Ленинизм в натуральном виде 6 страница

Только тут берлинское руководство опомнилось и сообразило, что право было то крыло политиков, к которому принадлежал и убитый Мирбах. В конце октября последнее имперское правительство Макса Баденского взяло курс на разрыв с большевиками, выслало Иоффе и отозвало своего посла из Москвы. Был разработан новый хитроумный план — заработать грандиозный политический выигрыш на свержении коммунистов. Разорвать Брестский договор «неджентльменское» поведение Кремля давало к этому достаточно поводов. Двинуть войска из Прибалтики и с Украины, занять Петроград и Москву и сбросить Ленина с присными. В этом случае Германия стала бы для России освободительницей от красного кошмара, ей была бы обеспечена признательность и симпатии всего населения, и в послевоенной Европе она обрела бы в лице русских верных друзей и сильных союзников. То есть, могла рассчитывать на более мягкие условия мира с державами Антанты, частично компенсировать на Востоке сделанные им стратегические и геополитические уступки, а в тесной дружбе с обновленной Россией имела все шансы быстро восстановить разрушенную войной экономику. План был тем более выполнимым, что серьезно противостоять кадровым германским дивизиям осенью 1918 г. Совдепия еще не могла, да и войск на границах оккупационной зоны держала мало — все лучшее было брошено на Восточный и Южный фронты. Но реализации такого проекта помешала грянувшая Ноябрьская революция.

Стоит отметить, что с началом революции в Германии советское правительство попыталось использовать ту же тактику, которую сами немцы использовали против России после Февральской революции. Аналогично засылке эмигрантов-большевиков, теперь в обратную сторону началась массовая засылка коммунистических активистов из числа бывших пленных и эмигрантов. Несмотря на нищету и разруху в самой России, шло финансирование «спартакидов» и других левых экстремистских течений, готовых «углублять» и раскачивать свою революцию по большевистскому образцу. Им обеспечивалась посильная поддержка и помощь в подготовке переворота, для чего в Германию были направлены высокопоставленные коммунистические эмиссары во главе с Радеком. И наверняка при этом учитывались не только его партийные качества, но и опыт работы в качестве немецкого и австрийского шпиона.

Как и немцы в 17-м, большевики готовы были поддержать своих ставленников штыками. Сразу после революции был разорван Брестский мир, и Ленин писал: "Армия в три миллиона должна у нас быть к весне для помощи международному рабочему движению".

Но немецкие умеренные социал-демократы оказались более организованными и дееспособными, чем российские соратники Керенского, да и основная масса народа не поддержала экстремистов. Восстание «спартакидов» в Берлине быстро было разгромлено, а Радек, арестованный 12. 2. 19 г., очутился в Моабитской тюрьме. И конечно, из-за подобных выходок большевиков отношения между РСФСР и Германией не могли не испортиться.

Что же касается российской политики держав Антанты, то она оставалась однобокой и близорукой — эта проблема продолжала рассматриваться лишь в свете Мировой войны. В рамках данной политики раздавались щедрые обещания о помощи Колчаку, Деникину, Краснову. Но когда война была выиграна, и широкомасштабная помощь стала действительно возможной, все очень быстро изменилось. Высадка французских, румынских и греческих контингентов в Одессе, американцев и канадцев в Сибири, англичан на Кавказе произошли лишь по инерции военного времени, пока еще действовали старые установки и директивы. Не только белые, но и независимые, и даже некоторые красные источники признают факт, что если бы зимой 1918-19 гг. союзники двинули несколько своих крепких, кадровых корпусов на Москву, с большевизмом было бы покончено за несколько недель, в крайнем случае — месяцев. Но в итоге разве помогли могущественные мировые державы своей союзнице, оплатившей огромной кровью их победы и столько раз выручавшей их от казавшихся неминуемыми катастроф? А ведь в белых армиях сражались как раз те, кто помог Западу одержать верх в войне и не пошел на сговор с неприятелем, оставшись до конца верными своим союзническим обязательствам…

Однако вместо решительных действий вдруг последовало сногсшибательное предложение о "мирном урегулировании" в России и о созыве конференции на Принцевых островах с участием всех враждующих сторон — и белых правительств, и большевиков. Разумеется, при посредничестве западных держав, которые в этом случае пожали бы все причитающиеся дивиденды «миротворцев». И, разумеется, большевики согласились — они панически боялись вторжения европейских армий, которое в то время для всех в России считалось само собой разумеющимся, и. готовы были на любые условия, на любой "второй Брест". А белогвардейцы, разумеется, отказались (ну о каких же переговорах могла идти речь после узурпации власти, красного террора, массовых казней, продразверсточной войны против крестьянства!?) — за что западная массовая пропаганда тут же и ославила их как «реакционеров» и непримиримых экстремистов.

