Отчего б не прямо на ходу? 4 страница

 

Шаг первый:

Засеките полчаса. Пронумеруйте строки от одного до трех. Оглядываясь на свою жизнь, запишите имена троих человек, которые сыграли в ней роль творческих чудовищ, т. е. тех, кто критиковал, недооценивал ваше творчество или мешал вам заниматься им.

 

1. __________________________________

2. __________________________________

3. __________________________________

 

Снова пронумеруйте строки от одного до трех. Теперь запишите имена троих человек, которым вы бы хотели «показать». (Здесь имена могут повторяться).

 

1. __________________________________

2. __________________________________

3. __________________________________

 

Шаг второй:

Перепишите следующие предложения с собственным именем.

 

1. Я, (имя), способен достичь успеха независимо от того, что об этом думают мои творческие чудовища.

2. Я, (имя), готов предоставить (имя), (имя) и (имя) их судьбе. Я успешно воплощаю свою.

3. Я, (имя), готов применить собственный гнев с пользой, направив его на то, чтобы письменно разделаться с яростью, раздражительностью и отрицательными переживаниями.

 

Можете повесить эту декларацию независимости на видное место – или приклеить в ящике стола.

 

 

Глава 11

Ценим свой опыт

 

Мы не видим собственной величины. Неспособны дать себе точную оценку. Мы гораздо лучше, прекраснее, глубже, а творческое начало в нас развито сильнее, чем мы признаем или понимаем.

Мы не отдаем должного тому, чего могли бы достичь – и даже тому, чего достигаем. Мы не видим собственных дарований, не слышим своего голоса. Не замечаем собственного величия. Отчего же?

Пытаясь оценить себя, мы нередко ищем одобрения у окружающих. И если то, что мы делаем, их пугает, они не в силах нас одобрить. Если мы задумали что‑то слишком запредельное для них, они не смогут поддержать нас.

А когда люди не видят цельную картину того, что мы пытаемся сделать, они выколупывают какую‑нибудь мелочь и дальше ковыряют ее одну. Многим из нас доводилось наряжаться, чтобы куда‑нибудь пойти, и чувствовать себя неотразимо, и тут кто‑нибудь – родитель, друг, няня – смахивает невидимую пылинку с нашего наряда. «Обирание пылинок» – внимание к мелким несовершенствам, а не к красоте всей картины целиком.

Мы, писатели и творческие люди, нередко сталкиваемся с такими «обирателями пылинок». Большинство учителей – не все, но большинство – охотятся за пылинками, оценивая ученические работы. Все грамматические ошибки подчеркнуты красным, а где же пометка: «Отличная фраза! Прекрасно развита тема»? Мало кто из нас получает такие похвалы, большинство – никогда.

Сегодня я говорила с молодым драматургом, который недавно написал восхитительную пьесу, да к тому же и поставил ее на сцене, чтобы увидеть живьем. Пьеса чудесна, продуманна, блестящая работа. Срежиссирована гибко, точно, сообразно. Что же делают его завистливые друзья? В основном ищут пылинки. Как писателю понять величие созданного им произведения, если замечания относятся только к творческой пыли? Как оставаться в меру малым и в меру большим, чтобы творить?

Мы обязаны быть достаточно малы и скромны, чтобы всегда продолжать быть новичком, наблюдателем. Мы обязаны открываться опыту – новому опыту, новым источникам знаний и озарений, но при этом не забывать: все, что мы уже пережили, достойно внимания и уважения. Словом, необходимо быть и достаточно великим – для понимания, что любые критические замечания, любые отрицательные отзывы, правдивые или нет, должны восприниматься в свете общей картины: мы создали нечто и собираемся создавать еще – больше, а возможно, и лучше. Иначе говоря, как быть одновременно и в меру уязвимым, и в меру жестким, чтобы выжить?

Часть ответа на этот вопрос – в том, что некоторые по ошибке называют «дисциплиной». До чего неблагодарное слово – и до чего неподходящее. Насколько более уместно слово – или даже понятие – «распорядок». Необходимо организовать творческий распорядок – привычку, нечто посильное, ежедневное, на что можно опереться. Лично я пишу по три страницы от руки каждое утро. Времени занимает немного, зато меня занимает глубоко. Закончив писать, я иду кормить и поить лошадей – и себя заодно, а затем сажусь и пишу пару страниц чего‑нибудь еще.

