I. Современная речевая ситуация

Допущено Учебно-методическим объединением

Вузов России по направлениям

педагогического образования,

Министерством образования Российской Федерации

В качестве учебника для студентов

Высших учебных заведений

 

 

Москва «Высшая школа» 2002

 

УДК 808.2

ББК 81.2 Рус-5я73

Р 88

Авторы учебника: канд. филол. наук А. И. Дунев (VI.8, VII. 1), д-р филол. наук М.Я. Дымарский (VI.9), канд. филол. наук А.Ю. Кожевников (III.8,1V.4, VI.5, VI.6), канд. филол. наук Н. В. Козловская (III.1, III.2, III.4, III.5), канд. филол. наук И. Н. Левина (IX, IX. 1, X), д-р филол. наук И. А. Мартьянова (XI), канд. филол. наук Е.В. Сергеева (V, VIII), д-р филол. наук К.П. Сидоренко (III.6, III.7), канд. филол. наук Е.Е. Силантьев (IV, VI.3, VI.7 канд. филол. наук M. Б. Хрымова (VI. 1, VI.2), д-р филол. наук ВД. Черняк (общая редакция учебника, I, II, III.1, III.3), д-р филол. наук Н. Л. Шубина (VII.2)

Р 88 Русский язык и культура речи: Учеб. для вузов /А. И. Дунев, М.Я. Дымарский, А.Ю. Кожевников и др.; Под ред. В.Д. Черняк.

– М.: Высш. шк.; С.-Пб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2002.

– 509 с.

 

ISBN 5-06-004205-7 (Высшая школа)

 

ISBN 5-8064-0483-8 (Издательство РГПУ им. А.И. Герцена)

 

Учебник построен в соответствии с новыми функциональными ориентациями дисциплины «Русский язык и культура речи» и ставит задачей не только развитие речевой компетенции студентов, но и расширение их представлений о русском языке, о современной речевой ситуации, о речевом портрете нашего современника. Книга содержит теоретический материал и большое количество практических заданий для аудиторной и самостоятельной работы студентов. Авторы рассматривают актуальные для речевого поведения аспекты бытования русского слова, нормы русской речи, стилистические аспекты речевой культуры, основы речевой коммуникации.

Учебник предназначен для студентов высших учебных заведений по дисциплине «Русский язык и культура речи». Книга может быть полезна всем, кто интересуется современным состоянием русского языка и хочет активно совершенствовать качество своей речи.

 

УДК 808.2

ББК 81.2 Рус-5я73

 

ISBN 5-06-004205-7 ©ФГУП «Издательство«Высшая школа», 2002

ISBN 5-8064-0483-8

ВВЕДЕНИЕ

 

Введение в образовательные стандарты высших учебных заведений новой дисциплины «Русский язык и культура речи» является фактом знаменательным и закономерным. Общество, в котором свобода слова стала осознаваться как одна из высших ценностей, пришло к пониманию того, что владение родным языком, умение общаться, вести гармоничный диалог и добиваться успеха в процессе коммуникации – важные составляющие профессиональных умений в различных сферах деятельности. В какой бы области ни работал специалист с высшим образованием, он должен быть интеллигентным человеком, свободно ориентирующимся в быстро меняющемся информационном пространстве. Культура речи – это не только непременная составляющая хорошо профессионально подготовленных деловых людей, но и показатель культуры мышления, а также общей культуры. Известный лингвист Т. Г. Винокур очень точно определила речевое поведение как «визитную карточку человека в обществе».

Долгое время культура речи рассматривалась только в аспекте владения нормами русского литературного языка. В этих ориентациях построены и многие пособия по культуре речи. С другой стороны, возрождение интереса к риторике и включение этой дисциплины в вузовские программы способствовало смещению акцентов в сторону изучения речевых жанров, речевого поведения.

Характеристика культуры речи, данная в коллективной монографии «Культура речи и эффективность общения» (М., 1996), отражает многоаспектность этого понятия и определяет ориентиры для содержательного наполнения учебной дисциплины: «Культура речи – это такой набор и такая организация языковых средств, которые в определенной ситуации общения при соблюдении современных языковых норм и этики общения позволяют обеспечить наибольший эффект в достижении поставленных коммуникативных задач».

Вузовский курс «Русский язык и культура речи» своеобразен: его изучают студенты разного уровня общекультурной и языковой подготовки, получающие образование по разным специальностям. Учебник построен с учетом различных запросов потенциальных адресатов.

Авторы учебника исходят из принципа вариативности в содержании курса. Принципиально важно, что во всех разделах учебника представлены материалы, позволяющие построить работу как со студентами высокого уровня языковой и речевой компетенции, так и с теми, кто испытывает трудности или в следовании нормам устной и письменной речи, или в осуществлении эффективного общения в разных сферах. Учебник должен помочь в реализации этого принципа и способствовать:

– качественному повышению уровня речевой культуры;

- формированию коммуникативной компетенции, под которой подразумевается умение человека организовать свою речевую деятельность языковыми средствами и способами, адекватными ситуациям общения;

- расширению культурного уровня, обогащению представлений о языке как важнейшей составляющей духовного богатства народа;

- формированию умений оценивать речевое поведение и речевые произведения в разных сферах общения.

