Часть первая Когда рушатся устои 2 страница

В правление Екатерины Великой «дружественная» Франция целенаправленно подстрекала поляков к антироссийским выступлениям и акциям против православных, финансировала восстания конфедератов, посылала военных инструкторов и создавала на сопредельных территориях базы для подготовки польских отрядов. Словом, всеми силами попыталась создать под боком у русских очаг напряженности, что и послужило одной из причин разделов Польши (конечно, не единственной, но все-таки). И если коснуться пресловутой экспансии России на юг, то тоже оказывается, что каждая из русско-турецких войн второй половины XVIII в., завершавшихся новыми территориальными приобретениями Екатерины, начиналась-то вовсе не агрессивными действиями русских, а по инициативе Турции. Активно подстрекаемой к этому Францией, всякий раз обещавшей и оказывавшей финансовую и военную помощь в подобных начинаниях.

Когда Павел I из чисто рыцарских побуждений ввязался в войны против Наполеона, то как раз боязнь "усиления России" свела на нет все достигнутые успехи. Суворовские предложения нанести удар по Парижу из Северной Италии отвергались, а его действия, как и действия эскадры Ушакова искусственно парализовывались. Вместо этого союзники предполагали использовать русских только для таскания каштанов из огня для самих себя, Австрия — чтобы утвердиться в Италии, Англия — в Голландии и на Средиземном море. И в итоге для русских одержанные блестящие победы обернулись только напрасными потерями. Их тут же спешили удалить из тех мест, где они побеждали, и перебросить туда, где их присутствие казалось менее "опасным".

Ничего хорошего не дали России и последующие коалиционные войны. Европейские союзники, Австрия и Пруссия, подставляли ее, когда считали нужным. С одной стороны, не давали как следует развернуться, из собственных мелких соображений вмешиваясь в стратегию и пытаясь навязать выгодные им решения. С другой, по своему усмотрению вступали в односторонние переговоры с неприятелем, заключали договоры, капитулировали на приемлемых для себя условиях — и то и дело ставили русскую армию в критическое положение. Можно вспомнить и о том, что в наполеоновском нашествии 1812 г. участвовали далеко не одни французы. В состав Великой армии входило "двунадесять языков" — и поляки, и австрийцы, и немцы, и итальянцы. И хотя о некоторых из них принято говорить, как о «подневольных» участниках похода, но ведь они и в боях участвовали вполне добросовестно, и мародерствовали на русской земле ничуть не хуже французов.

И не зря Кутузов — между прочим, не только великий полководец, но и один из талантливейших дипломатов своего времени — вообще был против того, чтобы после побед в России переходить границы и «освобождать» западных соседей. Предвидел, что благодарности от них все равно не дождешься, и довольно быстро они превратятся в соперников и недоброжелателей. И его прогнозы полностью оправдались полностью. Потому что все предшествующие антироссийские интриги были, собственно, еще «цветочками». С некоторой натяжкой даже вписывающимися в общие правила и методы европейских коалиционных игр друг против дружки. А вот то, что Россия одолела Бонапарта, разгромившего и покорившего столько западных стран, то есть, показала себя самым сильным европейским государством, ей "не простили". И тогда-то начала складываться линия единой, или скажем так, весьма дружной западной политики, нацеленной на ее ослабление. Вплоть до того, что уже в 1815 г. на том самом Венском конгрессе, где обсуждались вопросы послевоенного устройства Европы, союзницы Англия и Австрия не постеснялись заключить тайный антироссийский союз с побежденной Францией.

Внеся львиную долю усилий в освобождение Европы от наполеоновской агрессии и сделав первую в истории попытку создать международную организацию по поддержанию стабильности и правопорядка — Священный Союз (отметим, не позарившись при этом ни на какие частные приобретения или исключительные привилегии), Россия была ославлена и оплевана всем Западом в качестве "европейского жандарма". Хотя вполне вероятно, что только благодаря своевременным усилиям этого «жандарма» Европа не погибла в хаосе революций еще в середине XIX в., как погибла сама Россия в 1917-м.

