Pound; f £ „ ••^ИВЛЯО

твердость и личную храбрость в борьбе с революцией, он не бь бойцом, когда встречал противодействие «своих». В аграрном в'^Л просе он пользовался поддержкой значительной части поместно дворянства. В политических реформах он встретил сопротивлени и мог действовать, только рассчитывая на одобрение царя и сочув ствие части императорской семьи и придворных кругов. Весна 1909 г. как раз показала, что Николай II не одобряет общую по­литическую линию премьера. Друзья Столыпина в царском окру­жении — Н. Д. Оболенский, А. Ф. Гейден — сами утратили свои позиции. Императрица Мария Федоровна, скорее всего, поддер­живала лично Столыпина, не вдаваясь в политические подробно­сти, и тоже пользовалась все меньшим влиянием на сына. Остав­шись в одиночестве, Столыпин в последние два года жизни больше разыгрывает националистическую, чем реформаторскую карту.

Поражение Столыпина не было случайностью. Систематиче­ское запаздывание с реформами уже подвело Россию к черте, ког­да здание старого режима держалось чудом, до первого потрясе­ния. Как ни ограниченны были жертвы, которых ждал Столыпин от поместного дворянства в земском самоуправлении, оно имело основания опасаться последствий этих жертв. «Частное землевла­дение неуклонно продолжает идти к уничтожению», — с оттенком фатального спокойствия констатировало Главное управление зем­леделия в 1914 г.¹⁰⁹ Поместное дворянство, естественно, не было способно на такой фатализм. Оно боролось за свои политические позиции в деревне тем ожесточеннее, чем быстрее теряло эконо­мические. В свою очередь церковные иерархи, не получив ни Со­бора, ни патриарха, со страхом смотрели на ослабление преследо­ваний старообрядцев. В этой ситуации логика тех, кто призывал не менять ничего, что еще как-то держится, оказывалась убеди­тельнее логики тех, кто хотел начать двигать мебель в накренив­шемся доме.

У преемника П. А. Столыпина — В. Н. Коковцова — законода­тельная программа отсутствовала. К открытию IV Думы мини­стерства представили в качестве материалов для правительствен­ной декларации проекты дальнейшего наступления на права «ино­родческого» населения и усиления карательного аппарата царизма. В Совете министров усилилось крайне реакционное кры­ло. С декабря 1912 г. Министерство внутренних дел возглавил Н. А. Маклаков, сторонник неограниченного самодержавия, со­знательно провоцировавший конфликты с Думой с целью заме­нить ее законосовещательным учреждением. Планы Маклакова основывались на реставрационных настроениях Николая II и его

¹⁰⁹ Главное управление землеустройства и земледелия: Итоги работ за послед­нее пятилетие (1909—1913 гг.). СПб., 1914. С. 41.

ближайшего окружения. Но открытая реставрация самодержавия _Т0?ке была бы опасной попыткой тронуть то, что еще кое-как де-пжалось, — третьеиюньскую систему. Поэтому бюрократические круги и менее воинствующая часть правых предпочитали сохра­нить систему, но окончательно отказаться от политических ре­форм. Идеология этого курса была сформулирована в записке д. Б. Нейдгарта, которую летом 1913г. Кривошеий передал царю. В записке утверждалось, что принятый после 1905 г. курс на по­литические реформы был ошибочен и реформы эти не интересуют основную массу населения. «Единение власти с народом» возмож­но на основе «активных консервативно-народных и национально-русских реформ», поднимающих уровень жизни обедневших масс. Подразумевалось, что ради таких реформ можно рискнуть устой­чивостью денежной системы.¹¹⁰

Во имя проведения в жизнь этого «нового курса» в январе 1914 г. был отправлен в отставку Коковцов. Его заменили И. Л. Горемыкин на посту премьера и П. Л. Барк в Министерстве финансов. В рескрипте на имя Барка говорилось о необходимости «коренных преобразований» в «заведовании государственными финансами и экономическими задачами страны».¹¹¹ В области эко­номики «новый курс» предполагал усиление государственного вме­шательства в частнопредпринимательскую деятельность, в том числе антимонопольное законодательство. Он также делал при­оритетными проблемы развития сельского хозяйства, увеличение бюджетных расходов на эти цели и поиск средств на денежном рынке. Обе эти идеи могли получить поддержку в Думе, слабо прислушивавшейся к голосу промышленной буржуазии. Однако усиление государственного вмешательства в экономику в условиях дворянской реакции предвоенных лет сулило лишь новые конф­ликты буржуазии и поместного дворянства, новые трещины в третьеиюньском здании. Сельскохозяйственная линия «нового курса» продолжала поиск источников финансирования земельной реформы, но состояние мирового денежного рынка не обещало ус­пеха в решении этой задачи.

«Новый курс» провозглашался в надежде наладить отношения с Думой, но Дума не могла удовлетвориться только экономической программой Барка—Кривошеина. В условиях революционного подъема о необходимости дать политические реформы, «для того, чтобы они не были взяты», заговорили и националисты.¹¹² Они по-прежнему заботились главным образом о правах земств и го­родских самоуправлений, соглашаясь на меньшее, чем было в сто­лыпинских проектах. О тех же реформах, только более широко проведенных, говорили и либералы. Такими реформами было не остановить революцию — не земство интересовало бастующих ра­бочих, но правительство, прижатое к стене правыми, не могло дать и этого. Оно хотело преодолеть раскол между «мы» и «они»,

¹¹⁰ Русское слово. 1913. 10 и 19 сент.

¹¹¹ Кризис самодержавия в России. С. 428.

¹¹² Государственная Дума: Четвертый созыв. Сессия 1. СПб., 1913. Ч. 1. Стб. 358.

между собой и обществом,¹¹³ практически на основе односторон­них уступок общества, платя пустыми векселями «благожелатель­ности» к Думе. А благожелательность по-горемыкински обора­чивалась мелочным ущемлением прав Думы, благо законы предоставляли для того множество возможностей. Попытки Кри-вошеина продолжить, хотя бы в суженном варианте, столыпинское маневрирование, подрывались правым блоком внутри кабинета и неспособностью Горемыкина вложить конкретное содержание в свой же совет «ладить с Думой». «Новый курс» успел на практике показать свою несостоятельность еще до того, как началась миро­вая война.

 

¹¹³ Новое время. 1913. 14 июля

Глава 3 КРУШЕНИЕ ЦАРИЗМА

Государственное управление России в условиях войны. — Неудачи на фронте и консолидация оппозиции. Кризис верховной власти.