Содержание учебника обеспечивает выполнение разных его функций: информирующей, обучающей, развивающей, справочной. Каждый раздел учебника содержит информирующую и обучающую части, задания и литературу для обсуждения в аудитории (в основном это публикации научно-популярного журнала «Русская речь», в доступной форме освещающие наиболее актуальные явления русского языка и русской речи). В конце учебника приводится список рекомендуемой литературы, которая поможет углубить и расширить знания по изучаемым темам. Большое внимание уделяется формированию потребности и умений пользоваться словарями. Рекомендуемые для активного использования словари должны непременно сопровождать работу с учебником.

Отличительной особенностью учебника является его обращенность к современной языковой ситуации, к языку сегодняшнего дня со всеми его достоинствами и недостатками.

Составители учебника будут считать свою задачу выполненной, если обучающиеся по нему студенты станут с большим вниманием относиться к чистоте и правильности своей речи, будут получать удовольствие от языковой игры, смогут ощутить себя творческой языковой личностью, для которой родной язык является и надежным инструментом в разных сферах деятельности, и верным помощником, и хорошим другом.

 

I. СОВРЕМЕННАЯ РЕЧЕВАЯ СИТУАЦИЯ

 

Язык является мощным средством регуляции деятельности людей в различных сферах, поэтому изучение речевого поведения современной личности, осмысление того, как личность владеет богатством языка, насколько эффективно им пользуется, – очень важная и актуальная задача. Поэт Лев Ошанин в лирической миниатюре передал те эмоциональные ощущения, которые возникают при речевых «сбоях» (в стихотворении обыгрывается одна из наиболее типичных речевых ошибок):

 

Я номер набрал

И ошибся звонком –

Голос женский совсем незнаком.

Но так глубок,

Необычен, личен –

Казалось,

Всю жизнь мечтал о таком.

Он тих, но вот-вот зазвучит,

Только троньте...

И вдруг я слышу:

«Куда вы звоните!?»

И сразу, как будто град в окно,

Как будто меня обокрали в кино.

– Ах, девушка, извините –

Не звоните, а звоните! –

А она в ответ: «Не всё ли равно».

Ей все равно. Ушла. Откололась.

А мне теперь забывать ее голос.

 

Каждый образованный человек должен научиться оценивать речевое поведение – свое и собеседников, соотносить свои речевые поступки с конкретной ситуацией общения.

Сегодня речь наших современников привлекает все большее внимание журналистов, ученых разных специальностей (языковедов, философов, психологов, социологов), писателей, педагогов, она становится предметом острых дискуссий рядовых носителей русского языка. Ощущая речевое неблагополучие, они пытаются ответить на вопрос, с чем связано тревожащее многих состояние речевой культуры. Извечные русские вопросы «что делать?» и «кто виноват?» вполне закономерны по отношению к русскому языку и к русской речи.

В глубоком исследовании «Русский язык конца XX столетия (1985–1995)» сделана попытка выделить наиболее значимые черты русского языка конца века. В нем отмечается:

«События второй половины 80-х – начала 90-х годов по своему воздействию на общество и язык подобны революции. Состояние русского языка нашего времени определяется рядом факторов.

1. Резко расширяется состав участников массовой и коллективной коммуникации: новые слои населения приобщаются к роли ораторов, к роли пишущих в газеты и журналы. С конца 80-х годов возможность выступать публично получили тысячи людей с разным уровнем речевой культуры.

2. В средствах массовой информации резко ослабляются цензура и автоцензура, ранее в значительной степени определявшие характер речевого поведения.

3. Возрастает личностное начало в речи. Безликая и безадресная речь сменяется речью личной, приобретает конкретного адресата. Возрастает биологичность общения, как устного, так и письменного.

4. Расширяется сфера спонтанного общения не только личного, но и устного публичного. Люди уже не произносят и не читают заранее написанные речи. Они говорят.

5. Меняются важные параметры протекания устных форм массовой коммуникации: создается возможность непосредственного обращения говорящего к слушающим и обратной связи слушающих с говорящими.

6. Меняются ситуации и жанры общения и в области публичной, и в области личной коммуникации. Жесткие рамки официального публичного общения ослабляются. Рождается много новых жанров устной публичной речи в сфере массовой коммуникации. Сухой диктор радио и ТВ сменился ведущим, который размышляет, шутит, высказывает свое мнение.

7. Резко возрастает психологическое неприятие бюрократического языка прошлого (так называемого новояза).

8. Появляется стремление выработать новые средства выражения, новые формы образности, новые виды обращений к незнакомым.

9. Наряду с рождением наименований новых явлений отмечается возрождение наименований тех явлений, которые возвращаются из прошлого, запрещенных или отвергнутых в эпоху тоталитаризма» (Русский язык конца XX столетия. М., 1996).

