Платон
СОКРАТ. Душа человека бессмертна, и, хотя она то перестаёт жить (на земле) – это и называют смертью, – то возрождается, но никогда не гибнет. Поэтому и следует прожить жизнь как можно более благочестиво. А раз душа бессмертна, часто рождается и видела всё и здесь, и в Аиде, то нет ничего такого, чего бы она не познала; поэтому ничего удивительного нет в том, что и на счёт добродетели, и на счёт всего прочего она способна вспомнить то, что прежде ей было известно. И раз всё в природе друг другу родственно, а душа всё познала, ничто не мешает тому, кто вспомнил что-нибудь одно, – люди называют это познанием – самому найти и всё остальное, если только он будет мужествен и неутомим в поисках: ведь искать и познавать – это как раз и значит припоминать.
МЕНОН. Но если ты можешь показать мне, что это так, как ты говоришь, покажи.
СОКРАТ. Это нелегко, но ради тебя так и быть постараюсь. Позови-ка мне из твоей многочисленной челяди кого-нибудь одного, кого хочешь, чтобы я на нём мог тебе показать.
МЕНОН. С удовольствием. Подойди-ка сюда! (Сократ беседует с мальчиком-рабом. Раб никогда раньше не учился геометрии, но, отвечая на умело поставленные вопросы Сократа, он постепенно решает геометрическую задачу).
СОКРАТ. Ну, как по-твоему, Менон? Сказал он в ответ хоть что-нибудь, что не было бы его собственным мнением?
МЕНОН. Нет, все его собственные.
СОКРАТ. А ведь он ничего не знал – мы сами говорили об этом только что.
МЕНОН. Твоя правда.
СОКРАТ. Значит, эти мнения были заложены в нём самом, не так ли?
МЕНОН. Так.
СОКРАТ. Получается, что в человеке, который не знает чего-то, живут верные мнения о том, чего он не знает?
МЕНОН. Видимо, так.
СОКРАТ. А теперь эти мнения зашевелились в нём, словно сны. А если бы его стали часто и по-разному спрашивать о том же самом, будь уверен, он в конце концов ничуть не хуже других приобрёл бы на этот счёт точные знания.
МЕНОН. Как видно.
СОКРАТ. При этом он всё узнает, хотя его будут не учить, а только спрашивать, и знания он найдёт в самом себе?
МЕНОН. Ну, да.
СОКРАТ. А ведь эти знания в самом себе – это и значит припомнить, не так ли?
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Значит, то знание, которое у него есть сейчас, он либо когда-то приобрёл, либо оно всегда у него было?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Если оно всегда у него было, значит, он был всегда знающим, а если он его когда-то приобрёл, то уж никак не в нынешней жизни. Не приобщил же его кто-нибудь к геометрии? Ведь тогда его обучили бы всей геометрии, да и прочим наукам. Но разве его кто-нибудь обучал всему? Тебе это следует знать хотя бы потому, что он родился и воспитывался у тебя в доме.
МЕНОН. Да, я отлично знаю, что никто его ничему не учил.
СОКРАТ. А всё-таки есть у него эти мнения или нет?
МЕНОН. Само собой, есть, Сократ, ведь это очевидно.
СОКРАТ. А если он приобрёл их не в нынешней жизни, то разве не ясно, что они появились у него в какие-то иные времена, когда он и выучился (всему)?
МЕНОН. И это очевидно.
СОКРАТ. Не в те ли времена, когда он не был человеком?
МЕНОН. В те самые.
СОКРАТ. А поскольку и в то время, когда он уже человек, и тогда, когда он им ещё не был, в нём должны жить истинные мнения, которые, если их разбудить вопросами, становятся знаниями, не всё ли время будет сведущей его душа? Ведь ясно, что он всё время либо человек, либо не человек.
МЕНОН. Разумеется.
СОКРАТ. Так если правда обо всём сущем живёт у нас в душе, а сама душа бессмертна, то не следует ли нам смело пускаться в поиски и припоминать то, чего мы сейчас не знаем?
Платон. Менон // Соч.: В 4 т. – М., Мысль, 1990. – Т. 1. – С. 588-589, 595-596.