Система, движущаяся к краху, проходит свой путь со все воз­растающей скоростью. Первоначальное медленное сползание под уклон еще можно остановить реформами. Запаздывание с каждой из них требует от власть имущих решимости на все более крупные перемены и порождает естественное, но опасное желание не ме­нять ничего. Первые социальные катаклизмы, вызванные этим, еще не ведут к гибели режима, но ускоряют движение к ней. Не­обходимые для спасения реформы становятся все кардинальнее, время, отпущенное на них, все короче, шансы на успех все мень­ше. И наконец, наступает момент, когда никакие реформы уже не могут предотвратить крушения системы. Собственно, все время, отведенное третьеиюньской монархии, она балансировала на краю пропасти. Речь шла уже не о том, удержится ли она, а только — когда она упадет. «Вырождение династии, — писал в апреле 1914г. несостоявшийся идеолог черносотенства Б. В. Никольский, — так очевидно и безнадежно, что надеяться не на что».¹ То, что он на­зывал вырождением династии, было разложением строя. Точки

над i поставила война.

Россия вступила в войну неготовой. «Большая военная про­грамма» перевооружения была рассчитана на выполнение к 1917 г. Казенная военная промышленность, как быстро выяснилось, не могла обеспечить армию снаряжением и боеприпасами в условиях затяжной войны. Переход частной промышленности на производ­ство вооружений был начат с опозданием и занял много времени. Железные дороги, за «чрезмерное» увлечение строительством ко­торых упрекали когда-то Витте, не справлялись с возросшим объе­мом перевозок. Сначала эшелоны с мобилизованными, шедшие на запад, а с весны 1915 г. составы с грузами и беженцами, потянув­шиеся на восток, забили пути. Из-за этого с первых недель войны возникли трудности со снабжением промышленности и городов топливом и продовольствием. Экономическая неподготовленность страны усугублялась политическим кризисом системы. О напря­женности в низах напомнили прерванные только объявлением

Дневник Б. В. Никольского (РГИА. Ф. 1006. Оп. 1. Д. 46. Л. 332)

 

войны баррикадные столкновения в столице. В этих условиях сам по себе необходимость форсировать работу государственного аппа­рата обнажала его негодность. То, что до войны с трудом еще д_е~ ржалось, стало трещать и разваливаться. Неудачи на фронте политические конфликты в тылу ускоряли этот развал.

На первом этапе войны, провозгласив политику внутреннего мира, оппозиция дала власти возможность «организации победы» Но для наведения порядка требовались твердая рука и единая во­ля. Между тем и прежде не блиставшая единством система госу­дарственного управления была накануне войны еще более дезор­ганизована. Положение о полевом управлении войсками в военное время, утвержденное Николаем II 16 июля,⁷ предоставило верхов­ному главнокомандующему огромные права в тылу. Положение составлялось в расчете, что командующим будет сам царь. Даже в этом случае право военных вмешиваться в гражданское управ­ление в зоне боевых действий, не уведомляя о своих распоряже­ниях ни отдельные ведомства, ни Совет министров, раскалывало страну на две «самостоятельно управляемые» части.³ Но исходя из разных побуждений, министры и Александра Федоровна уговори­ли царя не возглавлять лично армию. Главнокомандующим был назначен вел. кн. Николай Николаевич, самовластный и склонный к самодурству. Попытки Совета министров учредить в Ставке дол­жность «гражданского комиссара» из высокопоставленных чинов­ников для согласования действий правительства и военных разби­лись о нежелание генералов пускать «штатских» в свои дела.⁴ Справедливо осуждая гражданские власти за нерешительность и ведомственные дрязги, Ставка все больше вмешивалась в дела ты­ла, поручая их некомпетентным офицерам.

Со своей стороны, Совет министров, пытаясь решить неотлож­ные проблемы военного хозяйства, действовал по принципу кры-ловского квартета. Поручение министру путей сообщения (а не торговли и промышленности) разобраться с топливными постав­ками еще можно было объяснить — они страдали прежде всего из-за транспортных заторов. Все же это оставляло в стороне Горный департамент с его специалистами. Но назначение министра тор­говли главой межведомственного совещания по продовольствию ломало многолетний порядок: от этого отстранялось Министерство внутренних дел, ведавшее продовольственными запасами в дерев­не и отвечавшее за спокойствие в городах. В этом решении про­явился конфликт большинства кабинета и главы этого министер­ства Н. А. Маклакова, которого его коллегам никак не удавалось убрать. Путаница в сферах влияния ведомств, создание парал­лельных чиновничьих структур увеличивали хозяйственную не­разбериху.⁵

² ПСЗ III. Т. 34. № 42284.

³ Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. М., 1937. С. 650.

⁴ Флоренский. М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы пер­вой мировой войны: (Совет министров в 1914—1917 гг.). Л., 1988. С. 154—160.

⁵ Кризис самодержавия в России: 1895—1917. Л., 1984. С. 546.

Двоевластие Совета министров и Ставки быстро приобрело политическую окраску. Цензовое общество не собиралось предо­ставлять правительству одному пожинать плоды победы, да и не слишком верило в способности власти. В первые же недели войны были созданы Всероссийский земский союз (ВЗС) и Всероссийский союз городов (ВСГ). Их официальной целью была помощь ране­ным, а затем и беженцам. Фактически под их прикрытием проис­ходила организация оппозиции для будущего торга с правитель­ством из-за послевоенных реформ. Понимая это, Маклаков на­стаивал, чтобы деятельность союзов была ограничена временем войны и подчинена губернаторам.⁶ Но Ставка нуждалась в прак­тической помощи общественных организаций и вступалась за них перед Министерством внутренних дел. К вел. кн. Николаю Нико­лаевичу зачастили лидеры Думы и союзов. Незаметно для себя Ставка превращалась в средоточие надежд цензовой оппозиции. Это стало очевидным с весны 1915 г., когда после поражения рус­ской армии в Галиции оппозиция открыто заявила о недовольстве правительством Горемыкина. Именно в Ставке под нажимом Ни­колая Николаевича и сгруппировавшегося вокруг Кривошеина большинства кабинета Николаю II пришлось в июне 1915 г. по­жертвовать четырьмя крайне правыми министрами (Н. А. Макла-ковым, В. А. Сухомлиновым, В. К. Саблером и И. Г. Щегловито-вым) и согласиться на возобновление заседания Думы, которую до того собирали только на короткие сессии 26 июля 1914 г. и 27— 29 января 1915г.

