Облачные скалы и перунов цвет 7 страница

Дикий, суровый характер великанов по преимуществу проявляется в низвержении им гор и замков и в бросании громадных каменьев; отторгнутые скалы и камни составляют обыкновенное их оружие; в битвах они употребляют не мечи, а каменные булавы и ох ударов врагов своих закрываются каменными щитами. В разных местностях, по народным рассказам, доныне видны на скалах знаки исполинских рук и конских копыт или подков: хватался ли великан за утес или скакал на своем богатырском коне с одной горы на другую, он везде оставлял свои неизгладимые следы. Любопытные поверья: одно — будто великан может с такою силою сжимать в своих руках камни, что из них выступает вода, и другое — будто могучие удары его вызывают из скал всепожигающее пламя, — возникли из стародавнего поэтического воззрения на бурные грозы, как на работу исполинов; под их титаническими усилиями с треском рушатся облачные башни и скалы, загораются бесчисленными молниями и разливаются дождями. Это возжжение грозового пламени роднит великанов с богом-громовником, и в каменной булаве, с которой они являются на битвы, нетрудно угадать "громовый камень". Называя холмы и горы исполинскими, народ соединяет с ними разнообразные саги: то видит в этих громадах окаменелых исполинов, то — могилы, насыпанные над их трупами, то рассказывает, как такая-то гора была принесена великаном и оставлена там, где она теперь возвышается...

Ничто не может сравниваться с чудовищным ростом и силою великанов; целая гора, попадая в башмак великана, причиняет ему не более беспокойства, как человеку небольшой ком грязи; в мешок его и даже в перчатку входит столько песку, что, опорожняя их, можно самые глубокие места моря превратить в песчаные мели.

В Литве сохраняется предание о великане Альцисе, который один, без всякой помощи, разрушал укрепленные города, вырывал с корнями старые и высокие деревья и, бросая огромные камни, раздробляя ими корабли и поражал несметные полчища врагов...

Согласно со старинным воззрением на мрачные, сильно сгущенные тучи, как на существа демонические, великаны и черти постоянно смешишваются в народных преданиях; что в одной местности рассказывается о великане, то в другой рассказывают о дьяволе. Нигде не является черт с такими яркими языческими чертами стихийного духа, как там, где он заступает место великана- И того и другого преследует бог-громовник своим убийственным молотом; и тот и другой считаются за обитателей горных вертепов. Подобно великану, и черт подымает страшные тяжести, носит на голове обломки скал — словно шляпу, бросает огромные камни, оставляет на них отпечатки своих пальцев и вообще отличается злобною, неуклюжею и грубою природою исполина. По русским народным поговоркам: "Горы да овраги — чертово житье", "Черт и горами ворочает:", "Бес качает горами, не только что нами". Славянские предания утверждают, что горы созданы были сатаною, что нечистые духи морозов и вьюг прилетают на землю из железных гор, т. е. из туч, оцепененных дыханием зимы; что Илья-пророк поражает чертей своими огненными стрелами. Очевидно, черти заменяют здесь змеев и великанов, воздвигающих на небе облачные горы, на разрушение которых выступает грозный Перун. Демонический характер присваивался великанам на тех же самых основаниях, что и драконам. Как змей Вритра созидает зимою ледяной, облачный город, куда скрывает теплые тучи солнца и водяную жену (дождь), так и великаны, в качестве властелинов зимних туманов и снеговых туч, строят свои облачные города, чтобы спрятать за их стенами золото солнечных лучей и благодатную влагу дождей...

