том, не прервать ли ему эту связь, хотя раньше она казалась ему вечной, его «судьбой». А через полгода он сочинил своей девушке письмо, коим формально расторг их отношения. Затем Роберт, тот самый затюканный рохля Роберт, укатил на три месяца в Индию. Судя по его письмам, ему там очень хорошо.

Мне, как и Роберту, писать – как заниматься личной картографией. Писательство дало мне составить карты моих горестей и радостей, границ и великих равнин щедрости. Оно позволило мне сказать: «Вот где заканчиваюсь я и начинаешься ты». И еще: «Да, мы во всем “этом” вместе».

Когда пишем, мы понимаем, что не беспомощны. Что у нас есть выбор. Понимаем, в чем этот выбор заключается. Когда избегаем ответственности. И когда перегружены. Когда нам нравится все, как есть: «Велико мое счастье, и воздух как шелк, и взгляды прохожих текут молоком…» – а когда хотели бы что‑то изменить. Когда пишем, мы приводим эти перемены в действие.

«То, как мы описываем и воспринимаем собственные жизни, напрямую и неразделимо связано с тем, как мы их проживаем, – пишет терапевт и тренер личностного роста Мэнди Эфтел. И добавляет: «Мы – авторы собственной жизни, в самом прямом смысле».

Если мы – авторы, то почему бы не принять в ней более деятельное участие и не переписать ее на свое усмотрение? Почему бы не сделать ее романтичнее, увлекательнее? Почему бы не писать пылких писем своим возлюбленным? Почему бы не поведать им в письменном виде: «Тобою дорожу я»?

Сейчас у меня новая дружба, и она, дословно, разворачивается страница за страницей. Через страны и континенты, часовые пояса и разницу во времени мы шлем друг другу весточки, делимся отчетами о нашей многообразной современной жизни.

Мне припоминаются «песенные тропы» австралийских аборигенов. Этими тропами вдоль и поперек изрезан континент‑по‑ту‑сторону, по ним ходили предки, шаг за шагом создавая своего рода карту, описывая его, именуя в песнях. Мы с другом тоже бродим по песенным тропам, хоть и на разных континентах: «Таким был мой день в Париже… А таким – мой в горах Сангре де Кристо».

Я верю: если письмом устанавливать связь с самим собой, можно выйти на контакт сквозь время, пространство и расстояние. Я верю во всемирную деревню, которую мы создаем все вместе, верю: если мы хотим сделать ее пригодной для жизни, нам необходимо вернуться к странице. Когда нужно кого‑нибудь вызвать в людном месте – на конференции, в международном аэропорту или на крупном заводе – мы даем объявление по громкой связи. Наш мир, наша всемирная деревня, чем‑то похожа на все эти места, и если надо привлечь внимание кого‑либо – вместо громкой связи мы «объявляем» о своем намерении на бумаге.

«Десерт был – сложно так быстро подобрать подходящий эпитет. Может, “восхитителен” или “неимоверен”?» Этот комплимент пришел ко мне по почте после того, как я накормила коллегу‑писателя ужином, завершив его клубничным пирогом с домашними взбитыми сливками. Он потратил всего пару минут на благодарственное письмо и тем самым продлил наслаждение от ужина, на приготовление которого я потратила несколько часов.

Всем нам нужно – и всем нам хочется – чтобы нами наслаждались, дорожили, чтобы нас любили и о нас заботились. Так часто нам не хватает теплоты. Излагая мысли на бумаге, мы ясно и прямо даем понять, как нам небезразличны те, кому, как и что мы пишем. Соня Чокетт, духовный учитель, советует: «Слова имеют силу, осознаем мы это или нет. Слова – это конкретные шаги к воплощению мечты. Каждое слово подкреплено энергией».

Я бы еще добавила, что не только подкреплено, но и состоит из энергии. Я убеждена, что изложение слов на бумаге – один из самых действенных доступных нам способов изменить не только себя, но и окружающий мир. Я пишу эту книгу и посылаю отрывки Дэвиду. Он пишет в ответ: «Мне особенно приятно получать от тебя главы».

«А мне приятно быть для тебя незавершенкой».