Локк
1. Указать путь, каким мы приходим ко всякому знанию, достаточно для доказательства того, что оно неврождённо. Некоторые считают установленным взгляд, будто в разуме есть некие врождённые принципы, некие первичные понятия... так сказать запечатлённые в сознании знаки, которые душа получает при самом начале своего бытия и приносит с собой в мир. Чтобы убедить непредубеждённых читателей в ложности этого предположения, достаточно лишь показать, как люди исключительно при помощи своих природных способностей, без всякого содействия со стороны врождённых впечатлений, могут достигнуть всего своего знания и прийти к достоверности без таких первоначальных понятий и принципов. Ибо, я думаю, все охотно согласятся, что дерзко предполагать врождёнными идеи цветов в существе, которому бог дал зрение и способность воспринимать при помощи глаз цвета от внешних вещей. Не менее безрассудно считать некоторые истины природными отпечатками и врождёнными знаками, ибо ведь мы видим в себе способность прийти к такому же лёгкому и достоверному познанию их и без того, чтобы они были первоначально запечатлены в душе...
2. Общее согласие как главный довод. Ничто не пользуется таким общим признанием, как то, что есть некоторые принципы, как умозрительные, так и практические (ибо речь ведут и о тех, и о других), с которыми согласны все люди. Отсюда защитники приведённого взгляда заключают, что эти принципы необходимо должны быть постоянными отпечатками, которые души людей получают при начале своего бытия и приносят с собой в мир столь же необходимо и реально, как и все другие присущие им способности.
3. Общее согласие вовсе не доказывает врождённости. Довод со ссылкой на всеобщее согласие заключает в себе тот изъян, что, будь даже в самом деле верно, что существует несколько признаваемых всем человечеством истин, он всё-таки не доказывал бы врождённости этих истин, если бы удалось показать, что имеется другой путь, каким люди приходят ко всеобщему согласию относительно вещей, о которых они сходятся во взглядах, а я предполагаю, что это показать возможно.
4. Положения «Что есть, то есть» и «Невозможно, чтобы одна и та же вещь была и не была» – не пользуются всеобщим признанием. Но, гораздо хуже, довод со ссылкой на всеобщее согласие, которым пользуются для доказательства существования врождённых принципов, мне кажется, скорее доказывает, что их нет, ибо нет принципов, которые бы пользовались признанием всего человечества...
5. Эти положения не запечатлены в душе от природы, ибо они неизвестны детям, идиотам и другим людям. Ибо, во-первых, очевидно, что дети и идиоты не имеют ни малейшего понятия или помышления о них. А этого пробела достаточно, чтобы расстроить всеобщее согласие, которое должно непременно сопутствовать всем врождённым истинам; мне кажется чуть ли не противоречием утверждение, будто есть запечатлённые в душе истины, которых душа не осознаёт или не понимает, так как «запечатлевать», если это имеет какой-нибудь смысл, означает не что иное, как способствовать тому, чтобы некоторые истины были осознаны...
15. Шаги, которыми разум (mind) доходит до различных истин. Чувства сперва вводят единичные идеи и заполняют ими ещё пустое место (empty cabinet), и, по мере того как разум постепенно осваивается с некоторыми из них, они помещаются в памяти и получают имена. Затем, подвигаясь вперёд, разум абстрагирует их и постепенно научается употреблению общих имён. Так, разум наделяется идеями и словами, материалом для упражнений своей способности рассуждения. С увеличением материала, дающего разуму работу, применение его с каждым днём становится всё более и более заметным. Но хотя запас общих идей и растёт обыкновенно с употреблением общих имён и рассуждающей деятельностью, всё-таки я не вижу, как это может доказывать их врождённость...
25. Откуда мнение о врождённых принципах. То, что люди нашли несколько общих положений, в которых могли не сомневаться сразу, как только их поняли, это, на мой взгляд, прямо и легко вело к заключению, что они врождённы. Это, будучи однажды принято, избавило ленивого от мук исканий и остановило сомневающегося в его исследованиях и коснулось всего, что было однажды названо врождённым. А для тех, кто претендовал на роль учёных и учителей, было немалой выгодой установить в качестве принципа принципов то положение, что нельзя подвергать сомнению принципы. Ибо, установив раз принцип, что есть врождённые принципы, они внушили своим последователям необходимость принять некоторые учения как такие принципы, чтобы отвлечь людей от пользования собственным разумом и способности суждения, заставив принимать всё на веру и слово, без дальнейшего исследования. При такой слепой доверчивости легче было ими управлять и сделать их полезными для тех, кто обладал умением и имел задачу наставлять их и руководить ими. Обладать авторитетом диктатора принципов и наставника неоспоримых истин и понуждать других на веру принимать за врождённый принцип всё, что может служить целям учителя, – это немалая власть человека над человеком.
