Сказка о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве

 

Пастушонку Пете

Трудно жить на свете:

Тонкой хворостиной

Управлять скотиной.

 

Если бы корова

Понимала слово,

То жилось бы Пете

Лучше нет на свете.

 

Но коровы в спуске

На траве у леса

Говори по-русски —

Смыслят ни бельмеса.

 

Им бы лишь мычалось

Да трава качалась.

Трудно жить на свете

Пастушонку Пете.

 

*

 

Хорошо весною

Думать под сосною,

Улыбаясь в дреме,

О родимом доме.

 

Май всё хорошеет,

Ели всё игольчей;

На коровьей шее

Плачет колокольчик.

 

Плачет и смеется

На цветы и травы,

Голос раздается

Звоном средь дубравы.

 

Пете-пастушонку

Голоса не новы,

Он найдет сторонку,

Где звенят коровы.

 

Соберет всех в кучу,

На село отгонит,

Не получит взбучу —

Чести не уронит.

 

Любо хворостиной

Управлять скотиной.

В ночь у перелесиц

Спи и плюй на месяц.

 

*

 

Ну, а если лето —

Песня плохо спета.

Слишком много дела —

В поле рожь поспела.

 

Ах, уж не с того ли

Дни похорошели,

Все колосья в поле,

Как лебяжьи шеи.

 

Но беда на свете

Каждый час готова,

Зазевался Петя —

В рожь зайдет корова.

 

А мужик как взглянет,

Разведет ручищей

Да как в спину втянет

Прямо кнутовищей.

 

Тяжко хворостиной

Управлять скотиной.

 

*

 

Вот приходит осень

С цепью кленов голых,

Что шумит, как восемь

Чертенят веселых.

 

Мокрый лист с осины

И дорожных ивок

Так и хлещет в спину,

В спину и в загривок.

 

Елка ли, кусток ли,

Только вплоть до кожи

Сапоги промокли,

Одежонка тоже.

 

Некому открыться,

Весь как есть пропащий.

Вспуганная птица

Улетает в чащу.

 

И дрожишь полсутки

То душой, то телом.

Рассказать бы утке —

Утка улетела.

 

Рассказать дубровам —

У дубровы опадь.

Рассказать коровам —

Им бы только лопать.

 

Нет, никто на свете

На обмокшем спуске

Пастушонка Петю

Не поймет по-русски.

 

Трудно хворостиной

Управлять скотиной.

 

*

 

Мыслит Петя с жаром:

То ли дело в мире

Жил он комиссаром

На своей квартире.

 

Знал бы все он сроки,

Был бы всех речистей,

Собирал оброки

Да дороги чистил.

 

А по вязкой грязи,

По осенней тряске

Ездил в каждом разе

В волостной коляске.

 

И приснился Пете

Страшный сон на свете.

 

*

 

Все доступно в мире.

Петя комиссаром

На своей квартире

С толстым самоваром.

 

Чай пьет на террасе,

Ездит в тарантасе,

Лучше нет на свете

Жизни, чем у Пети.

 

Но всегда недаром

Служат комиссаром.

Нужно знать все сроки,

Чтоб сбирать оброки.

 

Чай, конечно, сладок,

А с вареньем дважды,

Но блюсти порядок

Может, да не каждый.

 

Нужно знать законы,

Ну, а где же Пете?

Он еще иконы

Держит в волсовете.

 

А вокруг совета

В дождь и непогоду

С самого рассвета

Уймища народу.

 

Наш народ ведь голый,

Что ни день, то с требой.

То построй им школу,

То давай им хлеба.

 

Кто им наморочил?

Кто им накудахтал?

Отчего-то очень

Стал им нужен трактор.

 

Ну, а где же Пете?

Он ведь пас скотину,

Понимал на свете

Только хворостину.

 

А народ суровый,

В ропоте и гаме

Хуже, чем коровы,

Хуже и упрямей.

 

С эдаким товаром

Дрянь быть комиссаром.

 

Взяли раз Петрушу

За живот, за душу,

Бросили в коляску

Да как дали таску…

................

Тут проснулся Петя…

 

*

 

Сладко жить на свете!

 

Встал, а день что надо,

Солнечный, звенящий,

Легкая прохлада

Овевает чащи.