Все мы – незавершенная работа. Все мы – сырые черновики. Никто из нас не смог бы назвать себя окончательной версией самих себя. Насколько здоровее и счастливее мы будем, если пропустим мимо ушей совет того мафиози и будем записывать всё – вообще всё – свои пороки, пунктики, прихоти, причуды и пленительности, которые делают нас людьми.

Связав все свои точки между собой, мы выходим на связь.

 

Способ приобщения

 

Это еще одно подспорье в духовном союзничестве, оно позволит нам установить более глубокую личную связь с нашим жизненным путем.

 

Для этого вам придется выделить час времени, на этот раз в тихом защищенном месте. Можете зажечь свечу или включить спокойную музыку – например, альбом Майкла Хоппе «Томление». В течение этого часа вы встретитесь со своим молодым «я», с самим собой в молодости, со своей Юной Сущностью. Как и в случае с Древней Сущностью, вы позволите этому молодому «я» обратиться к вам напрямую, в личном письме. Руку – к бумаге, приникните к кладезю и дайте своей Юной Сущности поведать о ее желаниях, надеждах, мыслях, сомнениях и мечтах. Не пытайтесь ничего «фильтровать». Иногда подобные письма вызывают сильные переживания. Будьте готовы к ним и продолжайте водить рукой по бумаге.

Пишите не менее получаса. Сделайте несколько глубоких вдохов и выдохов, а затем прочтите и впитайте все, чем «юнец» поделился с вами. Ваша связь с этой частью себя очень важна для писательской жизни. Хорошо, что вы теперь знакомы.

 

 

Глава 20

Быть открытым каналом

 

Частенько вокруг писательских ритуалов устраивается много шума. Рассказывают, будто для того, чтобы писать, необходимо абсолютное сосредоточение, вложение всех умственных сил и много чего еще. Особые ручки. Особые тетради. Чистота и порядок на рабочем столе. Телефоны отключены. Семью подальше или как‑то в загон. Писателю требуется одиночество, даже неприкосновенность. Рабочий кабинет превращается в святую святых…

Мне не нравится раздувать из писательства слона.

Мне проще думать, что писать можно где угодно и в любых условиях. Что писательство помещается в трещины и щели. Не хочу, чтобы это занятие главенствовало в моей жизни. Гораздо лучше, когда жизнь им наполнена. Это большая разница. Когда писательство главенствует, страдают сначала отношения, а потом – и здесь есть прямая связь – и сами тексты. Когда для того, чтобы писать, нужно запереться в комнате, отгородиться от мира и погрузиться в собственные очень важные мысли, мы теряем связь с жизненным потоком, с потоком новых идей и данных, которые способны лепить, улучшать и насыщать эти самые мысли. Это вопрос равновесия. Да, чтобы писать, нужно время и место, но не так много, как нам кажется. Вместо того чтобы считать это занятие личным делом, для которого нужно отгородиться от остального мира, лучше представить себе, что для него необходимо глубже погрузиться в жизнь, а не отвлечься от нее – хотя, конечно, такой подход смердит ересью.

Только что зазвонил телефон – на проводе моя подруга Марта Хэмилтон Снайдер, гомеопат и медиум. Мы говорили о том, какое место в жизни занимают «помехи». Если что‑то заставляет нас прервать работу, как нам обеим кажется, – это само провидение вмешивается, чтобы исправить нашу траекторию.

«Иногда я провожу телефонную сессию с клиентом, – говорит Марта, – и тут мои собаки устраивают свару и требуют внимания. Я говорю: “Подождите минуточку”, разбираюсь с собаками, возвращаюсь к клиенту – и продолжаю как ни в чем не бывало».

Вообще‑то за годы общения с Мартой я заметила, что она продолжает не просто «как ни в чем не бывало». Она возвращается с новой мыслью или пониманием, которые приходят к ней именно когда что‑то «отвлекает» ее от работы. То же самое происходит и в моем рабочем процессе.

В то утро Мартино «вмешательство» помогло мне подкорректировать собственный курс: я говорила о том, как важно писать играючи и непринужденно, но не сказала, как этого добиться. Слушая Марту, я подумала: «Ну да, вот отличное сравнение – быть передатчиком, как медиум».

