Глава 18. Религиозно-идеалистическая философия XX века 2 страница

Бог есть дух. В своей сущности Божество сверхрационально; попытки выра­зить его через понятия неизбежно приводят к антиномиям. Божество можно мыс­лить только символически. Символы — действительная реальность, понятая в связи с ее сверхъестественным значением. Поэтому рождение Богочеловека от Девы Марии, его жизнь в Палестине, его смерть на кресте — это и действительные факты, и в то же время — символы.

Бог сотворил мир из ничего. Но ничто — это не пустота, а нечто, предшествую­щее Богу и миру. В ничто, из которого Бог создал мир, содержится иррациональная свобода («мэон»). «Бог-создатель является всемогущим над бытием, над сотво­ренным миром, но у него нет власти над небытием, над несотворенной свободой». Бог создал мир из «мэона», «мэоническая свобода согласилась на акт творения, небытие свободно стало бытием».

Человек — венец творения в иерархии сущего. Человек, по Бердяеву, есть «ди­тя Божие и дитя мэона — несотворенной свободы». Человек создан по образу и по­добию Бога. И человек должен утверждать в себе образ Божий, иначе он теряет всякий образ, начинает подчиняться низшим процессам, подчиняться той искус­ственной природе, которую сам создал, подчиняться машине, а это его обезличи­вает, обессиливает, уничтожает. Бердяев говорит, что Бог реально присутствует в жизни святых, мистиков, людей высокой духовной жизни и творческой деятель­ности. Тот, кто имел духовный опыт, не нуждается в рациональном доказательст­ве существования Бога.

Человек — микрокосм, в котором заложено все. «Человек-микрокосм есть столь же многосложное и многосоставное бытие, как и макрокосм, в нем есть все, от кам­ня до божества». Человек двойственен, «человек есть точка пересечения двух ми­ров, он отражает в себе мир высший и мир низший». Как образ и подобие Бога че­ловек является личностью. Личность следует отличать от индивида. Личность есть категория духовно-религиозная, индивид же есть категория натуралистически-биологическая.

«Личность человеческая более таинственна, чем мир». Тайну личности невоз­можно понять до конца. «Человек есть загадка в мире, и величайшая, может быть, загадка. Человек есть загадка не как животное и не как существо, а как личность. Весь мир есть ничто по сравнению с человеческой личностью, с единственным ли­цом человека, с единственной его судьбой. Человек переживает агонию, и он хочет знать, откуда он пришел и куда он идет». Личность многосложна. Основа лично­сти бессознательна. Становление личности есть восхождение от подсознательно­го через сознательное к сверхсознательному.

Личность переживает тоску, страх и скуку, ей свойственно стремление к сча­стью, одиночество и стремление к общению. Бердяев говорит, что нужно разли­чать тоску, с одной стороны, и страх и скуку, с другой. «Тоска направлена к выс­шему миру и сопровождается чувством ничтожества, пустоты, тленности этого мира». А страх и скука направлены на «низший мир». Страх происходит от опас­ности, которую приносит этот низший мир, а «скука говорит о пустоте и пошлости этого низшего мира».

Человек стремится к счастью. Но что такое счастье? «Счастье не может быть объективировано, к нему неприложимы никакие измерения количества, и оно не может быть сравниваемо. Никто не знает, что делает другого человека счастливым или несчастным».

Бердяев подчеркивает двойственность человеческого бытия. «Тема одиночест­ва — основная. Обратная сторона ее есть тема общения. Чуждость и общность — вот главное в человеческом существовании». Существуют два типа людей: нахо­дящиеся в гармоническом соотношении, общении со средой, и в дисгармониче­ском, чуждом отношении к среде.

Свобода есть моя независимость и определяемость моей лично­сти изнутри, и свобода есть моя творческая сила, не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а мое создание добра и зла. Н. А. Бердяев

Человеческое тело — «форма», и оно должно быть под­чинено духу. «Духовная основа в человеке не зависит от природы и общества и не определяются ими. Человеку присуща свобода». Свобода — иррациональное начало в человеке. Свобода человека исходит из мэона, первичной свободы. Человек свободен, а свобода является источни­ком добра и зла.

