Сущность этнополитических конфликтов

Национально-этническая дифференциация и идентичность – это социальная реальность, но такая реальность, которая не остается неизменной: сами по себе национальные чувства, сплачивающие людей в некую единую группу, амбивалентны. Каждый человек имеет этнический потенциал, т.е. все мы говорим на определенном языке, имеем расовые признаки, принадлежим к этнической общности, которая имеет свою особую историю, и т.д. Но этот этнический потенциал активизируется только при определенных условиях. Уровень актуализации этого потенциала, интенсивность национальных чувств во многом зависит от политики, от степени ее открытости по отношению к другим народам или же, наоборот, от меры концентрации на собственных проблемах и поиске внешнего врага, который якобы остается ответственным за беды и несчастья данной социальной общности. При определенных условиях (системный кризис общества, распад государственности, изменение социального статуса этнической группы и др.) происходит политизация этничности, использование ее как мотивационной политической силы, основы резкого политического размежевания и средства достижения политических целей. То есть возникает феномен, получивший в научной литературе название «этнополитической мобилизации», которая является неизбежным следствием возникновения (реактуализации) этнополитических конфликтов. Для «запуска» процесса мобилизации необходима противостоящая сторона/стороны, мешающая достижению желаемой цели, ибо «социальный конфликт существует в том случае, когда две или большее количество сторон убеждены в том, что цели их деятельности несовместимы» и/или имеют несовместимые с «нашими» интересы или ценности.

«Одна из важнейших характеристик эпохи постмодерна, - отмечает известный американский исследователь Д. Элазар, - состоит в этническом возрождении, появлении вновь представления об исконных связях как центрального для формирования индивидуальной идентичности. Эти тенденции имеют свое политическое отражение в формировании охватывающего весь мир движения от классово-фундированной к этнически-фундированной политике» [Elazar 1991: XI].

В 90-е гг. XX столетия в России, как и на всем посткоммунистическом пространстве, феномен этничности также становится одним из основных механизмов политической мобилизации и важнейшей причиной конфликтных противостояний. При этом процесс актуализации этнического самосознания, нацеленного прежде всего на групповую солидарность и противостояние этнически «чуждым», практически неизбежно вступал в противоречие с параллельно осуществляемыми попытками демократизации посткоммунистических государств. В этих условиях, по мнению М. Губогло, «выявление и типологизация факторов и важнейших тенденций и процессов этнической мобилизации в республиках России и в некоторых странах ближнего зарубежья на двух уровнях – институциональном и личностном – в нынешней ситуации представляется чрезвычайно важной задачей, так как в ходе противостояния реформационных и консервативных сил последовательно сокращается выбор вариантов общественного развития и возникает новая угроза перехода от более или менее выраженного курса демократического развития к авторитаризму, лишающему каких-либо надежд на утверждение прав и свобод граждан и народов» [Губогло 1998: 17-18].

Этнополитический конфликт – частная форма социально-политического конфликта, но обладает при этом своими специфическими особенностями.

Во-первых, подавляющее большинство этнических конфликтов имеют политическую составляющую, т.е. в большей или меньшей степени они являются этнополитическими. Следует различать горизонтальные этнополитические конфликты – конфликты между этническими группами (например, конфликт в Ферганской долине между узбеками и турками-месхетинцами или конфликт между крымскими татарами и остальным населением Крыма), и вертикальные – конфликты между этнической группой и государством (например, чеченский, карабахский, косовский конфликты). Эти различия достаточно условны, поскольку и в горизонтальные конфликты рано или поздно вмешивается государство либо в качестве посредника умиротворителя, либо в качестве субъекта конфликта.

Во-вторых, важно учитывать, что в одних случаях этичность может быть лишь «камуфляжем» политической борьбы, например, борьба за «национальное самоопределение» народов Севера, которую вели в 90-е гг. XX столетия политические лидеры некоторых автономий российского Севера, на деле преследуя цели увеличения «объема» своей власти. В других же случаях речь может идти об «обратном камуфляже», когда за политическими лозунгами и декларируемыми целями скрывается острый этнический конфликт. Например, декларируемая руководством Республики Молдова борьба против «прокоммунистического бастиона» в Приднестровье скрывала острую проблему статуса русского и украинского населения этой части республики, причем проходило все это на фоне активного обсуждения гипотетической возможности присоединения Молдовы к Румынии в 1-й половине 90-х гг. прошлого века.

