Беседа 3. Толкование на Песн. 1, 8-13

(1,8) «Конем в колесницех Фараоновых уподобих тя, ближняя Моя». (9) «Что украшены ланиты твоя, яко горлицы, выя твоя, яко монисты?» (10) «Подобия злата сотворим ти с пестротами сребра». (11) «Дондеже Царь на восклоненiи Своем, нард мой даде воню свою». (12) «Вязание стакти брат мой мне, посреде сосцу моею водворится»: (13) «грезн Кипров брат мой мне, в виноградех Енгаддовых».

Рассмотренное нами прежде настоящего чтения, в предисловии к Песни песней, имеет сходство с появляющимся после ночи около утра рассветом; ибо не полный этот свет, но предначатие света. А подобно сему и сказанное, хотя предуказует нам восхождение истинного света, но не содержит в себе самого ясно показавшегося солнечного круга. Ибо там говорят невеста, друзья и отроковицы; а теперь, подобно солнечному кругу, воссиявает голос Самого Жениха, сиянием лучей затмевая всю светлость видимых прежде звезд и рассветавшего утра. И все прежнее имеет силу некиих очистительных жертв и окроплений, которыми приведенная в чистоту душа приуготовляется к принятию Божественного; а настоящее слово есть причащение самого Божества, потому что Бог Слово собственным Своим гласом преподает слушающему причастие неумаляющейся силы. И как при Синае двухдневными очищениями приуготовленный Израиль на третий день утром сподобляется Богоявления, не занятый уже измовением одежд, но явно приемлющий Самого Бога, ради чего предварительными очищениями омывал душевную скверну, так и теперь, в предыдущих словах в предшествовавшие два дня сделанное обозрение предисловия к Песни в такой мере доставило пользу, в какой заключающийся в сказанном смысл омыло и очистило от плотской скверны. В сей же день, который есть третий после первого и второго очищения, явится Сам Бог Слово, не мраком и бурею, не трубным звуком и огнем, страшно поядающим окружность горы от подошвы до вершины, объявляя и обнаруживая Свое присутствие, но приятным и удободоступным, из страшного оного вида преобразившись к веселию невесты. Поелику невесте было нужно узнать места упокоения, где пребывает добрый пастырь, чтобы по незнанию не потерпеть чего неприятного. И потом друзья к дознанию истины преподали надежный способ — душе на себя обращать внимание и себя познавать (потому что незнание себя признали началом и следствием неведения и всего иного, что надлежит знать; да и как познать что-либо, не зная себя?) то, по достаточном уже очищении владычественного в душе, для любящей невесты воссиявает при этом Слово, одобрением настоящего побуждающее к совершенству; ибо похвала преспеянию влагает в преуспевших сильнейшее пожелание наилучшего.

Посему какое слово изречено деве истинным Словом? «Конем Моим», — сказано, — «в колесницех фараоновых уподобих тя, ближняя Моя» (Песн. 1, 8). Но поелику нет возможности с первого взгляда усмотреть смысл сказанного, то надлежит тщательно, сколько будет можно, исследовать предложенное. Из истории дознаем, что коням фараоновым противопоставлена была иная сила — облако, жезл, сильный ветр, разделенное на двое море, песчаная глубина, стеной отвердевшие волны, сухая бездна, посреди водяных стен образовавшаяся суша — и все это послужило во спасение израильтянам, тогда как фараон со всем воинством, с конями и колесницами покрыть был волнами. Посему, так как никакой конной силы не было противопоставлено египетскому воинству, то трудно дознать, каким коням, оказавшим себя против колесниц египетских, уподобляется теперь Словом невеста. «Конем Моим», — говорит Он, — одержавшим победу «в колесницех фароновых, уподобих тя, ближняя Моя». Не явно ли, что, как невозможно одержать победу в морском сражении, не сокрушив силы морского воинства на кораблях противников, так и в конном сражении не будет побежден тот, кому противниками не противопоставлено никакой конной силы? Посему, если в воинстве египтян наибольшую силу составляла конница, то ей противопоставленную невидимую силу, которою совершена победа над египтянами, Слово наименовало конями. Ибо и они чувствовали, кто борется с ними, и взывали друг к другу: «Господь поборает на египтпяны; бежим от лица Господня» (Исх. 14, 25). Явно же, что истинный Военачальник, сообразно с военным уготовлением сопротивников, вооружил собственную Свою силу. Посему была некая невидимая сила, чудесами на море соделавшая погибель египтян; ее-то Слово и наименовало «конями». И мы предполагаем, что это было Ангельское воинство, о котором говорит Пророк: «яко всядеши на кони Твоя, и еждение Твое спасение» (Авв. 3, 8); и о колеснице Божией сделал упоминовение Давид, говоря: «колесница Божия тмами тем» (Псал. 67, 18); в нее впряжены тысячи «гобзующих». Также и сила, подемлющая Пророка Илию с земли выспрь в эфирную страну, называется в Писании конями, да и самого Пророка история называет «колесницею Израилевою и конями» (4 Цар. 2, 12); и Пророк Захария обошедших целую вселенную, тех, которыми «земля населена есть и молчит» (Зах. 1, 11) наименовал конями, обращающими речь к Всаднику, стоящему «между» двумя «горами» (Зах. 1, 8). Посему у Обладающего всем есть некие кони, то подъемлющие Пророка, то населяющие вселенную, то впряженные в колесницу; иные же в деле спасения людей приемлют на себя всадником Бога, и иные сокрушают египетскую силу. Итак, поелику, по словам Священного Писания, оказывается великая разность в образе действий, то приблизившаяся к Богу путем добродетели уподобляется коням, истребителям египетской силы; ибо так говорит ей Слово: «конем Моим в колесницех фараоновых уподобих тя, ближняя Моя».