На равнинных пространствах Руси не нашлось приличной обстановки для великанов — ни высоких гор, ни циклопических построек, к которым можно бы было прикрепить древние предания об исполинах, а потому предания эти и не получили у нас такой широкой обработки, какую встречаем на западе. Тем не менее воспоминания о великанских горах и камнях нечужды и русскому народу, так как основы подобных представлений коренились в мифах, вынесенных индоевропейскими народами из общей их прародины. В Могилевской губ. уверяют, что великан, взявшись одною рукою за верхушку любой горы, может легко поднять ее и перебросить на другое место. В Смоленской губ. существует такой рассказ: в старое незапамятное время поднял великан огромный камень и подбросил его так высоко, что пока он летел на землю — успел вырасти еще больше, и когда упал — то разбился пополам; одна часть его продавила землю и образовала озеро. По другому варианту, великан играл с камнем, словно мячиком, и наконец вскинул его вверх с такою силою, что камень треснул в воздухе и, свалившись, выбил озеро. Так из облачных скал, разносимых бурной грозою, льются дождевые потоки и, собираясь в земные водоемы, производят ключи, реки и озера. Сказочный эпос знает богатыря Горыню, который ворочает самые высокие горы, бросает их — куда вздумается и катает ногою как малые шарики; ударом кулака он дробит скалы и заставляет дрожать землю — точно; так же как дрожит она от ударов Перуна. Об Илье Муромце сохранилось любопытное предание на его родине. Когда Илья стал просить родительского благословения на славные богатырские подвиги и отец усомнился в его силе, тогда богатырь вышел на Оку, уперся плечом в гору, сдвинул ее с крутого берега и завалил реку. Под Муромом и поныне указывают старое русло Оки, засыпанное Ильей Муромцем. В связи с этим бросанием гор и скал великанами стоит известный и часто употребительный в народных сказках мотив, что герой, будучи преследуем вражеской погонею и желая задержать ее, кидает назад кремень или камень — и в ту же минуту вырастает на дороге высокая гора; вслед за тем кинутое им кресало (эмблема грозового пламени) порождает огненную реку, а капли брызнутой воды превращаются в море, т. е. в руках бога-громовника и великанов громадная облачная гора кажется не более как камешек, и широкое дождевое море — не более как глоток воды...

Если бы даже мы не имели никаких иных данных, кроме поэтического сказания о Святогоре, то одно это сказание служило бы неопровержимым доказательством, что и славяне, наравне с другими родственными народами, знали горных великанов. В колоссальном, типическом образе Святогора ясны черты глубочайшей древности. Имя его указывает не только на связь с горами, но и на священный характер этих последних: Святогор-богатырь живет на святых (т. е. небесных, облачных) горах. Сила его — необычайна:

Не с кем Святогору силой помериться, А сила-то по жилочкам Так живчиком и переливается: Грузно от силушки, как от тяжелого бремени.

Самому громовнику не всегда совладать с этим богатырем титанической породы. Илье Муромцу, заступающему в народном эпосе место Перуна, калики перехожие дают такой совет:

Бейся-ратися со всяким богатырем И со всею поленицею удалою, А только не выходи драться С Святогором-богатырем: Его и земля на себе через силу носит.

В числе подвигов Ильи Муромца предание упоминает о попытке его состязаться с великаном, которого земля не подымает; великан этот не назван по имени, но очевидно — он принадлежит к одному разряду со Святогором. Однажды заслышал Илья Муромец, что есть на свете богатырь силы непомерной, который на всей земле нашел только единую гору — настолько крепкую, чтобы смогла сдержать его тяжесть. Захотелось Илье с ним помериться, приходит к горе, а на ней лежит исполинский богатырь — сам как другая гора. Илья вонзает ему меч в ногу; "Никак я зацепил за прутик!" — отозвался великан. Илья напрягает все свои силы и повторяет удар. "Верно, я за камешек задел!" — сказал великан, оглянулся назад, и, завидя храброго витязя, молвил ему: "А, это ты, Илья Муромец! Ступай к людям и будь меж ними силен, а со мной тебе нечего мериться. Я и сам своей силе не рад, меня и земля не держит: нашел себе гору и лежу на ней"...

В русской былине Святогорова жена отдается Илье Муромцу, как представителю Перуна, и погибает от меча-кладенца, т. е. умирает, пораженная молнией. Эта связь великанки с громовником рассматривается как измена красавицы ее законному мужу; но есть другие варианты, где Илья Муромец заменен богатырем Добрынею, известным победителем Змея Горыныча, а великанка поставлена независимо от Святогора. Нагнал Добрыня поленицу — женщину великую,

Ударил своей палицей булатноей Тую поленицу в буйну голову. Поленица назад не оглянется, Добрыня на коне приужахнется. Приезжал Добрыня ко сыру дубу, Толщиной был дуб шести сажен; Он ударил своей палицей во сырой дуб, Да расшиб весь сырой дуб по ластиньям, Сам говорит таково слово: "Сила у Добрыни все по-старому, А смелость у Добрыни не по-старому!"