Такой вот парадокс писательства: тексты, которые мы пишем между делом, мимоходом, потом оказываются ничем не хуже тех, над которыми мы трудились изо всех сил, убежденные в их ценности и достоинстве.

В конце концов качество текста мало общего имеет с тем, легко вам было его писать или трудно. Хорошие тексты могут родиться и в день, когда вам «не пишется». А бывает, что, наоборот, «пишется», а потом приходится переделывать, чтобы получилось что‑нибудь приличное. Смысл в том, чтобы ценить все свое написанное, и научиться не поддаваться минутному настроению и не спешить с оценками. Уж очень часто бывает так, что разорванные в клочья страницы отражают наше состояние, а не ценность их содержимого.

А компьютер с его смертоносной клавишей «Delete» нужно рассматривать как явного и подлинного врага. Иногда, удержавшись от искушения отправить какой‑нибудь черновик в небытие, мы извлекаем из «корзины» вполне годные тексты.

«Меня иногда поражают мои же собственные тексты, которые писались на бегу, в дневнике, – рассказал мне Алекс. – Собрался я выбросить старые дневники, а то их накопилось слишком много, но решил сначала заглянуть в них. Я обалдел. Там было столько прекрасных идей и несколько отличных отрывков. С одной стороны, конечно, хорошо, что мне так легко пишется, что можно просто сесть и что‑нибудь набросать, но не хотелось бы так же легко выбрасывать написанное».

Я пишу утренние страницы без малого двадцать лет. И хотя искусством они не считаются, искусство нередко рождается благодаря им. Мой мюзикл «Авалон» начался с единственной фразы, с приманки: «Было бы забавно написать мюзикл о Мерлине». Многие мои ученики рассказывали мне о своих творческих приключениях, которые начинались именно так – с одной строки, с неожиданного озарения, преданного бумаге. Кэти, музыкант, записывая собственный альбом, получила от страниц напутствие сменить его направление на более близкое ей. Результат ее работы был признан «прорывом», и своим рождением он обязан тому, что практика ежедневного письма научила Кэти ценить свой опыт.

Ценить свой опыт – не самолюбование. Не бесконечная зацикленность на себе. Скорее это способность быть активным свидетелем самому себе и окружающему миру. Осознанно наблюдать – благородный поступок, признание самому себе, что жизнь, по сути, – священнодействие, и нам видна лишь его тень, но не черты. Все сильнее ощущая ценность мимолетных мгновений, мы начинаем осознавать и собственную мимолетность.

 

Способ приобщения

 

Писать – лелеять себя. Мы обычно пишем с большей радостью и глубиной на темы, волнующие нас сильнее всего. Это упражнение – подсказки к вашей системе ценностей.

 

Засеките час. Выведите себя из дома куда‑нибудь, где приятно писать. Это может быть кофейня, а может и церковь, синагога или библиотека. Сделайте заготовку для списка из пятидесяти пунктов. Перечислите пятьдесят дел, которыми гордитесь, – любых, от мелких до самых крупных. Например:

 

1. Переезд в Нью‑Йорк

2. Написание одноактной пьесы

3. Отказ от алкоголя

4. Что поздравляю его с годовщиной свадьбы

5. Окончание института

6. Мой рецепт коржа для пирога

7. Общий язык с собаками

8. Отношения с мамой

9. Мой дизайн новостной рассылки

10. Сбросила десять фунтов и не набрала опять

 

В последующую неделю перечитайте на досуге этот список несколько раз. Что он говорит вам о том, что для вас важно? Быть может, вы цените в себе смелость, отзывчивость, физические приключения – или умственные, внешнюю предприимчивость или внутреннее осмысление. Узнав, какие события оказались для вас важными, вы поймете, какие стоило бы повторить, а о каких к тому же стоило бы написать.

 

 

Глава 12

Приметчивость

 

Я верю в приметчивость. Доверяю ей. Приметчивость – как дыхание: вдох за вдохом, из которых и состоит жизнь. Одно событие, одна мысль, одно слово следует за другим. Из них и состоит жизнь писателя.