Свобода и раскрепощенность речевого поведения влекут за собой расшатывание языковых норм, рост языковой вариативности (вместо одной допустимой формы языковой единицы оказываются допустимыми разные варианты).

Точную характеристику современного состояния русского языка с позиций лексикографа (составителя словарей), для которого всегда принципиально важно отделить единичное и случайное от закономерного и перспективного для языка, дает Г. Н. Скляревская: «Мы имеем уникальную возможность наблюдать и исследовать язык в пору его стремительных и, как кажется, катастрофических изменений: все естественные процессы в нем ускорены и рассогласованы, обнаруживаются скрытые механизмы, действие языковых моделей обнажено, в массовом сознании наблюдаемые языковые процессы и факты оцениваются как разрушительные и гибельные для языка. Такая динамика и такое напряжение всех языковых процессов производят впечатление языкового хаоса, хотя в действительности дают драгоценный и редкий материал для лингвистических открытий» (Скляревская Г. Н. Русский язык конца XX века: версия лексикографического описания // Словарь. Грамматика. Текст. М., 1996).

Особое влияние оказывают на состояние речевой культуры средства массовой информации. Каждый человек ежедневно испытывает мощное воздействие телевизионной речи, речи, звучащей в радиоэфире или представленной на страницах газет и журналов. Качество этой речи вызывает непосредственный эмоциональный отклик. Именно газеты и журналы, радио и телевидение для многих носителей языка служат основным источником представлений о языковой норме, именно они формируют языковой вкус; со средствами массовой информации справедливо связывают и многие болезни языка.

Языковая раскрепощенность, временами переходящая в разнузданность, тиражирование языковых ошибок, не встречающих должного отпора, притупляют чувство языковой ответственности. Речевая неряшливость, приверженность штампам, стремление прикрыть банальность мысли «престижными» словами и словосочетаниями обнаруживаются в многочисленных высказываниях, звучащих на радиоволнах и с экранов телевизоров. Многие передачи, прежде всего адресованные молодежи, расшатывают представления о допустимом и недопустимом в публичной речи.

Современная периодическая печать пестрит немотивированными заимствованиями, неумело образованными окказиональными словами (единичными авторскими новообразованиями), жаргонной лексикой. Снятие идеологических запретов, стремление обновить лексико-стилистические ресурсы публицистики обусловливают высокую степень раскованности масс-медиа. «Постоянное присутствие жаргонизмов в письменных текстах ведет к их "замораживанию", как бы стабилизирует их, олитературивая и, конечно, снижая их жаргонность» (Костомаров В. Г. Языковой вкус эпохи. М, 1994).

Двадцать лет назад Д. С. Лихачев впервые использовал достаточно новое в то время понятие экология в необычном контексте – «экология культуры», «нравственная экология». Он писал: «...Экологию нельзя ограничивать только задачами сохранения природной биологической среды. Для жизни человека не менее важна среда, созданная культурой его предков и им самим. Сохранение культурной среды – задача не менее существенная, чем сохранение окружающей природы». В последние годы все чаще ставится вопрос об экологии языка, непосредственно связанной с сознанием человека, с определяющими свойствами его личности; экология языка является неотъемлемой составляющей экологии культуры.

«Загрязнение языковой среды», которое происходит при активном участии средств массовой информации, не может не оказывать пагубного воздействия на речевую культуру носителя языка. Здесь уместно вспомнить слова С. М. Волконского, который еще в 20-е годы XX века писал: «Чувство языка (если можно так выразиться, чувство чистоты языка) есть очень тонкое чувство, его трудно развить и очень легко потерять. Достаточно самого малого сдвига в сторону неряшливости и неправильности, чтобы уже эта неряшливость превратилась в привычку, и, как дурная привычка, в качестве таковой она будет процветать. Ведь это в природе вещей, что хорошие привычки требуют упражнения, а дурные сами развиваются» (Волконский С. М. О русском языке // Русская речь. 1992. №2).

Сегодня умение вести диалог становится одной из важнейших характеристик личности как социального феномена. Значительное возрастание роли устной речи в структуре общения, расширение ее функций существенно изменили представление об эталонных качествах оратора. Ориентация на устное (значит, более свободное) речевое общение определяет многие качества речи, обнаруживающиеся на разных уровнях.

Известный лингвист академик Ю. Д. Апресян пишет, что уровень речевой культуры общества (а следовательно, и состояние языка) определяется относительным весом разных типов владения языком:

1. Высокое искусство слова, представленное в первоклассной литературе. Этот уровень владения языком может рассматриваться как эстетический идеал.

2. Хорошее ремесленное (т. е. профессиональное) владение языком, представленное в хорошей журналистике и в хороших переводах.

3. Интеллигентное владение языком, в котором доминирует здоровое консервативное начало.

4. Полуобразованное владение языком, «соединенное с плохим владением мыслью и логикой».

5. Городское просторечие, молодежный жаргон (Апресян Ю. Д. О состоянии русского языка // Русская речь. 1992. №2).

Автор подчеркивает, что именно четвертый тип, воплощающий комплекс «речевой неполноценности» носителя языка, его попытки имитировать культурную речь, привязанность к идеологическим штампам, таит в себе разрушительное начало.