Снова пустился за великанкою, ударил ее в буйну голову — поленица едет — не оглянется. Повернул Добрыня к дубу в двенадцать сажен, попробовал силу своего удара и опять раздробил вековое дерево на тонкие драни. В третий раз догоняет он поленицу, бьет ее в голову палицей булатною —

Поленица назад приоглянется, Сама говорит таково слово: "Я думала комарики покусывают, Ажио русские могучие богатыри пощелкивают!" Как хватила Добрыню за желты кудри, Посадила его во глубок карман.

Тяжело доброму коню везти двух всадников, стал он жаловаться. Тотчас поленица вытащила Добрыню, глянула на него, и полюбился ей добрый молодец — пошла за него замуж. Руский богатырь попадает в карман великана или великанки; эта любопытная черта соответствует преданию "Эдды", как однажды Тор ночевал в перчатке великана. Ясно, что эпические сказания о Святогоре стоят в несомненном родстве с песнями "Эдды"; это, с одной стороны, свидетельствует за глубочайшую древность их содержания, а с другой — за мифический характер выводимых ими лиц. Удары громовника, обыкновенно столь страшные и гибельные для великанов, здесь оказываются бессильными и причиняют не более беспокойства, как кусающие комары, нечаянно задетый камешек или прутик. Оба эти противоположные представления возникли под влиянием впечатлений, возбуждаемых в душе сверкающими молниями, которые то как будто дробят исполинские тучи, нанося им кровавые раны (т. е. низводя дождевые ливни), то как будто бесследно исчезают в их сгущенных массах...

В памяти нашего народа сохраняется любопытное предание: "Отчего перевелись богатыри на святой Руси?" Согласно с древними мифами о борьбе великанов со светлыми богами весенних гроз, русские богатыри, гордые своею исполинскою силою, вызывают на бой небесных воителей, т. е. ангелов, которыми обыкновенно заменяются молниеносные духи дохристианской эпохи (светлые эльфы):

"Не намахалися наши могутные плечи, Не уходилися наши добрые кони, Не притупились мечи наши булатные!" И говорит Алеша Попович-млад: "Подавай нам силу нездешнюю — Мы и с той силою, витязи, справимся!" Как промолвил он слово неразумное, Так и явились двое воителей, И крикнули они громким голосом: "А давайте с нами, витязи, бой держать: Не глядите, что нас двое, а вас семеро!"

Наскакал на них Алеша Попович и со всего плеча разрубил пополам; но небесные воители не пали мертвыми, а только увеличились вдвое: стал© их четверо, и все живы! Налетел Добрыня, разрубил пополам четырех — и стало их восемь; налетел Илья Муромец, сразу рассек восьмерых — и снова они удвоились. Бросились все витязи,

Стали они силу колоть-рубить... А сила все растет да растет, Все на витязей с баем идет! Вились витязи три дня, три часа, три минуточки; Намахалися их плеча могутные, Уходилися кони их добрые, Притупились мечи их булатные... А сила все растет да растет, Все на витязей с боем идет! Испугалися могучие витязи, Побежали в каменные горы, в темные пещеры: Как подбежит витязь к горе — так и окаменеет, Как подбежит другой — так и окаменеет, Как подбежит третий — так и окаменеет.

Предание это роднится с литовским верованием, что великаны, побежденные богами, были превращены в камни, и с средневековою баснею о "дивьих народах", заключенных в горах Александром Македонским. После шумных грозовых битв великаны-тучи замирают на зиму, каменея от северных вьюг и морозов. Самонадеянные, необузданные и дерзкие — великаны наполняли некогда весь мир убийствами и враждою, но подобно демонам, низвергнутым в адские вертепы, исчезли с лица земли, и от них ничего не осталось, кроме грубой массы каменных гор и утесов, в которых они улеглись на вечные времена. На берегу Красивой Мечи, близ села Козьего, есть огромный гранитный камень. Крестьяне называют его Конь-камень и рассказывают о нем следующее предание: в незапамятную старину явился на берегу Красивой Мечи витязь-великан, в блестящей одежде, на белом коне — признаки, указывающие на бога бурных гроз. В тоскливом раздумье глядел он на реку и потом бросился в воду, а одинокий конь его тут же окаменел. По ночам камень оживает, принимает образ коня, скачет по окрестным полям и громко ржет. В Одоевском уезде, близ села Скобычева, лежат два камня Баш и Башиха: это были муж и жена; жили они так долго, что и счет годам потеряли, а как состарились — оба вдруг окаменели. В синодальный Цветник (Цветники (изборники) — в Древней Руси сборники избранных произведений письменности.) 1665 года занесена повесть, как возле Смоленска жены и девы творили игры в ночь на Ивана Купалу и за свое "безстудное беснование" были превращены в камни — "и доныне на поле том видимые, стоят, как люди, в поучение нам грешным". На берегу реки Мечи (около Тулы) указывают несколько камней, расположенных кругом; уверяют, что это был девичий хоровод, превращенный в камни небесным громом за неистовые пляски на троицын день. В этих женах и девах, наказанных за бесстыдные игрища, узнаем мы облачных нимф, которые под песни завывающей бури предаются неистовым пляскам и которых преследует и разит своими молниями Перун...