В-третьих, этнополитические конфликты в большинстве случаев имеют статусную природу: предметом таких конфликтов чаще всего бывает политический статус этнической группы, поэтому одной из важнейших причин развертывания конфликта становится изменение взаимодействия этнических групп или среды этого взаимодействия, при котором экономический или политический статус одной из них будет восприниматься ее членами как неприемлемый. Причем причиной конфликта может служить не только борьба за повышение статуса или борьба против дискриминации, но также опасение утратить имеющийся статус.

В-четвертых, этнополитические конфликты – не только и не столько конфликты интересов, сколько конфликты идентичностей, так как участие в конфликте преимущественно на основе групповых мотивов обязательно предполагает отождествление человека с группой, участвующей в конфликте, его этническую идентификацию. Как отмечает американский политолог Т. Гурр, «борьба в этнополитических конфликтах разворачивается не просто вокруг материальных или властных проблем, но ради зашиты культуры группы, ее статуса и идентичности» [Gurr 1997: 10].

Это порождает феномен «конкурирующих культурных традиций», чаще всего – противоборство национальных или этнических традиций в рамках многонационального социума; борьбу за «историческое наследие» (конструктивисты не без оснований пишут о том, что не существует объективных исторических фактов, они изменчивы и, по сути, являются продуктом интерпретации тех, кто имеет большие или меньшие права на их легитимную номинацию) или конфликты между традициями представителей различных социальных групп. Возможно острое соперничество и религиозных, и этнических традиций в мультиконфессиональном или мультиэтническом обществе, противостояние региональных традиций и т.д.

В-пятых, политический конфликт в процессе его развертывания может приобрести этническое основание. Так, конфликты политических элит разного уровня, например государственной и региональной, могут возникнуть как ресурсные. Однако в случае их игнорирования или неудачных попыток разрешения они могут превратиться в конфликты идентичностей. При этом чем дольше будет продолжаться конфликт, тем большее число людей будет в него вовлекаться, связывая с его разрешением сохранение/повышение своего достоинства, престижа, статуса и т.д.

В-шестых, вследствие чрезмерной эмоциональной составляющей этнической идентичности этнополитические конфликты отличаются высокой степенью иррациональности, которая выражается в огромном потенциале агрессивности, ненависти и враждебности, далеко выходящих за рамки рационального осознания интересов сторон конфликта и выбора стратегии взаимодействия.

В-седьмых, специфической характеристикой динамики этнополитического конфликта, связанной с его иррациональностью, является большой потенциал эскалации конфликта и, как правило, быстрая его эскалация.

В-восьмых, для этнополитических конфликтов характерно полное доминирование деструктивного потенциала над его конструктивной составляющей, поскольку стороны конфликта, как правило, существуют в разных системах «ценностных координат».

В-девятых, практически во всех случаях этнополитические конфликты многофакторные, имеют несколько объектов конфликта и проблемных зон, например территориальный спор, проблемы политического или социально-экономического статуса этнической группы и этноконфессиоиальные противоречия. Даже такой: социальный ресурс, как образование, заключает в себе и материальную, и нематериальную символическую составляющую. С одной стороны, доступ к образованию непосредственно связан с возможностью повышения социального статуса членов группы. С другой стороны, сам факт наличия национальных школ и университетов важен для этнической общности в символическом плане. Свой университет – предмет гордости группы, важная составляющая ее символического капитала. Неслучайно поэтому закрытие университета часто служит поводом для этнополитического конфликта или даже поворотным пунктом в его эскалации. Так случилось в начале 1990-х гг. в Сухуми (Абхазия) и в конце того же десятилетия – в Приштине (Косово). Поэтому критической рефлексии требуют как экономикоцентричные, так и культуроцентричные модели этнополитического конфликта, объясняющие возникновение конфликтов одним «решающим» фактором.

В-десятых, в силу названных и неназванных причин этнополитические конфликты трудно поддаются разрешению, поскольку возникает чрезвычайно сложная задача найти пути удовлетворения как нематериальных интересов, так и требований повышения статуса, возврата «исконных» территорий, расширения экономических возможностей, большего доступа к политической власти и т.д. Поэтому скорее можно говорить об урегулировании, «замораживании» или преобразовании в менее деструктивную форму этнополитических конфликтов, чем об их разрешении.

Все сказанное позволяет определить этнополитический конфликт как разновидность социально-политического конфликта, субъекты которого идентифицируют себя и противоположную сторону в этнических категориях и содержанием которого является борьба за обладание политической властью вплоть до образования собственного национального государства.