Речевой портрет языковой личности в значительной степени определяется богатством ее лексикона. Именно оно обеспечивает свободу и эффективность речевого поведения, способность полноценно воспринимать и перерабатывать поступающую в вербальной форме информацию. Речевую ситуацию рубежа веков характеризуют, с одной стороны, активное обогащение словаря (поток заимствований, адаптация обыденным сознанием терминологической лексики, продвижение жаргонных единиц в литературный язык), а с другой – обеднение определенных фрагментов словаря, в значительной степени обусловленное изменением круга чтения, девербализацией культуры.

Понимание языковой среды естественно связывается с тем местом, которое занимает в современном обществе книга и – шире – письменный текст. Круг читаемых и изучаемых текстов оказывает большое влияние на формирование личности. В процессе чтения мы не просто воспринимаем тексты. Их фрагменты присваиваются личностью, перерабатываемые слова и словосочетания формируют лексикон. Количество и качество прочитанных текстов непосредственно отражаются на тех речевых произведениях, которые создает носитель языка в разных сферах общения.

Философы, психологи с большой тревогой говорят сегодня об экспансии экранной культуры, вытесняющей культуру чтения. Как известно, читающий человек иначе мыслит, обладает большим запасом слов, однако черты языковой личности определяются не только количеством, но и качеством прочитанного; свойства создаваемых речевых произведений зависят от свойств регулярно перерабатываемых текстов, представляют собой результат их переработки. Выдающийся литературовед и философ М. М. Бахтин писал о том, что «индивидуальный речевой опыт всякого человека формируется и развивается в непрерывном и постоянном взаимодействии с чужими индивидуальными высказываниями».

Анкета, на которую ответили десятиклассники трех московских школ, свидетельствует о печальном факте: десятки имен, создающих многомерное поле культуры, для сегодняшних школьников не значат ничего, поскольку они им просто не знакомы. Разрастается трещина во взаимопонимании поколений. Это не может не сказаться и на способности общаться, вести конструктивный диалог. Общий язык культуры создается на тех текстах, которые уже сформировали языковое сознание поколений.

Писатель И. Волгин с тревогой отмечает: «Есть какая-то тайная связь между ослабевшей грамматикой и нашей распавшейся жизнью. Путаница в падежах и чудовищный разброд ударений сигнализируют о некоторой ущербности бытия. За изъянами синтаксиса вдруг обнаруживаются дефекты души. <...> Повреждение языка – это, помимо прочего, и повреждение жизни, неспособной выразить себя в ясных грамматических формах и поэтому всегда готовой отступить в зону случайного и беззаконного. Язык – неписаная конституция государства, несоблюдение духа которой ведет к гибели всякую (в том числе и духовную) власть» (Лит. газета. 1993. № 34). По мнению автора, у многих носителей русского языка, в том числе и получающих высшее образование «будущих интеллектуалов», исчезло естественное чувство стыда за грубые ошибки в письменных текстах; во всеобщем «празднике вербальной свободы» участвуют и те, кому по роду деятельности следовало бы отстаивать идеалы отечественной словесной культуры.

В разных речевых сферах наблюдается заметное оскудение речи на лексическом уровне, ее усеченность – на уровне построения высказывания, небрежность – на фонетическом и морфологическом уровне. Происходит явное снижение общего уровня речевой культуры в средствах массовой информации, в профессиональном и бытовом общении. Более категорично об этом пишет Н. Г. Комлев: «Люди используют разнообразие языковых средств в микроскопических размерах. Культура речевого воздействия упала до самой низкой черты. Русская речь катастрофически отстает от высоких канонов российской словесности. Она становится все более примитивной, стилистически беспомощной и зачастую вульгарной» (Лит. газета. 1997. 8 октября).

Интенсивный рост заимствований в последнее десятилетие в значительной степени определяет речевой портрет молодого россиянина конца XX века. С одной стороны, это проявляется в закономерной интернационализации осваиваемого терминологического аппарата современной науки, в приобщении к современным технологиям (особенно показательно бурное обогащение той части лексикона, которая связана с компьютерной техникой), с другой – в ничем не оправданной американизации обыденной речи.

Ю. Н. Караулов подчеркивает, что «внедрение иноязычных слов идет от лености ума, консерватизма мышления говорящего и пишущего, от нежелания "растормошить" ресурсы родного языка и заглянуть в его запасники, а иногда, правда, от стремления к элитарности в тексте, от гордыни знающего иностранные языки перед незнающими их. Все это мелкие человеческие слабости, которые поддаются воспитательному и разъяснительному воздействию» (Караулов Ю. Н. О некоторых особенностях современного состояния русского языка и науки о нем // Русистика сегодня. 1995. № 1). Эти слова вполне приложимы и к речевому поведению современной языковой личности и характеризуют прежде всего «полуобразованный» тип владения языком. К социально-психологическим факторам, объясняющим широкое распространение заимствований, можно отнести восприятие иноязычного слова как более престижного, связь его с элитарной культурой. Непонятность иноязычного слова, непрозрачность его внутренней формы нередко ослабляют механизмы речевого контроля и ведут к коммуникативным сбоям.