Объектом информационных войн наша страна становилась постоянно. Если, например, перечитать стихотворение Пушкина "Клеветникам России", написанное по поводу реакции Запада на усмирение польского мятежа, то можно подумать, что речь идет не о 1831, а о 2000 г. и о событиях вокруг Чечни. Только стоит подчеркнуть, что сами Англия или Франция при ликвидации восстаний в своих владениях в выборе средств отнюдь не церемонились и действовали порой куда более круто, но это считалось нормальным, и никаких возмущений международной общественности почему-то не вызывало. Впрочем, они же были «цивилизаторами» и подавляли бунты "низших народов", «дикарей». А тут вдруг русские «полуварвары» подавляют "права и свободы" поляков, исторически тяготеющих к той же западной цивилизации. Европа охотно принимала и диссидентов того времени, начиная с Герцена. На содержание, правда, еще не брала, но морально поддерживала как людей "европейски мыслящих", и для оплевывания собственной родины предоставляла самые благоприятные возможности.

Характерно и то, что в Крымской войне России пришлось столкнуться с единым фронтом западных держав — ее «усиление» автоматически ставило антироссийскую политику во главу угла. В случае очередных изматывающих позиционных боев под стенами турецких крепостей никакого вмешательства не последовало бы. Но блестящая победа под Синопом вызвала немедленную негативную реакцию и вступление в войну "мирового сообщества" в лице Англии, Франции и Сардинского королевства. А фактически, еще и Австрии, хотя и не начавшей боевых действий, но отплатившей за недавнее спасение от Венгерской революции объявлением мобилизации и сосредоточением войск на русских границах, из-за чего и Россия оказалась вынуждена всю войну держать против нее целую армию. И между прочим, если уж на то пошло, можно прийти к интересному заключению, что на самом-то деле, несмотря на падение Севастополя и гибель флота, Россия Крымскую войну… выиграла. Измотав и обескровив врагов, она потеряла всего один город — даже не Крымский полуостров. Во всех остальных местах, и на Балтике, и на Севере, и на Камчатке попытки вторжения были успешно отражены. А в Закавказье войска Муравьева заняли значительную территорию с сильной крепостью Каре. Так что юридический проигрыш явился плодом не военных поражений, а дипломатической изоляции. Плюс — информационной войны, сконцентрировавшей внимание общественности только на Севастополе и оставившей в тени успехи русских на других театрах действий.

Можно вспомнить, сколько шума, протестов, международных скандалов вызывало проникновение России на Кавказ, и уж тем более в Среднюю Азию в 1860-1870-х гг. Хотя британская колониальная экспансия в Индии, Афганистане, Африке, или французская в Индокитае ни малейших нареканий не удостаивались. Это тоже воспринималось как вполне нормальное и закономерное явление, раз оно осуществлялось самими странами Запада. Оправданное и даже необходимое "распространение цивилизации", которое никем и в параллель не ставилось с русскими "хищническими захватами".

Выше уже говорилось, с какой бурной международной реакцией пришлось столкнуться России после успехов по освобождению Болгарии в 1877–1878 гг. Зато в начале XX в. нашу страну вдруг дружно зауважали и полюбили — просто европейцев чуть не турнули из Китая, и "международному сообществу" потребовалась русская сила для оккупации этой огромной страны и подавления Ихэтуаньского восстания. Но сразу вслед за «дружбой» чуть не повторилась ситуация Крымской войны! Как только России вздумалось укрепить свои позиции на Дальнем Востоке, и она столкнулась на этой почве с Японией, она тут же опять очутилась в международной изоляции. На стороне Японии уже готова была выступить Англия (хотя сама устраивалась в Китае еще более основательно и прочно, чем русские). Разве что Франция на этот раз не смогла ее поддержать, потому что открыто поссорившись с Россией, рисковала стать жертвой нацелившейся на нее Германии. И тем не менее, хотя Париж и вынужден был держать нейтралитет, в дальневосточных вопросах его позиция явно склонялась не в пользу русских.