Много великих похвал заключают в себе слова сии, и уподобление этим коням составляет некий перечень преспеяний. Ибо все, что упоминается об Израиле во время пресельничества у египтян — рабство, тростие, брение, плинфы, вся земляная работа, жестокие приставники при таких делах, каждый день требующие у них подати брением, ради которых и вода делается кровью, и свет помрачается, и жабы вползают в домы, и пещный прах производит на телах горящие струпы и все по порядку, пруги, скнипы, гусеницы, град и что потерпели первородные, — все это и то, что лучшего пересказывает история, а именно, чем совершается спасение израильтян, служит поводом к похвалам душе, вступившей в единение с Богом. Ибо невеста не была бы уподоблена оной, истребившей злых египтян, силе, которою Израиль освободился от жестокого мучительства, если бы не преуспела в такой мере во всем этом и в истреблении Египта, и в приуготовлении для шествия к Богу из тины египетской преселяемых в землю обетования. А поелику, как говорит божественный Апостол, все, что содержит в себе Богодухновенное Писание, преднаписано в научение нам (Рим. 15, 4), то и сказанным невесте советует нам слово, что и нам надлежит, восприяв на себя возседшим Слово, преоборов египетских коней с самыми колесницами и всадниками и потопив в воде все их лукавое владычество, таким образом, уподобиться оной силе, как некиих коней, погрузив в воде сопротивное воинство. А чтобы яснее дознать сказанное, то вот значение его. Невозможно уподобиться тем коням, которыми потоплены в глубин колесницы египетские, если кто, таинственной водою освободившись от рабства сопротивнику и в воде оставив всякую египетскую мысль и всякий иноплеменный порок и грех, не выйдет из нее чистым, нисколько не вводя с собою в следующую за тем жизнь египетской совести. Ибо, кто совершенно чист от всех египетских язв: крови, жаб, гнилых струпов, тьмы, пругов, скнипов, града, огненного дождя и прочего, о чем упоминает история, тот достоин уподобиться оной силе, всадником которой делается Слово. Без сомнения же, не безызвестно нам, что означается язвами, почему язвою для Египтян стали кровь, запах жаб, преложение света в тьму и все прочее по порядку. Ибо кто не знает, в следствие какой жизни делается иной кровию из пригодного прежде в питие, изменившись в испорченное, и какими делами в собственном доме порождает зловоние жаб, как светлую жизнь претворяет в дела, любезные ночи и темные, которыми геенская пещь разжигает гнилые струпы осуждения? Так и каждое из египетских зол не трудно обратить в назидание и уцеломудрение слушателя, но напрасно было бы распространяться в слове о том, что всеми признано.