А в апреле 1919 г. Верховный Совет стран-победительниц в Париже неожиданно принял решение вообще о выводе войск из России и невмешательстве вооруженной силой в русские дела… Почему? Испугавшись бескрайних просторов и возможных боевых потерь? Нет, не только. Ведь, существовал и гораздо более простой, вполне безопасный для Запада вариант — просто прикрыть войсками некоторые районы, где смогли бы без помех сформироваться и окрепнуть национальные антикоммунистические силы. Но в том-то и дело, что в это время началась подготовка к Парижской конференции по установлению послевоенного мирового порядка. Великие державы собирались пожинать и делить плоды победы. Признать и поддержать белогвардейцев, помочь им сбросить узурпаторов — означало ввести в число победителей и союзницу-Россию. Позволить ей участвовать в дележке доставшегося «пирога», как-то помогать в восстановлении хозяйства, компенсировать понесенные издержки, уделить для этого определенную долю репараций. Выполнить, хотя бы частично, другие обещания, данные ей перед войной и в ходе войны. И лишиться преимуществ «однополярности», которые возникли впервые в мировой истории и казались такими заманчивыми…

А большевики Брестским договором связали себя с проигравшей Германией, значит, в этом варианте с Россией и ее интересами можно было не считаться и даже вполне открыто, не нарушая каких бы то ни было внешних приличий. Ну а разруха, развал и ослабление в гражданской войне давали реальную надежду, что не только юридически, но и фактически с ней можно будет обращаться, как с побежденной. И между прочим, даже повод исключения России из состава победителей несет на себе отпечаток системы "двойных стандартов". Потому что сепаратный мир с немцами в ходе войны подписали и разгромленная Черногория, и разгромленная Румыния. Но это отнюдь не стало препятствием для увенчания их победными лаврами и участия в дележке добычи. Наоборот, Румынию, легкомысленно вступившую в состав Антанты под нажимом Англии и Франции и вопреки русским предостережениям, вызвавшую настоящую катастрофу на южном фланге русского фронта и доставившую столько хлопот по ее поддержанию своими войсками, объявили жертвой предательства… со стороны России. И вознаградили за счет России Бессарабией.

А в результате этой политики еще весной 19-го Европа была поставлена на грань катастрофы. Потому что отвечать взаимностью на невмешательство Запада большевики были отнюдь не склонны, наоборот — расценили такие действия как слабость демократических держав и предприняли первую попытку экспансии "мировой революции". Ведь по планам Ильича она и должна была быть не иначе, как мировой, а русскому народу, согласно известным высказываниям Ленина и Троцкого, предназначалась участь "охапки хвороста" для ее разжигания. Именно с этой целью в марте 1919 г. был создан Коминтерн, а главным направлением развернувшегося наступления Красной Армии считалось западное.

И казалось, для этого складывались все предпосылки. Не утихали волнения в Германии — в марте опять полыхнуло восстание «спартакидов», в апреле образовалась Баварская советская республика, 21. 3. 19 г. возникла Венгерская советская республика, ее армия вторглась в Словакию и провозгласила там Словацкую советскую республику. Происходили волнения в Австрии, оттуда в Венгрию направлялись части добровольцев, и сильны были настроения присоединиться к венграм. После собственной революции бурлила и не могла успокоиться Болгария. Неспокойно было во Франции, начиналось восстание в Ирландии.

