Облачные скалы и перунов цвет 6 страница

"Э, если тебя приковали твои же братья, то немного от тебя добра будет! Сиди-ка лучше здесь". Не удалось змею обмануть сына; зато удалось обольстить мать. Он обещал взять ее замуж, и она принесла ему из погреба три стакана вина; за каждым выпитым стаканом лопается и падает с змея по одному обручу; эпизод уже нам знакомый! Так же срывается с цепей и Кощей бессмертный. И вот змей на свободе и замышляет, как бы извести богатыря. По его наущению, мать притворяется больною и посылает сына за разными снадобьями, добывание которых сопряжено с опасностью потерять жизнь. Он должен принести ей поросенка от дикого кабана, живой и мертвой воды, золотое яблоко из драконова сада и птицу, которая своими крыльями подымает столь сильный вихрь, что исторгает из земли деревья. В этих подвигах ему помогает Неделька, заменяемая в других редакциях вещею, водяною девою или вилою; она дает витязю и необходимые советы, и волшебного коня Татошика. Добытую живую воду и птицу-вихрь Неделька удерживает у себя, подменяя их простой водою и обыкновенной птицею. Наконец, коварной матери удается связать своего сына шелковым шнуром; на ее призыв является змей и убивает молодца. Мать вынимает из него сердце и оставляет у себя, а прочие части расчлененного трупа привязывает к Татошику, промолвив: "Ты носил его живого, неси же и мертвого — куда знаешь!" Конь приносит хозяина к Недельке, а та воскрешает его живою водою. "Странно, — говорит оживленный молодец, — мое сердце не бьется!" — "Как ему биться, когда его нету!" — "Где же оно?" Неделька рассказала ему все, что случилось. Молодец не почувствовал ни малейшего гнева, потому что у него не было сердца. Неделька нарядила его в нищенское платье, дала в руки волынку и послала в замок: "Ступай и в награду за музыку выпроси и свое сердце!" Богатырь пришел в замок, заиграл на волынке; мать его пустилась плясать со своим возлюбленным змеем и плясала день и ночь, пока из сил не выбилась, т. е. под звуки грозовой музыки начинается неистовая пляска облачных духов. Получивши свое сердце, богатырь воротился к мудрой Недельке. Неделька смочила сердце живою водою и приказала чудесной птице взять его в клюв и вложить доброму молодцу на прежнее место. Затем богатырь является в замок, где в то время мать его делила любовь со змеем; схватил острый меч и отсек змею голову. Преступная мать также должна быть наказана, но врожденное чувство сына ужасается при мысли быть палачом своей матери, и он предоставляет ее суду божьему: "Пусть судит тебя сам бог!" И выводит ее на двор замка и бросает вверх свой острый меч: "Кто из нас не прав, того бог накажет!" Быстро пронесся меч мимо головы сына и вонзился в сердце матери. Эта глубоко нравственная черта повторяется и в русской сказке: Иван-царевич берет тугой лук и каленую стрелу и идет с матерью в чистое поле; натянул лук, положил поодаль и говорит: "Становись, матушка, рядом со мною; кто из нас виноват, того каленая стрела сама найдет". Мать прижалась к нему близко-близко, но стрела нашла виноватого, сорвалась с лука и угодила ей прямо в сердце. Так разит Перун молниеносным мечом и стрелами мать свою — облачную нимфу, находя ее в объятиях демона-змея. То же предание о сыне-богатыре и злодейке-матери, вступившей в связь с демоническим существом, содержит и черногорская песня, где вместо змеев встречаемся с дивами, а роль Недельки исполняет вила. Семьдесят дивов, говорит песня, жили на дивской горе, в студеной пещере; богатырь Йован всех их перебил своею саблею, но дивский старейшина успел скрыться и, оставшись в живых, вошел в любовь к его матери. Хитрая мать связывает сына по рукам крепкой тетивою и предает его своему любовнику. Слепой, он был исцелен горною вилою, которая умыла его водою и сотворила ему ясные очи. Йован торжествует над злобою матери и убивает дивского старейшину. У сербов див — великан, гигант; в болгарской загадке слово это служит для обозначения бурного вихря. Собственно див означает: светлый, блестящий и принималось арийскими племенами за