Чтобы писать, нужно жить. И примечать. Писать – значит видеть, слышать, чувствовать, обонять, осязать. А не только думать. Мы полагаем, что «писатели» должны быть «умными». Хотя вообще‑то мы под «умом» подразумеваем «хитроумие». Все знают, что такое хитроумие – поворот фразы, как «мазерати» на полном ходу, ловкое словцо, найденное так споро и изящно, не нам тягаться. Да, можно писать и так, зрелищно, однако можно и по‑другому.

Вернитесь к дыханию – к тому, как оно поддерживает в нас жизнь. Нам и думать о нем не приходится. А когда пытаемся, может показаться трудным, потом легче, любопытнее, а еще чуть погодя уже спокойно, надежно, сосредоточивающе. Когда даем себе писать, ощущаем нечто очень похожее. Изысканность не обязательна. Достаточно и постоянства, размеренности. Это уже вполне глубоко. Оно поведет нас еще глубже.

И как же пойти глубже? Когда пишем регулярно и размеренно, стремимся примечать детали. Сосредоточиваемся на прокладывании пути, а промежуточно следим за дыханием. «Замечаем» пришедшее в голову точное слово. Применяем найденное – и «замечаем» следующее. Наша задача – прислушиваться, наблюдать за тем, что приходит, и записывать.

Я люблю писать по утрам, но сегодня, в День матери, за письменным столом я провела полдня. За окном моего кабинета настойчиво щебечут птицы – а сейчас вдруг перестали. На невысоком дереве свила гнездо сорока. Оно такое большое и неустойчивое, что в грозу я за него беспокоюсь. А потом напоминаю себе: «Сороки знают, как лучше. Они заняты своим делом».

Дашь себе писать – тоже узнаешь, как лучше. Мы знаем, как лучше писать, потому что заняты своим делом. Чем больше им занимаемся, тем более «своим» это дело становится – и тем проще дается: как и забивать гвоздь проще, если возиться с этим чаще, чем по праздникам, когда нужно что‑нибудь починить.

Многие привыкли писать только в порядке починки чего‑нибудь. Мы «чиним» себя, подчиняясь бумаге (по‑моему, я тут «вписалась» в поворот) – выплескиваем на страницу острую боль и смотрим, можем ли выразить сильные переживания: гнев, страсть, негодование, удивление, любовь – в особенности любовь. Любовные письма существуют как отдельный жанр именно потому, что эмоции заставляют нас писать. «Не знаю, как тебе сказать», – пишем мы…

Но ведь знаем же, как. Узнаем, если дадим себе узнать. Если позволим себе приглядеться.

Приглядеться в писательстве означает взять нечто общее и присмотреться к нему поближе. «Я нормально отношусь к этому» превращается в «Мне это не очень‑то нравится, но и не могу сказать, что совсем не нравится. Я разочарован и не хочу больше вмешиваться. Попахивает унынием, хотя, надеюсь, это пройдет».

Иногда, или даже часто, приметчивость – это просто факты. «Лошадь» превращается в «маленькую гнедую лошадку с белой звездой и легким хвостом». Каждый факт добавляет достоверности. Читатель верит нам, потому что мы делимся с ним множеством подробностей – он же смотрит нашими глазами.

Бывает и чувственная приметчивость. «Жарко» или «холодно». «Светло» или «темно». «Аромат» или «зловоние». Наши чувства дают читателю «почувствовать» то, о чем мы пишем.

Иногда приметчивость бывает тоновой. Комната «элегантная» или «уютная». Голос любимого «теплый» или «отстраненный». Небо «просторное» – или «гнетущее».

Бывает, приметчивость – в глаголах. Лодка «режет» воду или «скользит» по ней. Кот «прыгает» или «набрасывается». Телефон «звонит» или «трезвонит».

Писать – значит делать выбор, и можно сделать его в пользу чего‑нибудь общего, потеряв при этом доверие читателя, а можно в пользу чего‑нибудь конкретного, и тогда читатель снова поверит нам. Подробности позволяют нам точнее передать, что мы имеем в виду.

Лично мне писать пристально легче, если я представляю себе, что пишу для кого‑то определенного, кто хорошо меня понимает. Часто писателям советуют не думать о читателях, но, мне кажется, этому совету затруднительно следовать. Тогда читатель становится чем‑то призрачным и бесформенным. А как с этим чем‑то общаться? И не жеманность ли – не обращать на это нечто никакого внимания?