Рождаясь из туманов земли, великаны от нее почерпали и свою мощь и крепость. Сила демонических змеев, по свидетельству сказок, зависит от количества выпиваемой ими живой воды (дождя), и пока они могут втягивать, собирать в себя эту воду, до тех пор остаются непобедимы. О титанах рассказывается, что они, при всяком падении в пылу битвы, как скоро прикасались к земле — тотчас же вставали еще с большими силами. Мать-земля, соболезнуя о своих детищах, укрепляла их к новой борьбе. Геркулес, чтобы победить Антея (Антей — в греческой мифологии неуязвимый великан, сын бога морей Посейдона и богини земли Геи.), вынужден был поднять его на воздух и, не давая ему касаться ногами земли, задушил ослабевшего врага своими могучими руками. Русские богатыри набирают силы-крепости, упадая на мать-сыру землю. В песне о борьбе Ильи Муромца с Нахвальщиной находим следующий эпизод: поскользнулся богатырь, пал на сыру землю, и сел ему на грудь Нахвальщина, вынимает кинжалище булатное и хочет отсечь ему буйную голову.

Лежучи у Ильи втрое силы прибыло, Махнет Нахвальщину в белы груди, Вышибал выше дерева жароваго*, Пал Нахвальщина на сыру землю — В сыру землю ушел до пояс.

* (...выше дерева жароваго... - Выше тонкого и высокого дерева.)

В народной сказке богатырский конь дважды ударяет пятой доброго молодца — так, что тот падает на землю, и вслед затем спрашивает его: "Много ль силы прибыло?" — "Прибыла сила великая!" — отвечает молодец. Чтобы стать оборотнем (облачиться в туманный покров), колдуны и ведьмы ударяются о землю, Народный эпос заставляет богатырей и великанов подымать не только горы и скалы, но и самую землю. Когда Илья Муромец испил богатырской воды или пива крепкого (наполнил свою утробу — тучу дождевою влагою), то спросили его калики перехожие: "Как велика твоя сила?" Отвечал им Илья: "Кабы был столб от земли до неба (вариант: если б прикрепить к земле кольцо), я бы перевернул всю землю!" Точно так же Святогор-богатырь похваляется: "Кабы я тяги нашел, так поднял бы землю!" Едучи путем-дорогою, увидал он прохожего. Припустил Святогор своего коня, скачет во всю прыть, а не может нагнать пешехода и закричал ему громким голосом: "Ой же ты, прохожий человек! Приостановись немножечко, не могу тебя нагнать на добром коне". Приостановился прохожий, снимал с плеча сумочку и клал наземь. Спрашивает его Святогор: "Что у тебя в сумочке?" — "А вот подыми, так увидишь". Сошел Святогор с коня, захватил сумочку рукою — не мог и с места сдвинуть; стал подымать обеими руками, чуть-чуть приподнял — только что дух под сумочку подпустить, а сам по колена в землю угряз. "Что это, — говорит, — у тебя в сумочку накладено? Силы мне не занимать стать, а вот и поднять не могу". — "В сумочке у меня тяга земная". — "Да кто же ты такой? Как тебя по имени зовут, как величают по отчеству?" — "Я есмь Микулушка Селянинович". По другой редакции этого замечательного сказания, Святогор нашел в степи малую сумочку переметную, ухватил ее обеими руками,

Поднял сумочку повыше колен, И по колена Святогор в землю угряз, А по белу лицу не слезы, а кровь течет. Где Святогор угряз, тут и встать не мог, Тут ему было и кончение.