Николай II и Александра Федоровна не простили великому князю его вмешательства. В конце августа 1915 г., когда Нико­лай II решил, что может себе позволить больше не заигрывать с Думой, Николай Николаевич был отправлен наместником на Кав­каз. Верховным главнокомандующим стал сам царь. Но это обстоя­тельство ничего не изменило в отношениях военных и граждан­ских властей. Больше того, оказавшись непосредственно под кры­лом Николая II, военные тем смелее критиковали действия кабинета. Министрам же, напротив, стало труднее выражать не­довольство Ставкой и ее самоуправством. После кратковременной заминки возобновились и контакты военных с ВЗС, ВСГ и другими общественными организациями. Лидеры армии, как и раньше, нуждались в них и не без сочувствия выслушивали их сетования на нераспорядительность правительства. Разница заключалась в том, что теперь эти контакты замыкались не на главнокомандую­щем-царе, а на начальнике штаба Ставки генерале М. В. Алексе­еве. И каким бы верноподданным он ни был, оппозиционные де­ятели в разговорах и переписке с ним решались на более открытую критику власти, чем в общении с Николаем Николаевичем, чле­ном императорской фамилии.

В стремлении лично объединить военную и гражданскую власть, самому вникать в повседневную деятельность правитель­ства, царь, находившийся теперь далеко от столицы, передоверял

⁶ Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны (1914—1917). Л., 1967. С. 68.

многое Александре Федоровне. Императрица и раньше активно вмешивалась в политику, но до войны это не часто проявлялось открыто. С 1915г. такое вмешательство стало нескрываемым и си­стематическим. К рубежу 1916/17 гг. крайне правые были у_же убеждены, что «главный оплот самодержавия теперь государы­ня».⁷ Это означало, что, вопреки намерениям Николая II и Алек­сандры Федоровны, действия последней расшатывали авторитет царя и тем подрывали устои монархии.

Важным этапом ускоряющегося развала третьеиюньского ре­жима стало лето 1915 г. Кратковременная демонстрация «едине­ния царя с народом» не сняла существовавших противоречий. Д₀ галицийского разгрома власть вообще не хотела идти навстречу достаточно скромным в тот момент пожеланиям общества. После майского отступления Горемыкин согласился пожертвовать че­тырьмя министрами, а Кривошеий собирался пожертвовать еще и Горемыкиным. При этом речь шла не о принципиальном измене­нии системы государственного управления, а о тактическом ма­невре. Различия позиций Кривошеина и Николая II касались только глубины маневра. Повторяя прием Николая Николаевича в 1905 г., Кривошеий подчеркивал: власть стоит перед выбором — решительная диктатура или соглашение с Думой.⁸ Сил и реши­мости для диктатуры у кабинета не было, поэтому он склонялся к поискам соглашения, но собирался уступить очень немногое. Однако в попытке добиться от царя согласия даже на эти уступки министрам пришлось пойти на беспрецедентный в истории России шаг — коллективное письмо большинства кабинета царю о «корен­ном разномыслии» с премьером и о невозможности дальше рабо­тать под его председательством.⁹

В обстановке неудач на фронте цензовому обществу показа­лось, что пришло время усилить нажим на правительство. «Обще­ство» считало, что оно-то сможет обеспечить победу. Попутно ли­бералы надеялись захватить еще один плацдарм ъ борьбе за по­слевоенное устройство страны. Еще накануне войны кадеты сформулировали тактику «изоляции власти»: создание «прогрес­сивного блока» в Думе и «организацию страны» вне ее. До войны у кадетов не было шансов на прочное соглашение в Думе даже с октябристами. «Организация страны» наталкивалась не только на противодействие полиции: российская интеллигенция традицион­но демонстрировала неспособность к объединению. Летом 1915 г., с кличем «лучше Шингарев, чем победа Германии»,¹⁰ октябристы и значительная часть националистов пошли на формальный блок

⁷ Н. И. Родзевич—П. Н. Латугиной. 14 января 1917 г. (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1068. Л. 100).

⁸ Яхонтов А. Н. Тяжелые дни // АРР. Берлин, 1926. Т. 8. С. 63, 73, 84—85.

⁹ Sasonoff S. D. Sechs schwere Jahre. Berlin, 1927. S. 356—357. ¹⁰ Н. Диковский— И. И. Гришковскому. 25 июля 1915 г. (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 625. Д. 1007. Л. 61).

с либералами. Вне Думы в центральных комитетах Земского и Го­родского союзов тон задавали октябристы и кадеты, а в их специ­ализированных службах и на местах были широко представлены интеллигенция «левее кадетов» и социалисты-оборонцы. Весной 1915 г. был создан Центральный военно-промышленный комитет (ЦВПК), призванный мобилизовать промышленность на борьбу за военные заказы, и его отделения на местах. Во главе его стали политически ангажированные лидеры московской буржуазии (Гучков и прогрессисты), в провинции было сильно кадетско-обо-ронческое влияние. «Организация страны» начинала казаться ре­альной.

Стремясь закрепить успех, кадеты заменили программное тре­бование ответственности правительства перед Думой лозунгом министерства доверия. С одной стороны, нарочитая обтекаемость лозунга снимала возражения октябристов и националистов, не приемлющих парламентской ответственности кабинета. С другой стороны, думское большинство при ином повороте событий могло оказаться и правооктябристским. Министерство доверия означало опору на более левую внедумскую общественность.

У выглядевшего столь внушительно оппозиционного фронта было сразу две ахиллесовы пяты. Опыт 1905 г. показал либералам, что им не повести рабочих под своими лозунгами. Поэтому летние забастовки и столкновения с полицией в Костроме и Иваново-Воз-несенске внушали им не меньшие опасения, чем власти. Даже на оборонцев кадеты полностью полагаться не могли. Подводя итоги экономического совещания при ВСГ в июле 1915 г. с участием ра­бочих организаций, «Речь» признавала «пропасть между двумя со­циально различными частями собрания».¹¹ Одновременно прихо­дилось думать о том, чтобы не отпугнуть «оппозиционеров поне­воле» — октябристов и националистов. С опаской оглядываясь и направо, и налево, кадеты летом 1915 г. готовы были удовлетво­риться заменой непопулярных министров на коалиционный каби­нет из общественных деятелей и приемлемых для Думы бюрокра­тов. С серьезными реформами они согласны были ждать до окон­чания войны. Либералы надеялись, ухватившись за краешек власти, укрепить свои позиции в дальнейшем. Их временные со­юзники — октябристы и националисты — явно собирались после победы взять назад согласие на большую часть реформ. Но при всей умеренности программных требований блока власть впервые после третьеиюньского переворота столкнулась с тем, что подав­ляющее большинство Думы (притом Думы, очищенной от рево­люционеров) требовало отставки правительства. Больше того, это требование поддержала и значительная часть Государственного совета, тоже примкнувшая к прогрессивному блоку.