Пусть ваш читатель будет живым человеком – возлюбленным, лучшим другом, коллегой, кем‑то, кто понимает ваш юмор, и кому нравится, как вы мыслите. Пусть этот кто‑то не будет слишком придирчив, пусть он любит жизнь во всех ее красках. Такому понравится ваша приметчивость. Вот и попробуйте писать с точностью – для этого человека. Это поможет вам выражаться целенаправленнее и сосредоточеннее. И поможет сохранить чистоту намерения.

В практике пения многого можно достичь, владея техникой исполнения. Однако нечто неуловимое проявляется, когда певец исполняет «с любовью». Это намерение делает голос таким неуловимо и безошибочно чистым. То же очищение происходит, когда пишем с любовью. Удивительно, но чем более личным, целенаправленным и точным делается ваше письмо, тем доступнее оно читателю.

И хотя мы редко воспринимаем внимание к деталям с этой точки зрения, оно – свобода. Называя вещи своими именами, именно так, как их видим, мы освобождаем свои произведения от недоразумений, двусмысленности, неясности. В основе своей писательское ремесло – это труд любви, а когда мы занимаемся им осознанно, целенаправленно, с душой – на нас нисходит еще и благодать. Мы – а также наши читатели – ощущаем, как сквозь наши творения ведет повествование нечто большее, чем мы сами. И это нечто большее – без кого ни одна птица малая не упадет на землю[15]– побольше нашего умеет ценить приметчивость.

«Бог в деталях», – сказал Людвиг Мис ван дер Роэ[16]. Когда пишем точно, в подробностях, встречаемся не только с самими собой, с собственной истиной, но и с той, на которой держится все искусство и все общение. Мы предстаем перед фактом: какими бы отделенными друг от друга мы себя ни чувствовали, тем не менее мы – Одно целое. Именно это и сообщает нам все, написанное по‑настоящему, – подробно, приметчиво.

 

ПОСЛЕ ДОЖДЯ В ДОЛИНЕ ТАОС[17]

Облака пасутся в небе, могучие млекопитающие,

Щиплют траву на холмах.

Так белы, пушисты, нежны –

И громадны, что съесть могли б меня.

 

 

Способ приобщения

 

И хотя мы привыкли думать, что писать – это линейный процесс, письменная речь все‑таки очень визуальный вид искусства. Даже если пишем о внутреннем опыте, все равно применяем образность. Именно поэтому запасы образов нужно осознанно и регулярно пополнять. Для этого необходимо сосредоточиться на том, что нас окружает. Эта методика не требует от вас создания высокого искусства или серьезных литературных произведений. Это просто упражнение в умении наблюдать.

 

Шаг первый:

Засеките час времени. Подготовьтесь писать – дома или вне его. Пронумеруйте строки от одного до десяти. Перечислите и опишите десять предметов, которые видите. Какие ассоциации, пусть даже самые нелепые, рождаются у вас при взгляде на них?

Например:

 

1. Серебристая кофеварка‑эспрессо. Замысловатая конструкция ее деталей напоминает мне о фильме «Метрополис»[18].

2. Тонированное зеркало. У меня оно ассоциируется с борделями, салонами и сексуальным декадентством.

3. Официантка в белой рубашке. У меня она вызывает ощущение сладости неспешной жизни. Напоминает о картинах Эдварда Хоппера[19]и бульварных романах, вроде «Почтальон всегда звонит дважды»[20].

 

Шаг второй:

Перечислите и опишите десять личных вещей, которые для вас заряжены эмоционально. Опишите не только сам объект, но и то, о чем он вам напоминает.

 

1. Винтажный плакат с цирковыми акробатами. Он связан с воспоминаниями об отце и последних годах его жизни в городке Лонг Боут Ки неподалеку от зимней резиденции братьев Ринглинг[21].

2. Голубой с белым китайский кувшин, украшенный драконами. Мой «божий кувшин». Я купила его в китайском квартале Лос‑Анджелеса в конце 1970‑х, когда только бросила пить и нуждалась в помощи со множеством разных забот. Я записывала их на клочке бумаге, опускала в кувшин – и наблюдала, как позднее они разрешались, словно в ответ на мою молитву.