Итак, наш современник, свободный и раскрепощенный в своей речи, не должен забывать о языковой ответственности: именно с помощью языка передаются культурные и интеллектуальные богатства из поколения в поколение, именно хорошее владение родным языком дает личности возможность полно реализовать себя в профессии и в творчестве; качество языковой среды свидетельствует о духовном здоровье общества.

 

ЗАДАНИЯ

 

Обоснуйте и подтвердите конкретными примерами выделенные лингвистами факторы, характеризующие современное состояние русской речи.

Прочитайте размышления о состоянии русского языка писателей – наших современников. С какими характеристиками вы можете согласиться, с чем готовы поспорить? Приведите примеры из современных средств массовой информации, произведений массовой литературы, из реклам и других типов текстов, которые подтвердили бы вашу точку зрения.

 

1. Простодушный податель новостей без всякой иронии сообщал недавно из телевизора: «Во время своего визита на Остров свободы папа римский заявил...» – имелся в виду визит на Кубу. Из продолжения фразы следовало, что папа протестовал против ущемления на острове именно свобод и прав. Оксюморон получился. Но совершенно невольный. Если расспросить комментатора, выяснится, что он ничуть не заблуждается относительно свобод граждан под нескончаемой диктатурой папы Кастро, но прилипла такая кличка к Кубе в иные времена и не отлипает до сих пор вопреки всем сменам идеологических вех. Привычка – прямая халтура.

Сотрудников российских спецслужб бездумно называют «чекистами». Большинство из пользователей этого термина ничуть не одобряет большевистский террор – просто они не слышат зловещего оттенка данного слова.

Состояние природы принято теперь именовать «экологией». Вполне грамотная телеведущая сообщает с сочувственной интонацией: «Наш репортаж из села, где экология представляет смертельную опасность». В таком случае ввиду возможного столкновения с астероидом смертельную опасность представляет «астрономия», а уж для современного нашего языка смертельная опасность, несомненно, таится в «филологии». Эпоха катастроф влияет на представительниц самых кротких специальностей. И вот музыкальная критикесса сообщила по радио со своей непередаваемой интеллигентной интонацией: «В эпицентре концерта оказалась «Кармен-сюита» Бизе – Щедрина». А уж партийным и государственным деятелям сам Бог велел постоянно находиться в «эпицентре» событий...

Соискателям выборных вакансий приходится предъявлять избирателям мало-мальскую «харизму» – от простого русского слова... от слова «лицо». И понятно: по лицу встречают, на Руси это всегда знали, и родимые харизмы глядятся на всех экранах достаточно лепо, спасибо гримерам и гм... имиджмейкерам. А уж если безнадежно не вышел харизмой – нечего и соваться в калашный ряд. В Охотный – тем паче.

Современная нам действительность изрядно расшатала гражданам нервы, а потому всякий чувствительный человек постоянно оказывается «в шоке». Появился даже, если позволено выразиться, положительный шок, например: «После победы своей сборной болельщики пребывают в шоке». Понятно от радости.

«Геноцид» положительно нам не грозит, но даже самые умеренные неприятности с легкостью возводят в «геноцид». Впечатлительные русские патриотические лидеры назвали «геноцидом» трудности, переживаемые в Латвии тамошними «негражданами». Трудности, конечно, наблюдаются, но все же не следует равнять отказы в гражданстве с массовыми убийствами. Память жертв сталинского или гитлеровского геноцида оскорблена, разумеется, такой девальвацией фашистских преступлений, но, быть может, это тоже входит в расчет....

Мода на слова куда прилипчивей, чем на платья, потому что сменить гардероб встанет дорого, а модные слова приобретаются даром. Нынче модно слово «элита» в том значении, в каком оно употребляется в английском. И вот числят в «элите» политиков и бизнесменов, то есть людей богатых и успешных в своей карьере; политологи важно толкуют о взаимоотношениях «местных элит», куда входят откровенно темные личности. Но у нас в России элитой всегда называли носителей высшей культуры и духовности – как раз в отличие от министров и миллионеров. Потеря этого оттенка, преобразование в элиту вульгарных выскочек означает пренебрежение к духовным ценностям, даже если усердные повторятели ходкого слова ничего такого не помышляют.

Точно так же приобрело английское наполнение слово «проблема». В русском языке оно неизменно означало глубокий вопрос, имеющий общечеловеческое или национальное значение: «проблема поисков внеземных цивилизаций» столетиями волновала воображение, «проблемы сельского хозяйства» хронически оставались неразрешимыми, как и «проблемы молодежи». Теперь же не сходят с языка английские кальки: «какие проблемы?», «нет проблем», «это ваша проблема», «у меня проблемы с холодильником»...

Очень распространенным сделалось выражение – переносное, разумеется, – «публичная порка». То, по словам политического обозревателя, президент собирается устроить правительству «публичную порку», то Дума, да и сам министр, бывает, не против заявить в первом лице: «Меня выпороли»... (М. Чудаки. Стиль сих дней // Лит. газета. 1998. 15 июля).

