Глава 4. РЕННЕСАНС – ЭПОХА ТИТАНОВ
ХУ1—XV века в истории Европы — начало нового периода ее развития, вступление в качественно новую фазу, отрицавшую средневековый, феодальный уклад общественной жизни с ее жесткой церковностью и заидеологизированной духовностью и утверждавшую так называемый «гуманизм» (от латинского слова «humanus» — «человеческий», «присущий человеку»). Возникло и стало набирать силу воззрение на мир и действование в нем, исходя из принципов человечности в самом широком и
глубоком смысле этого слова.
Живая творческая мысль, всецело отдававшаяся в предшествующий период Богу и видевшая цель личности в служении ему, теперь обратилась к действительной природе во всех ее проявлениях и к человеку с его сложным внутренним миром, физическими и умственными потребностями, чувственными радостями. Признавалась самоценность его, провозглашалась свобода его индивидуального самоутверждения. Человек! — под этим знаком в европейской культуре развернулось мощное умственное движение.
На утренней заре Нового времени величайший итальянский поэт Данте Алигъери (1265—1321) писал:
Отвага и ума пытливый склад,
Ученость, красота, сознанье чести,
Искусство, сила, доброта без лести,
Учтивость — далеко не полный ряд
Достоинств, что Амура победят
Отрадностью — в отдельности и вместе:
Одни из них достойны большей чести,
Но каждое в победу вносит вклад.
При этом, друг мой, если ты намерен
От добродетелей увидеть прок,
Природных иль благоприобретенных,
Не действуй против божества влюбленных:
Какое бы ты средство ни привлек,
Ты проиграешь битву, будь уверен1.
В страстном сонете флорентийца, звучащем гимном новому человеку, как бы прорывалось предвестие эпохи, названной спустя два столетия Возрождением. Сей термин впервые встречается у знаменитого архитектора, живописца и историка искусства Джорджо Вазари (1511—1574) — по-итальянски: «Rinascita», по-французски «Renaissance», откуда и русское «Ре-1ессанс».
При этом слове в нашем сознании встают великолепные архитектурные сооружения, замечательные пластические, живописные и литературные художественные произведения как вызов средневековой религиозной формалистике с ее богословской схоластикой и аскетизмом.
Каким контрастом ханжеским церковным проповедям звучат стихотворные строки крупнейшего скульптора, архитектора и живописца Микеланджело Буонарроти (1475—1564):
Нет радостней веселого занятья:
По злату кос цветам наперебой
Соприкасаться с милой годовой.
И льнуть лобзаньем всюду без изъятья!
И сколько наслаждения для платья.
Сжимать ей стан и ниспадать волной,
И как отрадно сетке золотой
Ее ланиты заключать в объятья!
Еще нежней нарядной ленты вязь,
Блестя узорной вышивкой своею,
Смыкается вкруг персей молодых.
А чистый пояс, ласково виясь,
Как будто шепчет: «Не расстанусь с нею...»
О, сколько дела здесь для рук моих!
За возникновением духовной оппозиции феодализму как определенному укладу жизни и господствующему образу мыслей стояли зарождающиеся новые экономические отношения в связи с принципиальными переменами в общественном производстве. (Технические изобретения и научные открытая обогащали труд новыми, более эффективными способами действия (появились самопрялка, был усовершенствован ткацкий станок, существенно важны новшества внедрялись в мельничное дели, изобретена была доменная металлургия и т. д.). Применение пороха и создание огнестрельного оружия совершил переворот в военном деле, что свело на нет значение рыцарства как рода войск и как феодального сословия. Рождение книгопечатания необычайно способствовало развитию гуманитарной культуры в Европе Использование компаса значительно увеличивало возможности мореплавания, стремительно расширялась сеть водных торговых коммуникаций, причем, особенно интенсивной она была в Средиземноморье — неудивительно, что именно в итальянские городах возникли первые мануфактуры как ступени перехода от ремесла к капиталистическому способу производства.
Происходили важные перемены в сфере распределения потребляемых продуктов и изделий, в системе товарно-денежных отношений. Во многих итальянских городах решительно росла прослойка банкиров купцов и промышленников — они все более прибирали к своим рукам политическую власть.