название небесного свода; но так как, с одной стороны, небо есть царство грозовых туч, а с этими последними соединялось представление демонов мрака, чудовищных змеев и великанов и так как, с другой стороны, в самих сверкающих молниях предки наши усматривали падших, низверженных с неба духов, то слово "див" стало употребляться для обозначения нечистой силы и великанов. Отсюда понятно тождество дивов сербской песни, обитающих в горной пещере, с нашими Змеями Горынычами. Старинные русские памятники говорят о поклонении богу Диву, и если в этом свидетельстве вероятнее видеть указание на светлое небесное божество, то все-таки не может быть сомнения, что уже в отдаленной древности со словом "дивы" связывалось понятие о драконах и великанах туч. "Слово о полку Игореве" упоминает о диве, восседающем на дереве, подобно Соловью-разбойнику и мифическим змеям. Рисуя картину ночной грозы, певец говорит: "Див кличет вверху древа, велит послушати земли незнаеме"; крик дива означает громовой грохот и завывание бури. В другом месте поэмы, при описании военного погрома от половцев, сказано: "Уже вержеся Дивь на землю" — выражение, тождественное по смыслу с ныне употребительным: "Як хмара (туча) на нас испала!", т. е. пришла беда. На Украине до сих пор слышится клятва: "Щоб на тебе див пришов!" Со словом диво однозначительно чудо (чудовище), встречаемое в старинных рукописях в значении исполина, гиганта. Морское чудо — Морской Царь, владыка дожденосных туч, точно так же как Лесное чудо — леший, обитатель облачных лесов. Как у сербов див — великан, так, по русским преданиям, великаны суть дивии народы или дикие люди; лешего и лесунок также называют диким мужиком и дивоженами. Дикий — сокращенная форма из дивокий (дивий). Первоначально эпитет этот означал: небесный или находящийся под открытым небом, но впоследствии с ним соединилось нравственное понятие. Когда славяне оселись на постоянных местах, сделались оседлыми землепашцами, тогда свой домашний быт под родною кровлею стали они противополагать кочевью по лесам и степям. Вместе с этим и прилагательное дивий — дикий (живущий под открытым небом) стало употребляться для обозначения той особенной грубости нравов и привычек, которая нераздельна с бытом кочевым, пастушеским. Такою ничем не обузданною грубостью, дикостью номадов (Номады — со времен глубокой древности так называли кочевников и скотоводов.) отличалась и порода великанов, как воплощение вечно враждующих и разрушительных стихий природы — буйных вихрей и громовых туч, постоянно блуждающих (кочующих) по широким воздушным пространствам.

К одному разряду с приведенными нами сказками принадлежит и валахская "Цвет-королевич". Рождение юного героя, его смерть и снова возрождение к жизни — вот основная мысль этой сказки. У некоего короля была дочь — чудная красавица. Раз принесла она пучок прекрасных, пахучих цветов, поставила их в воду и потом, когда вся вода покрылась цветочною плодотворною пылью, выпила ее и сделалась беременна. Раздраженный король заключил дочь в бочку и пустил в море. Там родила она сына-богатыря. Мальчик вырос быстро, потянулся и разломал бочку: так рождается молниеносный бог в бочке-облаке, плавающем по небесному океану, и рожденный тотчас же разбивает свою колыбель. Мать с сыном вышли на сушу и поселились в замке, который принадлежал чудовищным змеям. Флориан победил и заковал их в цепи; только один змей успел спрятаться и остался на свободе. Во время отлучек богатыря из дому змей этот превращается в красивого юношу, обольщает королевну и сообщает ей разные средства, как погубить Флориана, чтобы не было никакой помехи их взаимной любви. Королевна притворяется больною и просит сына достать ей целебного лекарства. Один раз Флориан приносит матери живого буйвола, мозг которого она признала необходимым для ее выздоровления; в другой раз он убивает медведя, мясо которого должно служить для той же цели; в третий раз мать посылает его на черную гору за живой водою. Флориан отправился в путь; близ черной горы (тучи) расстилалось белое озеро, и