Если писать так, будто воспринимаешь и передаешь духовную информацию – а не изобретаешь умственную, это делать гораздо проще, потому что от нас более не требуется настороженно следить за собой. Наоборот – от нас нужна только открытость. Мы как будто «подключаемся» к потоку идей, вместо того, чтобы генерировать его самим, изнутри.

Эго так и хочет сказать: «Я пишу, и меня нельзя прерывать и отвлекать от моих мыслей». Однако творческая реальность, опыт художников многих веков – нечто совершенно иное, куда скромнее. Мы, писатели, позволяем мыслям протекать сквозь нас. Мы способны творить свободно ровно настолько, насколько способны отодвинуть свое эго в сторонку. Мы настраиваемся на волну вдохновения. Позволяем ей протекать насквозь. Мы – лишь передатчики, медиумы.

«Медиумы? Джулия, ну и словечко…»

Я знаю. Знаю, но мне плевать, потому что оно творчески точно. У многих людей и слово, и сама идея существования «медиумов» и «канализирования» вызывает отторжение. Оно им кажется чем‑то эзотерическим, оторванным от реальности, из разряда суеверий и предрассудков. И все‑таки именно таким образом уже много веков подряд писатели, художники и музыканты описывают природу творческого процесса. Вот послушайте:

 

«Музыка этой оперы была продиктована мне Богом; я лишь записал ее на бумагу и донес до публики».

Композитор Джакомо Пуччини об опере «Мадам Баттерфляй».

 

«Идеи текут ко мне напрямую от Бога».

Йоханнес Брамс, композитор

 

«Роль художника скромна. Он, по сути, – канал».

Пит Мондриан, художник.

 

«Сам я не делаю ничего. Святой Дух творит через меня».

Уильям Блейк, поэт‑визионер.

 

* * *

 

Можно возразить, что художники, которых я цитирую, жили в другое время, когда было принято считать Бога источником вдохновения. Я думаю, здесь дело не в том, что «принято», а в том, что ближе к истине – эти люди просто описывают собственный опыт. Мои современники в искусстве говорят примерно то же самое.

– Я не играю свою музыку. Это не моя музыка. Это музыка Бога. Бог – или Великий Дух – играет сквозь меня, – рассказывает Роберт Джексон, флейтист‑виртуоз. – Как только я понял, что музыка не моя, как только осознал, что являюсь всего лишь соломинкой, я начал играть прекрасные вещи, но они не «мои». Они принадлежат Богу.

И хотя мы редко говорим об этом, писать – это лишь один из способов молиться. Когда пишем – соединяемся с невидимым миром. Это открывает нам врата или канал, и мы получаем возможность поговорить с иным миром, как его ни назови – бессознательное, подсознание, сверхсознание, воображение или Муза. Когда пишем, мы позволяем себе выйти за пределы рационального. Писательство открывает нам двери вдохновения. Двери к Богу – Большой Организованной Гармонии, если хотите. Писательство – духовная ключница. Писательство наводит порядок, расставляет нам подлинные приоритеты.

И пусть кажется, что писать – светское занятие, тем не менее это все‑таки духовная практика. Мы беремся за нее сольно, и, почти не перегибая с игрой слов, заметим, что в слове «сольно» есть слово «соль» – суть дела. Погружаясь в текст, как в глубокую медитацию, мы ощущаем, как сопровождают нас высшие силы, поток озарения и вдохновения, которые кажутся «не такими», как наше бытовое мышление.

На протяжении веков творческие люди замечали это высшее измерение и называли его «Богом». Неважно, как его назовете вы. Важно только вот что: когда пишете, получаете возможность соприкоснуться с ним. Не имеет значения, сочтете вы его «Богом», «высшими силами», «вдохновением» или связью с собственным «высшим я». Имеет значение лишь то, что так вы получаете доступ к источнику знаний и наставлений, как творческих, так и повседневных, которые пригодятся вам в жизни.