 

Петя с кротким словом

Говорит коровам:

«Не хочу и даром

Быть я комиссаром».

 

А над ним береза,

Веткой утираясь,

Говорит сквозь слезы,

Тихо улыбаясь:

 

«Тяжело на свете

Быть для всех примером.

Будь ты лучше, Петя,

Раньше пионером».

 

*

 

Малышам в острастку,

В мокрый день осенний,

Написал ту сказку

Я – Сергей Есенин.

 

7/8 октября 1925

 

 

Персидские мотивы (1924 – 1925)

 

 

* * *

 

Улеглась моя былая рана —

Пьяный бред не гложет сердце мне.

Синими цветами Тегерана

Я лечу их нынче в чайхане.

 

Сам чайханщик с круглыми плечами,

Чтобы славилась пред русским чайхана,

Угощает меня красным чаем

Вместо крепкой водки и вина.

 

Угощай, хозяин, да не очень.

Много роз цветет в твоем саду.

Незадаром мне мигнули очи,

Приоткинув черную чадру.

 

Мы в России девушек весенних

На цепи не держим, как собак,

Поцелуям учимся без денег,

Без кинжальных хитростей и драк.

 

Ну, а этой за движенья стана,

Что лицом похожа на зарю,

Подарю я шаль из Хороссана

И ковер ширазский подарю.

 

Наливай, хозяин, крепче чаю,

Я тебе вовеки не солгу.

За себя я нынче отвечаю,

За тебя ответить не могу.

 

И на дверь ты взглядывай не очень,

Все равно калитка есть в саду…

Незадаром мне мигнули очи,

Приоткинув черную чадру.

 

1924

 

 

* * *

 

Я спросил сегодня у менялы,

Что дает за полтумана по рублю,

Как сказать мне для прекрасной Лалы

По-персидски нежное «люблю»?

 

Я спросил сегодня у менялы

Легче ветра, тише Ванских струй,

Как назвать мне для прекрасной Лалы

Слово ласковое «поцелуй»?

 

И еще спросил я у менялы,

В сердце робость глубже притая,

Как сказать мне для прекрасной Лалы,

Как сказать ей, что она «моя»?

 

И ответил мне меняла кратко:

О любви в словах не говорят,

О любви вздыхают лишь украдкой,

Да глаза, как яхонты, горят.

 

Поцелуй названья не имеет,

Поцелуй не надпись на гробах.

Красной розой поцелуи веют,

Лепестками тая на губах.

 

От любви не требуют поруки,

С нею знают радость и беду.

«Ты – моя» сказать лишь могут руки,

Что срывали черную чадру.

 

1924

 

 

* * *

 

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

Потому, что я с севера, что ли,

Я готов рассказать тебе поле,

Про волнистую рожь при луне.

Шаганэ ты моя, Шаганэ.

 

Потому, что я с севера, что ли,

Что луна там огромней в сто раз,

Как бы ни был красив Шираз,

Он не лучше рязанских раздолий.

Потому, что я с севера, что ли.

 

Я готов рассказать тебе поле,

Эти волосы взял я у ржи,

Если хочешь, на палец вяжи —

Я нисколько не чувствую боли.

Я готов рассказать тебе поле.

 

Про волнистую рожь при луне

По кудрям ты моим догадайся.

Дорогая, шути, улыбайся,

Не буди только память во мне

Про волнистую рожь при луне.

 

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

Там, на севере, девушка тоже,

На тебя она страшно похожа,

Может, думает обо мне…

Шаганэ ты моя, Шаганэ.

 

1924

 

 

* * *

 

Ты сказала, что Саади

Целовал лишь только в грудь.

Подожди ты, бога ради,

Обучусь когда-нибудь!

 

Ты пропела: «За Евфратом

Розы лучше смертных дев».

Если был бы я богатым,

То другой сложил напев.

 

Я б порезал розы эти,

Ведь одна отрада мне —

Чтобы не было на свете

Лучше милой Шаганэ.

 

И не мучь меня заветом,

У меня заветов нет.

Коль родился я поэтом,

То целуюсь, как поэт.

 

19 декабря 1924

 

 

* * *

 

Никогда я не был на Босфоре,

Ты меня не спрашивай о нем.