Исходя из всего сказанного, нетрудно отметить небезынтересную закономерность. Россия выигрывала почти всегда, когда рассчитывала только на свои собственные силы и преследовала свои собственные, национальные цели. И очень часто проигрывала, если пыталась вести «интернациональную» политику и играть в коалиционные игры по правилам своих западных партнеров. Потому что эти правила ее союзники придумывали сами, сами решали, когда и в какой степени их применять. И в лучшем случае, старались лишь использовать оказавшуюся в их распоряжении силу для решения своих собственных задач. В худшем же, просто подставляли Россию, решая проблемы за ее счет противоречия между недавними противниками, принадлежащими к одной и той же западной цивилизации, оказывались вполне преодолимыми, и им было намного легче сговориться за спиной России, чем России поддерживать дружбу с союзниками и договариваться с противниками. Впрочем, подобные системы "двойных стандартов" существовали и в римскую эпоху в отношении «варваров», от которых требовалась безусловная верность союзным обязательствам, в то время как «культурный» народ считал себя вправе варьировать трактовку любых договоров из соображений собственной выгоды.

Надлом

Втягивание России в Первую мировую началось задолго до фактического начала этой войны. И не только со стороны Сербии, а в первую очередь — со стороны Франции и Англии. Вот у них весомые причины для войны с Германией действительно имелись. Франция хотела вернуть отнятые у нее Эльзас и Лотарингию, взять реванш за 1871 г. Великобритания, целиком зависевшая от морской торговли, опасалась усиления германского флота, угрожавшего ее монопольному господству на морях. Немцы укрепляли свои позиции в Османской империи, фактически взяв под покровительство ее армию, взамен чего повели строительство железной дороги от Берлина в Багдад и к Персидскому заливу, что выводило их в ближневосточные зоны "британских интересов". Германия вела борьбу с Францией и Англией за африканские колонии. Однако по горькому опыту Франко-прусской войны западные державы знали, что их собственных сил будет отнюдь не достаточно. Поэтому и принялись активно вовлекать в свой союз Россию. В дружеских симпатиях к которой перед этим, вроде бы, не замечались — наоборот, чаще выступали врагами.

А России-то, собственно, никаких приобретений не требовалось. Она не вела активной колониальной политики, ей не нужны были новые территории. Да, у нее имелись собственные геополитические интересы — на международной арене она выступала покровительницей балканских славян, анатолийских армян (хотя напомним, что в той же Сербии практическую, деловую выгоду, получала не она, а Франция). Довольно болезненным был для нее вопрос о статусе черноморских проливов. Кстати, первоначально речь шла не об овладении ими, как гласят расхожие байки, а всего лишь о праве свободного прохода через них русских кораблей. Потому что, например, в Русско-японскую войну мощную Черноморскую эскадру не удалось перебросить на Дальний Восток только из-за того, что ее через проливы не выпустили (не без прямого влияния Англии). Но все эти проблемы сами по себе были недостаточны для вступления в общеевропейскую схватку — и в 1908, и в 1913 гг. столкновения удавалось избежать. Тем более что в спорных вопросах того времени — и в разделенной между тремя государствами Польше, и на Балканах, Россия на «чужое» не претендовала. «Свое» бы удержать.

Однако шло постепенное опутывание ее политическими сетями, умелая игра на противоречиях с Германией и Австро-Венгрией. И первый толчок к этому дала сама Германия. После Франко-прусской войны Россия из соображений стабильности Европы вступилась за разгромленную Францию, не позволив Бисмарку в 1875 г. начать "превентивную войну" и добить ее окончательно. А в 1878 г., на состоявшемся после Русско-турецкой войны Берлинском конгрессе европейские державы по инициативе Англии и Австро-Венгрии (и при участии Франции) постарались ограничить усиление России на Балканах, и часть территорий для «противовеса» была отдана австрийцам. Из чего неизбежно возникла напряженность их отношений с русскими. И хотя отношения Австро-Венгрии с Германией (разгромившей ее в 1866 г. и лишившей гегемонии в германском сообществе) тоже оставляли желать много лучшего, но немцы, чтобы избежать русского вмешательства в свои последующие разборки с Западом, немедленно воспользовались этим фактором. И в 1879 г. заключили договор с австрийцами о взаимопомощи в случае нападения России. Причем во времена пребывания у власти Бисмарка речь о войне самой Германии против русских даже не возникала — Австрия требовалась немцам пока лишь в качестве противовеса для их "нейтрализации".