Посему, став лучше их и подобных им и приблизившись к Богу, и сами, конечно, услышим: «конем Моим в колесницех фараоновых уподобих тя, ближняя Моя». Но, может быть, целомудренных и ведущих чистую жизнь огорчает уподобление коню, потому что многие из Пророков запрещают нам уподобляться коням. Иеремия именем коней означает прелюбодейное неистовство, когда говорит: «кони женонеистовни сотворишася, кийждо к жене искренняго своего ржаше» (Иер. 5, 8). Великий Давид почитает страшным делом, если кто станет «яко конь и меск», и у сделавшихся такими повелевает стягивать челюсти «броздами и уздою» (Псал. 31, 9). Поэтому Соломон в продолжение слова отклоняет такую мысль, говоря: хотя ты и конь, но не таковы твои челюсти, чтобы для сжатия их была нужда в броздах и узде; напротив того, ланита твоя украшается чистотою горлиц, ибо говорит: «что украшени ланиты твоя яко горлицы?» (Песн. 1, 9) А наблюдавшими подобные вещи засвидетельствовано, что птица сия, если сожительство будет расторгнуто, на последующее время не ищет себе пары, и, таким образом, в ней естественно преуспевает целомудрие. Посему в значении похвалы взято здесь имя сей птицы, то есть челюсти Божественных коней вместо узды служит подобие горлице, чем означается, что таковым коням прилична жизнь чистая. Посему с удивлением говорит им Слово: «что украшены ланиты твоя яко горлицы?»

Присовокупляет же Оно к этому и другую в уподоблении похвалу, говоря: «выя твоя яко монисты» (Песн. 1, 9). Ибо, однажды вдавшись в иносказательное значение, от видимого у коней примышляет похвалу невесте; хвалит же выю, выгибающуюся в виде круга, какою бывает она, как видим у величавых коней, потому что упоминание о монистах указывает на круг, вид которого, представляемый выею, делает коня благолепнейшим себя самого. Ибо слово: «ормос» (в переводе с греческого – цепь, вогнутость берега, место для стояния кораблей) в собственном смысле употребляется о приморских местах, где лунообразно вдающийся внутрь берег, в недра свои принимает морские воды и доставляет в себе покой приплывающим из моря; а в смысле переносном тем же словом называется по наружному виду шейное украшение — цепь. И когда вместо «ормос» — «цепь» говорим уменьшительно: «ормиснос» — «цепочка», тогда таковым словом показываем подобие внешнего вида в малом очертании. Посему уподобление выи монистам показывает, что Слово великие похвалы восписывает невесте. Во-первых, потому что конь, изгибая шею в виде круга, смотрит, как ступают собственные ноги его, которыми бежит непреткновенно и безопасно, не спотыкаясь о камень, не оступаясь в яму; не мало же служит к похвале души, — обращать ей внимание самой на себя, со всякою безопасностию ускорять божественное течение, превозмогая и минуя все препятствия в течении, бывающие от каких-либо искушений. Потом, самое первообразное значение слова: «ормос», откуда, по подобию наружного вида, шейное украшение названо монистами («ормиснос»), заключает в себе преизбыток великих некиих похвал, когда выя уподобляется означаемому словом: «ормос». Какие же похвалы чрез это открывает нам Слово? Приятна и спасительна для пловцев пристань, приятно после злострадания в море найти какой-либо тихий залив («ормос»), где, забыв испытанные на море бедствия, вполне предаются успокоению, за продолжительные труды утешая себя тишиною; не имеют уже более ни страха кораблекрушения, ни мысли о подводных камнях, ни опасения от разбойников, ни бушевания ветров, ни воздымаемого ветрами из глубин моря; напротив того, обуреваемые находят себя вне всех этих опасностей, потому что море в заливе спокойно. Посему, если кто приведет душу свою в такое состояние, что в неволненном безмолвии будет она иметь тишину, нимало не возмущаемая духами злобы, не надмеваясь гордостию, не пенясь волнами раздражительности, не обуреваясь другою какою-либо страстию, не носясь всяким ветром, воздвигающим различные волны страстей, если у кого душа сама приходит в такое состояние и обуреваемых в житейском море треволнениями всякого рода зол упокоивает в себе, раскрыв пред ними гладкую и неволненную добродетельную жизнь, так что вступивший в нее не подлежит уже бедствиям крушения, то прекрасно уподобляется похваляемым в слове монистам, так как множественным числом означается совершенство в каждом роде добродетели. Ибо, если бы уподоблена была одному только монисту, то, конечно, похвала была бы несовершенною, как непредставляющая того же свидетельства и о прочих добродетелях. Теперь же уподобление многим монистам заключает в слове полное свидетельство о добродетелях. И это есть некий совет, предлагаемый в слове всей вообще Церкви, а именно, что не должно нам, имея в виду какое-либо одно из добрых дел, оставаться нерадивыми о преспеянии в прочих, напротив того, если монистом у тебя стало целомудрие, чистою жизнию, как некиими бисерами, украшающее выю, то пусть будет у тебя и другое монисто, содержащее в себе драгоценные камни заповедей и увеличивающее собою красоту выи. Пусть будет у тебя и иное украшение на вые — благочестивая и здравая вера, кругом облегающая собою выю души — эта золотая гривна, блистающая на вые чистым златом Боговедения, о которой говорит книга Притчей: «венец благодатей приимеши на твоем версе и гривну злату о твоей выи» (Прит. 1, 9). Итак, вот совет, подаваемый нам монистами.