Локк Д. Опыт о человеческом разумении // Соч.; В 3 т. – М., 1985. – Т. 1. – С. 96-97, 103, 151-152.
Кант
Метафизическое познание должно содержать исключительно суждение a priori, – этого требует особенность его источников. Но какое бы происхождение и какую бы логическую форму ни имели суждения, во всяком случае у них бывают различия по содержанию, в силу которого они бывают или просто поясняющие и не прибавляют ничего к содержанию познания, или же бывают расширяющие и увеличивают данное познание; первые могут быть названы аналитическими, вторые – синтетическими суждениями.
Аналитические суждения высказывают в предикате только то, что уже было в понятии субъекта мыслимо действительно, хотя не так ясно и не с равною сознательностью. Когда я говорю: все тела протяженны, я нисколько не расширяю своего понятия о теле, а только разлагаю его, так как протяженность была в действительности мыслима об этом понятии еще прежде суждения, хотя и не была ясно высказана; это суждение, таким образом, аналитично. Напротив, положение: некоторые тела имеют тяжесть, – содержит в предикате нечто такое, что в общем понятии тела действительно еще не мыслится; таким образом, это положение увеличивает мое познание, прибавляя нечто новое к моему понятию, и поэтому оно должно называться синтетическим суждением.
1. Опытные суждения всегда синтетичны, потому что было бы нелепо аналитическое суждение основывать на опыте, тогда как для составления такого суждения мне вовсе не нужно выходить из моего понятия, и, таким образом, нет надобности ни в каком свидетельстве опыта. Что тело протяженно, – это есть положение достоверное a priori, а не опытное суждение. Ибо, прежде чем я приступаю к опыту, я уже имею все условия для моего суждения в понятии, из которого я могу по закону противоречия только вынести предикат и через это вместе с тем осознать необходимость суждения, чему опыт не мог бы меня научить.
2. Математические суждения все синтетичны. Это положение, кажется, не только было до сих пор совершенно не замечено философами, расчленявшими человеческий разум, но даже прямо противоречит всем их предположениям, хотя оно бесспорно достоверно и весьма важно по своим следствиям. Находя, что заключения математиков все совершаются по закону противоречия (чего требует природа всякой аподиктической достоверности), на основании этого убедились, что и основоположения математики познаются из закона противоречия, в чем очень ошиблись, потому что синтетическое положение, конечно, может быть понимаемо по закону противоречия, но никогда не само по себе, а только в том случае, если предполагается другое синтетическое положение, из которого оно выводится как следствие.
Прежде всего нужно заметить, что собственно математические положения всегда есть суть суждения a priori, а не эмпирические, так как они имеют в себе необходимость, которая не может быть взята из опыта. Если же мне этого не уступят, то я ограничиваю мое положение чистою математикой, которая уже по своему понятию содержит не эмпирическое, а только чисто априорное познание.
Сначала можно подумать, что положение 7+5=12 есть простое аналитическое положение, следующее из понятия суммы семи и пяти по закону противоречия. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что понятие суммы 7 и 5 не содержит ничего, кроме соединения этих двух чисел в одно, причем вовсе не мыслится, какое именно одно это число, обнимающее собою оба данные. Когда я мыслю только соединение семи и пяти, то через это еще нисколько не мыслится понятие двенадцати, и сколько бы я не разлагал свое понятие такой возможной суммы, я никогда не найду в нем двенадцати. Нужно выйти за пределы этих понятий и взять в помощь воззрение (Anschaung), соответствующее одному из чисел, – хотя бы свои пять пальцев или пять точек, – и затем прибавлять последовательно единицы данных в воззрении пяти к понятию семи. Таким образом, наше понятие действительно расширяется этим положением 7+5=12, и к первому понятию прибавляется другое новое, которое в нем вовсе не мыслилось; другими словами, арифметическое положение всегда синтетично, что можно еще яснее понять, если взять большие числа, потому что тут же совершенно очевидно, что, как бы мы не вертели наше понятие, мы никогда не могли бы найти сумму посредством простого разложения наших понятий, не прибегая к помощи воззрения.