Существуют три вида свободы: первичная иррациональ­ная свобода, т. е. произвольность; рациональная свобода, т. е. исполнение морального долга; и свобода, проникну­тая любовью. Утверждая свободу человека, Бердяев отвер­гает всемогущество Бога: Бог не может заставить человека делать что-то, иначе он был бы ответствен за вселенское зло. Зло появляется то­гда, когда иррациональная свобода приводит к отпадению от Бога из-за гордыни духа, желающего поставить себя на место Бога.

Бердяев говорит, что свобода двойственна: есть свобода «от» и свобода «для». Первая — дьявольская свобода отрицания, свобода в грехе; вторая — божествен­ная свобода, свобода для любви, добра и истины.

«Все в человеческой жизни должно пройти через свободу, через испытание. свободы, через отвержение соблазнов свободы». «Свобода порождает страдание и трагизм жизни. Настоящая трагедия есть трагедия свободы, а не рока». Но все же, замечает Бердяев, происхождение зла остается величайшей тайной. Кроме того, свобода присуща избранным личностям, а народу свойственна не свобода, а вера во внешние авторитеты.

Тема свободы у Бердяева находит продолжение в теме творчества. Возмож­ность творчества заключается в самой природе человека: созданный по «образу и подобию» Божества, он, подобно своему Создателю, является творцом, активным деятелем. «Творчество возможно лишь при допущении свободы, не детерминиро­ванной бытием, не выводимой из бытия. Свобода вкоренена не в бытии, а в «ни­что», свобода безосновна, ничем не определяема, находится вне каузальных отно­шений, которым подчинено бытие».

«Творческий акт человека нуждается в материи». В духе субъективного идеа­лизма Бердяев говорит, что «субъект сотворен Богом, но объект создан субъек­том». Объективирование происходит не только в сфере познания; «сперва оно происходит в самой реальности». Человек «призван к творческой работе в мире, он продолжает творение мира». Человек творит из ничего, из свободы как «без­основной основы бытия». Творчество как переход из небытия в бытие «по сущест­ву есть выход, исход, победа».

Творчество направлено не только на объективацию. Оно — не только создание «культурных продуктов», а «потрясение и подъем всего человеческого существа, направленного к иной, высшей жизни, к новому бытию».

Бердяев утверждает антроподицею — оправдание человека в творчестве и че­рез творчество. Творчество — искание смысла, который всегда находится за пре­делами мировой данности; творчество означает «возможность прорыва к смыслу через бессмыслицу». Творчество «продолжает дело творения», уподобляет чело­века Богу-творцу. Человек призван к творчеству. Созданный Богом мир не завер­шен, он продолжает твориться человеком. Но в творчестве заключается своеобраз­ный трагизм: несоответствие творческого замысла и его воплощения, поскольку воплощение всегда ниже замысла.

Творчество рождается из свободы, оно не завершено, обращено к будущему. Противоборство творчества и зла составляет сущность истории. Мир развивается от свободы зла к свободе добра. Сегодня мы вступаем в новую эпоху — эпоху «третьего антропологического откровения». Упраздняются Ветхий и Новый заве­ты, наступает «творческая религиозная эпоха», когда происходит возрождение человека, и человек, наделенный свободой, способностью творчества, становится «экзистенциальным центром мира».

В творчестве люди достигнут всеобщего спасения. Но при этом Бердяев ставит определенные границы творчеству. «Наибольшую свободу для человека дает со­четание начала консервативного с началом творческим». Он говорит о том, что «не всякое творчество хорошо. Может быть злое творчество. Творить можно не только во имя Божие, но и во имя дьявола».

Личность живет в обществе. «Общество не есть человеческая выдумка. Оно так же изначально, так же имеет онтологические корни, как и человеческая лич­ность. И человеческую личность нельзя вырвать из общества, как общество нель­зя отделить от человеческих личностей. Личность и общество находятся в живом взаимодействии, принадлежат одному конкретному целому. Духовная жизнь лич­ности отражается на жизни общества. И общество есть некий духовный организм, который питается жизнью личности и питает их».