Но это, в свою очередь, использовала Франция, и в 1891–1893 гг. заключила с оскорбленной Россией ряд соглашений, в том числе и оборонительную военную конвенцию о союзе в случае нападения Германии и Австро-Венгрии. Дальше пошло «скручивание» по всем линиям — словно сильного, но простоватого жениха, приглянувшегося хитрой бабенке. Соблазняли "богатым приданым", затягивая в зависимость от своих займов, кредитов, концессий. Вовсю шла игра на традиционных рыцарских чувствах русского дворянства — чести, верности слову и обязательствам, и традиционных представлениях русского народа о помощи братьям по языку и вере. Широко поддерживалась (на словах) идеологическая забота Петербурга о «братьях-славянах» и т. п. А любые трения и противоречия с потенциальными противниками всячески раздувались и преподносились в качестве персональных оскорблений: например, неравноправные торговые условия, принятые Германией для российских товаров, чтобы избежать их конкуренции. Хотя как раз с западной, меркантильной точки зрения, уж эти-то противоречия Россия могла решить гораздо дешевле — всего лишь сменой ориентации или просто ценой своего нейтралитета. Почему-то сами для себя европейские державы отнюдь не считали зазорным политическое лавирование из соображений выгоды: к примеру, Италия переметнулась из Тройственного союза в лагерь Антанты только из-за того, что там больше посулили. И лишь в отношениях с Россией подобное заведомо исключалось — с ее стороны подразумевалось сугубо рыцарское поведение. Характерно, что Англия пришла к соглашению с Россией гораздо позже Франции, только в 1907 г. Потому что ранее именно ее считала своим главным врагом. И только после ее поражения и ослабления в Русско-японской войне пришла к выводу, что теперь основную опасность для британских интересов представляет уже не Россия, а Германия.

Отметим и то, что если Англия, Франция, Италия, Сербия, Германия, Австро-Венгрия, Япония при начале войны руководствовались вполне конкретными персональными целями, то России (не к чести ее политических руководителей) союзники заморочили голову лишь туманными и расплывчатыми обещаниями. Ей внушили мысль о необходимости защиты своих владений в Польше (которая и не потребовалась бы, не вступи она в войну), и о возможности округлить эти владения за счет польских территорий противника (что было совсем не нужно). Или о предполагаемом объединении Польши под русским протекторатом (который еще вряд ли позволили бы потом осуществить). Наобещали прирезки за счет Османской империи (вообще еще колебавшейся, воевать или нет — так что и обещания за ее счет оставались чисто гипотетическими), гарантии автономии для турецких армян под российским покровительством (и опять же неизвестно, дали бы там утвердиться или нет? Или внезапно все обеспокоились бы, как насчет усиления на Балканах?) В вопросе о статусе черноморских проливов очень неопределенно заверили в готовности идти навстречу (и уж этого наверняка не разрешили бы — потому что свободный выход через Босфор и Дарданеллы прямиком выводил Россию к зонам британских интересов на Ближнем Востоке, к которым англичане всегда относились крайне болезненно). Правда, Англия великодушно согласилась разделить с Россией сферы влияния в Иране, Афганистане и Тибете. Но тут надо учесть, что никаких сфер влияния в Афганистане и Тибете у самих британцев не было, потому что все англо-афганские войны в XIX в. завершились для них поражениями, а попытки проникновения в Тибет оборачивались полным провалом.

Зато любые альтруистические порывы России встречали у союзников полнейшее понимание, всемерно поощрялись и поддерживались, а то и инициировались. Не зря же в июле 1914 г., в самый разгар балканского кризиса, президент Франции Пуанкаре устремился с визитом в Петербург. Удержать ситуацию под своим контролем и, если потребуется, помочь направить ее в нужное русло. Россия была единственной из главных участниц конфликта, колебавшейся перед вступлением в войну. Для других этот вопрос был предрешен.