Создатели блока видели в нем «последнее средство спасти мо­нархию».¹² Как либералы в 1905—1906 гг., прогрессивный блок в 1915 г. был искренне готов на союз с властью — больше того, нуж-

¹¹ Речь. 1915. 14 июля.

¹² Милюков П. Н. Г. Гурко и новейшая история России // Последние новости.

Париж, 1924. 4 нояб.

дался в опоре на нее. Но при этом он выдвигал свои условия союза считая, что, действуя своими методами, власть погубит и себя, ц страну. И снова власть оттолкнула протянутую ей руку. В этом была определенная логика. Опыт 1905 г. достаточно ясно показал-в случае войны и вызванных ею осложнений «лишенные действи­тельного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигент­ные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые».¹³ И когда прогрессивный блок своими действиями (хотя и против своего желания) стал поднимать волну, естественной реакцией Николая II и его окружения было отка­заться иметь дело с либералами, которых они ненавидели не мень­ше, чем в 1905 г., но меньше опасались.

Правда, участие в блоке октябристов и националистов было симптомом колебания основной опоры режима — поместного дво­рянства. До войны трещина между ним и властью выявилась в се­рии конфликтов земств и Министерства внутренних дел, теперь — в отношении к правительству. Но в верхах надеялись, что эта тре­щина еще может быть заделана военными успехами. Эти успехи, как считала власть, умерили бы и политические притязания бур­жуазии, сбили бы и натиск интеллигенции. И когда к концу ав­густа 1915 г. положение на фронте стабилизировалось, Николай II решил, что больше нет нужды изображать готовность торговаться с Думой. 3 сентября сессия Думы была прервана, а вслед за тем противники Горемыкина (и в их числе недавний любимец Нико­лая II Кривошеий) удалены из кабинета.¹⁴

Единственным реальным следствием летней сессии Думы стало создание системы органов военно-экономического регулирова­ния — Особых совещаний. С января 1915 г. появилась необходи­мость привлечь частные заводы к военным поставкам и к распре­делению заказов на них. Лидеры российского капитала предложи­ли создать для этого Особое совещание с их участием. До мая военное министерство противилось этой идее, а в мае в Ставке вел. кн. Николай Николаевич и М. В. Родзянко сумели убедить Николая II. Стремясь разделить ответственность за нехватку сна­рядов с кем угодно, хоть с Думой, согласился на Особое совещание и военный министр В. А. Сухомлинов.¹⁵ Срочно изготовленный им проект создавал совещание с участием представителей палат и Совета съездов под председательством военного министра. Сове­щание получало широкие права и подчинялось только царю. И это, и включение в совещание «общественного элемента» вызвало недовольство Совета министров. Вынужденный подчиниться, ка­бинет настоял на том, что компетенция совещания не распростра­няется на вопросы топлива, продовольствия и перевозок.¹⁶ В июле новый военный министр А. А. Поливанов предложил передать эти

дела и снабжение армии боеприпасами Особому совещанию по обороне. В состав его он включил также представителей Военно-промышленного комитета и Земского и Городского союзов.¹⁷

А. А. Поливанов был самым уважаемым Думой министром из назначенных в июне. Тем не менее она отвергла его план, давав­ший хоть какое-то подобие единого руководства военным хозяй­ством. Кадетов испугало еще одно учреждение, подчиненное лишь царю. Октябристов соблазнила перспектива установить контроль Думы над несколькими министерствами. В итоге появились четы­ре Особых совещания: по обороне, топливу, продовольствию и перевозкам (соответственно при Военном министерстве, МТП, ГУЗиЗ и МПС). Председатель Совещания по обороне (военный министр) мог приостановить постановления других совещаний. Но теперь окончательное решение возникающих конфликтов остава­лось за Советом министров. В таком виде законы об Особых сове­щаниях были 17 августа утверждены Николаем II. Эти законы не меняли государственно-правовую конструкцию третьеиюньской монархии. Совещания были лишь консультативными органами при ведомствах. Хотя большинство в них составляли представите­ли общественных и деловых кругов, решающий голос оставался у председателей-министров. К тому же члены Думы, вошедшие в Совещания, быстро заразились ведомственными пристрастиями.¹⁸ Влияние ведущих финансово-промышленных групп на экономи­ческую политику правительства, разумеется, возросло. В целом же структура исполнительной власти оказалась еще более услож­ненной и раздробленной.

Система четырех Особых совещаний могла до известной степе­ни функционировать при политической однородности кабинета и единомыслии министров и представителей общественных органи­заций. Этого условия не было после отказа Николая II пойти навстречу прогрессивному блоку. Напротив, власть стремилась уменьшить влияние этих организаций и в Совещаниях, и в стране. Для достижения первой цели было создано совещание пяти мини­стров (председателей Совещаний и главы Министерства внутрен­них дел),¹⁹ ибо нельзя было обходиться без ведомства, отвечавше­го за порядок. Но, собираясь впятером, министры обсуждали про­блемы, стоявшие перед Совещаниями, за спиной представителей палат. Ради второй цели правительство с начала 1916г. принялось ограничивать ВПК и союзы. К этому времени выяснилось, что ре­ально их помощь существенна лишь в снабжении армии вещевым и интендантским довольствием. При поставках боеприпасов круп­ные предприятия имели дело прямо с казной.²⁰ Учитывая это, пра­вительство стало сокращать свои заказы через ВПК, препятство­вать общению центральных органов ВПК и союзов с их отделени-

¹³ Дурново П. Н. Записка. Февраль 1914 г. // Красная новь. 1922. № 6(10). С. 197.

¹⁴ Кризис самодержавия в России. С. 573—575.

¹⁵ См. подробнее: Крупина Т. Д. Политический кризис 1915 г. и создание Осо­бого совещания по обороне // ИЗ. М., 1969. Т. 83. С. 59—63.