Я в твоих глазах увидел море,

Полыхающее голубым огнем.

 

Не ходил в Багдад я с караваном,

Не возил я шелк туда и хну.

Наклонись своим красивым станом,

На коленях дай мне отдохнуть.

 

Или снова, сколько ни проси я,

Для тебя навеки дела нет,

Что в далеком имени – Россия —

Я известный, признанный поэт.

 

У меня в душе звенит тальянка,

При луне собачий слышу лай.

Разве ты не хочешь, персиянка,

Увидать далекий синий край?

 

Я сюда приехал не от скуки —

Ты меня, незримая, звала.

И меня твои лебяжьи руки

Обвивали, словно два крыла.

 

Я давно ищу в судьбе покоя,

И хоть прошлой жизни не кляну,

Расскажи мне что-нибудь такое

Про твою веселую страну.

 

Заглуши в душе тоску тальянки,

Напои дыханьем свежих чар,

Чтобы я о дальней северянке

Не вздыхал, не думал, не скучал.

 

И хотя я не был на Босфоре —

Я тебе придумаю о нем.

Все равно – глаза твои, как море,

Голубым колышутся огнем.

 

1924

 

 

* * *

 

Свет вечерний шафранного края,

Тихо розы бегут по полям.

Спой мне песню, моя дорогая,

Ту, которую пел Хаям.

Тихо розы бегут по полям.

 

Лунным светом Шираз осиянен,

Кружит звезд мотыльковый рой.

Мне не нравится, что персияне

Держат женщин и дев под чадрой.

Лунным светом Шираз осиянен.

 

Иль они от тепла застыли,

Закрывая телесную медь?

Или, чтобы их больше любили,

Не желают лицом загореть,

Закрывая телесную медь?

 

Дорогая, с чадрой не дружись,

Заучи эту заповедь вкратце,

Ведь и так коротка наша жизнь,

Мало счастьем дано любоваться.

Заучи эту заповедь вкратце.

 

Даже все некрасивое в роке

Осеняет своя благодать.

Потому и прекрасные щеки

Перед миром грешно закрывать,

Коль дала их природа-мать.

 

Тихо розы бегут по полям.

Сердцу снится страна другая.

Я спою тебе сам, дорогая,

То, что сроду не пел Хаям…

Тихо розы бегут по полям.

 

1924

 

 

* * *

 

Воздух прозрачный и синий,

Выйду в цветочные чащи.

Путник, в лазурь уходящий,

Ты не дойдешь до пустыни.

Воздух прозрачный и синий.

 

Лугом пройдешь, как садом,

Садом – в цветенье диком,

Ты не удержишься взглядом,

Чтоб не припасть к гвоздикам.

Лугом пройдешь, как садом.

 

Шепот ли, шорох иль шелест —

Нежность, как песни Саади.

Вмиг отразится во взгляде

Месяца желтая прелесть

Нежность, как песни Саади.

 

Голос раздастся пери,

Тихий, как флейта Гассана.

В крепких объятиях стана

Нет ни тревог, ни потери,

Только лишь флейта Гассана.

 

Вот он, удел желанный

Всех, кто в пути устали.

Ветер благоуханный

Пью я сухими устами,

Ветер благоуханный.

 

1925

 

 

* * *

 

Золото холодное луны,

Запах олеандра и левкоя.

Хорошо бродить среди покоя

Голубой и ласковой страны.

 

Далеко-далече там Багдад,

Где жила и пела Шахразада.

Но теперь ей ничего не надо.

Отзвенел давно звеневший сад.

 

Призраки далекие земли

Поросли кладбищенской травою.

Ты же, путник, мертвым не внемли,

Не склоняйся к плитам головою.

 

Оглянись, как хорошо другом:

Губы к розам так и тянет, тянет.

Помирись лишь в сердце со врагом —

И тебя блаженством ошафранит.

 

Жить – так жить, любить – так уж и влюбляться

В лунном золоте целуйся и гуляй,

Если ж хочешь мертвым поклоняться,

То живых тем сном не отравляй.

 

Это пела даже Шахразада, —

Так вторично скажет листьев медь.

Тех, которым ничего не надо,

Только можно в мире пожалеть.

 

1925

 

 

* * *

 

В Хороссане есть такие двери,

Где обсыпан розами порог.