И большевики двинулись на Запад. Красные войска в Прибалтике пробивались к границам Восточной Пруссии. В Минске был образован центр польских коммунистов, формировались новые части. Кстати, как раз для более удобного захвата Польши две республики объединили в одну, Литовско-Белорусскую — считалось, что превращение ее затем в Польско-Литовско-Белорусскую должно польстить национальному самолюбию поляков. Предполагалось при поддержке легальных польских Советов, где сильны были левые настроения, захватить Домбровский бассейн, провозгласить эту самую коммунистическую "Речь Посполитую" и бросить в дело "Польско-литовско-белорусскую Красную Армию" из четырех дивизий. В Киеве в это же время формировалась 1-я Интернациональная советская дивизия, а в Одессе — 1-я Бессарабская стрелковая дивизия, в них записывались румыны, болгары, югославы, чехи. 1-я Украинская армия должна была наступать через Галицию в Венгрию, а 3-я Украинская — через Днестр в Бессарабию и Румынию.

И осуществись тогда этот прорыв, взрыв по всей взбаламученной Европе мог полыхнуть нешуточный, да и оставалось, вроде, совсем немного, только Карпаты перевалить. Между советской Венгрией и советской Украиной уже было установлено авиационное сообщение, а в Галиции создано марионеточное большевистское «правительство». Сорвали эти планы русские белогвардейцы. Весеннее наступление Колчака не позволило коммунистам сосредоточить на западе достаточно сил, а в мае-июне развернулось мощное наступление Деникина, вынудившее их забыть о прорыве в Европу и перебросить войска против Добровольческой армии. А тем временем и революционные очаги в Германии и Венгрии кое-как удалось потушить.

Да вот только Европа этой выручки отнюдь не оценила. Масштабы помощи союзников Белому Движению были впоследствии чрезвычайно раздуты коммунистической пропагандой — иначе трудно было бы представить белогвардейцев агентами "мирового капитала" и объяснить, почему же так долго "рабочие и крестьяне" не могли одолеть "горстку эксплуататоров", как рисовали суть войны коммунистические мифы. На самом же деле сам вопрос об оказании этой помощи являлся для западных держав отнюдь не однозначным. Ведь белогвардейцы считали себя правопреемниками прежней России — а Мировая война закончилась, и в качестве союзницы она больше не требовалась. Глава британского правительства Ллойд-Джордж прямо заявлял в парламенте: "Целесообразность содействия адмиралу Колчаку и генералу Деникину является тем более вопросом спорным, что они борются за единую Россию. Не мне указывать, соответствует ли этот лозунг политике Великобритании. Один из наших великих людей, лорд Биконсфилд, видел в огромной, могучей и великой России, катящейся подобно глетчеру по направлению к Персии, Афганистану и Индии, самую грозную опасность для Британской империи".

А американского президента В. Вильсона, который изо всех лидеров Антанты выступал самым последовательным антикоммунистом, его конкуренты из Республиканской партии обвиняли в «большевизме» за проводимые социальные реформы. И сами же при этом через подконтрольные им профсоюзы организовывали забастовки портовых рабочих под лозунгами "Руки прочь от Советской России!", срывая поставки оружия и снаряжения, отправку войск — и не потому, что были друзьями Советской России, а просто в пику политике Вильсона. В рамках собственной межпартийной борьбы.

И под влиянием всех подобных факторов, хотя материально-техническая помощь белым все же выделялась, но крайне скупо, скудно и нерегулярно. Это несмотря на то, что на складах держав Антанты осталось огромное количество военного имущества, которое все равно подлежало уничтожению, поскольку не окупало затрат на свое хранение. Несмотря на то, что в их распоряжении оказалось огромное количество вообще дармового оружия и снаряжения немецкого и русского. Несмотря на то, что многие поставки были вовсе не бесплатными — Колчак, например, расплачивался золотом, да и у Германии союзники отобрали 320 млн. руб. золотом, выплаченных ей большевиками в счет контрибуции по Брестскому договору. И все равно мелочились, старались выгадать на копейках, слали всякую заваль. Из танков, присланных англичанами Юденичу к началу похода на Петроград, оказался исправным только один, из аэропланов — ни одного. Колчаку (за золото!) вместо заказанных пулеметов Кольта американские предприниматели отгрузили пулеметы Сен-Этьена — рухлядь времен Мексиканской войны, неуклюжие колымаги на треногах, совершенно непригодные в полевом бою. Причем и в этих ограниченных поставках очередной «транш» мог стать предметом политического и экономического торга, порой его получение обставлялось теми или иными условиями. Некоторые исследователи вообще подмечают, что западные поставки активизировались при успехах красных и сходили вдруг на нет при успехах белых — словно одной из их целей было подольше продержать Россию в состоянии войны, как можно больше ослабить ее.