в том озере купались водяные девы (нимфы, дарующие дождь): они были так прекрасны, что юноша долго не в силах был отвести от них глаз. Девам также понравилась его мужественная красота. Они расспросили: куда и зачем он идет? И, опасаясь за его жизнь (ибо живую воду оберегал злой дух), приглашали Флориана остаться навсегда с ними. Но он, ради сыновней любви, отказался и пошел на гору. Там на верху черной горы окружил его густой, непроницаемый туман, и только он наклонился, чтобы почерпнуть воды из источника жизни, как в ту же минуту закрутился страшный вихрь, подхватил юношу на воздух, разорвал на тысячи кусков и разметал их по берегу озера. В полночь, когда полный месяц взошел над озером, проснулись водяные девы от своей дремоты на глубоком дне, выплыли на поверхность вод и стали играть и плескаться. Вдруг одна из них подымает жалостный плач, является и подает своей царице сердце Флориана, которое нашла в волнах озера. Царица опечалилась, созвала подруг и приказала собрать все растерзанные члены несчастного юноши, а одну из дев послала за живою водою. Когда приказ был исполнен, царица взяла собранные члены Флориана, сложила их вместе, спрыснула живою водою, и возрожденный герой тотчас встал, будто пробудившись от крепкого сна. Тут сведал он про злой умысел на его жизнь, задушил змея, покинул преступную мать и отправился странствовать по белому свету и совершать великие подвиги. В такой благоухающей свежести, по замечанию Буслаева (Буслаев Федор Иванович (1818—1897) — историк, филолог, профессор Московского университета, автор многочисленных трудов по истории литературы и фольклору. "Исторические очерки русской народной словесности", "Русский народный эпос" и другие.), сохраняет народная поэзия глубокомысленные мифы о растерзанном и возрожденном Озирисе, Вакхе и другие подобные. В борьбе с демоническим змеем погибает и сам дожденосный Перун (Вакх (Вакх (Бахус, Дионис) — в греческой мифологии бог плодородия, растительности, виноградарства и виноделия. В честь его устраивались шумные празднества — вакханалии.)); дробимый на множество шумнольющихся потоков и разносимый буйными вихрями по лицу земли, он умирает вместе с окончанием ливня; но потом снова возрождается, как скоро рассеянные части его тела будут собраны и окроплены живою водою, т. е. как скоро восходящие к небу пары снова соберутся и образуют из себя дождевые тучи. В позднейших, подновленных вариантах рассматриваемой нами сказки вместо змеев, с которыми сражается богатырь, выводятся разбойники, а вместо Змея Горыныча — любовником царевны выставляется разбойничий атаман; замена эта — нисколько не удивительна, ибо со сказочными змеями нераздельно представление о их воровском, разбойничьем характере. Таким образом, древние мифические предания с течением времени сводятся народом к простым объяснениям, заимствуемым из его действительной жизни.

Те же самые облака и тучи, в которых фантазия древнего человека видела змеев — похитителей живой воды и золота солнечных лучей, рассматривались и как внешний покров, одежда или шкура, в которую облекаются светлые боги и богини. Окутываясь темным облачным покрывалом, боги как бы оборачиваются в змеиную шкуру и принимают на себя чудовищный змеиный образ. Представление это стоит в тесной связи с общим верованием в оборотничество. Сам бог-громовник, засыпающий на зиму в оцепененных стужею тучах и до весны незримый в блеске настоящей его красоты (т. е. перестающий блистать золотистыми молниями), на метафорическом языке эпических сказаний превращается в змея и скрывает свой светлый лик под его безобразными формами. В народных сказках царевич-жених изображается иногда в виде страшного змея, но такой демонический образ есть следствие очарования враждебных сил (Зимы), и только временно затемняет несказанную красоту доброго молодца. С поцелуем любящей невесты колдовство разрушается: чудовищный змей преобразуется в прекрасного, статного юношу, и затем следует веселое торжество брачного союза, т. е. горячее дыхание из уст богини весны вызывает к жизни Перуна...