Погрузившись по колена, Святогор-богатырь так навеки и остался и торчит из земли, будто исполинская скала...

Но как слово тяга означает не только самую тяжесть (чрезмерную, обременительную ношу), но и то орудие, с помощью которого можно ее потянуть — поднять; то выражение "тяга земная", т. е. собственно тяжелая масса земли — гора, стало приниматься в значении столба или кольца, ухватившись за которые можно поднять всю землю. Святогор изнемогает под этою тяжестью, хотя и приподымает ее "повыше колен"; но есть великаны и богатыри более могучие: таковы, по литовскому преданию, исполины Ветр и Вода, которые подымают землю и, потрясая ею, производят потоп; таков бог-громовник, заставляющий землю дрожать и колебаться; таков и Микула Селянинович. Калики перехожие дают совет Илье Муромцу:

Не бейся и с родом Микуловым — Его любит матушка-сыра земля.

На близкие отношения Микулы к матери-сырой земле указывает и отечественное прозвище его — Селянинович. Как щедрый податель дождей, бог-громовник почитался творцом урожаев, установителем земледелия, покровителем поселян-пахарей, и даже сам, по народным преданиям, выходил в виде простого крестьянина возделывать нивы своим золотым плугом. Таким пахарем изображает былина и Микулу Селяниновича. Как Святогор, несясь на добром коне, не мог догнать пешего Микулу, так и другому богатырю Вольге (Олегу) Святославичу долго пришлось за ним гнаться:

Орет в поле ратай, понукивает, С края в край бороздки пометывает; В край он уедет — другого не видать; Коренья, каменья вывертывает... Ехал Вольга до ратая День с утра он до вечера, Со своею дружинушкой хороброей, А не мог он до ратая доехати.

Ехал другой день, ехал и третий с утра до пабедья (Пабедье — время, близкое к полдню.) и настиг вконец ратая. "Поедем со мной в товарищах!" — зовет его Вольга. Микула соглашается; надо только соху убрать. Посылает Вольга пять могучих молодцев, посылает десять, посылает всю дружину храбрую: сколько они ни трудятся,

А не могут сошки с земельки повыдернути, Из омешиков земельки повытряхнути, Бросить сошки за ракитов куст.

Подходит Микула, пихнул соху — и полетела она под облака, а как пала назад — ушла до рогача в землю...

Рядом с великанами фантазия создала чудесных малюток, карликов, которые изумляют своим чрезмерно крохотным ростом. Несмотря на очевидную противоположность, те и другие поставлены в тесную связь и имеют много общего и родственного в той обстановке, какою окружает их народный эпос и старинные верования. Такая связь основывается на естественной близости и одновременности тех могучих явлений природы, для которых означенные образы служили олицетворениями; мы разумеем тучи и молнии. Быстро мелькающая узкой огненной полоской и едва уловимая глазом молния, относительно огромных облачных масс, обнимающих все беспредельное небо, казалась малюткою в недрах великанских гор...

По знаменательному свидетельству скандинавского мифа, порода карликов произошла из червей, зародившихся в трупе первозданного великана Имира, который сам образовался из паров и есть собственно весенняя туча. Если мы припомним, что старинная метафора уподобляла молнию извивающейся змее, а змея отождествлялась в языке с ползучим червем, то необходимо придем к заключению, что мифические черви, зародившиеся в недрах умерщвленного богами великана-тучи, суть сверкающая молния. Они также зарождаются в трупе Имира и питаются его мясом, как обыкновенные черви плодятся в разлагающемся теле покойника. При создании этого мифа древний человек руководствовался собственным наблюдением над трупами. Имировым червям боги даровали человеческие формы и разум, и таким образом явилось племя карликов. Любопытна немецкая сага о девочке-великанке, которая, увидя в поле пахаря, взяла его вместе с быками и плугом и в своем переднике принесла показать матери — какие водятся на свете чудные маленькие твари. Мать тотчас же велела отнести пахаря назад. "Эти твари, — строго сказала она, — принадлежат к тому племени, которое причинит великанам большие беды!" Подобные рассказы известны и между славянами: в Малороссии помнят о великане, который принес к матери плуг с волами и пахарями: "Посмотри, — говорит, — какие мудреные есть муравьи на свете!" Кашубский столым (великан) находит в поле крестьянина, засовывает его с плугом и четырьмя волами в рукавицу и показывает матери, а та говорит ему: "Оставь червяка в покое; он нас выживет со света!" Существует предание, что великаны действительно исчезли с лица земли в то время, как появился на ней род человеческий. В этих сагах слышится отголосок древнейшего мифа о червях-карликах, пожирающих великанов, т. е. о молниях, разбивающих и сосущих дождевые тучи. Малютки-молнии, которые постоянно роются в подземельях облачных гор, сближены здесь с пахарями, подымающими плугом землю, и на этих последних перенесено мифическое сказание, так как в глазах исполинов обыкновенные люди были не более как ничтожные черви.