Впрочем, тут я должен оговориться, что в контексте данной работы привел оценку достаточно одностороннюю. На самом деле, конечно же, действовали и другие важные факторы. Поскольку и сама Россия была одной из ведущих мировых держав, и в той ситуации, которая уже сложилась к лету 1914 г., альтернатива вступлению в войну была для нее весьма проблематичной. Тут накладывались и соображения международного престижа — тем более, серьезно пошатнувшегося после Русско-японской, после безоговорочной уступки австрийцам Боснии и Герцеговины. Так что очередная сдача позиций действительно угрожала бы геополитическим интересам страны, подрывала ее рейтинг на международной арене и могла отбросить ее в число второстепенных государств. Накладывалась и откровенно провокационная политика германского кайзера, для которого выстрелы в Сараево и в самом деле стали «подарком», долгожданным предлогом к войне, к которой он шел теперь вполне однозначно. И для Петербурга вопрос, собственно, стоял в большей степени не о том, вступать или не вступать в эту войну, а о том, дать или не дать ей разгореться. А вот тут при всеобщем настрое воевать, царившем как у противников, так и у союзников, одна Россия вряд ли могла чего-то добиться.

Но с началом Первой мировой вовсю пошла ее эксплуатация со стороны «друзей». В августе 1914 г., еще не завершив мобилизацию и развертывание главных сил, она вынуждена была перейти в наступление в Восточной Пруссии только для того, чтобы спасти своих союзников, терпящих катастрофу на Марне. В результате на Марне случилось «чудо», а катастрофа постигла русскую армию Самсонова. Потом посыпались новые требования о неподготовленных, но весьма нужных партнерам наступлениях. А то и вовсе ненужных, как в 1915 г., когда французам с англичанами, собственно, ничего уже не угрожало, и основная часть германских войск перебрасывалась против России. Однако действовала инерция перенесенного страха, и все равно просили наступать. Русские оттягивали на себя германские дивизии от Вердена. Брусиловский прорыв 1916 г. спас от полного разгрома Италию.

Когда союзники стали ощущать нехватку живой силы, русские корпуса начали перебрасывать и во Францию, и на Салоникский фронт, и в Месопотамию. А когда вступила в войну Румыния, соблазняемая западными державами (несмотря на все возражения и опасения России), отдуваться за этот шаг снова пришлось русским — румыны мгновенно потерпели сокрушительное поражение, и потребовалось спасать еще и их армию, растягивая фронт на сотни километров. Фактически над Верховным командованием России всю войну висели западные представители, оказывая сильнейший нажим, понукая, подталкивая и диктуя сроки и направления стратегических операций.

Какой-либо адекватной отдачей и в помине не пахло. В 1915 г., когда туго пришлось России — Германия переменила планы, решив сначала сломить ее, а уже потом взяться Францию, причем как раз в это время иссякли запасы оружия и боеприпасов (готовились-то на полгода) — никаких форсированных ударов и вообще активизации действий, чтобы оттянуть вражеские соединения с Восточного фронта, союзниками не предпринималось. Вот они-то считали себя вправе пожимать плечами: "Мы не готовы". И свои операции проводили только тогда, когда сами считали это нужным, когда их войска успевали восстановить боеспособность после прошлых боев, когда в требуемом месте сосредотачивались все необходимые силы и средства. И в отличие от крови русских солдат и офицеров, то и дело лившейся во имя помощи союзникам, западные поставки оружия и снабжения были отнюдь не бескорыстными. За каждую винтовку, каждый патрон, каждую пуговицу требовалась оплата золотом. Или скрупулезно подсчитывалась и записывалась в счет российского долга разве что с надеждой расплатиться потом за счет репараций с побежденных. (Кстати, это те самые "долги царского правительства", признания которых потребовали от нынешней России при вступлении в Совет Европы. Вот ведь, даже и после Второй мировой не постеснялись предъявить! Впрочем, «совесть» — понятие не юридическое…).