Бердяев говорит, что существуют три исторические формы морали:

♦ этика закона — исторически первая ступень морального сознания. Эта этика имеет запретительный характер;

♦ этика искупления — ориентирует на терпимость, всепрощение, любовь и со­страдание;

♦ этика творчества — ориентирует человека на творчество. Здесь человек забы­вает о самом себе, он заинтересован в самом процессе и результате своего твор­чества. Человек-творец уподобляется Богу.

Бердяев утверждает, что моральное возвышение, слияние людей может быть только соборным. В индивидуальном своеобразии человека «преломляются все расовые, национальные, сословные, семейные наследия, предания, традиции, навы­ки». Бердяев говорит, что обычные рациональные определения нации недостаточ­ны, ибо они не учитывают, что «в национальном бытии и национальном сознании есть религиозная основа». Именно религия объединяет людей в нацию. Аналогич­ным образом он считает, что «власть государственная имеет религиозную перво­основу и религиозный исток... Онтология власти исходит от Бога».

Рассуждая о происхождении государства, Бердяев выступает против теории общественного договора. «Власть государственная родилась в насилиях, но наси­лия эти были благостны». Бердяев оправдывает неравенство в обществе; оно — усло­вие развития культуры. «Неравенство есть могущественнейшее орудие развития производительных сил. Уравнение в бедности, в нищете сделало бы невозможным развитие производительных сил. Неравенство есть условие всякого творческого процесса, всякой сознательной инициативы, всякого подбора элементов, более годных для производства». Бердяев систематически выступает против либерализ­ма, демократии, социализма.

Бердяев рассматривает проблему смысла истории. Он говорит, что во всемир­ной истории действуют три силы: Бог, судьба и человеческая свобода. Соотноше­ние этих сил меняется по ходу истории. На небе есть пролог, в котором задана мировая история, лоставлена ее тема. В истории сочетаются два элемента — кон­сервативный (связь с прошлым) и творческий (устремление в будущее). Каждое поколение имеет смысл своей жизни, цель в самом себе, в создаваемых им ценно­стях.

История — это путь к иному миру. Внутри истории невозможно достичь совер­шенного состояния. Утопия социального рая на Земле — от Антихриста. «Нико­гда не должно оставлять нас чувство зла и негодности этого мира и жизни в нем». «Жизнь в этом мире поражена глубоким трагизмом... Совершенство достижимо лишь в бесконечном».

Задача истории разрешима лишь за ее пределами. Конец истории неизбежен. Если бы история была бесконечным процессом, она не имела бы смысла. Сам творческий акт человека есть акт эсхатологический, обращенный к концу мира. Конец мира — это совершенное преображение мира, Царство Божие, «переход в иное измерение бытия». Бердяев верит во всеобщее спасение.

Но этот «переход» — «сокровенная тайна». «Конец истории и преодоление ис­тории не будет в истории, конец времени и преодоление времени не будет во вре­мени». И в этой связи Бердяев говорит, что основной проблемой экзистенциаль­ной философии (да и философии вообще) является проблема времени. «Ничего нельзя любить, кроме вечности, и нельзя любить никакой любовью, кроме вечной любви. Если нет вечности, то ничего нет. Мгновение полноценно, лишь если оно приобщено к вечности, если оно есть выход из времени, если оно, по выражению Кирхегардта, атом вечности, а не времени».

«Лучших людей мучит жажда вечности», желание приобщиться к Царству Божию. Чтобы это стало возможным, нужно, чтобы наступила эпоха церковного, христианского творчества. «Церковь еще раз должна будет спасти духовную куль­туру, духовную свободу человечества. Это я и называю наступлением нового сред­невековья. Пробуждается воля к реальному преображению жизни, не только лич­ной, но и общественной и мировой. И эта благая воля не может быть оставлена тем сознанием, что Царство Божье на земле невозможно. Царство Божье осуществля­ется в вечности и в каждом мгновении жизни».