Радикальные события в материальной жизни общества влекли существенные следствия в положении церкви, игравшей в феодальной Европе определяю щук» роль, — ее духовная диктатура была сломлена
На континенте утверждалась новая государственность с формированием национальных абсолютных монархий.
Если раньше представители литературной и художественной сфер деятельности, учителя, ученые, философы, как правило, служили церкви, то теперь связь с нею рвалась, и упомянутое нами понятие «гуманизм» включало в себя светскую образованность (и ученость), подчеркнуто отличающуюся от богословско-схоластической.
Особенностью ранней буржуазной культуры было обращение к античному наследию. Оно воспринималось итальянцами XIV века как национальное достояние, несправедливо отвергнутое в качестве «языческого», но, как оказалось, способное служить классическим образцом и в профессиональном эстетическом образовании, и в разрешении сомнений и противоречий, столь свойственных творческим поискам. В нем архитекторы, художники, поэты и музыканты стали черпать вдохновение и находить точку отсчета меры истинности собственных усилий. С помощью его надеялись раскрыть и практически реализовать гармонические закономерности бытия. Значит, его требовалось возродить, вернуть к культурной жизни.
Отсюда и название эпохи, утвердившееся в научной и литературной традиции, хотя в нем и не отражено действительное историческое содержание своего времени. Мало того — собственно «возрождение» не было самоцелью. Речь шла не о возврате к прошлому и не о воспроизведении его шедевров ради эстетического услаждения элиты, а о самостоятельном решении задач, вынесенных на поверхность противоречивой действительностью. Известный итальянский ученый, архитектор, писатель и музыкант Леон Баттиста Альбер-ти (1404—1472) заявлял: «...если древним, имевшим в изобилии у кого учиться и кому подражать, было не так трудно подняться до познания этих высших искусств, которые даются нам ныне с такими неслыханными усилиями, то имена наши заслуживают тем большего признания, что мы без всяких наставников и без всяких образцов создаем искусства и науки неслыханные и невиданные».
1. «Божественный кузнец»
Фундаментальной основой, на которой вырастала культура Возрождения, была городская жизнь, претерпевшая в ту пору коренную ломку хозяйственного уклада. Носителем новой идеологии, то есть совокупности идей и представлений (политически правовых, философских, нравственных, религиозных, эстетических), отражавших тенденции этой ломки и выражавших интересы восходящих социальных групп, было бюргерство (от немецкого «burger» — горожанин), противостоящее, с одной стороны, высшим слоям (дворянству и духовенству), а другой — низам (простым труженикам).
Разумеется, не следовало бы упрощать картину и сводить разнообразие умственных течений эпохи Boa рождения исключительно к влиянию материальных, интересов общества. Эта-эпоха всколыхнула широки массы, привела в движение все социальные слои вызвала брожение умов даже в самых консервативных кругах. И феодальная аристократия с известно симпатией отнеслась к новым, ренессансным, формат культуры.
Что же касается философии, то она, хотя и оставалась в значительной своей части.подъяремницей богословия, также не могла не испытать на себе прямого воздействия ветра свежих перемен. Ее схоластический характер, прямо или косвенно санкционированный церковью и сохранявшийся почти тысячелетие, стал расшатываться. Он и ранее не означал абсолютного догматизма и сыграл на некоторых этапах положительную роль, противопоставляя сверхразумному «созерцанию» Бога и иррациональному чувству (попросту говоря, мистике) постижение сверхсущего с помощью внутренне непротиворечивых рассуждений в общезначимых формах мысли (иными словами, логику). Теперь же началось отделение философии как учения о наиболее общих принципах бытия и познания от теологии — учения о Боге воплощенного в логические формы умозрительных построений на основе текстов, принимаемых на веру в качестве свидетельства Бога о самом себе
В этом отделении не было ничего нарочитого, дерзкого, явно эпатирующего господствующее религиозное сознание, по оно органично вырастало в недрах самой теологии — литой мысли становилось все более тесно в богословских одеждах.
Среди ярких представителей новых веяний первым следует назвать Николая Кузанского (1401 —1464).