Если так подходить к этому занятию – как контакту с чем‑то большим, чем мы сами – оно уже не кажется таким эгоцентричным и выполняемым нашей блистательной самостью. И его уже не нужно защищать от жизни. Напротив – оно становится частью самой жизни, и можно выступать с ним дуэтом, а не быть гвоздем программы.

Соблазн сделать тексты «своими», особенно когда вам пишется хорошо, – вполне естественное человеческое побуждение. В некотором смысле это скопидомство. Вместо того чтобы оставаться в творческом процессе, мы ухватываемся за какой‑то определенный результат. И думаем: «Ого. Это ж настоящая драгоценность, и ее создал я».

«Это лучшее из того, что я написала за последние двадцать лет. Горжусь собой», – сообщила я недавно Дэвиду об одном своем рассказе. А внутренний голос при этом зашептал: «Будь осторожна…» Ничего страшного, если произведение кажется мне хорошим. Это прекрасный текст, но действительно ли он «мой» – уже другой вопрос. Я знаю, что, если честно описать пережитый опыт, произведение это пришло ко мне, но не было мной создано. Я была, как говорит Пит Мондриан, в роли приемника, а не передатчика.

Этот рассказ состоял из серии писем между мужем и женой, разлученных войной. И когда говорю, что я его «написала», – признаюсь себе, что на самом деле произошло нечто совсем иное. Меня выбрали в качестве приемника, который был бы способен подсмотреть и записать свои впечатления о реальных отношениях двух людей, которые уже были полностью созданы без моего участия, и мне не нужно было ничего изобретать. У обоих свой характер, свой взгляд на жизнь, свое прошлое. Я видела их дом, была знакома с их детьми. Я знала, как выглядят их спальни и ванные комнаты, на какой улице они жили, и каким был их двор. Я «знала». А не выдумывала. И не изобретала. Я просто записывала то, что мне показывают. А когда произведение было завершено, включилось мое эго.

Эго терпеть не может быть посредником – если вам не по душе слово «медиум». Эго желает, чтобы все лавры достались ему, но при этом противится осуждению. Ему хочется всего и сразу – заполучить плод труда без усилий, а потом присвоить всю славу, сделав вид, что оно само все «сочинило», а не просто записало.

Да, можно писать и так, чтобы источником текста было эго. Однако это утомительно и мучительно. Когда у меня были сложности с алкоголем, я старалась изо всех сил быть гением, писать как можно лучше, ярче, умопомрачительнее… Стоит ли удивляться, что химические добавки показались мне хорошей мыслью, скрытым преимуществом, в котором я так нуждалась?

Как только бросила пить, я обнаружила, что все мои попытки быть «великим» или даже просто «хорошим» писателем не только выматывали меня, но и вовсе были неуместны. Я начала ощущать, что писательство – это гораздо больше, чем «карьера». Что это занятие – самодостаточно. И мне просто нужно было писать и не слишком рваться оценивать написанное. Но как?

Сценаристы Джерри Эз и Дайана Гулд и публицист Морис Золотов посоветовали мне приклеить над столом записку следующего содержания: «Так и быть, Вселенная. Ты пригляди за качеством. А я пригляжу за количеством».

Хороший совет и все такое, но мое эго восстало против такой скромности, беспокоясь, а не значит ли это, что теперь у меня «нет стандартов». Я говорила им, что у меня «сомнения». Тем не менее я последовала совету – и немедленно стала писать свободнее. Иногда мне нравилось, что получалось. Иногда не очень. Но я писала регулярно и сравнительно легко.

В конце концов я пришла к смиряющему выводу, что все время писала примерно одинаково: кое‑какие пики, кое‑какие низины, но в целом – просто Джулия. И я стала воспринимать себя уже меньше «автором‑автором» и больше «наборщиком текстов». Я стала больше позволять «этому», чем бы оно ни было, писать посредством меня. Я стала писать быстрее. Мое эго было уже не так заинтересовано. Моя карьера тогда пошла на взлет – и неслучайно.

И вот теперь, двадцать лет спустя, я передаю дальше совет, который подарил мне столько свободы: позвольте кому‑то или чему‑то – или самим словам – писать через вас. Отойдите в сторону и позвольте Великому Создателю или, как моя сестра зовет его, Великому Автору, делать свою работу, используя вас как проводника. Иными словами, не противьтесь, не пытайтесь перехватить силу, что приходит в мир сквозь ваши руки.

