Интермедия: индивидуализация деятельности

С австралопитеком «типа А>> отчетливо связан более близкий для нас и уже сопоста­вимый в анализе неандерталец — тип древнего человека, обитавший по крайней мере 100 тысяч лет назад и уже достаточно приспособленный к послеледниковым тундрам юга Европы. Это были охотники, поражавшие добычу с помощью заранее изготовлен­ных камней и дубин, выкапывавшие ямы и прикрывавшие их листвой, а затем зама­нивавшие зверей в ловушки. Чтобы резать шкуры и отделять их от мяса, они изготав­ливали острые пластины из кремниевых ядрищ. Они могли не только сохранять огонь, но и разводить его. Понятно, что их охота уже должна была быть групповой, совмест­но организованной деятельностью — «кульминационным пунктом совместной жиз­ни и одним из важнейших источников их чувства сопринадлежности». Они уже обла­дали первичными формами коммуникации — «во всяком случае, можно утверждать с полной уверенностью, что неандертальцы не были хрюкающими полуживотными, какими их представляют в некоторых книгах по истории» (Клике, 1983).

Судя по всем признакам, у неандертальцев появляется первичное «разделение труда», общая единая деятельность разлагается на отдельные действия, которые при­обретают индивидуализированный характер.

До неандертальцев поведение первобытных обезьянолюдей носило совершенно стадный характер. Лишенное элементов индивидуализации и «разделения труда», оно было единообразно массовым. Исследуя эти моменты, А. Н. Леонтьев обращался за аналогиями к миру животных: «Мы можем наблюдать деятельность нескольких, иногда даже многих животных вместе, но мы никогда не наблюдаем у них деятельно­сти совместной, совместной в том значении этого слова, в каком мы употребляем его, говоря о деятельности людей. Например, специальные наблюдения над муравьями, перетаскивающими вместе относительно крупный предмет — какую-нибудь веточку или большое насекомое, показывают, что общий конечный путь, который проделыва­ет их ноша, является не результатом совместных организованных действий этих жи­вотных, но представляет собой результат механического сложения усилий отдельных муравьев, из которых каждый действует так, как если бы он нес данный предмет са­мостоятельно. Столь же ясно это видно и у наиболее высокоорганизованных живот­ных, а именно у человекообразных обезьян. Если сразу перед несколькими обезьяна­ми поставить задачу, требующую положить ящик на ящик, для того чтобы влезть на них и этим способом достать высоко подвешенный банан, то... каждое из этих живот­ных действует, не считаясь с другими. Поэтому при таком "совместном" действии не­редко возникает борьба за ящики, столкновения и драки между животными, так что в результате "постройка" так и остается не возведенной, несмотря на то что каждая обе­зьяна в отдельности умеет, хотя и не очень ловко, нагромождать один ящик на другой и взбираться по ним вверх» (Леонтьев, 1972).

Глава 1.5. Психология масс в прошлом и будущем 93

Согласитесь, это очень похоже на описание случаев стихийного массового пове­дения, например, панической толпы людей, когда все начинают спасаться, как могут, а в итоге не могут осуществить даже того, что каждый в отдельности вполне мог бы сделать. В подобных ситуация люди ведут себя одинаково, но их деятельность не яв­ляются совместной, так как они только мешают этой одинаковостью друг другу.

Итак, можно считать установленным, что до неандертальца сознание как адапта­ционный механизм усложнения индивидуальной деятельности ради индивидуально­го выживания практически отсутствует. Доминирует массовая инстинктивная психи­ка и соответствующее ей поведение. У неандертальца же обнаруживаются достаточ­но сложные формы неинстинктивной деятельности в виде зачатков индивидуального сознания, т. е. у него наблюдается расслоение до того единообразной массовой пси­хологии.

Как показывают многие исследования, в стаде обезьян уже существует сложив­шаяся система взаимоотношений и своеобразной иерархии с достаточно сложной си­стемой общения. Одновременно эти же исследования позволяют лишний раз убедить­ся в том, что несмотря на всю сложность внутренних отношений в обезьяньем стаде они все же ограничены непосредственно биологическими отношениями и никогда не определяются объективно-предметным содержанием деятельности животных. Хоро­шо известные случаи массовых набегов обезьян на человеческие поселения в Африке и Азии прекрасно показывают корни массовой психологии и массового поведения.

А. Н. Леонтьев связывал появление человека с расслоением прежде единой массо­вой деятельности и, соответственно, с расслоением прежде единой массовой психики. «Уж,е в самую раннюю пору развития человеческого общества неизбежно возникает разделение прежде единого процесса деятельности между отдельными участниками... Первоначально это разделение имеет, по-видимому, случайный и непостоянный ха­рактер. В ходе дальнейшего развития оно оформляется уже в виде примитивного тех­нического разделения труда. На долю одних индивидов выпадает теперь, например, поддержание огня и обработка на нем пищи, на долю других — добывание самой пищи. Один участники коллективной охоты выполняют функцию преследования дичи, дру­гие — функцию поджидания ее в засаде и нападения» (Леонтьев, 1972). Это ведет к решительному изменению самого строения, структуры деятельности: она расчленя­ется па отдельные действия. Но в основе такого реального расчленения деятельности и разделения ее компонентов между разными особями лежит главное: предваритель­ное расчленение прежде единой массовой психики.