¹⁶ Особый журнал Совета министров 26 и 29 мая и 2 июня 1915 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 20. Д. 89. Л. 193—196).

¹⁷ Представление Военного министерства в Государственную думу, 19 июля 1915 г. (Там же. Оп. И. Д. 888. Л. 1 — 10).

¹⁸ Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления... С. 125.

¹⁹ Особый журнал Совета министров 19 декабря 1915 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 20. Д. 101. Л. 101 —104а).

²⁰ Сидоров А. Л. Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973. С. 196—201.

ями на местах. Давление на организации цензового общества ве лось по прямому указанию Николая II. Он дважды высказал одоб­рение намерению правительства взять под свой контроль созыв съездов союзов и ВПК.²¹ Власть, как и оппозиция, готовилась к борьбе за послевоенное устройство страны и хотела заранее огра­ничить «вожделение общеземского союза», повинного, с ее точки зрения, в распространении «противогосударственного направле­ния умов», а также связанные с рабочими военно-промышленные комитеты.²²

Не разделяя политических взглядов оппозиции, военные были против наступления на союзы и ВПК. Они дорожили помощью откуда бы она ни шла. Не случайно и сменивший А. А. Полива­нова в Военном министерстве старый интендант Д. С. Шуваев считал нужными поставки, осуществляемые ВПК. Военных раз­дражали непрерывные споры в кабинете и его неспособность обес­печить фронт и спокойствие в тылу. В июне в специальном докла­де Николаю II генерал М. В. Алексеев писал о нехватке продо­вольствия и металлов, развале транспорта, беспорядках в поставках из-за границы, недостаче рабочих рук на военных за­водах. Выход из положения он видел в учреждении особой долж­ности Верховного министра обороны, руководящего деятельностью всех министерств и подчиняющегося только царю.²³ В отличие от поливановского проекта здесь речь шла об установлении диктату­ры, объединяющей руководство фронтом и тылом в одних руках, скорее всего в руках самого Алексеева. Одновременно в окруже­нии Алексеева был подготовлен рескрипт об образовании Совета I министров из лиц, пользующихся общественным доверием, и об амнистии политическим заключенным. Эти меры должны были обеспечить диктатуре поддержку со стороны оппозиции. В то же время, как справедливо отмечает М. Ф. Флоринский, реально министерству доверия отводилась роль безгласного помощника Ставки.²⁴

Несмотря на давние традиции государственного регулирования хозяйства, военная диктатура не решила бы проблемы российской экономики. В Германии подобные меры принесли успех потому, что сама экономика была гораздо более развитой, чиновничество более исполнительным, различия интересов крупного капитала и юнкерства меньше. Да и Вильгельм II не боялся, что Гинденбург и Людендорф «заслонят» его своей популярностью. Тем не менее план Алексеева предлагал максимум возможного для России. Диктатор — начальник штаба Ставки при номинальном главноко­мандующем царе — означал соединение в одних руках военной и гражданской власти, не покушающейся на юридический статус Николая II. Правительство доверия, даже подчиненное диктатору,

²¹ Краткое изложение и Особый журнал Совета министров 18 июня 1916 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 11. Д. 348. Л. 191; Д. 349. Л. 64).

²² Кризис самодержавия в России. С. 592—593.

²³ Всеподданнейший доклад М. В. Алексеева 15 июня 1916 г. // Монархия пе­ред крушением: 1914—1917. Из бумаг Николая П. М.; Л., 1927. С. 259—266. ²* Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления... С. 132.

отстраняло от власти распутинцев. Уменьшались возможности воздействия Александры Федоровны на политику. Именно поэто­му план Алексеева был обречен. Родзянко возмутился им от имени общественности и нашел аргумент, безотказно действующий на царя: «Вы создаете себе конкурента. Если он лучше Вас справится, все будут говорить, что царь никуда не годится»,²⁵ тем самым под­толкнув дело к «диктатуре» Штюрмера.

28 июня на заседании Совета министров в Ставке под предсе­дательством Николая II план Алексеева был отвергнут. Для согла­сования деятельности председателей Особых совещаний и только что созданного при Министерстве внутренних дел Комитета по борьбе с дороговизной было образовано еще одно — Особое сове-шание для объединения всех мероприятий по снабжению армии и флота и организации тыла. Во главе его был поставлен премьер-министр и министр внутренних дел Б. В. Штюрмер, распутинец, в январе 1916 г. сменивший Горемыкина. Такая конструкция означала, что власть на фронте и власть в тылу по-прежнему су­ществуют параллельно и объединяются только царем. Вслед за тем Штюрмер оставил Министерство внутренних дел, взяв себе фун­кции министра иностранных дел, и сразу же Комитет по борьбе с дороговизной был выведен из Министерства внутренних дел и под­чинен премьеру. При нем же была сделана попытка создать особое бюро, дублировавшее Департамент полиции.²⁶ Стремление Штюрмера сосредоточить в своих руках все нити управления встретила сопротивление коллег. Военный министр Д. С. Шуваев открыто выступал против решений Совета министров, а его права как председателя Особого совещания по обороне постоянно расши­рялись. Именно после установления «диктатуры» Штюрмера это совещание стало регулярно рассматривать вопросы, связанные с деятельностью других Особых совещаний. В итоге «диктатура» Штюрмера привела не к замене многовластия в тылу единовла­стием, а к «развалу существовавших центров принятия реше­ний».²⁷ Да и формальный объем полномочий, предоставленных Штюрмеру, был не так уж велик. Практически он освобождался лишь от обязанности докладывать царю о некоторых текущих ре­шениях по экономическим вопросам и ездить ради этого в Ставку. Но рядом в Петрограде была императрица и премьер не мог ничего сделать без ее ведома.

Гласное вмешательство Александры Федоровны, само по себе подрывавшее авторитет Николая II, открывало дорогу к делам го­сударства Григорию Распутину.

Воспитанный в самодержавных традициях Николай II и само­властная от природы Александра Федоровна искренне не понима­ли, что и для них закон и обычай ставят какие-то рамки. Отвора­чиваясь от ненавистной им действительности, они искали опору в идеальном образе монархии, где царь — помазанник Божий — не отделен от народа и церкви бюрократическим «средостением». Об-

²⁵ Падение царского режима. М.; Л., 1927. Т. 7. С. 138.

²⁶ См. подробнее: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм... С. 219—220.

²⁷ Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления... С. 152.