Его спокойное открытое лицо, его чуткие, внимательные глаза, доброжелательно устремленные к собеседнику, его руки с красивыми длинными пальцами, мягко складывающиеся в молитвенном жесте или неспешно перебирающие четки, его фигура, выдающая в легком, изящном движении крепкую стать, — все располагало к нему с первого взгляда. Когда он говорил, простые и умные слова западали глубоко в душу. Сын рыбака и виноградаря из села Куза на берегу Мозеля на юге Германии, он рано познал соль крестьянского труда. Живой, любознательный, терпеливый, подростком бежал из родного дома. Нашел прибежище у графа Теодорика фон Мандершайда, который определил через некоторое время смышленого парнишку в школу, основанную в голландском городе Девентере весьма влиятельными в {идерландах монахами, именовавшими себя «братьями общей жизни». Здесь обучали «семи свободном искусствам», занимались комментированием философских книг, изучением латышского и греческого языков. Затем продолжал обучение в Гейдельберге, Падуе... Вернувшись на родину, решает посвятить себя богословской деятельности. Получает сан священника. Далее — последовательная служебная карьера, в которой он поднимается до высшей (не считая папу) ступени католической иерархии, получив сан кардинала и место «легата по всей Германии».
Католическая церковь тогда переживала глубокий кризис, теряла былой авторитет, чему способствовали бесчисленные раздоры в среде самого духовенства, конфликты с феодалами, подъем «еретических» движений.
Переполненный повседневными церковными заботами, Кузанец находит облегчение душе в побочных занятиях философией и математикой. Вдохновение преобладает тут над системой — некоторые трактаты создаются им в один присест.
Не все из написанного им получает положительную оценку его коллег. Так, гейдельбергский богослов Иоганн Венк посвятил ему свое негодующее сочинение под названием «Невежественная ученость», в котором, в частности, писал: «Не знаю, видел ли я в свои дни писателя более пагубного».
Что так возмутило ортодоксального католика? Пантеистические мотивы, сквозившие в философии Кузанца. Само понятие «пантеизм» появилось в литературе гораздо позже, два с половиной столетия спустя, — от греческих «пан» (все) и «теос» (Бог), — но мы прибегаем к нему для краткости, чтобы подчеркнуть самое главное,;что шло вразрез с устоявшимися взглядами. Объединение Бога с миром и даже отождествление их друг с другом имеет давнюю историю — такого рода представления бытовали уже в Древней Индии (в особенности в брахманизме, индуизме и веданте), в Древнем Китае (даосизм), в Древней Греции (Фалес, Анаксимандр, Анаксимен), однако тогда еще не было понятия Бога как единого мирового духа — имело место одушевление природы Космоса.
С возникновением единобожия, что мы и наблюдаем в христианстве, с определением монотеистического понимания Бога как личности, абсолютно возвышающейся над природой, пантеизм никак не совмещался с возобладавшими религиозными представлениями — он говорил о другом: о безличном мировом духе, скрывающемся в самой природе.
В постантичные времена, при господстве в Европе христианства, пантеизм сохранялся в среде последователей Платона, в неоплатонизме как идейном течении, имевшем за более чем десять веков свою эволюцию, о которой речь шла в предыдущей главе. Согласно неоплатонизму, миру присущ переход от его высшей и совершенной ступени универсума к менее совершенным и низшим ступеням — происходит «истечение» («эманация») из некоего мирового первоначала животворящей мощи, порождающее на свете все сущее. Но такой взгляд несовместим с библийским мифом о сотворении личным божеством природы и человека из ничего. На своем пути пантеисты, с одной стороны, приходили к натуралистической трактовке Бога, сливая его с природой, а с другой — опираясь на принцип непосредственного «постижения» Бога, мистически теряли природу в Боге, утверждали тождество Бога и человека.
Религиозно-мистический пантеизм с присущим ему субъективным пониманием безличного Бога в преддверии Нового времени нашел свое наиболее выпуклое выражение в воззрениях немецкого мыслителя, монаха-доминиканца Иоганна Экхарта (1260— 1327). Для него «божество» — безличный, бескачественный абсолют, стоящий за «Богом» в трех лицах как полнотой качеств и творческим истоком мирового процесса. Он заявлял, что человек способен познавать Бога благодаря тому, что в самом человеке есть несотворенная «искорка», единосущная Богу. Логика рассуждений вела к тождеству земного и небесного миров, к равнодоступности Бога для всех и к отрицанию роли христианско-католической церкви в деле «спасения» верующих. Пантеистическое понимание Бога послужило идейной базой крестьянско-плебейских еретических движений XIV века против феодально-церковной эксплуатации.