Время же подвергнуть обозрению и последующие слова, с какими друзья Жениховы обращаются к деве; читаются оные так: «подобия злата сотворим ти с пестротами сребра. Дондеже Царь на восклонении своем» (Песн. 1, 10-11). Для имеющего в виду связь всей речи смысл этих слов представляется несколько зависящим от сообщенного нам прежде взгляда и последовательно из него вытекающим; смысл же буквальный, получая глубокость от переносных значений, делает трудным к уразумению выражаемое речью загадочною. Поелику лепота души уподоблена коням — истребителям египетских колесниц, то есть Ангельскому воинству, а коням сим, — говорит прекрасный Всадник, — уздою служит чистота, которую означил он уподоблением ланит горлицам, убранство же выи составляют различные гривны, сияющие добродетелями, то и друзьям желательно сделать некое присовокупление к красоте коней, подобиями злата убрав сбрую, которую испещряют чистотою серебра, чтобы тем паче сияла красота убранства, когда светлость золота срастворена с блеском серебра. Но, оставив переносные значения слов, необходимо не лишать речь полезного для нас смысла. Хотя душа, достигшая чистоты посредством добродетелей, уподобилась оным коням, однако же еще не подчинилась Слову и не носила на себе ради спасения Носимого на таковых конях: надлежало коню сперва самому всем украситься и тогда уже принять на себя всадником Царя. Но сверху ли приспособляет Себе коня Тот, Кто, по слову Пророка, вседает на нас, коней Своих, и к нашему спасению совершает «еждение» (Авв. 3, 8), или в нас делается обитающим, ходящим и проницающим до глубин нашей души, нимало не разнится сие по смыслу. В ком есть что-либо одно из того и другого, в том преуспеет и остальное. Ибо имеющий на себе Бога, конечно, имеет и в себе; и приявший в себя, подъял Того, Кто в нем. Посему Царь упокоится на коне сем, а для Божия могущества одно и тоже, как сказано, и седалище, и «восклонение;» то ли, другое ли будет в нас, благодать равна. Посему, так как приспешники царские убранством коня делают его годным к восприятию Царя, а в рассуждении Бога одно и то же: быть Ему в ком и на ком, то приспешники и служители, оставив продолжение речи в переносном значении, коня соделали ложем. Ибо надлежало нам, — говорят они, — «подобия злата» сотворить «с пестротами сребра», которые украсили бы вид коня, чтобы Царь был на нем, — поясняют они, — не как на седалище, но как на «восклонении Своем». Такой вид имеет связь речи, как показало Слово.