становка религиозных и юбилейных торжеств с участием кресть­ян, еще сохранявших монархические чувства, укрепляла в них ве­ру в любовь и преданность народа. На это наслаивались не сл₀. жившиеся отношения Александры Федоровны с великосветским обществом, обида Николая II на участие дворянства в либераль­но-конституционном движении, уколы его самолюбию, когда не удавалось настоять на своем перед министрами. Царь искал отду­шину в доверенных негласных корреспондентах, Александра Фе­доровна — в общении с «божьими людьми». Искренняя религиоз­ность Николая II и Александры Федоровны переросла у них, осо­бенно у царицы, в мистицизм, вообще свойственный ее родне и принявший у нее — неофита православия — черты суеверия.²⁸ Долгое ожидание наследника, а затем его неизлечимая болезнь усилили тягу царствующей четы к «чудотворцам». Стремление к «единению с народом» открыло дверь во дворец «божьему челове­ку» из низов. 1 ноября 1905 г. Николай II записал в дневнике, что познакомился «с человеком Божиим Григорием из Тобольской губ.».²⁹ Так в жизнь царской семьи вошел Распутин.

Интерес царской четы к «божьему человеку» быстро перерос в зависимость от него. Началось с болезни наследника, которую Распутин умел (или делал вид, что умел) облегчать. Почувствовав влияние Распутина, вокруг него начали виться дельцы и карьери­сты. Они расплачивались со «старцем» не только деньгами, но и информацией. Распутин мог держаться перед Александрой Федо­ровной как человек, которому «Бог все открывает».³⁰ «Главной причиной растущего распутинского влияния, — считал А. Амаль­рик, — становилась его способность внушать царю и царице уве­ренность в себе, давать им политические советы и санкциониро­вать их действия именем Бога».³¹ Пожалуй, Николай II, для ко­торого представление, что его воля выше закона, «было не убеждение, это была религия»,³² не нуждался в такой санкции, но для истеричной Александры Федоровны каждодневные подтверж­дения, что Бог за нее, действительно были необходимы.

Слишком высоко взлетевший Распутин должен был бороться за свое место возле трона. Для его безопасности мало было доверия царской четы. Нужно было «взять политику в руки лично дове­ренных лиц».³³ Он начал с вмешательства в дела церкви, добив­шись удаления поссорившегося с ним епископа Гермогена. Исто­рия получила огласку, и Россия увидела, что Распутин — не оче­редной полуюродивый любимец царской семьи, а «ось, которая тащит за собою и смену направлений, и смену лиц».³"¹ С началом войны Распутин упорно добивался отставки вел. кн. Николая Ни-

²⁸ Гурко В. И. Царь и царица. // Николай II: Воспоминания, дневники. СПб., 1994. С. 379.

²⁹ Дневник императора Николая II. М., 1991. С. 287.

³⁰ Переписка Николая и Александры Романовых. М.; Л., 1927. Т. 5. С. 160.

³¹ Амальрик А. Распутин: Документальная повесть. М., 1992. С. 103.

³² Гурко В. И. Царь и царица. С. 136.

³³ Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 6. С. 356.

³⁴ Государственная Дума: Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия V. Спб., 1912. Ч. 3. Стб. 583.

колаевича и вмешивался в назначения министров. Неизменным критерием Александры Федоровны стало: «Враги нашего Друга — наши враги»,³⁵ и с этих позиций она оценивала не только тех, кто был введен в правительство летом 1915 г. в качестве временной уступки Думе, но и беспримесно правых деятелей, если только они не были готовы «слушаться, доверять и спрашивать совета» у «божьего человека».³⁶ Между тем распоясавшийся Распутин помо­гал банкирам в спекуляциях сахаром и валютой, а затем втягивал царицу в хлопоты по их вызволению из тюрьмы,³⁷ проталкивал канонизации святых против воли Синода,³⁸ не скрывал своих пья­ных похождений. Его близость к Царскому Селу и афишируемое им влияние на Александру Федоровну отталкивали мало-мальски брезгливых сторонников монархии, возводили вокруг царской семьи растущую стену глухого отчуждения.

С лета 1916г. развал власти и изоляция династии становились все очевиднее. В ходе поисков действенной системы военно-эко­номического регулирования вопрос, как решить ту или иную про­блему, подменялся препирательствами о том, кто их будет решать. Колебания политического курса выглядели как демонстрации ша­гов навстречу общественному мненикгили подчеркнутого пренеб­режения им; наблюдалось постепенное проталкивание ставленни­ков Распутина на министерские посты. Все это вызывало «мини­стерскую чехарду». Чем острее становилось положение, тем больше Николай II и Александра Федоровна теряли способность понимать, что любые меры могут принести результат лишь какое-то время спустя. За два с половиной года войны на постах пред­седателя Совета министров, обер-прокурора Синода, министров военного, юстиции и земледелия побывало по четыре человека, а государственного контролера, министров иностранных дел и про­свещения — по три. Шесть человек занимали пост министра внут­ренних дел. Кн. В. М. Волконский, служивший товарищем (по­мощником) у пяти из них, язвил, что около его кабинета впору вешать объявление: «По субботам новая программа».³⁹ Смена ми­нистра означала перетасовку руководящего персонала ведомства. За министерской шла губернаторская чехарда. Свою лепту в рас­стройство управления вносили общественные организации. Не имея юридического статуса, они (независимо от более общих при­чин) не могли выполнять перехваченные ими у бюрократии от­дельные функции государственного аппарата.

Среди прочих хозяйственных неурядиц на первое место выдви­гался продовольственный вопрос, обостренный неурожаем 1916 г. Хлеб в стране был: с началом войны Россия резко сократила экс­порт зерна, значительная часть которого раньше шла в Германию, урожай 1915 г. был высоким. Но противоречивость действий вла-

³⁵ Переписка Николая и Александры Романовых. Т. 3. С. 218.

³⁶ Там же. Т. 5. С. 160.

³⁷ Падение царского режима. Л., 1926. Т. 4. С. 93.

³⁸ Фриз Г. Церковь, религия и политическая культура на закате старого ре­жима // Реформы или революция? Россия 1861 — 1917. СПб., 1992. С. 40—42.

³⁹ Падение царского режима. Т. 6. С. 138.