3. Вырезанная из камня фигурка совы, оберегающей птенцов. Это мне напоминание о таинственных высших силах, что покровительствуют моей жизни.

 

Осознанно и приметчиво соединяясь с тем, что нас окружает во внешнем мире, мы устанавливаем более точную и эмоционально насыщенную связь с собственным внутренним миром. Это придает написанному богатый тембр.

 

 

Глава 13

Корпус опыта

 

Говоря о «корпусе текстов» писателя, мы редко отдаем себе отчет, каково буквальное значение этих слов – тело опыта. Мы думаем о писательстве, как о чем‑то бестелесном, умственном, потому что мы «думаем» о нем, забывая, что на самом деле мы с ним встречаемся, сталкиваемся; редко осознаем мы, что писательство, как и любое другое искусство, – воплощенный опыт.

Когда мне приходится работать с запутанным сюжетом, я распутываю его гуляючи. Гуляю и размышляю. И это не «думание» о написанном – скорее, мой ум задает вопрос телу. Тело, владеющее знанием более глубоким, чем ум, способно отвечать мне – и как художнику, и как человеку. Когда речь идет о поиске творческих решений, мой ум, как чей угодно еще, бывает похож на комнату кривых зеркал, на лабиринт со множеством тупиков.

Композитор Майкл Хоппе[22]ежедневно ходит на пробежку в поисках новых мелодий. Он ищет мотивы, что вьются вдоль улиц Лос‑Анджелеса – точно так же, как и по всей нашей зеленой планете. Если настроиться на тело и отправиться их искать, мы тоже сможем их услышать. Хоппе ищет свои мелодии во время долгих пробежек трусцой. Они рождаются нота за нотой, как и текст.

Моя подруга Натали Голдберг[23], писатель и художник, ходит на долгие прогулки по заросшей полынью пустыне. Пейзаж отвечает ей на вопросы. Мой друг Джон Николз, писатель, фотограф и эколог, каждый вечер на закате взбирается на небольшую гору. Этот подъем возвращает его в тело – и в тело работы. Придя домой, он пишет всю ночь до рассвета. Так выглядит его рабочий «день».

Когда я пишу музыку – мелодию и текст – люблю кататься на роликах. В то лето, что я жила в Лондоне и писала мюзикл «Авалон», я каждый день, а иногда и по два раза, выбиралась в Риджентс‑парк. Именно там, разъезжая среди каналов, по которым скользят королевские лебеди, я напевала отрывки на диктофон, пока мои ролики – штрих, штрих, словно авторучкой – выполняли за меня писательскую работу.

Нам известно, что британские поэты‑натуралисты любили гулять пешком, но мы редко вспоминаем о том, что в стихотворениях тоже бывают «тропы», а прогулки были частью их творческой тропы. Читая Роберта Фроста, мы не задумываемся о том, насколько важными были прогулки для его поэтической жизни: «В осеннем лесу, на развилке дорог…»[24].

Он не проносился по тому лесу на машине. И лес, и полуразрушенные каменные стены, и березки – образы и прозрения, составляющие его знаменитейший корпус текстов, – явились ему на уровне глаз. Его поэтические тропы и в самом деле пролегали по земле.

Мы храним воспоминания в теле. Храним страсти и горести. Храним и радости, и мгновения запредельного умиротворения. Чтобы добраться до них, восстановить их и пройти насквозь, нужно проникнуться телом. Когда в жизни случаются эмоциональные потрясения, травма потери возлюбленного, горе разлуки – все это запечатлевается в теле. Ум теряет чувствительность, он мастер все отрицать, но тело крепко держится за действительность.

Обращаясь к телу, мы обращаемся к сердцу. Именно там рождается искусство. Именно поэтому, когда пишем от руки, пусть это занятие и кажется нам неуклюжим и неудобным, мы проникаем к правде глубже, чем ведут наши бойкие пальцы по клавишам. Нам «предписано» жить в теле. Еще одна говорящая фраза.

Наши тела – сказители. Чтобы проверить это на себе, улягтесь на массажный стол, а на фоне пусть мягко мурлычет музыка, вроде альбома «Томление» Майкла Хоппе. Когда массажист разминает ваше тело, оно говорит с вами. Рассказывает о ваших нуждах. О том, какую истинную цену вы платите за свою жизнь, и о том, что для вас бесценно. Прикосновения пальцев воскрешают образы и воспоминания. Мышцы раскрываются и нашептывают о ваших болях и мечтах.