Но и следующее стоит того, чтобы не проходить сего мимо, не обратив внимание на то, почему в украшения берутся не самое золото, а «подобия злата», и не самое серебро, но из этого вещества на подобии злата выбитые «пестроты?» Наше о сем предположение таково: всякое учение о неизреченном Естестве, хотя оно, по-видимому, представляет всего более боголепную и высокую мысль, есть подобие злата, а не самое золото; ибо невозможно в точности изобразить превысшее понятия благо. Хотя будет кто и Павлом, посвященным в тайны рая, хотя услышит несказанные глаголы, но понятия о Боге пребудут невыразимыми, потому что, по сказанному Апостолом, «глаголы» о сих понятиях «неизреченны» (2 Кор. 12, 4). Посему сообщающие нам добрые некие умозаключения о разумении таин не в состоянии сказать, в чем состоит самое естество; называют же «Сиянием славы, Образом ипостаси» (Евр. 1, 3), «Образом» Божиимь (Кол. 1, 15), «Словом в начале, Богом Словом» (Иоан. 1, 1); все же это нам, которые не видим этого сокровища, кажется златом, а для тех, которые в состоянии взирать на действительное, есть не золото, но подобие золота, представляющееся в тонких пестротах серебра. Серебро же есть означение словами, как говорит Писание, — «сребро разженное язык праведного» (Прит. 10, 20). Посему такова выраженная сим мысль: естество Божие превышает всякое постигающее разумение, понятие же, какое о Нем составляется в нас, есть подобие искомого, потому что показывает не тот самый образ, «егоже никтоже видел есть, ниже видети может» (1 Тим. 6, 16), но как в зеркале и в загадочных чертах оттеняется некоторое представление искомого, составляемое в душах по каким-то догадкам. Всякое же слово, означающее таковые понятия, имеет силу какой-то неделимой точки, которая не может объяснить, чего требует мысль, так что всякое разумение ниже мысли Божественной, а всякое истолковательное слово кажется неприметною точкою, которая не может расшириться до всей широты смысла. Посему Писание говорит, что душа, руководимая такими понятиями к помышлению о непостижимом, должна одною верою уготовлять себя в обитель Естеству, превосходящему всякий ум. Сие-то и значит, что говорят друзья: тебе, душа, прекрасно уподобившаяся коню, сотворим некие изображения и подобия истины. Ибо такова сила сих сребрянных словес, что речения кажутся какими-то искрометными воспламенениями, которые не могут сделать в точности видимым заключаемаго в них смысла. Но ты, прияв в себя их, чрез веру соделайся подъяремником и обителию Того, Кто по вселении в тебя намерен восклониться у тебя. Ибо ты — престол Его, а соделаешься и домом. Иной же, может быть, скажет, что Павлова душа, или иная какая ей подобная, сподобилась таковых глаголов. Ибо Павел, однажды соделавшись избранным сосудом Владыке, и на себе и в себе имел Господа, быв и конем, как пронесший «имя Его пред языки и цари» (Деян. 9, 15), и домом, вмещающим невместимое естество, потому что не сам уже жил, но показывал в нем Живущего (Гал. 2, 2) и представлял опыты, как в нем глаголет Христос (2 Кор. 13, 3).

Когда сие в дар чистой и девственной душе принесли друзья Жениховы, то есть «служебнии дуси, в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение» (Евр. 1, 14), тогда невеста, по приращении дарований, делается в некоторой мере более совершенною. И более приблизившись к Возлюбленному, прежде нежели красота Его открылась очам, к искомому соприкасается чувством обоняния, и силою сего обоняния уразумев, как бы качества какого тела, говорит, что благовоние Его узнала по благоуханию мира, которому имя — нард, с такими словами обращаясь к друзьям: «нард мой даде воню свою» (Песн. 1, 11). Как вы, — говорит она, — приносите мне в дарах не самое беспримесное злато Божества, но подобия злата, в понятиях для нас вместимых, а не в ясных словах, открывая, что надлежит знать о Боге, мелкими пестротами словесного сребра представляя некоторые образы искомого, так и я по благоуханию моего мира ощутила чувством собственное Его благовоние. Некий подобный сему смысл, кажется мне, имеет сказанное. Поелику искусственная и соразмерная некая смесь из многих и различных, но не разного качества имеющих запах, ароматов составляет таковое миро, одно же некое вложенное в него благовонное произрастение, которому имя — нард, именование сие дает целому составу; и сие, из всех ароматических качеств слагаемое в одно благоухание, достигшее чистоты чувство принимает за самое благовоние Жениха, то, как думаем, Слово научает нас сказанным, что, хотя составляющее самую сущность — то, что выше произведения существ и управления ими, неприступно, неприкосновенно и непостижимо; однако же заменяется это для нас тем благовонием, которое, подобно миру, приуготовляется в нас чистотою добродетелей, и уподобляется чистотою своею — чистейшему по естеству, благостию — благому, нерастлением — нетленному, неизменностию — неизменяемому, и всеми добродетельными в нас преуспеяниями — истинной добродетели, о которой говорит Пророк Аввакум, что занимает все небеса (Авв. 3, 3). Посему невеста, друзьям Жениховым произнося слова сии: «нард мой даде воню свою» мне, по моему мнению, так, и подобно сему, любомудрствует: если кто, всякий благоуханный цветок или аромат собрав с различных лугов добродетели, и всю свою жизнь благоуханием каждого из своих предначинаний соделав единым миром, соделается во всем совершенным, то, хотя по природе не может возводить неуклонного взора к Самому Богу Слову, как и смотреть на солнечный круг, однако же в себе самом, как в зеркале, видит солнце, потому что лучи оной истинной и Божественной добродетели, истекающим от них бесстрастием просиявающие в жизни, достигшей чистоты, делают для нас видимым невидимое и постижимым недоступное, в нашем зеркале живописуя солнце. А что касается до заключающегося в сем понятия, одно и тоже, назвать ли сие лучами солнца, или истечениями добродетели, или ароматными благоуханиями, ибо, что ни приложим из этого к цели слова, из всего составляется одна мысль, что добродетелями приобретаем мы ведение о благе, превосходящем всякий ум, как бы по некоторому образу делаем заключение о первообразной Красоте.