У народов германского племени карликам дается название эльфов; величина их определяется различно: то они равняются годовому, иногда даже четырехлетнему ребенку, то бывают не более дюйма или так крохотны, что могут свободно пролезать сквозь замочную скважину и носиться по воздуху, как рой комаров...

Народные поверья смешивают эльфов с падшими ангелами. Часть светлых эльфов из числа тех, которые были низвергнуты с неба, не попала в ад и осуждена пребывать на земле, населяя горы, леса, воды и жилища людей и разделяясь на разные классы. То же самое рассказывается на Руси о происхождении домовых, водяных и лесных духов. Из способности карликов скрываться от взоров и менять свои образы возникли представления о их наклонности к обману, обольщению или обморочиванию смертных; сверх того, как олицетворениям молнии, которая падает ломаною, искривленною стрелою, древнейший язык присвоил им эпитет лукавых, первоначально означавший только эту внешнюю, видимую глазом кривизну. Позднее, вместе с одухотворением материальных выражений древнего языка, с возведением их на степень нравственных понятий — карлики, удерживая за собой прежние эпитеты лукавых, скрытных, изменчивых, получили в народном сознании характер духов необыкновенно хитрых, изворотливых, всегда готовых на обман и измену. Злой характер карликов особенно проявляется весною, в мае месяце, когда начинаются грозы. В противоположность им, великаны-тучи, с которыми малютки-молнии живут в постоянной вражде, представляются простоватыми, недогадливыми и даже глупыми; с теми же типическими чертами изображается в народных преданиях и самый черт — там, где он заступает место великана. Эта тупость ума, признанная за великанами, также объясняется влиянием языка, который придал им постоянный эпитет диких, т. е. в позднейшем значении этого слова: грубых, невежественных, незнакомых ни с какими удобствами, живущих вне общественного порядка и законов; именно такими и представляет их Гомер в своей "Одиссее". Наоборот, эльфы живут большими обществами и нередко под властью особого владыки. При громадном росте великаны обладают и громадною силою; в сравнении с ними карлики казались ничтожными червями, но эти черви постоянно одолевают своих исполинских противников, и такая победа приписана была их хитрому уму на счет слабоумия последних. Таким образом арийское племя силе ума давало перевес над силою физическою.

Выступая в грозе, сопровождаемой вихрями и дождевыми потоками, карлики представляются в народных сказаниях и как духи воздушные (по старинному выражению — "ветреные") и водяные...

Эльфам соответствуют сербские вилы и русские русалки. У лужичан карлики называются людки (уменьшительная форма от слова люд — народ, т. е. маленькие люди): это подземные духи, обитающие в горах, холмах и темных пещерах; многие возвышенности в нижних Лужицах носят название: людкова гора. Людки — искусные музыканты, любят танцы и являются на сельские празднества: за оказанные им услуги дают подарки, а когда бывают раздражены — отплачивают злыми шутками; подобно эльфам, они не могут переносить колокольного звона, и существует даже поверье, что с тех пор, как завелись колокола, людки исчезли. У словаков известен мужичок ростом с палец, но весьма сильный; он поселяется на людских дворах — в какой-нибудь норе, ходит в красной одеже, приносит своему хозяину золото, деньги, хлеб и дарует его лошадям здоровье и сытость...