Там живет задумчивая пери.

В Хороссане есть такие двери,

Но открыть те двери я не мог.

 

У меня в руках довольно силы,

В волосах есть золото и медь.

Голос пери нежный и красивый.

У меня в руках довольно силы,

Но дверей не смог я отпереть.

 

Ни к чему в любви моей отвага.

И зачем? Кому мне песни петь? —

Если стала неревнивой Шага,

Коль дверей не смог я отпереть,

Ни к чему в любви моей отвага.

 

Мне пора обратно ехать в Русь.

Персия! Тебя ли покидаю?

Навсегда ль с тобою расстаюсь

Из любви к родимому мне краю?

Мне пора обратно ехать в Русь.

 

До свиданья, пери, до свиданья,

Пусть не смог я двери отпереть,

Ты дала красивое страданье,

Про тебя на родине мне петь.

До свиданья, пери, до свиданья.

 

1925

 

 

* * *

 

Голубая родина Фирдуси,

Ты не можешь, памятью простыв,

Позабыть о ласковом урусе

И глазах, задумчиво простых,

Голубая родина Фирдуси.

 

Хороша ты, Персия, я знаю,

Розы, как светильники, горят

И опять мне о далеком крае

Свежестью упругой говорят.

Хороша ты, Персия, я знал.

 

Я сегодня пью в последний раз

Ароматы, что хмельны, как брага.

И твой голос, дорогая Шага,

В этот трудный расставанья час

Слушаю в последний раз.

 

Но тебя я разве позабуду?

И в моей скитальческой судьбе

Близкому и дальнему мне люду

Буду говорить я о тебе —

И тебя навеки не забуду.

 

Я твоих несчастий не боюсь,

Но на всякий случай твой угрюмый

Оставляю песенку про Русь:

Запевая, обо мне подумай,

И тебе я в песне отзовусь…

 

Март 1925

 

 

* * *

 

Быть поэтом – это значит то же,

Если правды жищни не нарушить,

Рубцевать себя по нежной коже,

Кровью чувств ласкать чужие души.

 

Быть поэтом – значит петь раздолье,

Чтобы было для тебя известней.

Соловей поет – ему не больно,

У него одна и та же песня.

 

Канарейка с голоса чужого —

Жалкая, смешная побрякушка.

Миру нужно песенное слово

Петь по-свойски, даже как лягушка.

 

Магомет перехитрил в коране,

Запрещая крепкие напитки,

Потому поэт не перестанет

Пить вино, когда идет на пытки.

 

И когда поэт идет к любимой,

А любимая с другим лежит на ложе,

Благою живительной хранимый,

Он ей в сердце не запустит ножик.

 

Но, горя ревнивою отвагой,

Будет вслух насвистывать до дома:

«Ну и что ж, помру себе бродягой,

На земле и это нам знакомо».

 

Август 1925

 

 

* * *

 

Руки милой – пара лебедей —

В золоте волос моих ныряют.

Все на этом свете из людей

Песнь любви поют и повторяют.

 

Пел и я когда-то далеко

И теперь пою про то же снова,

Потому и дышит глубоко

Нежностью пропитанное слово.

 

Если душу вылюбить до дна,

Сердце станет глыбой золотою,

Только тегеранская луна

Не согреет песни теплотою.

 

Я не знаю, как мне жизнь прожить:

Догореть ли в ласках милой Шаги

Иль под старость трепетно тужить

О прошедшей песенной отваге?

 

У всего своя походка есть:

Что приятно уху, что – для глаза.

Если перс слагает плохо песнь,

Значит, он вовек не из Шираза.

 

Про меня же и за эти песни

Говорите так среди людей:

Он бы пел нежнее и чудесней,

Да сгубила пара лебедей.

 

Август 1925

 

 

* * *

 

«Отчего луна так светит тускло

На сады и стены Хороссана?

Словно я хожу равниной русской

Под шуршащим пологом тумана» —

 

Так спросил я, дорогая Лала,

У молчащих ночью кипарисов,

Но их рать ни слова не сказала,

К небу гордо головы завысив.

 

«Отчего луна так светит грустно?» —

У цветов спросил я в тихой чаще,

И цветы сказали: «Ты почувствуй

По печали розы шелестящей».