Бердяев говорит о кризисе культуры. «Торжество буржуазного духа привело в XIX и XX вв. к ложной механической цивилизации, глубоко противоположной всякой подлинной культуре. Механическая, уравновешивающая, обезличиваю­щая и обесценивающая цивилизация с ее дьявольской техникой, слишком уж по­хожей на черную магию, есть лжебытие, призрачное бытие, вывернутое бытие. Буржуазная цивилизация есть предел некосмичности мира. В ней гибнет внутрен­ний человек, подчиняется внешним, автоматическим человеком». Техника власт­вует над человеком, делает его рабом, убивает его душу. «Не церковь, а биржа ста­ла господствующей и регулирующей силой жизни». Люди в глубине души не верят никакой политике, никакой идеологии. Но фактически кризис культуры происходит и осознается лишь в «избранном меньшинстве». «Для огромного боль­шинства никакого кризиса культуры не существует. Огромное большинство долж­но еще приобщиться к культуре и пройти пути ее». Бердяев говорит об иерархич­ности культуры: «Высшая культура нужна лишь немногим. Для средней массы человечества нужна лишь средняя культура».

В ходе истории идет борьба добра против иррациональной свободы. Если по­беждает иррациональная свобода, то реальность начинает распадаться и превра­щаться в хаос. «Революциям предшествует процесс распада, падение веры, утрата людьми объединяющего духовного центра жизни. В результате этого народ теряет свою духовную свободу, становится добычей дьявола. Руководящую роль играют крайние элементы — якобинцы, большевики. Революции ничего не могут созда­вать, они только разрушают, они никогда не бывают творческими». Творчество начинается только в период реакции, когда наступает просветление после револю­ции.

Одна из важных тем у Бердяева — «русская идея». Он говорит о том, что в типе русского человека сталкиваются два элемента: природное язычество, стихийность и православный аскетизм, устремленность к потустороннему миру. Необъятность русской земли, безграничность русской равнины создает у русского народа пред­ставление о своей мощи и непобедимости. «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта». А с другой стороны, русскому народу присущ «из Визан­тии полученный аскетизм, устремленность к потустороннему миру». Кроме того, говорит Бердяев, функциональные особенности каждого народа определяются также соотношением у него мужского и женского начал. Русской душе присуще слабое развитие мужественности и перевес женского начала, связанного с культом мате­ри-земли и культом Богородицы.

Антиномия русской души, в которой «дес­потизм, гипертрофия государства и анар­хизм, вольность; же­стокость, склонность к "насилию и доброта, человечность, мяг­кость; обрядоверие и искание правды; ин­дивидуализм, обост­ренное сознание лич­ности и безличный коллективизм; нацио­нализм, самохвальство и универсализм, все-человечность; эсхато­логически-мессиан­ская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воин­ствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт». Все это и определяет свое­образие России. Н. Бердяев

Бердяев критикует западничество и славянофильство. Они не могли понять тайны русской души, которая стоит выше противоположности двух начал — вос­точного и западного. Смысл «русской идеи» у Бердяева заключается в том, что русский народ — это совмещение противоположностей, в нем идет выработка особого «творческого религиозного сознания». При этом Бердяев утверждает, что душа рус­ского народа сформировалась Русской православной цер­ковью. Русская философия и выражает специфику русского народа. Неслучайно, говорит Бердяев, Россия не смогла принять рационалистическую культуру Нового времени, формальную логику и формальное право. «Русская рели­гиозная философия особенно настаивает на том, что фи­лософское познание есть познание целостным духом, в ко­тором разум соединяется с волей и чувством и в котором нет рациональной рассеченности».

Бердяев говорит, что у России особый исторический путь. В XX в. намечается сближение культур Востока и Запада; это сближение идет на базе духовного углубле­ния, «с религиозным светом». В этом сближении России уготовано важное место. «Русский народ из всех народов мира наиболее всечеловеческий, вселенский по своему духу, это принадлежит строению его национального духа. И призванием русского народа должно быть дело мирового объединения, образование единого христианского ду­ховного космоса».