Подобно жениху Перуну, и невеста его — богиня весеннего солнца и гроз представляется в некоторых народных сказаниях в чудовищном образе змеи. Смысл этих сказаний все тот же, только жених и невеста меняются своими ролями. Прекрасная царевна, околдованная Кощеем бессмертным, превращается в зимний период времени в змею; герой, принимающий на себя подвиг ее избавления, должен семь лет оставаться в оловянном замке, на крутой горе, и только по истечении этого срока, т. е. после семи зимних месяцев, проведенных в темном облачном замке на горе-небе, царевне возвращается ее неописанная красота, а избавитель в награду за подвиг получает славные диковинки, в которых поэтически изображаются силы весенней природы. Таково содержание русской сказки. В немецких сагах, изданных братьями Гриммами, встречаем предание о зачарованной деве, с золотой короной на голове и с длинными косами, ниспадающими до земли. Ниже пупа она имела вид змеи и могла быть избавлена от этого превращения только под условием, чтобы целомудренный юноша трижды поцеловал ее. С преданиями о змеиной деве родственны сказки, сохраняющиеся у различных народов в весьма близких и сходных редакциях, о вещей царевне, превращенной в гадину, преимущественно в лягушку или жабу. Эта царевна — дивная, несказанная красавица, и только на время, вследствие колдовства злой ведьмы (Зимы), облекается в лягушечью кожурину. Стихийная природа ее очевидна: когда свекор заставляет ее показать образцы своего рукоделья, она обращается к буйным ветрам, и те приносят к ней чудно сотканные ковер и сорочку — метафоры облачных покровов; собираясь на царский пир, она наказывает своему мужу-царевичу: "Станет накрапывать дождь, ты скажи: это моя жена умывается! заблистает молния — объяви всем: это моя жена одевается! а загремит гром — говори: это моя жена едет!" Когда царевич сжег лягушечью кожурину — вещая жена покидает его, и он вынужден искать ее в подсолнечном царстве — у Кощея бессмертного, где и находит свою суженую не прежде, как истоптавши железные сапоги и изглодав три железных просвиры (Просвиры (просфоры) — пресные хлебцы для церковных ритуалов.). Чтобы возвратить ее любовь, царевич должен добыть то чудесное яйцо, в котором скрывается Кощеева смерть, т. е. сила заклятия тогда только прекращается, когда окончательно будет побежден демон зимних туч...

Заклятая или очарованная царевна выступает героинею весьма многих сказок у всех индоевропейских народов, и сказки эти, несмотря на обилие сходных сторон, представляют довольно разнообразные вариации одной и той же основной темы. Очарование не всегда состоит в изменении человеческого образа на змеиный или иной животненный, что тесно связывается с древнейшим олицетворением сил природы различными птицами и зверями; но выражается еще в более простой форме — в изменении белого цвета на черный, т. е. в утрате блеска, сияния, а следовательно, и красоты. Царевна-красавица, царством которой овладевает вечно шумная, беспокойная нечистая сила, теряет свой белоснежный цвет и делается черною, а белые кони, на которых выезжает ее колесница, превращаются в вороных. В таком помраченном виде сидит она в заколдованном дворце или замке (в зимней туче). Чтобы освободить ее из-под заклятия, от сказочного героя требуется семь лет молчания; это потому, что на все зимние месяцы Перун действительно замолкает. Злые духи напрягают все свои усилия, чтобы устрашить и прогнать избавителя, и в продолжение трех ночей испытуют его смелость различными демонскими наваждениями: то грозят ему мучительною смертью, то скачут на него бешеными конями, то со всех сторон окружают его клокочущим пламенем и так далее. По мере того как близится срок избавления, чернота все более и более умаляется: и царевна, и кони ее становятся белыми сначала до пояса, потом до колен, а наконец,, и совсем освобождаются от влияния нечистой силы. Это — то самое представление, на котором зиждется большая часть народных эпических сказаний: богиня весны (дева Солнце), обессиленная ведьмою Зимою или помраченная демоном-змеем, утрачивает на известное время свою блистательную красоту и снова обретает ее по окончании срока испытания. Той же изменчивой судьбе подвластны и прекрасные нимфы вод (т. е. дождевых источников): являясь в летнюю пору в легких, белоснежных облачных тканях, озаренных яркими лучами солнца, в зимние месяцы они одеваются в черные, траурные покровы и подвергаются злому очарованию...

Итак, временная утрата красоты сказочною царевною выражалась в мифе: во-первых, принятием ею змеиного образа и, во-вторых, помрачением ее светлого лика и заменою белой одежды черною. Но, сверх сего, встречаются еще третье мифическое представление: под влиянием зимней стужи легкая облачная одежда красавицы превращается в жесткую кору, охватывающую ее тело, что и продолжается до тех пор, пока не разрубит молниеносным мечом и не снимет эту кору пробудившийся в весеннюю пору могучий Перун. Поехал Святогор (исполин-громовник, обитающий в святых горах, т. е. тучах) разузнать свою судьбину: где и на ком ему жениться? И было ему предсказано мифическими кузнецами, кующими брачные узы: "Твоя невеста в поморском царстве, в престольном городе тридцать лет лежит во гноище". Призадумался богатырь, направил путь в поморское царство и нашел девицу — лежит во гноище, спит крепким сном, а тело у ней словно кора еловая; поднял свой острый меч, ударил ее в грудь и уехал из царства. Очнулась девица от крепкого сна — а еловая кора с нее спала, и сделалась она красавицей и невиданной, и неслыханной. Далеко пронеслась молва про ее красу, посватался за девицу Святогор-богатырь и, женившись на ней, спознал, что от судьбы не уйдешь.., В ту эпоху, когда позабыт был действительный смысл древних метафорических выражений, мифы о летучих, огненных змеях повели к обожанию змей обыкновенных, ползучих. В Литве и Польше дозволяли ужам и змеям селиться в домах, под печкою, чтили их как пенатов и приносили им в дар молоко, сыр, яйца и кур; если они вкушали предложенную им яству — это принималось за добрый знак, и, наоборот, нетронутая пища указывала на грядущие бедствия; наносить какой бы то ни было вред этим гадам и убивать их было строго воспрещено. Крестьяне наши до сих пор считают счастливым предзнаменованием, если в избе поселится уж, и охотно ставят для него молоко; убить такого ужа — величайший грех! За змеиными и ужовыми головками и шкурками признается целебная сила...