Да, у нас уже есть корпус трудов, но, чтобы в полной мере раскрыть его, необходимо работать со своим корпусом. Это верно для каждого из нас. Пруст в плену у болезни оставался глубоко чувственным автором. Тело куда больше, чем клеть для ума. Тело – это средство самовыражения. Глаза, уши, губы, язык, спина, плечи, бедра, интимные части тела – все это инструменты писателя. Мы говорим о «частях речи». И вновь говорящая фраза.

Если писать так долго, что настроение скисает, долгая прогулка может снова его подсластить. Почтенная преподавательница писательского мастерства Бренда Уэлэнд[25]пишет: «Я поделюсь с вами тем, чему научилась сама. Мне помогают долгие прогулки по восемь‑десять километров. Ходить нужно одному и каждый день».

Когда со мной случается какое‑нибудь потрясение, я, чтобы его переварить, иду гулять. Гуляя, я стремлюсь всего лишь «проветриться», чтобы легче дышалось, и нередко ко мне приходят совершенно неожиданные идеи. Они приятно удивляют меня – не меньше косуль, что мелькают среди деревьев. «Ух ты! Вот это да!» – думаю я, подкрадываясь к возникшей мысли – разглядеть поближе.

«Прежде чем написать музыкальное произведение, я люблю походить вокруг него – без всякого сопровождения», – признался как‑то композитор Эрик Сати. Литературные произведения, как и музыкальные, только выигрывают от подобных физических упражнений.

Замечаю, что, рассуждая о телесности писательства, я пригласила нескольких композиторов поделиться своими мыслями. Это не случайно. Мы «пишем» и текст, и музыку. В тексте также присутствует ритм и «певучесть». Разве удивительно, что им есть чему нас научить, и эти уроки связаны с нашим корпусом трудов?

«И лишь пустившись в путь, возможно, я пойму, куда же, наконец, идти мне надо», – писал Теодор Ретке. Он тоже любил пешие прогулки. Когда гуляем, мы переносимся в безвременное измерение, туда, где времени не существует, где переживание и остро, и древне, как мир. Композитор Тим Уитер[26]назвал один свой альбом «Безвременье» – оду этому царству воображения. У меня есть стихотворение о теле и о том, что в нем воплощено гораздо больше мудрости, больше духовной ДНК, чем мы признаем. Наши предки и их мудрость живут в нашей крови и костях.

 

БЕЗМОЛВНЫЙ ЗВЕРЬ

Безмолвный зверь, ты спишь,

Что за сны в твоих клетках сокрыты?

Что за века тебя сюда вели,

Сквозь лед и уголь?

Глаз дернулся, губа кривится –

Кровь снова грезит.

 

Кровь грезит вечно.

Толкнув вперед, вновь тянет нас назад,

Сновидя тьму,

Пещеры и изнанки звезд.

 

Твои слоновьи бивни – сквозь века –

Глотают пищу ртами всех живых.

Тот месяц в небе? Ах, всего лишь кость,

Заброшенная так, что не достать.

А Млечный Путь – зубов молочных горсть.

 

Кровь помнит то,

Что забывает ум.

Душа – безмолвный зверь.

Нет памяти – лишь мысли,

Нет планов – лишь мечты,

И получтимый Бог дает ей больше,

Чем явь и человеческая жизнь.

 

Когда подыскиваем подходящее слово в произведении, искать его нужно внутри, а не вовне. Это слово уже существует в теле, нам бы только прислушаться к нему. Касание необычайно точно, хрупко и сильно; мы хотим, чтобы наши тексты «тронули» сердца читателей, но редко вспоминаем, что для этого необходимо пережить такой опыт самим. Наш язык обязан быть физическим. Именно так можно «тронуть» читателя.

Мы говорим о том, что в тексте «есть энергия», однако не замечаем, насколько эта фраза буквальна. Духовный учитель Соня Чокетт пишет: «Сила слова подлинна, осознаете вы это или нет… В каждом слове течет энергия».