Только хочется особо подчеркнуть, что я отнюдь не считаю и не пытаюсь здесь представить всех западноевропейцев и американцев неблагодарными и бездушными врагами России. Существует и множество обратных примеров. Можно вспомнить англичан, которые плечом к плечу с русскими сражались на Севере, сохраняя между собой вполне дружеские отношения. Многие из них, вроде капитана Дайера, героически погибли на нашей земле. Можно вспомнить австралийских добровольцев-коммандос, сформированных из охотников — они сразу сошлись душа в душу с русскими крестьянами-охотниками и восприняли их беды как свои собственные. Можно вспомнить сражавшихся там же, на Северном фронте, датчан-добровольцев. И английских летчиков-добровольцев, сражавшихся на Юге. И моряков, британских и французских, не раз по дружбе, на свой страх и риск помогавших белогвардейцам артогнем, выручавших их при морских эвакуациях. И польские части, отчаянно дравшиеся в Сибири. Можно вспомнить британского генерала Пуля и французского консула Энно, отозванных и уволенных за "прорусскую линию". И генерала Хольмана, который стал искренним другом Деникина. И американского адмирала Мак-Келли, который лично рисковал жизнью, спасая в шторм одесских беженцев…

Но подобное проявлялось только тогда, когда доходило до простых человеческих отношений. Когда в эти отношения не вмешивалась "большая политика". И "общественное мнение", настраиваемое средствами массовой информации. Которые, несмотря на хваленую "свободу слова", на Западе всегда выступали инструментом той же самой "большой политики" и никогда не противоречили ее основным линиям.

А "большая политика" западных союзников действительно играла на ослабление России, и шаги в данном направлении осуществлялись хоть и непоследовательно, но постоянно. Шло заигрывание с национальными образованиями, возникшими после распада империи — петлюровской Украиной, прибалтийскими и закавказскими республиками, даже с Горской республикой Дагестана и "шариатской монархией" в восставшей против Деникина Чечне. Всячески выражалась готовность "защищать их интересы", выступать гарантами их независимости, и поскольку эти образования возникали на волне национального шовинизма, слепо противопоставляя себя всему «русскому», они часто получали иностранную поддержку и во враждебных белогвардейцам акциях. Имели место и потуги поставить белогвардейцев под иностранный контроль. Колчаку попытались навязать французского представителя генерала Жанена на роль главнокомандующего всеми русскими и союзными войсками в России. А Краснову в критической ситуации зимы 1919 г. французы выдвинули условие, чтобы Дон признал их "как высшую власть над собою в военном, политическом, административном и внутреннем отношении". Деникину неоднократно предлагали проекты кабальных концессий. А после поражения Колчака у него всеми силами старались выманить для вывоза за границу золотой запас.

В Прибалтике многие корабли Балтфлота, разочаровавшиеся в большевизме, были готовы перейти на сторону белых — что предрешило бы взятие Петрограда. Но это совсем не устраивало английских политиков, думавших не столько о победе над большевиками, сколько о собственной монополии на морях и об ослаблении морских позиций России. Поэтому вместо переманивания флота предпочли вариант его уничтожения. Два первых перешедших миноносца отдали эстонцам, а затем предприняли попытку налета на Кронштадт торпедными катерами и подлодками. Атака была отбита с потерями с обеих сторон, русские моряки озлобились, и никакой речи о переходе уже не могло быть. А с другой стороны, и британцы, единожды обжегшись, больше не решались рисковать боевыми кораблями и не оказали поддержки с моря восставшим фортам Красная Горка и Серая Лошадь, которые также открывали бы прямую дорогу на Питер, но были беспрепятственно расстреляны огнем советских линкоров и крейсеров. Опасаясь столкновений с Балтфлотом, англичане не оказали и обещанного морского прикрытия при осеннем наступлении Юденича — что оставило этот фланг незащищенным и сказалось роковым образом на исходе операции.