Точно так же из основоположений чистой геометрии ни одно не аналитично. Что прямая линия есть кратчайшая между двумя точками, это – синтетическое положение, ибо мое понятие прямого не содержит ничего о величине, а выражает только качество. Понятие кратчайшего, следовательно, вполне привходит и ни через какое расчленение не может быть извлечено из понятия прямой линии. Здесь должно быть взято в помощь воззрение, посредством которого только и возможен синтезис.
Мы видели выше важное различие между аналитическими и синтетическими суждениями. Возможность аналитических положений могла быть легко понята, потому что она основывается единственно на законе противоречия. Возможность синтетических положений a posteriori, т.е. почерпаемых из опыта, также не нуждается ни в каком объяснении, потому что сам опыт есть не что иное, как непрерывное соединение (синтез) восприятий. Нам остаются, таким образом, только синтетические положения a priori, возможность которых должна быть изыскана или исследована, так как она должна основываться на других принципах, помимо закона противоречия.
Но нам здесь не нужно искать простой возможности таких положений, т.е. спрашивать, возможны ли они. Ибо есть достаточно таких положений, и причем данных действительно с бесспорной достоверностью, и так как наша теперешняя метода должна быть аналитическою, то мы и начнем с признания, что такое синтетическое, но чисто разумное познание действительно существует; но затем, однако, мы должны исследовать основание этой возможности и спросить: как возможно это познание, с тем, чтобы мы могли из принципов его возможности определить условия его употребления, его объем и границы. Итак, настоящая задача, от которой все зависит, выраженная с школьной точностью, такова:
Как возможны синтетические положения a priori?
... Как могу я, если мне дано известное понятие, выйти за его пределы и связать с ним другое, в нем нисколько не заключавшееся, и при том так, как будто бы оно необходимо к нему принадлежало?
Таким образом, мы будем отвечать последовательно на главный трансцендентальный вопрос, разделивши его на четыре других вопроса:
Как возможна чистая математика?
Как возможно чистое естествоведение?
Как возможна метафизика вообще?
Как возможна метафизика как наука?
Как возможна чистая математика?
Тут мы имеем дело с великим и испытанным познанием, объем которого и теперь изумительно обширен, в будущем же обещает безграничное расширение, – с познанием, имеющим в себе совершенно аподиктическую достоверность, т.е. абсолютную необходимость, не основанную, следовательно, ни на каких опытных основаниях, представляющим собою, поэтому, чистый продукт разума, – и, наконец, сверх того – с познанием вполне синтетическим: как же возможно человеческому разуму произвести такое познание совершенно a priori? Не предполагает ли эта способность – так как она не опирается и не может опираться на опыт, – не предполагает ли она какой-нибудь априорной основы познания, которая лежит глубоко скрытою, но должна открыться через эти свои действия, если только проследить прилежно их первые начала?
Если бы в нашем созерцании должны были представляться вещи так, как они существуют сами по себе, тогда не было бы совсем никакого воззрения a priori, а было бы только эмпирическое; ибо то, что содержится в предмете самом по себе, – я могу узнать только тогда, когда он у меня налицо, когда он мне дан. Правда, и тогда непонятно, каким образом воззрение настоящей вещи позволяет мне познать ее самое в себе, – так как ведь не могут же ее свойства перейти в мое представление; но если допустить эту возможность, то такое воззрение во всяком случае не будет происходить a priori, т.е. прежде, чем мне представится предмет; иначе нельзя придумать никакого основания для отнесения моего представления к предмету, – разве только допустить вдохновение. Таким образом, чтобы мое воззрение предшествовало, как познание a priori действительному предмету, – возможно только в том единственном случае, если это воззрение не содержит ничего, кроме формы чувственности, – формы, предшествующей в нашем субъекте всяким действительным впечатлениям, получаемым нами от предметов. Ибо, что предметы чувств могут быть созерцаемы только согласно с этою формой чувственности, – это я могу сказать a priori. Отсюда следует: положения, касающиеся только этой формы чувственного воззрения, будут возможны и пригодны для предметов чувств; точно так же наоборот: воззрения, возможные a priori, никогда не касаются других вещей, кроме предметов наших чувств.
Таким образом, мы можем созерцать a priori вещи только посредством формы чувственного созерцания, в котором при этом мы можем признавать вещи только такими, какими они нам (нашим чувствам) являются, а не такими, каковы они сами по себе; это предположение необходимо, если должно допустить возможность синтетических положений a priori – в случае же их действительного существования оно необходимо для того, чтобы понять и заранее определить их возможность.