2. Пушкин читается новым поколением тяжело – это почти не их язык. А ведь всего десятилетие назад язык «Повестей Белкина» и «Капитанской дочки» был «нормой жизни». Произошло громадное вливание в нашу речь американизмов и техницизмов. Заговорило с американским акцентом наше телевидение. Но дело не в конкретных словах, а в стиле – это очень узнаваемый теперь стиль скетчей, рубленой деловой речи, которая звучит подстрочником с английского.

Еще одно громадное ядовитое вливание – лагерный жаргон. За последние пятьдесят лет нашей истории через лагерную систему прошли миллионы и миллионы людей, каждый второй наш гражданин так или иначе соприкасался с этой тюремно-лагерной системой. Лагерный жаргон стал уже основой современного просторечия, он проник в литературу и даже больше – в культуру.

Блатная речь вкупе с американизмами – вот новый деловой русский язык, на котором мы не читаем, а день изо дня живем, работаем, является прообразом общественного мышления. Язык – идеальный инструмент управления сознанием не отдельного человека, но всего общества. Сознанием нашим, обществом пытается реально управлять криминальный мир, и самый кровный интерес этого мира – уничтожение слоя культурного, потому что только бескультурным народом и могут управлять все эти воры в законе, авторитеты да паханы. Но, заговорившие их понятиями, напившиеся этой блатной отравы, мы будем не «братки» для них и не люди даже, а «фраера», «шестерки» (Олег Павлов // Огонек. 1998. № 7).

 

3. Особый язык, как средство создания нового контекста, широко используется в самых различных областях человеческой деятельности, формируя прежде всего новую этическую среду, освобождая от традиционных обязательств и понуждая к освоению новых. <...>

Почему преступники пользуются своим особым словарем?

Для конспирации? Но «феня» как раз не скрывает, а выдает уголовника. Значит, для узнавания «своих»? Это скорее. «Воровская феня» устойчива и консервативна едва ли не больше, чем язык политиков.

Слово в национальном, природном языке несет не только житейский, обозначающий смысл, но и фиксирует нравственный опыт народа.

Убийца. Насильник. Грабитель. Бандит. Мошенник.

Это не просто обозначения лиц и характера деятельности, но и оценка и приговор. Вот почему в воровском словаре сотня синонимов у слова «убийца». А сколько синонимов у слов «убить», «украсть», «обмануть», «вор», «проститутка»... Эти синонимы выводят преступную братию из традиционного для нашего народа морального контекста, освобождают от моральной оценки. <...>

Как поразительно слышали наши великие писатели все оттенки, обнажающие этическую разноокрашенность, казалось бы, сходных, тавтологических понятий. Раскольникову странного обличья и повадки незнакомец бросил: «Убивец». Не «убийца», а именно «убивец». И если страшное слово «убийца» несет на себе как бы мундир судебно-протокольного, газетно-отчетного обличья, то «убивец» – это слово «по жизни», это уже клеймо, проклятье, приговор совести. Все бесконечное, почти гениальное многословье Порфирия Петровича в разговорах с Раскольниковым, уличение и обличение убийцы не способно перевесить этическую весомость приговора – «убивец».

Почему с такой настойчивостью нам предлагают именовать наемных убийц «киллерами»? Мода? Разумеется, и мода тоже, но мода на бесстыдство, на цинизм, на приручение к новой морали: «во всем цивилизованном мире убивают». В этом заграничном слове нет оценки, оно стоит как бы в одном ряду с такими нейтральными, не несущими в себе моральной окраски словами «дилер», «колер», это вроде бы служебная терминология: вахтер, маляр, столяр

...Перемещение в новый контекст, в эмиграцию, начинается прежде всего с погружения в новый словарь, с этого и начинается «переоценка ценностей»...

Это очень удобно – поставить жителей своей страны, своего города в положение эмигрантов, глазеющих на непонятные вывески, слышащих иноязычную речь, не знающих, как что спросить, как что назвать. Мэрии, префектуры, муниципалитеты, киллеры, дилеры, рэкетиры... Это пыльный мешок, которым в первую очередь орудуют те, кто не хочет, а может быть, и опасается, чтобы его деятельность называлась просто и внятно на языке, вобравшем в себя опыт нации, в том числе и нравственный (Кураев М. Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург. СПб., 1996. С. 127–132).

 

4. Язык (как способ общения) – явление живое. Изменяется он постоянно – ну прямо на наших глазах. Плохо только, что языковые новации на первых порах режут изнеженный литературной нормой слух – словно вилкой по стеклу!

Буквально за последний год начала победное шествие скромная прежде предложная форма «о том». Так в условиях загрязнения начинают вдруг размножаться в водоемах малозаметные прежде сине-зеленые водоросли.

– Я не исключаю о том, что цены будут расти.

Хотя так удобно не исключать того, что цены все-таки удержатся на досягаемом уровне.

– Запугивание о том, что...