 

Лепестками роза расплескалась,

Лепестками тайно мне сказала:

«Шаганэ твоя с другим ласкалась,

Шаганэ другого целовала».

 

Говорила: «Русский не заметит…

Сердцу – песнь, а песне – жизнь и тело…»

Оттого луна так тускло светит,

Оттого печально побледнела.

 

Слишком много виделось измены,

Слез и мук, кто ждал их, кто не хочет.

.....................

Но и все ж вовек благословенны

На земле сиреневые ночи.

 

Август 1925

 

 

* * *

 

Глупое сердце, не бейся!

Все мы обмануты счастьем,

Нищий лишь просит участья…

Глупое сердце, не бейся.

 

Месяца желтые чары

Льют по каштанам в пролесь.

Лале склонясь на шальвары,

Я под чадрою укроюсь.

Глупое сердце, не бейся.

 

Все мы порою, как дети.

Часто смеемся и плачем:

Выпали нам на свете

Радости и неудачи.

Глупое сердце, не бейся.

 

Многие видел я страны.

Счастья искал повсюду,

Только удел желанный

Больше искать не буду.

Глупое сердце, не бейся.

 

Жизнь не совсем обманула.

Новой напьемся силой.

Сердце, ты хоть бы заснуло

Здесь, на коленях у милой.

Жизнь не совсем обманула.

 

Может, и нас отметит

Рок, что течет лавиной,

И на любовь ответит

Песнею соловьиной.

Глупое сердце, не бейся.

 

Август 1925

 

 

* * *

 

Голубая да веселая страна.

Честь моя за песню продана.

Ветер с моря, тише дуй и вей —

Слышишь, розу кличет соловей?

 

Слышишь, роза клонится и гнется —

Эта песня в сердце отзовется.

Ветер с моря, тише дуй и вей —

Слышишь, розу кличет соловей?

 

Ты – ребенок, в этом спора нет,

Да и я ведь разве не поэт?

Ветер с моря, тише дуй и вей —

Слышишь, розу кличет соловей?

 

Дорогая Гелия, прости.

Много роз бывает на пути,

Много роз склоняется и гнется,

Но одна лишь сердцем улыбнется.

 

Улыбнемся вместе – ты и я —

За такие милые края.

Ветер с моря, тише дуй и вей —

Слышишь, розу кличет соловей?

 

Голубая да веселая страна.

Пусть вся жизнь моя за песню продана,

Но за Гелию в тенях ветвей

Обнимает розу соловей.

 

1925

 

 

Другие редакции

 

 

ГУСЛЯР

 

Темна ноченька, не спится,

Выйду к речке на лужок.

Распоясала зарница

В темных волнах поясок.

На бугре береза-свечка

В ярких перьях серебра.

Выходи, мое сердечко,

Слушать песни гусляра.

Залюбуюсь, загляжусь ли

На девичью красоту,

А пойду плясать под гусли,

Так сорву твою фату.

Уведу тебя под склоны

В шелкопряные поля.

Ой ли гусли-самозвоны,

Псалмопенья ковыля.

 

 

ТРОИЦА

 

Троицыно утро, утренний канон,

В роще по березкам зычный перезвон.

 

Тянется деревня с праздничного сна,

В благовесте ветра хмельная весна.

 

Пойте в чаще, птахи, я вам подпою,

Похороним вместе молодость мою.

 

Нонче на закате с Божьего крыльца

Стану к аналою подле молодца.

 

Батюшкина воля, матушкин приказ,

Горе да кручина повенчают нас.

 

Ах, развейтесь кудри, обсекись коса,

Без любви погинет девичья краса.

 

Троицыно утро, утренний канон,

В роще по березкам зычный перезвон.

 

 

* * *

 

Задымился вечер,

Дремлет кот на брусе.

Кто-то помолился:

«Господи Исусе».

 

Полыхают зори,

Курятся туманы.

Над резным окошком

Занавес багряный.

 

Вьются паутины

С золотой повети.

Где-то мышь скребется

В затворенной клети…

 

У лесной поляны —

В свяслах копны хлеба.

Ели, словно копья,

Уперлися в небо.

 

Закадили дымом

Под росою рощи.