В те дни, когда у меня получается «бросить свой камень»[37], перестать зацикливаться на себе, я пишу свободно и с радостью. Моя писательская жизнь – как свободная одежда. Как просторная китайская шелковая пижама. Это жизнь, в которой я – и мои произведения – могут быть такими, какие есть. Поскольку я не заинтересована в том, чтобы выглядеть или вести себя как «настоящий» писатель, могу спокойно жить настоящей жизнью. И мне не нужно думать, насколько я умна и гениальна, поскольку теперь моя задача – лишь прислушиваться к тому, что пытается говорить через меня, я доверяю творческому потоку, который всегда во мне, всегда доступен, как свет – в одном щелчке выключателя.

Это значит, что теперь я могу выключить поток ненадолго, чтобы уделить внимание члену семьи или другу, а потом снова включить его. Я могу перевести Музу в режим ожидания, если случается что‑то важное, с чем нужно разобраться. Я могу жить так, будто творчество – мой равный партнер, а не властный и ревнивый супруг. Я могу писать – и при этом иметь и другие влюбленности и увлечения. И позволять им питать творческую работу. Я могу впустить окружающий мир в свою работу как действенную составляющую, а не как то, что нужно усмирять, «пока я работаю».

Если писать – значит играть идеями, то слово «игра» здесь должно быть больше, чем просто словом. Игра для писательства – как трос для подвесного моста. Как скакалка для ребенка. Игра должна присутствовать в творчестве, как игра света в поле, когда небо пестрит облаками. Писательство, иначе говоря, должно быть достаточно просторным, свободным, расслабленным, чтобы вместить в себя всю полноту жизни.

Марта, которая так искусно умеет посторониться, чтобы получить знания из других измерений, часто говорит со мной о парадоксе – чтобы стать собой, нужно забыть о себе. На ее взгляд, цель в том, чтобы позволить своему повседневному «я» подчиниться высшему «Я», позволить ему действовать сквозь нас.

Если вовремя взяться за дело, если напомнить себе, что реальна только любовь, можно прекратить беспокоиться о результате и просто делать, что делаешь, – говорит Марта. Она служит тому живым примером, порхая между мирами с легкостью и изяществом.

Мне нравится представлять себе кусок материи, который растягивают, пока он не станет прозрачным. Стоит только пожелать стать шелковым, позволить материи, из которой соткана наша личность, расправиться так, чтобы можно было вобрать сквозь нее все, что только можно, прислушавшись к вдохновению, – и мы творим легче, при этом не так уж настаивая своем авторстве. Часто мы ощущаем благоговение, когда наблюдаем, как посредством нас рождается нечто. Понятие «детище ума» делается более осязаемым, когда мы видим, как наши творения воплощают в жизнь свои собственные планы. Вместо того чтобы быть его «автором», мы оказываемся скорее его «акушером». Они рождаются из нас, как дети, и у них точно так же есть своя жизнь и судьба.

В некотором смысле, творчество – не наше дело. К нему не нужно стремиться, оно дается нам и так. Это не изобретение эго. Это естественная функция души. Нам предначертано дышать и жить. А также – слушать и творить. Нам не нужны специальные авторучки. Не нужны отдельные комнаты и свободное время. Нужно одно лишь намерение позволить творчеству творить сквозь нас. Открываясь чему‑то или кому‑то большему, чем мы сами, мы заодно открываем себя собственному высшему «Я».

 

Способ приобщения

 

Чтобы воспользоваться этим подспорьем, попробуйте приоткрыть дверь своего восприятия на дюйм‑другой. Вам потребуется дух восприимчивости и научной пытливости. Это одно из моих любимых писательских упражнений, и его можно назвать записками свыше или даже медиумическим письмом. Можете представить себе, что призываете свою Музу. Или высшие силы. А можете, если желаете, мыслить в юнговских понятиях: что налаживаете связь с самим собой.