Великаны и карлики

Предания о великанах общи всем индоевропейским народам. Эти исполинские образы (создание которых еще не так давно поверхностная критика приписывала только грубой, ни на чем не основанной прихоти народного воображения) нимало не покажутся нам странными, противоречащими чувству художественной естественности, если мы убедимся, что они олицетворяли собой темные массы туч, заволакивающих все беспредельное небо, и те необоримые силы природы, какими сопровождается их воздушный полет: вихри, метели, вьюги, град, дождевые ливни и громовые удары. В сокрушенных обломках скал, в исторгнутых с корнем вековых деревьях и в других следах, оставляемых разрушительными бурями и грозами, детская фантазия первобытных племен видела результаты свободной деятельности облачных духов; от чрезмерности тех средств, какие требовались для совершения подобных подвигов, она необходимо заключала о громадности самых деятелей. Такое стихийное значение великанов наглядно раскрывается из присвоенных им сверхъестественных свойств, а равно из той обстановки, среди которой являются они в народных сказаниях...

Стародавние мифы, поведающие о создании вселенной, изображают собственно переход природы от ее зимнего омертвения (небытия) к весенней жизни. Влиянием южного, или, что то же — весеннего тепла неподвижные, камню подобные льды, произведенные северными вьюгами, оживают в текучих и журчащих потоках и в легких, подымающихся к небу парах; из капель растаявшего инея, т. е. из росы, напояющей воздух, и сгущенных туманов нарождаются великаны дождевых туч и корова-облако, воздояющая из своих сосцов молоко-дождь. Вологодское откороветь — оттаять и сербское кравити — топить, плавить, кравитисе — истаять указывают на древнейшую связь понятия о доящейся корове с дождевым облаком...

Отголосок предания о происхождении облачных духов из тающих весною льдов и снега доселе слышится в нашем народном сказании о Снегурке. Снегурка (Снежевиночка) названа так потому, что родилась из снега. Не было, говорит сказка, у старика, у старухи детей; вышел старик на улицу, сжал комочек снегу, положил его на печку — и явилась прекрасная девочка. Перенося миф о рождении облачной нимфы под домовую кровлю, фантазия присвоила благодатное действие весеннего тепла — очагу, как божеству, которое благословляет потомством и охраняет семейное счастье. Есть еще другая вариация сказки о Снегурке: жил-был крестьянин Иван, жену его звали Марья; жили они в любви и согласии, состарились, а детей у них все не было. Сильно они о том сокрушались! Вот наступила зима, молодого снегу выпало много — чуть не по колена. Ребятишки высыпали на улицу играть, бегали, резвились и наконец стали лепить снеговую бабу. Иван да Марья глядели в окно. "Пойти бы и нам, жена, да слепить себе бабу!" — "Что ж, пойдем! Только на что тебе бабу? Будет с тебя — и меня одной; слепим лучше дитя из снегу". — "И то правда!" Вышли они из хаты и принялись лепить куклу, сделали туловище и с ручками, и с ножками, приставили головку. Вылепили они носик, сделали вместо глаз две ямки во лбу, и только что Иван начертил ротик, как тотчас дохнуло от куклы теплым духом. Смотрит Иван — а вот уж из ямок голубые глазки выглядывают, и алые губки улыбаются. Зашевелила Снегурка, точно живая, и ручками, и ножками, и головкою. "Ах, Иван!" — вскрикнула Марья от радости. Бросилась обнимать Снегурку, и на руках у нее очутилась в самом деле живая девочка. Растет Снегурка не по дням, а по часам, что день — то все пригожее, красивее, и стала за зиму словно лет тринадцати, да такая смышленая — все разумеет, про все рассказывает и таким сладким голосом, что заслушаться можно: завсегда добрая, послушная, приветливая, а собой белая-белая, как снег, румянца совсем не видать — словно ни кровинки нет в теле. Прошла зима, стало пригревать весеннее солнце — Снегурка сделалась грустна, и чем ближе к летним жарам, тем она печальнее. Все прячется от ясного солнышка под тень. Только и любо ей, как набегут на небо пасмурные тучи или как пойдет она плескаться у студеного ключа. "Уж не больна ли она!" — думала старуха. Раз надвинулась градовая туча, и Снегурка так обрадовалась граду, как другая не обрадуется и жемчугу; а когда град растаял от солнечных лучей — она горько по нем плакала. На Иванов день собрались девки гулять, пошли в рощу и взяли с собой Снегурку; там они рвали цветы, вили венки, пели песни, а вечером разложили костер и вздумали прыгать через огонь. "Смотри же, — говорят девки Снегурушке, — не отставай