Иллюстрируя это положение, Леонтьев проводил четкое различие между инстинк­тивной деятельностью не людей и уже не инстинктивной деятельностью первобыт­ных людей. Понятно, что тот же охотник-неандерталец осуществлял свою деятель­ность, как и его лишенные зачатков сознания предки, ради удовлетворения одной из своих потребностей. «Так, например, деятельность загонщика, участника первобыт­ной коллективной охоты, побуждается потребностью в пище или, может быть, потреб­ностью в одежде, которой служит для него шкура убитого животного. На что, однако,: непосредственно направлена его деятельность? Она может быть направлена, напри­мер, на то, чтобы спугнуть стадо животных и направить его в сторону других охотни­ков, скрывающихся в засаде. Это, собственно, и есть то, что должно быть результатом I деятельности данного человека. На этом деятельность данного отдельного участника

94 Часть 1. Массы

охоты прекращается. Остальное довершают другие участники охоты. Понятно, что этот результат — спугивание дичи и т. д. — сам по себе не приводит и не может приве­сти к удовлетворению потребности загонщика в пище, шкуре животного и др. То, на что направлены данные процессы его деятельности, следовательно, не совпадают с тем, что их побуждает...» (Леонтьев, 1972).

Это — принципиально важный момент. Действие отделяется от потребности. Бо­лее того, внешне оно даже противоречит этой потребности: «спугивание» животных может привести к тому, что они разбегутся и станут недоступными для охотника. Его действие имеет смысл при одном условии: что его продолжат своими действиями дру­гие охотники, которые забьют зверя, и другие члены общности, которые разделают туши, приготовят еду, снимут и выделают шкуры и т. д. Но чтобы идти на внешне бес­смысленное действие, охотник должен понимать, осознавать всю эту цепочку. И быть совершенно уверенным в том, что хотя он не забивает животное и не свежует его, но свою пайку, свой кусок мяса он обязательно получит. Участие в отдельном действии подразумевает общее вознаграждение. Вот на чем держится уже первичное разделе­ние труда и расслоение прежде единой массовой психологии.

По меткому замечанию Леонтьева, все муравьи ведут себя как один. Так же вели себя предки неандертальцев. Как муравьи кучей бросаются на предмет, они кучей бро­сались на слона или мамонта. И чаще всего терпели неудачу. Большое животное ухо­дило, калеча неудачливых охотников. Малых же животных не хватало для пропита­ния. Зализывание ран требовало времени. В это время, в отраженных психикой вос­поминаниях о неудачной охоте, на голодный желудок и развивалось сознание. Как известно, это сытое брюхо к науке глухо. Голодное, напротив, стимулирует у людей развитие сознания (подчеркнем: индивидуального сознания). Расчленение деятель­ности на составляющие вело к специализации. Случайное разделение закреплялось. Самые длинноногие становились загонщиками. Самые сильные забивали животных. Самые умелые выделывали шкуры и изготовляли одежду. Самые умные становились во главе всего процесса.

Так происходило уже даже не психическое, а основанное на психическом, уже со­циальное расслоение прежде единой массы — стада первобытных людей. Хотя на этом этапе оно носило, безусловно, лишь самый зачаточный характер. Леонтьев пытался определить ту черту первобытного сознания, которая определяет его общее строение, общую формацию, сохраняющуюся на всем протяжении существования первобытной общины. И в качестве такой черты он обнаружил именно массовость, общую нерасч­лененность сознания и психики в целом.

«Первоначально люди вовсе не сознают своих отношений к коллективу. Появля­ется лишь начало сознания того, что человек вообще живет в обществе» (Леонтьев. 1972). «...Начало это носит столь же животный характер, как и сама общественная жизнь на этой ступени; это — чисто стадное сознание, и человек отличается здесь от барана лишь тем, что сознание заменяет ему инстинкт или же — что его инстинкт осоз­нан» (Маркс, Энгельс, 1951-1984). Поскольку отношения отдельных участников коллективного труда к условиям и средствам производства остаются в общем одина­ковыми, то мир одинаково отражается как в системе языковых значений, образуюше:: сознание данной общности, так и в сознании отдельных индивидов — в форме этих же значений. Леонтьев полагал, что это сознание еще долго остается нерасчлененным это сознание общности, а значит, массы. Такое массовое сознание связано с обш-

Глава 1.5. Психология масс в прошлом и будущем 95

ностью единых значений и отсутствием индивидуальных, личностных смыслов, ко­торые появляются значительно позже. «Такая нерасчлененность в сознании смыслов и значений возможна потому, что круг сознаваемого еще долго остается ограничен­ным теми отношениями людей, которые непосредственно являются и отношениями всего коллектива, а с другой стороны, потому, что сами языковые значения являются недостаточно расчлененными» (Леонтьев, 1972). Совпадение смыслов и значений со­ставляет главную особенность первобытного сознания. Распад этого совпадения лишь подготавливается внутри первобытнообщинного строя, но происходит лишь вместе с распадом этого строя. Таким образом, реально в жизни первобытных людей еще дол­го торжествует психология не индивидов, а масс.