В сердце почивают

Тишина и мощи.

 

 

ИНОК

 

Пойду в скуфейке, светлый инок,

Степной тропой к монастырям;

Сухой кошель из хворостинок

Повешу за плечи к кудрям.

Хочу концы твои измерить,

Родная Русь, я по росе

И в счастье ближнего поверить

На взбороненной полосе.

Иду. В траве звенит мой посох,

В лицо махает шаль зари;

Сгребая сено на покосах,

Поют мне песни косари.

Глядя за кольца лычных прясел,

Одной лишь грезой мыслю я:

Счастлив, кто жизнь свою украсил

Трудом земного бытия.

С улыбкой радостного счастья

Иду в другие берега,

Вкусив бесплотного причастья,

Молясь на копны и стога.

 

 

* * *

 

Как покладинка лег через ров

Звонкий месяц над синью холмов.

Расплескалася пегая мгла,

Вижу свет голубого крыла.

Снова выплыл из ровных долин

Отчий дом под кустами стремнин.

И обветренный легким дождем,

Конским потом запах чернозем.

Здесь все так же, как было тогда,

Те же реки и те же стада…

Только ивы над красным бугром

Обветшалым трясут подолом.

Знаю я, не приснилась судьбе

Песня новая в тихой избе,

И, как прежде, архангельский лик

Веет былью зачитанных книг.

Тихо, тихо в божничном углу,

Месяц месит кутью на полу…

И тревожит лишь помином тишь

Из запечья пугливая мышь.

 

 

* * *

 

Нощь и поле, и крик петухов…

С златной тучки глядит Саваоф.

 

Расплескалася пегая мгла,

Вижу свет голубого крыла.

 

Тихо выплыл из ровных долин

Отчий дом под кустами стремнин,

 

И, обветренный легким дождем,

Конским потом запах чернозем.

 

Здесь все так же, как было тогда,

Те же реки и те же стада.

 

Только ивы над красным бугром

Обветшалым трясут подолом.

 

Кто-то сгиб, кто-то канул во тьму,

Уж кому-то не петь на холму.

 

Мирно грезит родимый очаг

О погибших во мраке плечах.

 

Тихо, тихо в божничном углу,

Месяц месит кутью на полу…

 

Но тревожит лишь помином тишь

Из запечья пугливая мышь.

 

 

* * *

 

Песня, луг, реки затоны,—

Эта жизнь мне только снится.

Свет от розовой иконы

На златых моих ресницах.

 

Пусть не я тот нежный отрок,

В плеске крыльев голубиных.

Сон мой радостен и кроток

На руках твоих невинных.

 

Мне не нужен вздох могилы,

Слову с тайной не обняться.

Научи, чтоб можно было

Никогда не просыпаться.

 

 

* * *

 

Алый мрак в небесной черни

Начертил пожаром грань.

Я пришел к твоей вечерне,

Полевая глухомань.

 

Ой, легка моя кошница,

А глаза синее дня.

Знаю, мать-земля черница,

Все мы – тесная родня.

 

Разошлись мы в даль и шири

Под лазоревым крылом.

Но сзовет нас из псалтыри

Заревой заре псалом.

 

И придем мы с земляникой,

Очертивши темью даль,

У полей родного лика

Позабыть свою печаль.

 

 

* * *

 

Дождик мокрыми метлами чистит

Ивняковый помет по лугам.

Плюйся, ветер, охапками листьев,

Я такой же, как ты, хулиган.

 

Я люблю, когда синие чащи,

Как с тяжелой походкой волы,

Животами, листвой хрипящими,

По коленкам марают стволы.

 

Вот оно, мое стадо рыжее!

Кто ж воспеть его лучше мог?

Вижу, вижу, как сумерки лижут

Следы человечьих ног.

 

Тогда видишь, как клен без оглядки

Выходит к стеклу болот

И клененочек маленький матке

Деревянное вымя сосет.

 

 

* * *

 

Сыпь, гармоника,– скука, скука…

Гармонист пальцы льет волной.

Пей со мною, паршивая сука,

Пей со мной!

 

Излюбили тебя, измызгали

Невтерпеж.

Что ж ты смотришь синими брызгами,

Или в морду хошь!?

 

В огород бы тебя, на чучело,

Пугать ворон!