Все это было известно Кузанцу. Рассматривая Бога в своем первом философском труде «Об ученом незнании» как непознаваемый «бесконечный максимум», актуальная бесконечность, а мир — проявление Бога, познаваемый «ограниченный максимум», потенциальная бесконечность, он явно соскальзывал к пантеизму. Согласно ему, «творец и творение — одно и то же», «Бог во всех вещах, как все они в нем». Низводя бесконечность Бога в природу, он сформулировал идею бесконечности Вселенной в пространстве. Это явилось важнейшим симптомом начинающегося крушения теолого-схоластического мировоззрения с основоположным для него представлением о конечности в пространстве некогда сотворенного Богом мироздания и о Земле как его центре Так подготавливалась почва для гелиоцентрического воззрения Коперника.
«Машина мира имеет, так сказать, свой центр повсюду, - писал он, - а свою окружность нигде, потому что Бог есть окружность и центр, так как он везде и нигде». Утверждая, что у Вселенной нет границ, что она бесконечна, Николай Кузанский тем самым ставил под сомнение убеждение христианской космологии относительно ее иерархической структуры.
Хотя божественный абсолют и составляет нечто совершенно особое, он, по мнению Кузанца, отнюдь не безразличен к миру вещей, явлений и существ — этот мир представляет собою не разрозненность и внешнюю совокупность единичностей, нет, он целостность, и «Бог — единственная простейшая основа целой Вселенной», он вносит единство в пестрое многообразие ее. А целостность предполагает взаимную детерминированность всего и вся в ней. И вновь сквозит пантеизм с принципом «всемирной симпатии». Философ подчеркивал, что целое «находится непосредственно в любом члене через любой член, как целое находится в своих частях в любой части через любую часть» (Там же). Но в основе всего этого лежит «душа мира», которая «целиком находится в целом мире и в каждой части его» (Там же). Однако самое существенное состоит в том, что именно целое определяет направление движения составляющих его частей, ибо «всякое движение части направляете к целому, как совершенству» (Там же).
Соблазны пантеизма влекли Николая Кузанского дальше: «Так как Бог есть все, он также и ничто», ибо «он везде и нигде». Как видим, Богу одновременно приписывались свойства бытия и необыкновенным образом, согласно Кузанцу, мир, все существующее состоит из противоположностей — единство противоположностей и представляет собой божественное существо: как вмещающее весь мир, оно — абсолютный максимум, а как находящееся в любом даже самом ничтожном предмете — абсолютный минимум.
В свете сказанного и человека, трактуемого как часть природы, Николай Кузанский именует «конечно-бесконечным»: он конечен как земное телесное общество и бесконечен как духовное (божественное). Человеческая природа...— писал он, — стягивает в нее всю Вселенную: она есть микрокосм, малый мир, называли ее с полным основанием древние.». А коль так, то в человеке заключены те же характеристики, что и в макрокосме, и, значит, он не только конечное, но и бесконечное существо, он и иное, и многое, и целое, состоящее из частей, и иное, состоящее из противоположностей. Христос, согласно Кузанцу, — максимальный человек, но тогда человек — «второй Бог», «человеческий Бог», вторым Богом философ называет человека потому, «что как Бог есть творец реальных вещей и естественных форм, так и человек — творец логического бытия и искусственных форм». «Как Бог развертывающий из себя все многообразное богатство природных ей вещей, так и человеческий ум развертывает понятия, затронутые в нем».
Эти слова — непосредственное выражение гуманистических настроений новой восходящей эпохи. В них вера в безграничные возможности человека, в его человеческие способности и всестороннюю активность, в известной мере в них и уверенность в себе самого Кузанца, обладавшего независимостью мышления, ясностью суждений, философской мудростью и проницательностью взгляда, способного заглянуть за горизонт. Не зря спустя сто лет самоотверженно дерзкий и титанически умный Джордано Бруно, испытавший на себе силу влияния его идей, назовет его сверхестественным».