Хотя прежде предпочитали запугивать кем и чем.

– Никаких сведений, подтверждающих о том...

– Скрыла о том...

...Неграмотность несет в себе какой-то загадочный соблазн. Кто-то первый отважился упростить грамматику: ну зачем, действительно, потакать разборчивости, даже привередлиаости русских глаголов: «заявил о том» – правильно, а «доказал о том» – видите ли, нет. И народ в едином порыве бросился за отважным вожаком, расширяя пролом в стене правил, возведенной педантами!

Но почему-то ни разу не наблюдалось эпидемического распространения нормы Малого театра. «Творог» неспособен потеснить «творог».

Отдельно стоит еще неграмотность политическая. Украинский патриот и просто политик, говоря как будто бы по-русски, никогда не признается, что он живет «на Украине». Нет. он пребывает «в Украине». Патриоту обидно: «в России», «в Белоруссии», даже «в Молдавии», хотя она совсем маленькая, а в отношении Украины осуществляется дискриминация посредством предлога «на». И я теперь с тревогой жду, что эта прелестная тонкость языка сотрется, подтверждая то (но не «о том»), что язык становится крупноблочным что ли – как современное строительство, в котором нерентабельны мелкие очаровательные архитектурные детали – литые решетки, лепнина, коньки крыш...

Ведь что характерно. Когда услышал в первый раз:

– Мы сумеем доказать российским властям о том... – меня просто подбросило – словно на языковом ухабе.

А после сотого повторения в том же роде:

– Возмущаемся о том, что... – я уже почти и не возмущаюсь. Привыкаю.

Похоже, рождается новая норма.

И может быть, это даже хорошо. Потому что при желании и наличии определенного вкуса можно высокомерно следовать норме старой, отброшенной массами – и тем самым отдалиться от окружающей грубой жизни, замкнувшись в собственной стилистической скорлупе. Обойдется гораздо дешевле, чем башня из слоновой кости (Михаил Чулаки. «Возмущаясь о том, что сказано» // Лит. газета. 1999. № 11).

 

5. Русский язык – один из богатейших в мире. Случилось несчастье: он оскудевает и мертвеет на наших глазах (и в наших ушах). Если и обогащается чем-либо живым – то лишь меткими блатными или полублатными словечками, а кроме них – сухими, мертвыми политическими терминами. (Термин – умерщвленное слово, лишенное оттенков, запаха, вкуса, лишенное выразительности и силы, пригодное лишь для эсперанто.) Рушится самая основа: отмирают дополнения, не склоняются почему-то названия местностей и имена числительные. Почему стали говорить: «у них пять детей», а не «пятеро»?-Почему: «у меня не хватило сто двадцать три рубля», а не «ста двадцати трех»? Школьников, обучая грамоте, не обучают, по-видимому, наименованиям букв – отсюда «нэ», «ме», «сэ», «сы», «фе». (Кстати: впервые эти «нэ» и «ме» я услыхала из тюремного окошечка в 1937 году. Тюремщик переспрашивает: «Нэ» или «Ме»?..) Ливнем хлынули новые ударения: «включить» вместо «включить», «принять» вместо «принять», «углубить» вместо «углубить», «усугубить» вместо «усугубить», «начать» вместо «начать» и т. д. и т. п., без конца. «Облегчить» вместо «облегчить», «намерение» вместо «намерение»... «Догмат» вместо «догмат», «община» вместо «община», «знамение» вместо «знамение».

Иностранных слов, хлынувших потоком в русский язык, хоть отбавляй. По существу в этом нет ничего дурного. Русский язык издавна выращивал рядом со своими корнями корни чужеземные. Это и Пушкин делал. Но в настоящее время это уже именно поток, потоп. Среди новоприобретенных терминов существуют такие, которые, безусловно, отвечают требованиям новой социальной реальности: например, понятие «спонсор» не могло существовать при социализме, при советской власти, в нем не было нужды, а теперь такое понятие возникло, в языке его нет – почему бы не взять? – но многие и многие иностранные слова нам вовсе не требуются. Говорящий полагает, что сказать «эксклюзивный» или «консенсус» вместо «исключительный» или «согласие» более интеллигентно. А интеллигенция, наблюдая этот мертвящий поток, сама им захлебывается. (Не исполняет она своего заветного долга: совершать отбор.) Но беда отнюдь не только в иностранщине. Беда глубже. Повскакали с мест приставки и кинулись невпопад на ни в чем не повинные существительные и глаголы. Торжествует победу приставка «по»: «помыть», «постирать», «погладить», «поменять» (вместо «вымыть», «выстирать», «выгладить», «выменять», «променять», «заменить», «переменить», «обменять», «поменяться»). Почему вместо «я не счел возможным» стали говорить «я не посчитал возможным»? Почему вместо разобраться «в этом деле» стали говорить «с этим делом»... А склонения, повторяю, склонения! «Я живу в Одинцово», «я живу в Кратово» – почему не в «Одинцове», не в «Кратове»? «Продолжается обстрел Сараево». Почему не «Сараева»? (Со склонениями просто беда: «контроль над вооружениями» говорится «контроль вооружений»; вместо «контрабанда наркотиками» - «контрабанда наркотиков»…).