Ну а поскольку совсем не заметить чрезвычайных трудов и жертв восточной союзницы уже не получалось, ее подкармливали новыми обещаниями например, в конце 1916 г. все же расщедрились и подписали соглашение об удовлетворении России за счет Турции, посулили отдать ей Константинополь с проливами и некоторые территории в Закавказье (как нетрудно понять, и это обещание было нереальным — выше было показано, что получилось из попытки расчленить Турцию). А между тем, реальную политику союзников по Антанте очень трудно было бы назвать дружественной. Так, в Петрограде дипломаты западных держав весьма недвусмысленно поддерживали либеральную оппозицию, вовсю раскачивавшую тыл страны информационными войнами против царского правительства. А как же, речь ведь шла о "демократических ценностях", носителями которых считалась эта оппозиция, так что и поддержка ее даже в условиях войны выглядела для Европы делом вполне естественным. С 1916 г. в думских и великосветских кругах начал образовываться и настоящий заговор с целью отстранения, или устранения Николая II и передачи трона царевичу Алексею при регентстве более дееспособного и прогрессивного (по мнению заговорщиков) правителя. Заговор этот не сумел и не успел реализоваться, но как выяснилось впоследствии, к нему тоже были причастны союзные дипломаты.

Но ведь кроме «друзей», были еще и враги. И они тоже полным ходом вели свои подрывные действия. Собственно, еще Наполеон пытался пользоваться такими методами — в 1812 г. перед вторжением в Россию он заслал своих агентов с целью организовать восстание донских казаков, наподобие «пугачевщины», поскольку имел ложные сведения об их сепаратистских настроениях и недовольстве властями (и естественно, просчитался). Но если в «рыцарском» XIX в. шпионаж все же считался позорным занятием, недостойным честного человека, то в XX тактика и стратегия ударов "ниже пояса" развернулась в полную силу. В ходе Русско-японской войны Япония произвела настоящую революцию в военном деле путем активного и массового применения разведслужб, давшего весьма ощутимые результаты. Причем использовалось как тотальное опутывание агентурной сетью театра боевых действий с организацией диверсий, сбора и передачи разведданных, дезинформации и внедрения панических слухов, так и методы, нацеленные на дезорганизацию глубокого тыла — вроде финансирования и активизации оппозиционных сил на территории противника (например, были установлены рабочие контакты японских спецслужб с польскими революционерами).

Разумеется, этот опыт изучался и брался на вооружение другими державами. В частности, на очень высокий уровень вышла и организация спецслужб в Германии. И работа по разрушению вражеских тылов была ими развернута весьма активная, включая и морально-психологические, и экономические, и политические диверсии. А в данном отношении они, разумеется, положили глаз и на большевиков. В начале войны, когда на территории Германии и Австро-Венгрии были интернированы тысячи находившихся там русских, арестовали в общей массе и Ленина, обретавшегося в Кракове. Но выпустили его почти сразу же по ходатайству видного австрийского социал-демократического лидера Ф. Адлера. Распоряжение министерства внутренних дел Австро-Венгрии от 23. 8. 1914 г., направленное в дирекцию полиции Кракова, недвусмысленно гласило: "По мнению д-ра Адлера, Ульянов смог бы оказать большие услуги при настоящих условиях" ("Ленинский сборник II" под ред. Л. Каменева, М., 1924, стр. 183).

И Ленин, как известно, не обманул возлагавшихся на него надежд. Он уже в первый год войны провозглашал: "Для нас, русских, с точки зрения интересов трудящихся масс и рабочего класса России, не может подлежать ни малейшему, абсолютно никакому сомнению, что наименьшим злом было бы теперь и тотчас — поражение царизма в данной войне. Ибо царизм в сто раз хуже кайзеризма" (ПСС, т. 49, с. 14)

А в сентябре 1915 г. на Циммервальдской конференции большевики и некоторые другие примкнувшие к ним группировки социал-демократии открыто взяли курс на "поражение собственного правительства".

Перекачкой и «отмывкой» германских денег на нужды коммунистов занимался Александр Львович Парвус (Гельфанд). Одесский еврей по происхождению, один из лидеров революции 1905 г., он бежал за границу и обосновался в Германии, где стал не только видным социал-демократическим деятелем, но и преуспевающим бизнесменом. Свою родину он ненавидел, еще в Русско-японскую искал контактов с ее противниками, а затем сам предложил свои услуги немецкой разведке. Через него огромные суммы из Берлина переправлялись в Стокгольмский Ниа-банк, а оттуда при посредничестве Якова Ганецкого (доверенного лица Ленина и немецкого агента) переводились в российский Сибирский банк на счета М. Козловского и Е. Суменсон. Непосредственное участие в этих махинациях принимал и Карл Радек (Собельсон), также являвшийся кадровым шпионом Германии.