Хотите – включайте музыку, воскуряйте благовония или шалфей, а хотите – поставьте тихую ритмичную запись барабанов, чтобы помочь себе раскрыться. С другой стороны, я нашла, что этот процесс настолько прост, что не нужно чрезмерно усложнять его всякой ритуальной канителью. Если пишете утренние страницы, вы уже приучили своего цензора стоять в сторонке и помалкивать, пока вы погружаетесь в глубины своей личности. Принцип этой техники тот же, что и у многих детских игр: «Давай представим». Представьте себе, что открываетесь высшим измерениям, и вскоре обнаружите, что это действительно произошло.

 

Для этой техники я предпочитаю использовать формат вопросов и ответов. Занесите ручку над бумагой и задайте вопрос, на который ищете ответ. Вопросы не бывают неправильными или глупыми, и вскоре вы научитесь формулировать их самым эффективным для себя способом. Например:

 

Вопрос: Что делать с Дэниэлом?

А теперь прислушайтесь к советам и запишите все, что слышите.

 

Ответ: Поддержи его, скажи ему, что он на правильном пути.

 

Ваши вопросы могут и должны быть обо всем на свете. Можете следовать одной линии вопросов, добиваясь все большей и большей точности, таким образом вы доберетесь до корня трудностей, с которыми столкнулись.

 

Вопрос: Она меня любит?

Ответ: Здесь все дело в том, любишь ли ты себя.

 

Вопрос: Да, но мне было бы приятнее знать, что она чувствует на самом деле.

Ответ: Тогда ты сам должен действовать прямо, целенаправленно и с любовью.

 

Вопрос: Я хочу, чтобы она обо мне заботилась. Как этого добиться?

Ответ: Сначала нужно открыться для заботы – позаботившись о самом себе.

 

Не удивляйтесь, если советы покажутся вам упрямыми, расчетливыми и прагматичными. Возможно, вы найдете в себе милосердную жесткость, какую раньше не замечали, но она может пойти вам на пользу. Полученные ответы могут вас удивить. Нередко они будут проще и мудрее, чем привычные мысли. И предложат неожиданные решения, о которых вы и не задумывались раньше. И мой опыт, и опыт моих учеников говорит о том, что этот метод стоит хотя бы испробовать.

Вполне может быть, что она войдет в привычку, и вы будете пользоваться ею регулярно. Многие мои ученики применяют ее, чтобы «провалиться в колодец» и по‑быстрому получить совет и справиться со стрессом на работе. Другие упоминают перемены в направлении карьеры, в отношениях и, конечно, в писательстве.

Для начала позвольте себе получасовые сессии вопросов и ответов. Не удивляйтесь, если немало полезных советов, как вам покажется, только и ждало, когда вы спросите!

 

 

Глава 21

Интеграция

 

Четыре дня назад мне не повезло: упала с молодого коня. В этом падении – как всегда в таких случаях – я была виновата сама. Мы брали препятствия, а я при этом брала препятствия еще и мысленно. Я выезжала любимого коня по кличке Боб, но в мыслях унеслась в будущее, размышляя о предстоящем телефонном разговоре с одним раздражающим типом, который никогда не перезванивал, как обещал. Боб, юнец, заметил мою растерянность и тоже растерялся. Он вдруг оступился, налетел на перекладину, и я свалилась на землю, приземлившись на левый бок и щиколотку.

Прошло уже несколько дней, а острая боль в ребрах позволяет мне спать только в определенной позе. Сочувствую всем жокеям и профессиональным наездникам, которым приходилось падать с лошади. Подозреваю, у меня ребра в трещинах и сильных ушибах – и ничего с ними не поделаешь, остается только набраться терпения; но боль помогла мне целиком погрузиться в тело – сейчас это не самое уютное место, но все равно родное. Мне велено прекратить нестись вперед и оглянуться на то, где я была. Я уже привыкла делать это на бумаге. Когда я пишу, это помогает интегрировать происходящее.

Слова «интеграция» происходит от латинского integer, что значит «целое, полное». Слишком часто мы несемся по жизни, «полые», а не «полные». В эту полость валятся без усвоения встречи и события, и мы чувствуем себя перегруженными и в то же время неудовлетворенными, потому что не успеваем переварить и впитать происходящее.