Пространство и время – вот те воззрения, которые чистая математика полагает в основу всех своих познаний и суждений, являющихся сразу – и аподиктическими, и необходимыми; ибо математика должна представлять свои понятия сначала в воззрении, а чистая математика в чистом воззрении, т.е. она должна их конструировать, без чего (так как она не может действовать аналитически, через разложение понятий, а лишь синтетически) ей нельзя сделать ни шагу, потому что только в чистом воззрении может быть дана материя для синтетических суждений a priori. Геометрия кладет в основу чистое воззрение пространства. Арифметика производит свои числовые понятия через последовательное прибавление единиц во времени; но в особенности чистая механика может производить свои понятия о движении только посредством представления времени. Но оба представления суть только воззрения: действительно, если из эмпирических воззрений тел и их изменений (движения) исключить все эмпирическое, именно принадлежащее к ощущению, то останутся только пространство и время, которые суть, таким образом, чистые воззрения, лежащие a priori в основании эмпирических, и поэтому сами они не могут никогда быть исключены; но именно то, что они суть чистые воззрения a priori, доказывает, что они суть только формы нашей чувственности, предшествующие всякому эмпирическому воззрению, т.е. восприятию действительных предметов, – формы, посредством которых предметы могут быть познаваемы a priori, но только так, как они нам являются.
Возможно ли чистое естествоведение?
Природа есть существование (Dasein) вещей, насколько оно определено общими законами. Если бы природа означала существование вещей самих по себе, то мы бы никогда не могли ее познать ни a priori, ни a posteriori. Мой рассудок с теми условиями, под которыми он только может связывать определение вещей в их существовании, не предписывает самим вещам никаких правил; не вещи соображаются с моим рассудком, а мой рассудок должен бы применяться к вещам; следовательно, они должны бы быть прежде мне даны, чтобы взять с них эти определения; но тогда они не были бы познаваемы a priori.
И a posteriori было бы невозможно такое познание природы вещей самих по себе. Ибо, если опыт должен сообщать мне законы, которым подчинено существование самих вещей, то те законы, насколько они касаются вещей самих по себе, должны бы необходимо принадлежать этим вещам и вне моего опыта. Между тем, опыт хотя и научает меня тому, что существует и как оно существует, но никогда не показывает, что это необходимым образом должно быть так, а не иначе. Следовательно, опыт никогда не даст познания о природе вещей самих по себе.
Прежде всего мы должны заметить, что хотя все опытные суждения эмпиричны, т.е. основаны на непосредственном восприятии чувств, однако нельзя сказать обратно, что все эмпирические суждения тем самым суть и опытные суждения; но, чтобы им быть опытными, для этого к эмпирическому данному чувственного созерцания должны присоединиться особые понятия, имеющие свое происхождение совершенно a priori в чистом рассудке; каждое восприятие должно быть сначала подведено под эти понятия, и тогда уж посредством них может быть превращено в опыт.
Эмпирические суждения, насколько они имеют объективное значение, суть опытные суждения; те же, которые имеют только субъективное значение, я называю простыми суждениями восприятия (Wahrnehmungsurteile). Последние не нуждаются ни в каком чистом рассудочном понятии, а требуют только логической связи восприятия в мыслящем субъекте. Первые же всегда требуют сверх представлений чувственного созерцание еще особых, первоначально произведенных в рассудке понятий, которые и придают опытному суждению объективное значение.
Объективное значение и необходимая всеобщность суть тождественные понятия, и хотя мы не знаем объекта самого по себе, но когда мы придаем суждению всеобщность и через то необходимость, то этим самым придаем ему и объективное значение. В этом суждении мы познаем объект (хотя при этом остается неизвестным, каков он сам по себе) – познаем объект посредством всеобщей и необходимой связи данных восприятий, и так как это относится ко всем чувственным предметам, то, следовательно, опытные суждения заимствуют свое объективное значение не от непосредственного познания предмета (которое невозможно), а только от условия всеобщности эмпирических суждений; всеобщность же эта, как было показано, никогда не зависит от эмпирических и вообще чувственных условий, а всегда чисто рассудочного понятия. Объект сам по себе всегда остается неизвестным; но когда посредством рассудочного понятия связь представлений, полученных об этом объекте нашей чувственностью, определяется как всеобщая, то этим отношением определяется предмет, и суждение в таком случае имеет объективное значение.