На представление бурного вихря в образе карлика указывает следующий эпизод из сказки об Еруслане: встречается этому богатырю мал-стар человек; стоит он на дороге и не дает проезду. Богатырь хочет раздавить его конем, а мал-стар человек насмехается: "За что ты меня старого-малого убить хочешь? С меня нечего снять!" Еще пуще разгневался Еруслан, поднял меч-кладенец и кинулся на карлика; но тот приклонился и дунул на богатыря, да таково сильно, что он на коне не усидел — пал на сырую землю, что овсяной сноп. Тогда мал-стар человек сжалился над витязем и пропустил его домой. Белорусское предание утверждает, что Перуну подвластны духи гарцуки (от гарцовать — играть, бегать взапуски), которые живут в горах (тучах) и с виду похожи на маленьких детей; когда они, играя, устремляются взапуски, то от быстрого их бега подымается вихрь и начинает крутить песок, а когда несутся по воздуху, то полет их производит бурю и непогоду. Сербы объясняют вихри полетом ведогоней, в которых олицетворяют они души. Что касается водной стихии, то русский народ населяет ее русалками; а чехи представляют водяного маленьким человечком в красном камзоле и красной шапке.

Яркие лучи восходящего солнца древние поэты уподобляли золотым рукам и розовым пальцам, простираемым богинею Зарею из темных недр ночи; та же метафора служила и для обозначения молнии, исходящей из мрака ночеподобных туч. Представляя громовую тучу великаном или драконом, созерцая в грозе торжественное явление Перуна, фантазия рисовала молнию пальцем на руке громовника или враждебного ему демона. Оттого "громовые стрелки" называются на Руси — чертовы пальцы. И по немецким, и по русским преданиям — на скалах и камнях, бросаемых великанами и чертями, отпечатываются следы их пальцев. В одной из наших сказок змей наделен огненным пальцем, сила которого делает его непобедимым: срубленные богатырем головы чудовища вновь прирастают к его туловищу, змей подхватывает их на лету и только черкнет огненным пальцем — как они появляются на прежних местах; таким образом змеиный палец действует так же целебно, как Перунова лоза, удары которой даруют здравие и самую жизнь. Наконец богатырь догадывается и отсекает змею огненный палец и затем уже поражает его насмерть...

Оба указанные уподобления молнии карлику и пальцу были соединены фантазией в один мифический образ: малый рост карлика стали сравнивать с пальцем на руке, и вот явился мальчик с пальчик, или Мизинчик. По свидетельству русской сказки, он нарождается на свет от случайно отрубленного пальца его матери, т. е. под ударом Перунова меча облачная жена теряет свой палец, или прямее — ту падучую молнию, которою она была чревата и которая, как мы видели, признавалась за ее детище. В преданиях лужицком и хорутанском Пальчик — нежное, прекрасное существо; если он и подвергается разным опасностям ради своей ничтожной величины, то вследствие той же особенности, а также вследствие своей догадливости и лукавства, всегда ловко выпутывается из беды. Это сказочное лицо встречается у всех индоевропейских народов и, следовательно, принадлежит к кругу тех мифических представлений, за которыми следует признать глубочайшую древность происхождения...

В народных сказках мальчик с пальчик изображается таким крошкою, что легко может скрыться в хвосте или гриве коня, в его ноздре, ухе или под копытом; это — баснословный конь-туча, из ушей и ноздрей которого исходит грозовое пламя и который ударом своего копыта выбивает живые источники дождя. Мальчик с пальчик удобно помещается под грибом, словно под крышею; мышиная норка и раковина улитки — для него целый дом; по своему чрезвычайно малому росту он сравнивается с прыгающим по траве кузнечиком. В некоторых местах Германии эльфические существа (души усопших), сопровождающие Берту, называются сверчки. Отсюда объясняются русские приметы: если стрекочет сверчок — он выживает кого-нибудь из дому — зовет его на тот свет; если по ночам кует в стене кузнечик (червячок, который заводится в деревянных постройках и производит шум, похожий на стук часов) — это предвещает скорую смерть одного из членов семьи. Самое название кузнечик, очевидно, присвоенное насекомым ради производимого ими стрекотанья и стука, стоит в связи с представлением карликов кузнецами. Кроме червей, сверчков и кузнечиков, карлики были уподобляемы и другим мелким насекомым: что в древнейших сказаниях приписывалось эльфам и цвергам, то теперешние сказки относят к трудолюбивым пчелам и муравьям, которые представляются маленькими, разумными народами, живущими под властью своих царей и цариц...