Чтобы «интегрировать» свои переживания, нужно принять их в расчет в более широком контексте всей жизни. Нужно замедлиться и обратить внимание, когда сквозь нас протекают потоки перемен, словно части симфонии.

Карл – высокопоставленный начальник в телеиндустрии. Он прекрасно справляется со своими многочисленными обязанностями на самой вершине карьерной горы – крутой и скользкой. Все идет именно так, как любой сторонний наблюдатель посчитал бы нужным, но внутри Карл испытывает едва заметное ощущение неудовлетворенности, как будто от него ничего не зависит.

– Я стал продюсером, чтобы сделать мир лучше, – говорит он. – Но теперь уже и не знаю, насколько цифры рейтинга, от которых напрямую зависит мой успех, связаны с добром, которое я надеялся нести в этот мир.

У Карла экзистенциальный кризис. Его внутренняя реальность и внешний мир перестали соответствовать друг другу. Он ежедневно исследует это несоответствие – он пишет.

– Я записываю все на бумагу и смотрю, что получается. Не притворяюсь, будто это приятно. Не убеждаю себя, что все хорошо. Вместо этого я каждый день смотрю, что можно сделать, чтобы приблизить ту жизнь, какая у меня есть, к той, какую мне бы хотелось. Что выбрать, за какие проекты браться в соответствии с моим личным взглядом на то, что необходимо сделать в масштабах планеты. Я стремлюсь к тому, чтобы на мои решения влияла не только коммерция, но и совесть. Я обращаюсь к тексту за поддержкой и советами – как обратился бы к наставнику.

Карл интегрирует мечты и реальность.

Эллисон пятый десяток и она недавно стала вдовой: рак неожиданно и жестоко отнял у нее мужа.

– Я пишу, чтобы справиться со смертью Роба. Я пишу, чтобы попрощаться с ним, с нашей жизнью, совместными планами. Я пишу, чтобы поздороваться с моей новой знакомой – с той, кем я стала без него. Иногда у меня едва получается написать хотя бы что‑то. Бывает, я только и делаю, что пишу. А иногда это единственное, за что у меня получается держаться. Если бы не писала, вряд ли смогла бы пережить это нелегкое время. Это занятие не просто спасает мне жизнь. Оно стало моей жизнью.

Эллисон интегрирует прошлое и будущее.

Писать – это плакать на плече у друга. Делиться секретами с тем, кто услышит и поможет нам разложить все по полочкам. Шагать с товарищем по ухабам скорби и отчаянья. Наблюдать за погодой – и влиять на погоду. Разглядывать пейзаж, в котором мы живем.

Я перехожу к следующей части симфонии моей жизни.

Многие годы вся моя работа и мысли вертелись вокруг одних отношений. Они перекрывали мне горизонт, загромождая остальной пейзаж. Они чем‑то похожи на крыло церкви со знаменитой картины Джорджии О’Киф[38], гигантскую монолитную форму, что заполняет весь холст – как и они мою жизнь.

Уже полтора месяца подряд я занимаюсь тем, что отвожу свой жизненный объектив назад и влево. Если пользоваться кинематографическими терминами, я меняю план с крупного на общий, добавляю перспективы, чтобы можно было посмотреть на монолит в контексте картины целиком. Как будто я перевела камеру с церковной пристройки влево: «Вот это да! Там же еще целая деревня!»

Когда все это оказывается на бумаге, я ощущаю наплыв эмоций. Сначала является скорбь. Мне нравилось работать с этим человеком. Нравилось, как меня вдохновляло его присутствие, его мастерство. Следом приходит облегчение. Я переступала через саму себя, изворачивалась, как могла, чтобы приспособиться к перепадам его настроения и неожиданным исчезновениям. Третий – гнев: «Как я могла не замечать, насколько работа с ним выматывала меня? В особенности его непредсказуемость и то, что приходится ходить вокруг него на цыпочках?» В‑четвертых, будто траву на ветру, меня волновало еще одно чувство – любопытство. Нечто новое ожидает меня впереди. Я ощущаю это, хотя пока это нечто остается за кадром.