И последующее разложение России во многом стало результатом целенаправленных диверсий. Финансировались забастовочные комитеты оборонных заводов — что усиливало трудности снабжения фронта, а по цепочке вело и к нарастанию недовольства в армии. Инициировались беспорядки, активизировалась враждебная правительству агитация. Под прикрытием подпольных политических организаций внедрялась и развивала свою деятельность засылаемая агентура. Тем более что в разгар войны двери в страну оставались широко открытыми — через Швецию можно было свободно попасть в Финляндию, входившую в состав империи, но не подчиняющуюся ее юрисдикции, неподконтрольную ни российской жандармерии, ни полиции, ни контрразведке. Именно из-за этого самому сильному разложению подверглись Балтфлот, базировавшийся в Гельсингфорсе (Хельсинки), соседние с Финляндией Петроград и Кронштадт. Были и прямые диверсии, очень смахивающие на результат германско-революционного сотрудничества. Например, в 1916 г. на рейде Севастополя в результате загадочного взрыва погиб и затонул флагман Черноморского флота дредноут "Императрица Мария". А перед катастрофой на борту корабля… работали свои же, русские рабочие-ремонтники.

Нет, спецслужбы противника использовали не только большевиков. Поддержка оказывалась любым оппозиционным движениям, расшатывавшим государственные устои — кадетам, народным социалистам и пр. Но поскольку они при всем легкомыслии оставались патриотами России, их предпочитали задействовать «втемную», чтобы не догадывались о своих истинных покровителях — например, через подставных лиц финансируя их издания. Использовались еврейские общины, то и дело поднимавшие шум по поводу бедствий евреев в прифронтовой полосе или их преследований военными властями. Поскольку одним из традиционных промыслов приграничного еврейского населения была контрабанда, то естественно, из этой среды вербовались и шпионы. И можно даже предположить, что многих из них австро-германская разведка подставляла потом нарочно — информацию они могли давать весьма скудную, в масштабах собственного местечка, зато стоило поймать и повесить кого-нибудь из них или выселить из прифронтовой полосы «ненадежных», подозреваемых в шпионаже (что было Законной прерогативой главнокомандующего), как тут же разыгрывался очередной скандал, будоражащий либеральную общественность и портящий отношения России с западными олигархами.

А австрийцы поддерживали и украинских националистов — для чего сами же их и выращивали. Пленных, уроженцев малороссийских губерний, помещали в отдельные лагеря, и настойчиво, при участии оплачиваемых Веной львовских профессоров, просвещали, в том смысле, что они вовсе не «русские» и имеют совершенно другие интересы. Аналогично поддерживались и польские националисты — уж им-то ничего объяснять и растолковывать не требовалось.

А теперь отметим, что все эти мощнейшие перегрузки, навалившиеся на Россию, пришлись на очень серьезный и в какой-то степени критический период ее развития. По самой специфике евразийской цивилизации важнейшую роль в ней играли не юридические или экономические, а внутренние, духовные устои. Причем существовавшие и поддерживавшие ее на нескольких уровнях персональном, коллективном — общинном, корпоративном и т. п., сословном, общегосударственном. И взаимное соответствие этих устоев на каждом уровне, взаимное дополнение и наложение, взаимное влияние "снизу вверх" и "сверху вниз" как раз и обеспечивало силу, устойчивость и стабильность Российской империи. Но в своем патриархальном варианте, характерном для XIX столетия, они оказались заметно ослабленными в результате бурного промышленного развития, новых успехов просвещения и культуры, политических и социальных реформ. Нарушилось и прежнее соответствие "духовных векторов" на различных уровнях и в различных «подсистемах» государства, теперь диапазон их направленности стал более широким и менее стабильным, колеблющимся в зависимости от тех или иных факторов. Рассмотрим, например, триединую формулу «Бог-Царь-Отечество», которой традиционно определялись эти внутренние устои на высшем, общегосударственном уровне.