Бердяев указывает на специфику русской интеллиген­ции, которая сильно отличается от западной. «Интелли­генция была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической груп­пировкой... Это была разночинная интеллигенция, объединенная исключительно идеями социального характера». Русская интеллигенция обладала исключитель­ной «способностью к идейным убеждениям». Она имела свою особую мораль и от­личалась крайней нетерпимостью. Русская радикальная интеллигенция всегда жа­ждала социальной справедливости и равенства. Отметим еще раз, что Бердяев осуждал само стремление к социальному равенству.

Русская интеллигенция подготовила нашу революцию. Эта революция специ­фична, такой революции больше нигде не будет. «Русская революция есть тяже­лая расплата за грех и болезни прошлого, за накопившуюся ложь, за неисполне­ние своего долга русской властью и господствующими классами, за столетний путь русской интеллигенции, вдохновившейся отрицательными идеалами и обман­чивыми лживыми призраками. Русская революция есть гибель многих, слишком многих русских иллюзий, иллюзий народнических, социалистических, анархиче­ских, толстовских, славянофильских, теократических, империалистических и др....Близоруко и несправедливо во всем винить большевиков. Вы, более умеренные русские социалисты и русские радикалы всех оттенков, русские просветители, все вы, происходящие от Белинского, от русских критиков, от русских народников, все вы должны и на себя возложить вину. Большевики лишь сделали последний вывод из вашего долгого пути, показали наглядно, к чему ведут все ваши идеи».

Наша революция, говорит Бердяев, неизбежно приведет к «роковым результа­там». Маркс выводил необходимость нового общества из закономерного развития капитализма, создающего все предпосылки для этого общества. «Русские же ком­мунисты рассматривают грядущее коммунистическое общество не как продукт развития капитализма, а как результат конструктивизма, продукт сознательных организаторских усилий всемогущей советской власти. Такова метаморфоза марксистской идеи». Человеку угрожают новые формы рабства — фальшивое служе­ние личности обществу, которого требует социализм. Социализм не дает человеку богатства и не устанавливает равенства на самом деле, а только приводит к новой вражде между людьми, новым неслыханным формам угнетения. В таком обществе мотивы силы и власти вытесняют старые мотивы правдолюбия и сострадатель­ности.

В принципе Бердяев положительно относится к идее коммунизма. Тирания и жестокость советской власти не имеет обязательной связи с социально-экономи­ческой системой коммунизма. Можно представить коммунизм в экономической сфере в сочетании с человечностью и свободой. А последние дает христианство. Бердяев признает такой коммунизм, в котором на первом месте стоит решение ду­ховной проблемы через соборное единство людей.

 

Продолжение «философии всеединства»

Одним из главных представителей «философии всеединства» в XX в. был Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944). Родился он в семье священника. После полу­чения высшего образования преподавал политэкономию в Киевском политехни­ческом институте, а затем — в Московском университете. В молодости Булгаков (как Струве и Бердяев) стоял на позициях, близких к марксизму, но в начале XX в. отошел от него. В 1904 г. вышла его книга «От марксизма к идеализму». От марксизма через идеализм Булгаков пришел к православию. В 1918 г. Булга­ков принял священство.

В 1922 г. Булгаков был выслан из России. С 1925 г. он преподавал на кафедре догматического богословия в Парижском православном духовном институте. Глав­ные работы Булгакова, кроме названной выше, — «Два града» (1911), «Филосо­фия хозяйства» (1912), «Свет невечерний» (1917), «Неопалимая купина» (1927), «Трагедия философии» (1927). Бердяев писал о нем: «Булгакова можно назвать кающимся интеллигентом, подобно тому, как когда-то были у нас кающиеся дво­ряне. Это — новое явление в русской жизни». Булгаков — представитель того ти­па религиозной мысли, которую Бердяев называет возрождением православия.