Поясним это: что комната тепла, сахар сладок, полынь горька – это суждения, имеющие только субъективное значение. Я вовсе не требую, чтобы я сам во всякое время, а также всякий другой, находил это таким, каким я это теперь нахожу; эти суждения выражают только отношение двух ощущений к одному и тому же субъекту, именно ко мне, и только в моем теперешнем состоянии восприятия, и поэтому они не должны прилагаться к объекту; это я называю суждением восприятия. Совершенно иначе в опытных суждениях. Что опыт показывает мне при известных обстоятельствах, то же самое должен он показать мне всегда, а также и всякому другому, и значение опытных суждений не ограничивается субъектом или его определенным состоянием. Поэтому я придаю всем таким суждениям объективное значение; так, например, когда говорю: воздух упруг, то это сначала есть только суждение восприятия, я здесь ставлю только в соотношение два ощущения в моих чувствах. Если я хочу сделать это опытным суждением, то я требую, чтобы оно стояло под таким условием, которое делает его всеобщим; т.е. я хочу, чтобы я сам, во всякое время, а также чтобы и всякий другой, должен был необходимо соединять эти восприятия одинаковым образом при одинаковых обстоятельствах.
Итак, мы должны будем анализировать вообще опыт, чтобы посмотреть, что содержится в этом продукте чувств и рассудка и как возможно само опытное суждение. В основании лежит воззрение, которое я сознаю, т.е. восприятие (perceptio), принадлежащее только чувствам. Но, во-вторых, сюда принадлежит также суждение (которое дается только рассудком); это суждение может быть двояким: во-первых, когда я только сравниваю восприятия и соединяю их в сознании моего состояния или же, во-вторых, когда я их соединяю в сознании вообще. Первое суждение есть только суждение восприятия и имеет поэтому лишь субъективное значение, – это есть простая связь восприятий в моем чувственном состоянии, без отношения к предмету. Поэтому для опыта недостаточно, как объективно воображают, сравнивать восприятия и связывать их в известном сознании посредством суждения; через это еще не возникает никакой всеобщности и необходимости суждения, благодаря которым только оно и получает объективность и становится опытом.
Таким образом, превращению восприятия в опыт предшествует еще совершенно другое суждение. Данное воззрение должно быть подведено под такое понятие, которое определяет форму суждения вообще относительно воззрения, показывает отношение эмпирического сознания этого воззрения к сознанию вообще и через это сообщает всеобщность эмпирическим суждениям. Такое понятие есть чистое рассудочное понятие a priori, служащее только к тому, чтоб определять способ, каким воззрение может быть употреблено для суждений. Пусть таким понятием будет понятие причины; оно определяет подведенное под него воззрение относительно суждения вообще; так, например, эмпирическое воззрение воздуха относится к растяжению в гипотетическом суждении как предыдущее к последующему. Понятие причины есть, таким образом, чистое рассудочное понятие, совершенно отличное от всякого возможного восприятия и служащее только к тому, чтобы определить содержимое под ним представление относительно суждений вообще и через это делать возможным всеобщее суждение.
Прежде чем эмпирическое суждение станет опытным, нужно подвести восприятие под какое-нибудь из рассудочных понятий; так, например, воздух подводится под понятие причины, и это понятие определяет суждение о воздухе (по отношению к растяжению) как гипотетическое. Таким образом, это растяжение не представляется принадлежащим только моему восприятию воздуха в моем восприятии, или во многих моих состояниях, или в состоянии восприятия других, но оно представляется принадлежащим необходимо воздуха вообще; и суждение: воздух упруг становится всеобщим и через то опытным суждением только благодаря известным предшествующим суждениям, которые приводят воззрение воздуха под понятие причины и действия, определяют этим восприятия не только относительно друг друга в моем субъекте, но относительно формы суждения вообще (здесь гипотетической) и сообщают таким образом всеобщее значение эмпирическому суждению.
Если разложить все наши синтетические суждения, насколько они объективны, то окажется, что они никогда не состоят из одних воззрений, связанных, как обыкновенно полагают, в суждение через простое сравнение; они были бы невозможны, если бы к отвлеченным от воззрения понятиям было присоединено еще чистое рассудочное понятие, под которое те понятия подводятся и только таким образом связываются в суждение, имеющее объективную цену.
Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей возникнуть в смысле науки. – М.: Прогресс, 1993. – С. 22-23, 25-27, 38-39, 41, 44-46, 49-51, 68-69, 73-80.