До печенок меня замучила

Со всех сторон!

 

Я с тобою из женщин не с первою —

Много вас!

Но с такою, как ты, стервою

Лишь в первый раз!

 

Сыпь, гармоника, сыпь, моя частая,

Пей, выдра, пей!

Мне бы лучше вон ту, сисястую,—

Она глупей.

 

И чем дальше, тем звонче,

То здесь, то там…

Я с собой не покончу,

Иди к чертям!

 

К вашей своре собачьей

Пора б простыть!..

Дорогая, я плачу…

Прости, прости!

 

 

ЛЕНИН Отрывок из поэмы «Гуляй-поле»

 

Повстанцы

 

I

 

Еще закон не затвердел,

Страна шумит, как непогода.

Хлестнула дерзко за предел

Нас отравившая свобода.

 

Россия! Сердцу милый край!

Душа сжимается от боли.

Петушье пенье, песий лай

Уж десять лет не слышит поле.

 

Уж десять лет наш тихий быт

Утратил мирные глаголы.

Как оспой, ямами копыт

Изрыты пастбища и долы.

 

Немолчный топот, громкий стон,

Визжат тачанки и телеги.

Ужель я сплю и вижу сон,

Что с копьями со всех сторон

Нас окружают печенеги.

 

Не сон! Не сон! Я вижу въявь

Ничем не усыпленным взглядом

Как, лошадей пуская вплавь,

Отряды скачут за отрядом.

 

Куда они? И где война?

Степная рекь не внемлет слову.

Не знаю, светит ли луна

Иль всадник обронил подкову.

Все спуталось. Но понял взор:

Страну родную в край от края,

Огнем и саблями сверкая,

Междуусобный рвет раздор.

 

II

 

Кто милость сильных не искал,

Тот шел всегда напропалую.

Мой поэтический запал

Я чту, как вольность удалую.

Украйна! Страшный чудный звон.

В деревьях тополь, в цветь подснежник.

Откуда закатился он,

Тебя встревоживший мятежник?

 

Задорный гений! Он меня

Влечет по всей своей фигуре.

Он, ловко вспрыгнув на коня,

[Лет<ит?>]

 

 

* * *

 

Но что там за туманной дрожью?

То ветер ли колышет рожью

Иль движется людская рать,

Ужель проснулось Запорожье

Опять на ляхов, воевать,

Ужели голос прежней славы

Расшевелил былую Сечь

Прямым походом на Варшаву,

Чтоб победить иль всем полечь,

Иль татарвы набег свирепый

Опять стране наносит брешь,

Или в видении Мазепа

Бежит со шведом за рубеж?

Ни то – ни это.

Страшный год,

Год восемнадцатый в исторьи.

Тогда маячил пулемет

Чуть не на каждом плоскогорьи,

И каждое почти село

С другим селом войну вело.

Здесь в схватках, зверски оголтелых,

Рубили красных, били белых

За провиантовый грабеж,

За то, чтоб не топтали рожь.

………………………………………

Крестьяне! Да какое ж дело

Крестьянам в мире до войны.

Им только б поле их шумело,

Чтобы хозяйство было цело,

Как благоденствие страны.

Народ невинный, добродушный,

Он всякой власти непослушный,

Он знает то, что город – плут,

Где даром пьют, где даром жрут,

Куда весь хлеб его везут,

Расправой всякою грозя,

Ему не давши ни гвоздя.

 

 

Отрывок из «Гуляй-поле»

 

Плач несознательный досаден,

Не славят музы голос бед.

Из меднолающих громадин

Салют последний даден, даден,

Того, кто жил – уж больше нет.

 

Его уж нет, кто шел со славой,

За счастье угнетенных масс,

Кто речью гордой, чуть картавой,

Как сокрушающею лавой,

Вселенную до недр потряс…

 

Была пора жестоких лет,

Нас пестовали злые лапы.

На поприще крестьянских бед

Цвели имперские сатрапы.

Монархия! Зловещий смрад!

Веками шли пиры за пиром,

И продал власть аристократ

Промышленникам и банкирам.

Народ стонал, и в эту жуть

Страна ждала кого-нибудь.

И он пришел.

Он мощным словом

Повел нас всех к истокам новым.

Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,

Берите всё в рабочьи руки.

Для вас спасенья больше нет,

Как ваша власть и ваш Совет».

И мы пошли, пошли к той цели,

Куда глаза его глядели,

Пошли туда, где видел он

Освобожденье всех племен…

И вот он умер.

Плач досаден.

Не славят музы голос бед.

Из меднолающих громадин

Салют последний даден, даден,

Того, кто спас нас – больше нет.

 

 

Отрывок из поэмы

 

Еще закон не отвердел,

Страна шумит, как непогода.

Хлестнула дерзко за предел

Нас отравившая свобода.

 

Россия! Сердцу милый край!

Душа сжимается от боли.

Уж сколько лет не слышит поле

Петушье пенье, песий лай.

 

Уж сколько лет наш тихий быт

Утратил мирные глаголы.

Как оспой, ямами копыт

Изрыты пастбища и долы.

 

Немолчный топот, громкий стон,

Визжат тачанки и телеги…

Ужель я сплю и вижу сон,

Что с копьями со всех сторон

Нас окружают печенеги?

 

Не сон! Не сон! Я вижу въявь,

Ничем не усыпленным взглядом,

Как, лошадей пуская вплавь,

Отряды скачут за отрядом.

 

Куда они? И где война?

Степная водь не внемлет слову.

Не знаю, светит ли луна

 

Иль всадник обронил подкову…

Все спуталось. Но понял взор:

Страну родную в край от края,

Огнем и саблями сверкая,

Междуусобный рвет раздор.

…………………………………….

……………………………………..

Россия! Страшный чудный звон!

В деревьях – березь, в цветь – подснежник.

Откуда закатился он,

Тебя встревоживший мятежник?

 

Ученый бунтовщик, он в кепи,

Вскормлённый духом чуждых стран,

С лицом киргиз-кайсацкой степи

Глядит, как русский хулиган.

 

Сей образ, вольностью воспетый,

И скажем,

Чтоб кто не вспылил:

Хоть не всегда, но есть портреты,

В которых он поэтам мил.

 

Таких мы любим.

Ну, а в общем

Серьезной славы не потопчем.

 

Суровый гений, он меня

Влечет не по своей фигуре,

 

Он не садился на коня

И не летел навстречу буре.

 

Сплеча голов он не рубил,

Не обращал в побег пехоту.

Одно в убийстве он любил —

Перепелиную охоту.

 

Для нас условен стал герой.

Мы любим тех, что в черных масках,

А он с сопливой детворой

Зимой катался на салазках.

 

И не носил он тех волос,

Что льют успех на женщин томных,—

Он с лысиною, как поднос,

Глядел скромней из самых скромных.

 

Застенчивый, простой и милый,

Он вроде сфинкса предо мной.

Я не пойму, какою силой

Сумел потрясть он шар земной?

Но он потряс ……

……………………………………

Шуми и вей,

Крути свирепей, непогода,

Смывай с несчастного народа

Позор острогов и церквей.

 

Была пора жестоких лет,

Нас пестовали злые лапы.

На поприще крестьянских бед

Цвели имперские сатрапы.

 

Монархия! Зловещий смрад!

Веками шли пиры за пиром,

И продал власть аристократ

Промышленникам и банкирам.

Народ стонал, и в эту жуть

Страна ждала кого-нибудь.

И он пришел……..

…………………………………….

Он мощным словом

Повел нас всех к истокам новым.

 

Он нам сказал:

«Чтоб кончить муки,

Берите все в рабочьи руки.

Для вас спасенья больше нет —

Как ваша власть и ваш Совет».

 

И мы пошли под визг метели,

Куда глаза его глядели,

 

Пошли туда, где видел он

Освобожденье всех племен…

 

……………………………………..

……………………………………..

 

И вот он умер.

Плач досаден.

Не славят Музы голос бед.

Из меднолающих громадин

Салют последний даден, даден,

Того, кто спас нас,

Больше нет.

 

Его уж нет!

А те, кто вживе,

А те, кого оставил он,

Страну в бушующем разливе

Должны заковывать в бетон.

 

Для них не скажешь:

«Ленин умер!»

Их смерть к тоске не привела…

 

Еще суровей и угрюмей

Они творят его дела.