Отходя от марксизма, Булгаков обвиняет Маркса за «бесцеремонное отношение к человеческой индивидуальности». Марксистский воинствующий атеизм являет­ся одним из средств упразднения индивидуальности и превращения человечества «в муравейник или пчелиный улей». Если христианство пробуждает личность, то марксизм ее упраздняет. Далее Булгаков говорит, что Марксу свойственно мес­сианство, в котором «избранный народ, носитель мессианской идеи... заменился "пролетариатом", с особой пролетарской душой и особой революционной миссией».Булгаков (как и Струве и Бердяев) считает, что экономический материализм не имеет философского (гносеологического) обоснования. Чтобы увидеть это обос­нование, нужно учитывать идеи Канта. «Разум сам является законодателем при­роды, сам устанавливает ее законы». Научное знание, дающее законы бытия, по­коится на свойствах разума. Но сам разум должен обрести основу в чем-то ином, отличном от себя. Такой основой является религиозная вера.

Булгаков обвиняет русскую интеллигенцию в двух бедах. Мечта русского ин­теллигента — «быть спасителем человечества или, по крайней мере, русского на­рода. Для него необходим (конечно, в мечтаниях) не обеспеченный минимум, но героический максимум. Максимализм есть неотъемлемая черта интеллигентского эгоизма». Вторая беда русской интеллигенции в том, что вместо Бога она верит в науку. Но жизнь должна быть основана на религиозной вере. Булгаков выступал за то, чтобы церковь принимала творческое участие во всех областях жизни.

Есть три способа формирования религиозного сознания: отвлеченное мышле­ние, мистическое самоуглубление и религиозное откровение. Но два первых полу­чают надлежащее значение только в связи с третьим и становятся ложными, как «только утверждаются в своей обособленности».

Булгаков (как и Флоренский, Шестов и др.) был сторонником учения об антиномичном характере религиозного сознания. Он говорил о бесконечном расстоя­нии между человеком и Богом, миром и Богом. «Бог как Абсолютное совершенно свободен от мира» и в то же время он с ним необходимо связан. Вслед за Вл. Со­ловьевым Булгаков говорит, что Абсолютное должно быть всеединством: «Нет и не может быть ничего, лежащего вне Бога и своим бытием его ограничивающего». Все находится во всем, и все связано со всем.

Мир сотворен. Сотворение абсолютным относительного есть самораздвоение абсолютного. Булгаков говорит о софийности творения. София «есть та универ­сальная инстинктивно бессознательная или сверхсознательная душа мира... которая обнаруживается в вызывающей изумление целесообразности строения организ­мов, бессознательных функциях, инстинктах родового начала». «София правит историей». «История организуется из внеисторического и запредельного центра». София — это божественная «Идея», предмет любви Божией, любовь любви. «Как приемлющая свою сущность от Отца, она есть создание и дщерь Божия; как по­знающая Божественный Логос и Им познаваемая, она есть невеста Сына (Песнь Песней) и жена Агнца (Новый завет, Апокалипсис), как приемлющая излияние даров Св. Духа, она есть Церковь и вместе с тем становится Материю Сына, во­плотившегося наитием Св. Духа от Марии, Сердца Церкви, и она же есть идеаль­ная душа твари — красота. И все это вместе: Дочь и Невеста, Жена и Матерь, три­единство Блага, Истины, Красоты, Св. Троицы в мире, есть божественная София». София — как солнце, которое светит и греет, оставаясь невидимым для человека.

Булгаков говорит о двух Софиях — божественной и земной, сотворенной. Со­фия в Боге является «образом Божиим в самом Боге, осуществленной Божественной идеей, идеей всех идей, осуществленной как красота». Существует и сотворенная София. Любое существо имеет свою идею, которая является его основанием, нор­мой, энтелехией. Бог отразил себя в тварном мире. «Каждое творение софийно, поскольку оно имеет положительное содержание или идею, которые являются его основанием и нормой». По отношению к миру София — единство идей всех тва­рей. Булгаков считает, что везде есть софийное, благое начало. Но это лишь одна сторона: с другой стороны, на всем есть печать падшести, небытия. Так, например, искусство способно показать софийность мира, но в нем есть и элемент ущерб­ности.

У каждой твари есть две стороны — положительная, софийная, и отрицатель­ная, низший «субстратум», материя. Идеи наделяются телесностью, причем суще­ствуют разные виды и степени телесности. В ходе творения сначала была сотворена земля. Все остальное — отделение света от тьмы, растения и животные сотворены «творческим словом Божиим, но уже не из ничто, а из земли, как постепенное рас­крытие ее софийного содержания». При сотворении мира Бог не пользовался ни­каким материалом извне, а извлек все содержание мира из самого себя.