от нас!" Затянули купальскую песню и поскакали через костер. Побежала и Снегурка, но только поднялась над пламенем, как в ту же минуту раздался жалобный крик и потянулась Снегурка вверх легким паром, свилась в тонкое облачко и унеслась в поднебесье. В таком грациозном поэтическом образе представляет народная фантазия одно из обыкновенных явлений природы, когда от жгучих лучей летнего солнца (купальский костер — эмблема солнца) тают снежные насыпи и, испаряясь, собираются в дождевые тучи. В зимнюю пору, когда облака из дождевых превращаются в снеговые, прекрасная облачная дева нисходит на землю — в этот мир, заселенный людьми, и поражает всех своею белизною (т. е. падает на поля в виде снега); с приходом же лета она принимает новый воздушный образ и, удаляясь с земли на небо, носится там вместе с другими легкокрылыми нимфами. С русскою сказкою о Снегурке можно сблизить сербское предание про короля Трояна, хотя это последнее и выражает иную мысль. В Трояновом граде (теперь развалины на горе Цере) жил некогда царь Троян; каждую ночь ездил он в Срем на свидание со своей милою. Ездил Троян по ночам, потому что днем никуда не смел показываться, опасаясь, чтобы не растопило его ясное солнце. Являясь в Срем, он задавал коням овса, и как только кони съедят корм, а петухи запоют предрассветную песню — тотчас же пускался домой, чтобы поспеть в свой город до восхода солнца. Сведал про то муж или брат его любовницы, повыдергал у всех петухов языки, а коням вместо овса насыпал песку. Эта хитрость замедлила отъезд Трояна; перед самым рассветом он вскочил на коня и поскакал в свой город, но солнце настигло его на пути. Троян спрыгнул с коня и спрятался в стоге сена; проходившие мимо коровы растрепали стог, и солнечные лучи растопили несчастного царя. Это же предание занесено и в сербскую сказку, где вместо Трояна заступает змей. В одной из скандинавских сказок говорится о великане, который не был впущен в свой замок до самого рассвета, и вот — когда выехала на небесный свод прекрасная дева Заря — великан оглянулся на восток, увидел солнце и тотчас упал на землю и лопнул. Эти замены прямо указывают на тождественность Трояна с великанами и драконами. Наши старинные памятники причисляют Трояна к языческим божествам и упоминают о нем наряду с Перуном, Хорсом и Волосом... Имя Трояново встречается и в "Слове о полку Игореве" в следующих загадочных выражениях: "Рища (Боян) в тропу Трояню чрес поля на горы", "Были вечи Трояни", "На седьмом веце Трояни връже Всеслав жребий о девицю себе любу", "Вступила девою на землю Трояню (Обида)". Имя Троян образовалось из слова три, трое, и весьма вероятно, что в приведенных свидетельствах старинных рукописей донеслось до нас воспоминание о том языческом божестве, какое известно было у поморян под именем Триглава. По указанию одного из вариантов сербского предания, царь Троян имел три головы и восковые крылья; согласно с греческим мифом о гибели Икара, крылья эти растаяли от дневного жара, что и было причиною его безвременной кончины. Сродство Трояна с Триглавом подтверждается еще тем, что у последнего были козлиные головы, а первому сербская сказка дает козьи уши. Напомним, что летучий змей в народных сказаниях большею частию представляется трехглавым. Так как черные, омрачающие небесный свод тучи и в языке, и в поверьях отождествлялись с представлением ночи и расстилаемых ею туманов, то отсюда понятно, почему великаны признавались за демонов, наводящих ночной мрак, почему самая ночь была олицетворяема как существо исполинское. Ничего так не боятся великаны, как дневного света, потому что с появлением ясного солнца нераздельна мысль о побежденной ночи и рассеянных грозою тучах; выражаясь метафорически, великаны гибнут от блеска солнечных лучей. Когда застигнет их восходящее солнце, они немедленно разрываются (лопаются) на части или каменеют (т. е. туманы рассеиваются, а ночная тьма удаляется в глубокие ущелья скал). Как воплощение ночного мрака и туманов, Троян является с захождением солнца и обнимает Землю, прекрасную супругу светлого Неба; но при рассвете дня, когда богиня Заря выгоняет небесных коров, он исчезает вместе с ночными испарениями, оставляющими на полях свои влажные следы в каплях, утренней росы. Крылья — метафора темных покровов, которыми ночь застилает весь видимый мир. Сходно с этим, ночеподобная туча умирает в дождевых потоках, как бы растопленная жгучими лучами солнца; вот почему, как скоро растаяли крылья Икара, он потонул в волнах глубокого моря...