Недавно со мной приключилось нечто поразительное. Я познакомилась с очень точным, сердечным писателем, но тогда я еще не знала об этом. Когда мы только познакомились и вместе переходили оживленную улицу на Манхэттене, он всего один раз осторожно дотронулся до середины моей спины. Я вдруг почувствовала себя в безопасности, под защитой, что меня понимают. И подумала: «Какая же прекрасная энергия у этого человека».

Впоследствии я почитала его прозу и обнаружила в ней все ту же энергию – узнаваемую, точную, нежную и сильную. Она меня «тронула». Тронула так же уверенно, намеренно и ощутимо физически, как и он сам. Мы называем некоторые произведения «затрагивающими», но и здесь мыслим этот эпитет исключительно метафорическим. Нет, это не метафора.

Виктория, молодая писательница, влюблена в Питера, другого молодого писателя. Они почти каждый день общаются через Атлантику по факсу. Наблюдая за ней и за старомодными отношениями, что развивались день за днем, страница за страницей, как это бывало в викторианской Англии, я увидела мудрость и силу связи, в которую не бросаются очертя голову, а выстраивают пословно, мысль за мыслью. Как‑то раз я встретила Викторию, когда она получила длинный и обстоятельный факс от Питера. Она сияла, как женщина, которую только что поцеловали. То, что написал Питер, тронуло ее сердце.

«Свяжись и прикоснись!» – побуждает нас реклама телефонного оператора «Эй‑Ти‑энд‑Ти». А насколько глубже будет это прикосновение, если напишем!

Мы обязаны «воплотить» свою истину, говорят нам духовные учителя. Но вот что они нам зачастую не говорят: что мы уже ее воплощаем. Если мы лишь наполовину осознаем себя в теле, то и истину тоже воплощаем наполовину. Разделяя тело, ум и дух друг от друга на три отдельных стихии, по трем отсекам, мы разрушаем корпус своего опыта. А как писатели мы расчленяем самих себя.

Уже несколько веков подряд мы, жители Запада, увлечены и даже злоупотребляем дорогостоящим дуализмом, в котором тело и разум разделены, и разум считается выше. Развоплощенный, отделенный от сердца разум может найти оправдание жестокости: «абсолютное решение»[27]на бумаге может показаться хорошей мыслью. Такое уже случалось. И если мы и дальше будем разделять сердце и ум, может случиться вновь.

Слово «совесть» состоит из двух частей: «со» и «весть» («ведать»). Невозможно иметь совесть, отчленив корпус труда от физического корпуса. Мы должны позволить себе «весть» то, что ведает тело. Именно поэтому нечто физическое слышно не только в «корпусе трудов», но и в «корпусе знаний». Истинное, подлинное знание глубже, чем разум способен понять.

Поэт Пабло Неруда[28]создал из тела своей возлюбленной тело – корпус – своих работ, очень приметчивых и оттого понятных всем. Читая его стихи, я всегда сначала ощущаю слова в сердце, а уже потом они проникают в разум. Вот еще одно мое стихотворение, лингвистический урок любящего Неруды:

 

ЯЗЫК ТЕЛА

Мы говорим на языке.

Мой рот – уху твоему.

А ухо – рту в ответ.

Мы говорим на языке,

Ты телом расскажи.

Рот в рот.

От сердца к сердцу.

Части речи.

Встреча.

И что слетает с губ – прекрасно,

Но слоги лучшие – безмолвны.

Мы говорим на языке.

Ведет беседу кожа.

Поговори со мной.

 

 

Способ приобщения

 

Писать – занятие не только психологическое, но и физическое. Многие великие писатели любили гулять пешком. Есть нечто особенное в ритме пешей прогулки. В движении – музыка, она проливается в текст.

 

Засеките полчаса. Выберите одежду и обувь, удобные для прогулки. Можете взять с собой определенный вопрос, просьбу или тему. Или можно просто спросить: «Что мне нужно узнать?» Выбирайтесь из дома и шагайте двадцать минут. Приглядывайтесь к тому, что вас окружает. К своему настроению. Следите за тем, как оно меняется. Прежде всего обращайте внимание на любые посещающие вас ответы, озарения, идеи или вдохновения. Вернетесь домой – усаживайтесь писать. Задокументируйте свой опыт и открытия.

 

 

Глава 14

Кладезь