Так и невеста — Павел, уподобляющийся добродетелями Жениху, и жизнию живописуя в себе неприступную красоту, из плодов духа: любви, радости, мира и подобных сему видов мироваря сей нард, сказал о себе, что он — «Христово благоухание» (2 Кор. 2, 15), и в себе обоняя неприступную оную и превосходную благодать, и другим предоставляя себя — свободно пользоваться им, как некиим благовонным курением, между тем как благоухание, по собственному каждого расположению делается в них или животворным, или смертоносным. Как одно и то же миро, если прикоснутся к нему кантар (насекомое карапузик) и голубь, не одинаково действует на обоих, но голубь от благоухания мира делается более сильным, а насекомое гибнет; так действовал и великий Павел — этот Божественный фимиам. Если кто был голубь, подобно Титу, или Силуану, или Тимофею, то разделял с ним благовоние мира, по его примерам преуспевая во всяком добре. А если кто был Димас, или Александр, или Ермоген, то, не терпя фимиама воздержания, подобно насекомым, они бежали от благоухания. Почему и сказал благоухающий таковым миром: «Христово благоухание есмы в спасаемых и в погибающих: овем убо воня смертная в смерть, овем же воня животная в живот» (2 Кор. 2, 15-16).

Если же и евангельский нард имеет нечто сродное с миром невесты, то, кому угодно, может из написанного заключить и об ином нарде пистике многоценном, который, будучи излиян на главу Господа (Матф. 26, 7), всю храмину исполнил благовония (Иоан. 12, 3). Может быть, и этого мира не чуждо миро, которое невесте «даде воню» Жениха, в Евангелии же, излиянное на Самого Господа, наполняет благоуханием храмину, в которой была вечеря, потому что, кажется мне, и там жена в пророческом некоем духе предсказала миром таинство смерти, как свидетельствует Господь о сделанном ею, говоря: «на погребение Мя сотвори» (Матф. 26, 12). И Господь дает повод храмину, наполненную благовонием, представлять себе как весь мир и целую вселенную, сказав: «идеже аще проповедано будет Евангелие во всем мире», благоухание дела сего будет передаваемо с проповедию Евангелия, и самое Евангелие, — говорит Господь, — будет памятником сей жене. Итак, поелику в Песни песней нард дает невесте воню Жениха, а в Евангелии целого тела Церкви во всей вселенной и во всем мире помазанием делается благоухание, наполнившее тогда всю храмину; то, может быть, по этому находится некое общение между тем и другим, так что и то, и другое кажется одним. И об этом довольно.

Следующее же изречение, сообразно с содержанием описываемого в брачной песни, по-видимому, произносится уготовавшегося уже для брачного чертога, показывает же в себе высшее и совершеннейшее любомудрие, преуспевать в котором свойственно только совершенным. Посему что значит сказанное: «вязание стакти брат мой мне; посреде сосцу моею водворится?» (Песн. 1, 12). Говорят, что любящие наряжаться женщины не наружными только убранствами имеют попечение привлекать к себе сожителей, но стараются посредством какого-либо благовония приятными для мужей своих соделать и тела, под покровом одежды скрывая сообразно с потребностию действующий аромат, который, издавая собственное свое благоухание, ароматным благовонием напоевает и тело. При таковом же у них обычае, на что отваживается высокомудрая оная дева? «Вязание», — говорит, — у меня, которое к вые привешиваю на груди, и им придаю благоухание телу — не какой-либо другой благовонный аромат, но Сам Господь; Он, соделавшись «стакти», возлежит в «вязании» совести, водворяясь в самом сердце моем, потому что местное положение сердца, как говорят наблюдатели подобных вещей, среди сосцев. Там, в том месте, где хранится доброе сокровище, — говорит невеста, — есть у ней «вязание». Но говорят, что сердце есть и некий источник в нас теплоты; из него по биющимся жилам во все тело разделяется теплота, от которой телесные члены, согреваемые огнем сердца, делаются и теплыми, и исполненными жизни. Посему приявшая во владычественный ум благоухание Христово и сердце свое соделавшая «вязанием» для такового фимиама, все поодиночке житейские предначинания, как члены какого тела, приуготовляет исходящим из сердца духом, чтобы кипели они, и никакое беззаконие ни в одном телесном члене не охлаждало любви к Богу.