У славян доселе живы сказания, что порода великанов отличалась необычайной суровостью, что они постоянно враждовали друг с другом и вели нескончаемые жестокие войны (поэтическое представление небесных гроз), что за эту вражду они были наказаны потопом, в котором и погибли все до единого, т. е. в переводе на прозаический язык: тучи тотчас же исчезают с неба, как скоро изольются на землю обильными потоками дождя.

По указанию наших былин, реки и источники образовались из крови убитых богатырей, а кровь змея, поражаемого громовником, затопляет мать-сырую землю, пока эта последняя не пожрет ее в свои широкие недра. Литовский миф приписывает всемирный потоп величайшему из небесных богов Прамжу, в котором чтили верховного устроителя вселенной: он владеет небесными громами и когда бывает раздражен на землю, то сечет ее так сильно, что она дрожит под его могучими ударами. Так объясняют литовцы землетрясение, придавая земному шару чувство жизни. Если мы припомним, что молния метафорически назвалась плетью, что тучи уподоблялись горам и подземельям, что от ударов грома, по эпическому выражению, доныне живущему в различных языках, дрожит земля, — то для нас будет ясно, что в приведенном поверье собственно живописуется летняя гроза. Однажды Прамжу, смотря из окна своего небесного дворца на землю, узрел на ней общую неправду: люди забыли о первоначальной простоте, любви и согласии: жестокие войны, грабежи и ссоры почти не прекращались. Разгневанный бог решился наказать людской род потопом; он послал двух злобных великанов: Воду и Ветер, которые устремились на грешную землю, схватили ее плоский круг в свои могучие руки и стали потрясать ими с такою силою, что почти все живое потонуло в волнах. Так опустошали они землю двадцать дней и ночей. Заметим, что и другие народы давали божествам вод и ветров эпитет колебателей земли: "Веды" дают это прозвание Марутам, "Илиада" —Посейдону. Еще раз взглянул Прамжу на землю; в то время он грыз орехи из небесных садов и, завидя несколько пар людей и животных, искавших спасения на вершине высокой горы, бросил им ореховую скорлупу. Люди и звери взошли в эту скорлупу, которая и поплыла по широким, всепокрывающим водам, точно искусно сделанная лодка. Когда, наконец, буря стихла и воды покинули сушу, спасенные люди разбрелись в разные стороны. Одна чета поселилась там, откуда впоследствии вышло литовское племя; отягченная старостью, она не имела надежды на потомство, но явилась Радуга и научила опечаленных супругов создать новое поколение из камней. По греческому преданию, Зевс истребил потопом буйную породу медных людей, соответствующую скандинавским великанам-гримтурсам: он послал сильный, проливной дождь, так что вся Эллада покрылась водою и все обитатели ее потонули. Спаслись только Девкалион и Пирра (В греческой мифологии Девкалион — прародитель людей, сын Прометея. Зевс, разгневанный на людей "медного века", решил их погубить, за исключением Девкалиона и его жены Пирры. По совету Прометея, Девкалион построил большой ящик ("ковчег"), который плавал во время всемирного потопа, пока не пристал к горе Парнас.). По совету Прометея, Девкалион построил ящик и вошел туда вместе со своей женою. Девять дней и ночей носились они по волнам, а когда гроза стихла, пристали к горе Парнасу, принесли жертву Зевсу-тучегонителю и, прыгая через камни, создали себе юное потомство. Махабхарата (Махабхарата — индийская эпическая поэма, созданная в середине I тысячелетия до н. э. В эпопее 18 книг, включающих в себя около 100 000 двустиший.) изображает потоп со следующими подробностями: в то время, как умножились на земле грехи, король Ману пришел на берег потока принести покаяние; тут послышался ему голос маленькой рыбки, умолявшей о спасении. Король положил ее в сосуд, но рыба начала быстро расти и пожелала, чтоб ее пустили в озеро, здесь она так увеличилась, что в короткое