Булгаков говорит о жизни как о предмете философской рефлексии. Но что та­кое жизнь? Как бы мы ни старались определить это понятие, его содержание ни­когда не исчерпывается. Жизнь вневременна и внепространственна. Не жизнь существует в пространстве и времени, а пространство и время суть формы прояв­ления жизни. Все существующее — лишь частичные проявления жизни. Жизнь — это свобода, царящая над необходимостью. Высшее проявление жизни — в чело­веке.

Природа — пассивное, женственное начало, человек — активное, мужествен­ное. В этом смысле человек — центр мироздания. Будучи частью природы, чело­век носит в своем сознании образ идеального всеединства. В его сознании прояв­ляется мировая душа, идеальный центр мира.

Взаимоотношение человека и природы Булгаков называет «хозяйством». «Хо­зяйство есть борьба человечества со стихийными силами природы в целях защиты и расширения жизни, покорения и очеловечения природы, превращения ее в по­тенциальный человеческий организм». Эта борьба — труд. Мир как хозяйство, по Булгакову, — это объект и продукт труда. Человек призван к трудовой деятельно­сти. Именно в труде обнаруживается острота жизни. Только тот живет полной жизнью, кто способен к труду и действительно трудится. Булгаков говорит о един­стве хозяйства, трудовой деятельности и знания. Само хозяйство — процесс и ма­териальный и духовный.

Хозяйство не сущест­вует без знания, зна­ние есть проективная, моделирующая сторо­на в хозяйстве; вместе с тем и знание не мо­жет обойтись без хо­зяйства, существует только с ним и в нем, не в смысле матери­альной денежной за­висимости, но слитно­сти обеих деятельностей. С. Н. Булгаков

Наука не только строит «логические модели» действительности, но и проекти­рует действия. Поэтому, говорит Булгаков, чистая теория познания недостаточна, она должна быть дополнена теорией действия (праксеологией). Мир можно изме­нять, но преображение мира возможно «лишь в недрах Церкви, под живительным действием непрерывно струя­щейся в ней благодати таинств, в атмосфере молитвенно­го воодушевления».

Человеческая духовность и свобода имеет свое начало в Боге. От Бога индивидуальное человеческое Я получает план своей жизни. «Промысел Божий, путем необходимо­сти ведущий человека, есть... высшая закономерность ис­тории». Но индивидуум, получая план жизни, свободен в его реализации и может его отвергать. Из свободы проис­текают различные степени греховности и зла. Хотя Бул­гаков говорит о значении деятельности и «хозяйства», у него все же звучат мотивы смирения и покорного при­нятия мира таким, каков он есть, вплоть до смирения пе­ред злом.

Булгаков утверждает, что не существует нерелигиозных людей; всем людям присуще религиозное чувство. «Религия есть активный выход за пределы своего Я, живое чувство связи этого конечного и ограниченного Я с бесконечным и выс­шим, расширение нашего чувства в бесконечность, в стремлении к недосягаемому совершенству. Только религия установляет поэтому связь между умом и сердцем человека, между его мнениями и поступками. Человек, который жил бы без вся­кой религии за личный страх и счет своего маленького Я, был бы отвратительным уродом». Именно религия утверждает высшие и последние ценности человека.

В человеческой жизни огромное значение имеет вера. «Только она делает несо­мненным то, что является сомнительным, как и всякий предмет человеческого знания, только она холодное теоретическое знание согревает жаром сердца и дела­ет основой поведения, не только внешнего, но и внутреннего, не только поступков, но и чувств». «Никакое развитие знаний и блеск материальной культуры не мо­жет возместить упадка веры; можно допустить, что человечество лишится своей науки, своей цивилизации, как оно и жило без них в течение веков. Но полная по­теря веры в добро означало бы нравственную смерть, от которой не спасли бы ни­какие силы науки, никакие ухищрения цивилизации».