Но поступим к следующим словам. Послушаем, что говорит о плодах своих виноградная «лоза», плодовитая, распростирающая ветви, как выражается Пророк, «во всех странах дому» Божия (Псал. 127, 3) и кольцами любви обвивающаяся около Божественной и пречистой жизни. «Грезн Кипров», — говорит она, — «Брат мой мне, в виноградех Енгаддовых» (Песн. 1, 13). Кто так блажен, или лучше сказать, кто столько выше всякого блаженства, что, смотря на собственный свой плод, в самом грозде души своей видит Владыку виноградника? Ибо вот сколько возросла в собственном нарде познающая благоухание Жениха, соделавшая Ему из себя благовонное стакти, в вязание сердца восприявшая аромат, чтобы благо сие навсегда осталось у ней не выдыхающимся; она соделывается матерью Божественного грозда, до страдания пребывающего Кипровым, то есть цветущего, а в страдании изливающего вино; ибо вино, веселящее сердце, по домостроительстве страдания, делается и именуется «кровию гроздовою» (Втор. 32, 14). Посему, так как наслаждение гроздом двояко: одно цветом, когда увеселяет чувства благоуханием; другое — созревшим уже плодом, когда можно по произволу или наслаждаться вкушением, или увеселять себя вином на пиршествах, то здесь невеста просит плода у цветущего грезна, цвет винограда называя «Кипром». Ибо рожденный нам отрок Иисус, в приявших Его различно преспевая «премудростию и возрастом, и благодатию» (Лук. 2, 52), не во всех одинаков, но по мере того, в ком пребывает, сколько человек в состоянии вместить Его, таким и оказывается: или младенчествующим, или преспевающим, или совершенным, по природе грозда, который не всегда усматривается на лозе в одном и том же виде, но меняет вид со временем, — зеленея, цветя, спея, созревая, делаясь вином. Посему виноградная лоза величается собственным своим плодом, который, хотя не созрел еще для вина, но ожидает исполнения времен, однако же не остается без употребления для наслаждения, потому что вместо вкуса увеселяет обоняние, чувствилища души услаждая ожиданием благ — парами надежды: ибо верность и несомненность уповаемой благодати делается наследием для терпеливо ожидающих чаемого ими. Посему-то «грезн Кипров» есть грозд, обещающий вино, но еще не соделавшийся вином, а напротив того цветом (цвет же есть надежда) удостоверяющий в будущей благодати. Присовокупление же слова: «Гадди» означает тучную страну, где насажденная виноградная лоза производит сочный и сладкий плод. Описатели местностей говорят, что участок Гадди способен произращать сочные грозды. Посему, так как чья воля согласна с законом Господним, кто в нем поучается всю ночь и весь день, тот делается вечно зеленеющим древом, утучняемым притоками вод, приносящим плод в надлежащее время; то и лоза Женихова поэтому, насажденная в Гадди — месте тучном, то есть в глубине разумения, орошаемая и возращаемая Божественными учениями, плодопринесла сей цветущий и «Кипров грезн», в котором видит своего Делателя и Насадителя. Как блаженно таковое делание, которого плод уподобляется образу Жениха! Поелику Жених, как говорит Премудрость, есть истинный свет, истинная жизнь, истинная правда и все сему подобное, то, когда кто-либо в делах оказывается тем же, чем и Жених, тогда он, смотря на грозд собственной своей совести, видит в нем Самого Жениха, в светлой и чистой жизни, как в зеркале, отражая свет истины. Посему и говорит плодовитая лоза: мой есть «грезн», по цвету «Кипров», тот самый истинный грезн показавший себя на «жерди» древяной (Числ. 13, 24), которого кровь для спасаемых и веселящихся удобопиема и спасительна, о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава и держава во веки веков! Аминь.