время не могла уже двигаться, и была перенесена в Ганг, а потом — в море. От нее узнал Ману о приближении страшного потопа; он должен был построить корабль, войти в него с семью мудрыми и взять с собой семена всех творений. Когда корабль был готов и Ману вошел в него со своими спутниками, явилась гигантская рыба, прикрепила к себе корабль и целый год носила его по бурным волнам, потом остановилась у вершины Гималаев и рекла: "Я — Брама, владыка всего сущего; выше меня нет ничего! В образе рыбы я был вашим спасителем, и теперь, Ману, ты должен создать миры, богов, асуров, людей и все творения". В этих древних преданиях о потопе мы видим не более как различные вариации одного и того же мифического представления. В период таяния снегов плодятся и множатся великаны-тучи и захватывают в свою власть "весь белый свет", т. е. все светлое небо; в шуме наступающих затем гроз они предаются злобной вражде и битвам, творят насилия и неправду и наконец погибают в потопе, очищающем мир от этих первобытных суровых обитателей; спасается только один праведник, будущий родоначальник нового человеческого рода. Вслед за окончанием потопа и гибелью великанов водворяется благодатная весна — следует возрождение или создание вселенной... Великорусские сказки, выводя на сцену исполинов, называют их дикими людьми и обрисовывают такими красками: ростом великан выше лесу, вместо палки держит в руке вырванный с корнем дуб или сосну; на обыкновенного смертного он смотрит презрительно, как на слабого червя, которого ничего не стоит ему раздавить ногою; самые глубокие моря он может свободно переходить вброд; громадная голова великана, сраженного в ратном поле, представляется страннику высоким холмом. Один из таких исполинов тридцать три года лежал убитым в поле, но, будучи окроплен живою водою, — вскочил и тотчас же предложил своему избавителю помериться в рукопашном бою. Эта неутомимая жажда битв весьма знаменательна; она указывает на те дикие и грубые страсти, какими народная фантазия наделила великанов, воплощая в их образах страшные и неразумные силы физической природы. В Могилевской губ. о богатырях-великанах рассказывают, что они принадлежат к породе бессмертных, растут не по дням, а по часам и минутам, головою достают до облаков и шествуют по следам ветров с одного конца земли на другой: так живо представлялись некогда народному уму быстрое возрастание туч, надвигающихся на небесный свод, и их стремительный полет по воздушным пространствам. Как в Литве признаются великанами Вода и Ветер, так в Могилевской губ. сохраняется предание о двух мальчиках исполинского племени: один из них дунул и в прах разметал по воздуху все крестьянские хаты, а другой плюнул — и образовалось бездонное озеро. Когда, во время сильной бури, вихрь вырывает столетние дубы и кругом блистают яркие и частые молнии — явление это крестьяне называют игрою богатырей. В сказках известен богатырь Дубыня, исторгающий с корнями вековые дубы и другие старые деревья. Литвины приписывают борьбе великанов северное сияние, очевидно, смешивая эту великолепную картину с летнею грозою. В Малороссии до сих пор не забыто поэтическое предание о великане, который был так громаден, что ему не было ни крова, ни пристанища. И вот задумал он взойти на беспредельное небо: идет — моря ему по Колено, горы переступает и взобрался наконец на высочайшую из земных скал; радуга — этот мост, соединяющий небо с землею, принимает его и возносит к небесным обителям. Но господь не пускает туда великана, а на землю уже нет дороги, и остался он навсегда между небом и землею; тучи ему — постель и одежда, крылатые ветры и птицы (олицетворение тех же ветров) носят ему пищу, а радуга, наливаясь водою, утоляет его жажду. Но тяжка жизнь безлюдная; горько возрыдал великан, и слезы его дождем полились на поля и нивы; от стонов его раздались громы и потрясли низменную землю...