Добавим еще химерические проекты союзников относительно «демократизации» по своим образцам, которая якобы должна была волшебным образом привлечь массы населения и противостоять большевизму куда эффективнее, чем "диктатура генералов". С этой целью плелись интриги с демагогами из левых партий. На Юге дипломатический представитель Англии генерал Киз вел переговоры с «зелеными» и вентилировал возможности переворота против Деникина, а в Сибири при участии представителей Антанты родился заговор Политцентра — по сути мертворожденный, но нанесший удар в спину и свергший Колчака. Да кстати, ведь и выдали адмирала на смерть его западные «друзья» — чехи, по указанию своего прямого начальника, командующего союзными войсками генерала Жанена. Предали в надежде оплатить этой подлостью безопасную эвакуацию собственных войск, а заодно обеспечить себе возможность "политического диалога" с новыми властями. Сперва задержали в Нижнеудинске и не пропустили в Иркутск — чтобы не помешал переговорам, которые вел там Жанен с Политцентром и большевиками. Потом, беспомощного, изолированного от своих частей и лишенного связи с внешним миром, заставили отречься от поста Верховного Правителя и взяли, под "международную охрану". А охрана эта стала конвоем, который по прибытии в Иркутск тотчас и сдал Колчака с рук на руки повстанцам. Вот так расплатился Запад с соратником по Мировой войне и с правителем союзной державы.

Ну а большевики своих проектов мировой революции вовсе не забыли. В августе 1919 г. Троцкий подал в ЦК секретную записку с предложением сформировать конный корпус в 30–40 тыс. сабель и бросить через Афганистан на Индию — хотя и тут реализации помешало наступление Деникина. А тем временем и испортившиеся было отношения с немцами дали новые надежды. Потому что после тяжелого и унизительного Версальского мира многие влиятельные круги в Германии стали видеть в Советской России потенциального друга и союзника, снова начали прощупывать пути к сближению. И, например, если Радек поначалу содержался в строгой изоляции, подвергался допросам, то сразу после Версаля условия его содержания резко улучшились. Он получил хорошую камеру, стал принимать посетителей. Эту камеру даже называли "политическим салоном Радека", поскольку к нему ходили и представители политических партий, и Рейхсвера. А потом его и вовсе выпустили — кстати, при посредничестве все того же Карла Моора, так как агент «Байер» продолжил шпионскую работу и на республиканскую Германию, регулярно снабжая ее МИД информацией о деятельности большевистского правительства.

Благодаря такому «потеплению», в сентябре 19-го было принято решение создать в Берлине постоянную резидентуру Коминтерна. Ее руководителем был назначен Яков Самуэлович Рейх. Как он вспоминал впоследствии, задачу ему ставил сам Ленин: "Вы должны ехать в Германию… Ставить работу Коминтерна надо именно на Западе, и прежде всего в Германии".

Согласно тем же воспоминаниям, кроме партийной и государственной существовала еще одна, секретная касса Ленина, которой он распоряжался единолично, ни перед кем не отчитываясь, и заведовал ею Ганецкий — т. е. и казначей остался прежним со времен секретной кассы, питавшейся германским золотом. Из нее и были выделены средства для развертывания работы за рубежом.

Рейх пишет: "Я знал Ганецкого уже много лет, и он меня принял как старого знакомого товарища. Выдал 1 миллион рублей в валюте — немецкой и шведской. Затем он повел меня в кладовую секретной партийной кассы… Повсюду золото и драгоценности: драгоценные камни, вынутые из оправы, лежали кучками на полках, кто-то явно пытался сортировать и бросил. В ящике около входа полно колец. В других золотая оправа, из которой уже вынуты камни. Ганецкий обвел фонарем вокруг и, улыбаясь, говорит: "Выбирайте!" Потом он объяснил, что это все драгоценности, отобранные ЧК у частных лиц по указанию Ленина, Дзержинский сдал их сюда на секретные нужды партии. "Все это — добыто капиталистами путем ограбления народа, — теперь должно быть употреблено на дело экспроприации экспроприаторов" — так будто бы сказал Ленин. Мне было очень неловко отбирать: как производить оценку? Ведь я в камнях ничего не понимаю. "А я, думаете, понимаю больше? — ответил Ганецкий, — Сюда попадают только те, кому Ильич доверяет. Отбирайте на глаз, сколько считаете нужным. Ильич написал, чтобы вы взяли побольше". Я стал накладывать, и Ганецкий все приговаривал: берите больше — и советовал в Германии продавать не сразу, а по мере потребности… Наложил полный чемодан камнями, — золото не брал, громоздко. Никакой расписки на камни у меня не спрашивали — на валюту, конечно, расписку я выдал…"