стей и заторы на железных дорогах расстроили механизм частной торговли. Армия снабжалась за счет казенных поставок (в 1916 _г они достигали уже 45—50% товарного зерна).⁴⁰ В городах с их взрывоопасностью снабжение хлебом становилось все хуже. у^_е в октябре 1915г. 500 городов (из 784 в стране) заявили о нехватке продуктов.⁴¹ При общем падении покупательной стоимости рубля зерно превращалось в валюту, которую производители — помещи­ки и крестьяне — не спешили выбрасывать на рынок. Власть ока­залась пербд необходимостью ввести казенные заготовки не только для фронта, но и для тыла. Это означало, что вместо 343 млн. пу­дов в 1915/1916 сельскохозяйственном году в следующем предсто­яло закупить 1 106 млн. пудов.⁴² С зимы 1915 г. при закупках для армии были введены «твердые цены», впрочем, на уровне рыноч­ных. «Недобранное» здесь производители и торговцы могли ком­пенсировать в тылу. При переходе к закупке казной практически всего товарного хлеба введение твердых цен было неизбежно. В ожидании этого аграрии и хлеботорговцы резко вздули цены на свободном рынке. После ожесточенных споров, расколовших и правительство, и прогрессивный блок, 8 сентября Совет минист­ров принял решение ввести твердые цены на все закупки, одно­временно повысив их по сравнению с прежним уровнем на 11 — 23%. Это было ниже установившихся цен и невыгодно произво­дителям зерна.⁴³ В августе—сентябре заготовки резко упали в абсолютных цифрах, а с октября колебались в пределах прежних объемов, теперь намного не достигавших требуемых.⁴⁴

В сентябре министром внутренних дел был назначен А. Д. Протопопов. Он предложил свой проект решения продоволь­ственного кризиса, разумеется, с передачей дела Министерству внутренних дел. Проект возвращался к раздельным закупкам — по твердым ценам для армии и по рыночным для городов. Казен­ные закупки развертывались по губерниям, но меры принуждения не предусматривались. Покупать зерно нового урожая по вольным ценам разрешалось только после выполнения разверстки. Все это не сулило успеха и на практике значило одно: в ожидании, пока пройдет протопоповский план, охотников продавать зерно по твер­дым ценам будет все меньше. Зато стремление министерства по­лучить дело в свои руки вызвало резкое противодействие. Мини­стерство земледелия не хотело отдавать назад дело, придававшее ему больший вес и обросшее немалым чиновничьим аппаратом. Не справляясь само, оно готово было привлечь к заготовкам зем­ства. Здесь сказывался опыт сотрудничества при проведении сто­лыпинской земельной реформы. Но Протопопов боялся, как бы земства, создав продовольственные комитеты на местах, не начали

⁴⁰ Китанина Т. М. Война, хлеб и революция: (Продовольственный вопрос в России. 1914—октябрь 1917 г.). Л., 1985. С. 71.

⁴¹ Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 161.

⁴² Там же. С. 76.

⁴³ Китанина Т. М. Война, хлеб и революция. С. 175—176.

⁴⁴ Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов и его регулирование... С. 231.

агитации в деревне. Он требовал, чтобы допущенные к заготовкам земства вышли из ВЗС и действовали под руководством губерна­торов. Вопреки мнению большинства министров и без ведома Ни­колая II Распутин и Александра Федоровна добились, чтобы был составлен журнал Совета министров о передаче дела в Министер­ство внутренних дел.⁴⁵ Но тут уже Протопопов испугался проте­стов Думы и массовых демонстраций в ее поддержку.⁴⁶ В итоге власть лишь публично продемонстрировала растерянность и бес­силие.

Перестановки в правительстве летом—осенью 1916 г. вообще резко уронили авторитет власти. 7 июля были уволены министр иностранных дел С. Д. Сазонов и министр юстиции А. А. Хвостов. Сазонов был одним из инициаторов «бунта» министров в августе 1915 г. Его славянофильство могло быть некстати при неизбежном споре с Англией из-за послевоенного передела мира. С этой точки зрения в его замене была определенная логика. Но приход в Ми­нистерство иностранных дел Штюрмера, человека с немецкой фа­милией и репутацией сторонника сепаратного мира, был ложным шагом. Сазонову были демонстративно устроены теплые проводы, союзные послы не скрывали своего недовольства.⁴⁷ Раздражение, и не только оппозиции, вызвала отставка Хвостова, удаленного за неподчинение воле Распутина и Александры Федоровны.⁴⁸ В ав­густе обер-прокурором Синода стал распутинец Н. П. Раев.

Заурядный бюрократ, многие годы жаждавший власти, Штюр-мер не годился в «диктаторы». Его политические единомышленни­ки еще весной предупреждали, что от него не дождаться «сильной и твердой власти».⁴⁹ Штюрмеру не хватало политического чутья. Очевидно, по его совету Николай II объявил об очередном призыве новобранцев к 15 июня —в разгар полевых работ. Предвосхищая почти дословно речь П. Н. Милюкова в Думе 1 ноября, архипра­вый член Государственного совета А. С. Стишинский говорил в Особом совещании по обороне: «Тот, кто посоветовал этот указ, — или изменник, или дурак».⁵⁰ Генерал Алексеев не жаловал Штюр­мера никогда, а после отклонения идеи диктатуры военных в тылу в особенности. «Алексеев, — писал Кривошеину министр просве­щения П. Н. Игнатьев, — иначе не именует Штюрмера, как пре­ступником, объясняя, что лишь преступник мог взяться за дело, которого... совершенно не знает».⁵¹ Проведенный самим Штюр-мером в министры земледелия А. А. Бобринский сразу стал вну­шать Александре Федоровне: «Пока у Штюрмера так много дела, он ничем в отдельности не может заняться вплотную». Передавая

⁴⁵ Переписка Николая и Александры Романовых. Т. 5. С. 114.

⁴⁶ Кризис самодержавия в России. С. 607, 613—614.

⁴⁷ О. В. Палей—вел. кн. Павлу Александровичу. 12 июля 1916 г. (ГАРФ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 152. Л. 52).

⁴⁸ Падение царского режима. Т. 5. С. 447, 451—452.

⁴⁹ См.: Кризис самодержавия в России. С. 601.

⁵⁰ О. В. Палей—вел. кн. Павлу Александровичу. 12 июля 1916 г. (ГАРФ.

Ф. 644. Оп. 1. Д. 152. Л. 53).

⁵¹ П. Н. Игнатьев—А. В. Кривошеину. 28 августа 1916 г. (РГИА. Ф. 1571.

Оп. 1. Д. 274. Л. 45).