«Боже, Боже, что случилось? / Отчего же все кругом / Завертелось, закружилось / И помчалось колесом?» – спрашивал в детской сказке и совсем по другому поводу Корней Иванович.

До всего этого крушения К. Чуковский не дожил, хотя и назвал имя главной болезни бюрократического государства: канцелярит. (От слова «канцелярия» по аналогии с «дифтеритом», «аппендицитом» и т. п.). Он грустно смеялся над такими оборотами речи: «мы планируем на лето в Крым» вместо «мы собираемся в Крым». («Разве у каждой семьи свой Госплан?» – спрашивал он). Горько смеялся, когда люди при нем щеголяли ненужными иностранными словами и, употребляя их, думали, что приобщаются тем к образованности. (Что сказал бы он теперь: «имидж», «саммит»? Ведь у нас существуют для этих понятий русские слова.) Приходит мне на память Мария Степановна, милая, славная наша работница, неграмотная русская деревенская женщина родом из-под Орла. Как она прекрасно, живописно говорила, рассказывала! Но вот, увидев однажды голубей, копошащихся среди цветов, Мария Степановна произнесла бессмертную фразу: «Надо их оттеда аннулировать»...

Словосочетание весьма характерное для современной речи. «Выгнать», «прогнать» – это слишком уж по-простецки, по-деревенски, а вот скажешь «аннулировать» – и ты уже образованный.

А слипшиеся слова, а путаница в самом значении слова: «роспись» (т. е. настенная роспись, фрески) перепуталась с «подписью» и «распиской»... «Нам нужна еще одна ваша роспись», – скажет вам бухгалтер в любом учреждении. Намертво перепутались значения слов «гуманитарный» и «гуманный» – а ведь смысл у них разный. Слова «изящный», «изящество» означали раньше «грациозный», «грация», а теперь означают «худощавый», «худой». Слово «поправиться» значило «выздороветь», а теперь означает «прибавить в весе».

А парикмахерская угодливость! «Положите сумочку на подоконничек». «Не подскажете ли, сколько время?» вместо «Скажите, пожалуйста, который час?». (Так им представляется вежливее.)

Интеллигенция, повторяю, лишилась иммунитета. Не совершает отбора. Спешит «принять» то пойло, каким денно и нощно потчуют всех нас улица, радио, газета, телевизор. (У нас в пору гласности появились блистательные и бесстрашные публицисты, но я не о них.) «После третьего тура голосования согласились на введение в соглашение пункта об аннулировании оттуда данного предложения»... (Почему не «оттеда»?) Или: «Днем на границе шли ожесточенные бои, но к вечеру ситуация утихла». Вслушайтесь в свою речь, вещающие! Как может утихнуть ситуация? Разве ситуация – это пулеметная очередь?

Я далека от мысли, что крутые перемены, совершающиеся в языке, происходят случайно или «по ошибке». Ну конечно, многое происходит от элементарной неграммотности. Но вообще это сложный процесс, подлежащий исследованию не такого дилетанта, как я, а содружества социологов и лингвистов. В особенности социологов. (Как, например, согласовывать в некоторых случаях местоимения и глаголы с существительными мужского рода? «Моя врач велела»... Для меня это звучит невыносимо – наподобие «моя грач прилетела». Слово «грач» мужского рода – откуда же «моя» и «прилетела»? Ну а «мой врач сказала» – чем это лучше? Разве это не столь же противоестественно? Единственный выход: срочно назвать имя, отчество или хотя бы фамилию врача или, на худой конец, – ее выдумать: «Мой врач, Нина Михайловна, велела мне»... Тут все слова согласованы. Другого способа вырваться из этой ямы не вижу. Сказать: «врачиха» – почему-то обидно; сказать «докторша» – это будет означать «жена доктора»).

Я же могу удлинять и удлинять перечень своих неотвязных вопросов... Почему, например, люди, получившие в наследство от своих предков фамилию «Иванов», – внезапно и все разом предпочли называть себя «Ивановыми»? Худого я в этом ничего не нахожу, но почему каждый Иванов нынче Иванов? Или: почему всех переводчиц, руководительниц, председательниц превратили в переводчиков, руководителей, председателей? Почему все корреспондентки стали корреспондентами? Понять легко: за последние десятилетия множеством профессий, которыми ранее владели одни лишь мужчины, овладели также и женщины. Появились женщины-инженеры, женщины-архитекторы, женщины-экономисты, женщины-врачи. Было: «переводчица Вера Звягинцева». Стало: «переводчик Вера Звягинцева». От этого сами переводы не лучше и не хуже, но зачем?

Умолкаю. Буду ожидать, пока «актриса» превратится в «актера», «певица» в «певца», а «танцовщица» в «танцовщика». Остался у меня один вопрос: жив ли ты – живой как жизнь? (Чуковская Лидия. Моя грач прилетела... // Невское время. 1996. 10 января).