Так что имущество, награбленное у «буржуев» оказалось для большевиков таким же мощным подспорьем, как впоследствии для гитлеровцев конфискованное у евреев. Разве что тратили иначе — нацисты пустили доставшиеся им богатства на развитие своей экономики и перевооружение армии, ну а коммунисты разбазарили на прожекты "мировой революции".

Система ужаса

Еще раз подчеркнем, что явление "красного террора" было абсолютно не адекватно «белому» и даже не сопоставимо с ним. Конечно, и белые не были ангелами, они тоже расправлялись с противниками, однако главные вспышки репрессий относились к стихийной, партизанской фазе борьбы, и происходили, в основном, в период антибольшевистских восстаний. Да и то, если разобраться, носили персональный, а не повальный характер. А по мере организации командование всячески старалось обуздать такую стихию, и самочинные расправы категорически запрещались вплоть до суровой кары их участников. На территориях белых армий вводились российские законы военного времени, и врагов там казнили за конкретные преступления, по суду. Речь в таких случаях шла о единицах, иногда — десятках, но никогда — о сотнях и тысячах. И не говоря уж о расстрелах пленных, которые были повсеместно запрещены еще в 1918 г., но даже многие видные большевики оставались живы, получив различные сроки заключения, и дождались в тюрьмах прихода своих.

Правда, сказанное относится только к районам действия регулярных белых армий — Колчака, Деникина, Юденича, Миллера, Врангеля, а не самостийной «атаманщины». Скажем, контрразведка Семенова действительно прославилась жестокостью. Ну да Семенов и не подчинялся распоряжениям верховной власти, его действия осуждали сами колчаковцы и называли "белым большевизмом".

С красной же стороны террор насаждался планомерно и централизованно, самой властью, подкреплялся «классовой» теорией. Поэтому при переходе от стихийности к организации он наоборот, не ослабевал, а усиливался, вводился в систему. Здесь мы имеем дело не с эксцессами, не с акциями мести, а с политикой террора, которая была неотъемлемой частью самого коммунистического государства. Так же, как продразверстка являлась не средством борьбы с голодом, а частью общего плана построения коммунизма, так и террор был не только средством для достижения тех или иных целей, но одновременно и самой целью, одним из главных движущих рычагов "нового общества", создаваемого по ленинским моделям. И эта составная часть антиутопического государства-машины конструировалась и совершенствовалась одновременно с другими ее агрегатами.

Если в начале коммунистического правления репрессии, хотя и разжигались целенаправленно, отдавались на произвол "местной самодеятельности", согласно уже цитированной работе "Как организовать соревнование" — "единство в основном, в коренном, не нарушается, а обеспечивается многообразием в подробностях… в приемах подхода к делу, в путях истребления и обезвреживания паразитов…", то к концу весны 19-го была уже создана мощная централизованная машина террора. Всю страну покрыла густая сеть карательных учреждений — были чрезвычайки: губернские, уездные, городские, волостные, железнодорожные, транспортные, иногда даже сельские и фабричные, плюс военные, военно-полевые, военно-революционные трибуналы, плюс народные суда, особые отделы, чрезвычайные штабы, разъездные карательные отряды и экспедиции.

Унифицировалась и сама процедура казней. Вместо энтузиастов-"любителей" теперь действовали «профессионалы», во всех карательных учреждениях существовали должности штатных палачей — они назывались комендантами или помощниками комендантов, а в просторечии "комиссарами смерти" или "ангелами смерти". Было признано, что публичные экзекуции нецелесообразны, вызывают чувство жалости к жертвам и поддерживают их народным сочувствием. Для запугивания людей оказалось эффективнее, когда приговоренные просто исчезают в неизвестность. И расправы стали проводить по ночам, в укрытых от посторонних глаз местах. При выборе таких мест учитывались и санитарные соображения. Расстрелы стали проводиться по общим методикам — обреченные должны были раздеваться донага, ставились на колени (вариант — ложились ничком), и умерщвлялись одним выстрелом в затылок.

То есть, действовали только принципы железной, механической «целесообразности» — экономия патронов, «удобство» исполнителей, сохранение вещей, которые еще можно использовать. Все это тоже диктовалось голым рационализмом ленинского государства-машины, в котором принципы морали и нравственности заведомо отбрасывались. Как писал в журнале "Красный меч" член коллегии ВЧК Лацис, "для нас нет и не может быть старых устоев морали и гуманности, выдуманных буржуазией для эксплуатации низших классов". Согласно той же строгой логике, вещи казненных подлежали оприходованию и поступали в активы ЧК (конечно, за исключением разворованного исполнителями). А уж дальше распределялись по категориям. Как мы видели в предыдущей главе, основные ценности поступали в ленинскую партийную кассу. И их было столько, что «мелочи», вроде зубных коронок, в русском варианте туда не попадали. То, что оставалось на теле — золотые зубы, крестики, часто считалось «законным» вознаграждением палачей — например, в Москве ими почти в открытую промышляли и сбывали исполнители приговоров Емельянов, Панкратов, Жуков.

Хорошая одежда и обувь поступали в спецраспределители. Так, в ПСС Ленина, т. 51, стр. 19, сохранился счет на получение Ильичом из хозотдела МЧК костюма, сапог, подтяжек и пояса. Даже нижнее белье находило применение — его отправляли красноармейцам, а что похуже, иногда выдавали заключенным. Из тех же принципов целесообразности мужчины при казнях не отделялись от женщин, да и в камерах смертников их содержали вместе — какая разница, если все равно "в расход"? Работали все карательные учреждения непрерывно, казни шли систематически, почти каждую ночь. Ведь известно другое печатное высказывание того же Лациса: "Мы не ведем войну против отдельных лиц, мы уничтожаем буржуазию как класс".

И уничтожение шло в прямом смысле слова. А поскольку уничтожать приходилось не только «буржуазию» (читай — интеллигенцию), но и многих рабочих, казаков, крестьян, по тем или иным причинам не вписывающихся или не желающих вписываться в схемы "нового общества", то чрезвычайки превращались в настоящие конвейеры смерти.

Вот как описывал "трудовые будни" губернской ЧК писатель-коммунист В. Зазубрин: "Больно стукнуло в уши. Белые серые туши (раздетые люди) рухнули на пол. Чекисты с дымящимися револьверами отбежали назад и сейчас же щелкнули курками. У расстрелянных в судорогах дергались ноги… Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на шеи петли, отволакивали их в темный загиб подвала. Двое таких же лопатами копали землю, забрасывали дымящиеся ручейки крови. Соломин, заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно складывал кальсоны с кальсонами, рубашки с рубашками, а верхнее платье отдельно… Трое стреляли, как автоматы, и глаза у них были пустые, с мертвым стеклянистым блеском. Все, что они делали в подвале, делали почти непроизвольно… Только когда осужденные кричали, сопротивлялись, у троих кровь пенилась жгучей злобой… И тогда, поднимая револьверы к затылкам голых, чувствовали в руках, в груди холодную дрожь. Это от страха за промах, за ранение. Нужно было убить наповал. И если недобитый визжал, харкал, плевался кровью, то становилось душно в подвале, хотелось уйти и напиться до потери сознания… Раздевшиеся живые сменяли раздетых мертвых. Пятерка за пятеркой. В темном конце подвала чекист ловил петли, спускавшиеся в люк, надевал их на шеи расстрелянных… Трупы с мотающимися руками и ногами поднимались к потолку, исчезали. А в подвал вели и вели живых, от страха испражняющихся себе в белье, от страха потеющих, от страха плачущих".