эти слова Николаю II, императрица добавляла: «Того же мнени
наш Друг».^{52 я}

Но самым неудачным оказалось назначение человека, которого Распутин прочил на смену Штюрмеру, — Протопопова. Внешне это был очень эффектный ход. Министром внутренних дел и пре­тендентом на пост премьера стал октябрист, товарищ председателя Думы, председатель Совета съездов металлозаводчиков. Правда одновременно он был давним пациентом тибетского врача П. А. Бадмаева, видного представителя «темных сил», у которого еще до войны познакомился с Распутиным. Но об этом до назна­чения Протопопова не было известно. Он имел даже программу Часть ее была предложена банками, с которыми был связан Про­топопов, часть — еще одним пациентом Бадмаева и однополчани­ном Протопопова П. Г. Курловым, на совести которого была ги­бель Столыпина. Программа включала увеличение представитель­ства финансового капитала в следующей Думе (как это можно было сделать, не меняя избирательный закон, неясно), уменьше­ние ограничений в правах евреев и ряд других мер. Установление судебной ответственности министров не только за незакономер­ность, но и за нецелесообразность действий, как рассчитывал Про­топопов, должно было примирить правительство и оппозицию.⁵³ Вряд ли вдаваясь в детали программы, Распутин тоже говорил о необходимости дать «и для Государственной Думы что-нибудь».⁵⁴ Банковское окружение Распутина явно надеялось сманеврировать и сбить волну общественного недовольства.

Но министрам в России не полагалось иметь собственных про­грамм, и Протопопов тут же запротестовал против газетных слу­хов о том, что она у него имеется.⁵⁵ Нет никаких оснований счи­тать, что об этой программе знала Александра Федоровна. Цари­ца, с голоса Распутина, выражала лишь надежду, что «так как он член Думы, то это произведет на них большое впечатление и за­кроет им рты».⁵⁶ Заведомо не знал программы Протопопова и не давал на нее согласия Николай II. Он назначил министром прак­тически незнакомого человека, которого видел до того один раз — разговаривал с ним о его заграничных впечатлениях и о котором как-то раз в другой связи упоминал Распутин.⁵⁷ В дальнейшем Протопопов некоторые свои идеи изложил царю, но, по собствен­ному признанию, не все. Для Николая II и Александры Федоров­ны Протопопов был человек, рекомендованный Распутиным, а не доверенное лицо петроградских банков, и он не смог бы действо­вать в качестве последнего, даже если бы и захотел. Впрочем, он оказался психически неуравновешенным человеком, неспособным управиться со своим министерством. Его коллеги говорили о нем

_______ __ со

царю как о сумасшедшем

⁵² Переписка Николая и Александры Романовых. М.; Пг., 1916. Т. 4. С. 416.

⁵³ Кризис самодержавия в России. С. 606—607.

⁵⁴ Падение царского режима. Л., 1925. Т. 2. С. 65.

⁵⁵ ГессенИ. В. В двух веках. С. 348. //АРР. [Б.м.], 1937. Т. 22. М—Пг. 1916.

⁵⁶ Переписка Николая и Александры Романовых. Т. 5. С. 16.

⁵⁷ Там же. Т. 4. С. 342, 381.

⁵⁸ Падение царского режима. Л., 1925. Т. 1. С. 130—131.

Еше до того, как несостоятельность Протопопова-министра вы­яснилась для его коллег, он стал Красной тряпкой для Думы. У _Н0гих думцев в момент назначения Протопопова возникли ил-цозии возможности смены курса. Он сам развеял эти иллюзии — и заявлением, что его программа — это общая программа кабинета ц]тюрмера (а сказать иначе он не мог), и нелепыми ошибками человека, упоенного властью. Очень быстро всплыли на поверх­ность его давние связи с правыми салонами и роль Распутина в _его возвышении. И вот тогда против него обернулась беседа с со­ветником германского посольства в Стокгольме Ф. Варбургом в июне 1916 г. Встреча была случайной, тайны из нее он не делал, но теперь ее увязали со слухами о германофильстве Штюрмера и записали его в сторонники сепаратного мира еще до того, как он и впрямь стал об этом подумывать. Неудачей кончилась попытка Протопопова объясниться 19 октября с лидерами прогрессивного блока. Его плохо слушали, а он говорил невразумительно.⁵⁹ Своим неприятием Дума загоняла Протопопова, как он сам потом выра­зился, «в правый угол», куда он, впрочем, охотно скатывался. Спустя месяц после своего прихода в Министерство внутренних дел Протопопов стал для оппозиции ненавистнее Штюрмера.

Важным элементом расстановки политических сил летом— осенью 1916 г. стали контакты между великосветско-великокня-жескими кругами и либеральной оппозицией. Боясь обращаться к массам, либералы все больше возлагали надежды на тех, кто мог оказать закулисное влияние на власть, а власть своим фаталисти­ческим упрямством сама навязывала дворянской верхушке роль «оппозиции». Страх, что политика Николая II и Александры Фе­доровны приведет к краху режима, тревога за собственное буду­щее толкали «большой свет» к действиям, хотя там плохо пред­ставляли себе, что происходит на деле. Поскольку прогрессивный блок и Земский и Городской союзы заверяли, будто говорят от имени России, в «свете» надеялись, что успокоить цензовую оп­позицию — значит успокоить страну. Уже с лета 1915 г. недоволь­ство захватило и членов императорской фамилии. Роль центра притяжения здесь играла императрица-мать Мария Федоровна, поселившаяся в Киеве, чтобы пореже встречаться с «молодой ца­рицей».

К осени 1916 г. круг недовольных, включавший в себя и вид­ных сановников, пришел к выводу: «Положение могло бы быть спасено выступлением всей императорской семьи, in corpore зая­вившей государю об опасности, о необходимости уступить обще­ственному мнению».⁶⁰ 1 ноября вел. кн. Николай Михайлович от­вез в Ставку письмо, в котором уговаривал царя согласиться на ответственное министерство. В Ставке побывали Николай Нико­лаевич и Кирилл Владимирович. Георгий Михайлович и брат царя Михаил прислали письма сходного содержания. Еще одно письмо

⁵⁹ Запись встречи с А. Д. Протопоповым 19 октября 1916 г. // Шляпников А. Канун семнадцатого года. М., 1923. Т. 2. С. 115—124.

⁶⁰ Дневник Н. А. Врангеля. 8 ноября 1916 г. (РГИА. Ф. 920. Оп. 1. Д. 55. Л. 18).

должен был вручить давний негласный корреспондент ц_ао А. А. Клопов. Его письмо носило следы согласования с кадетскими лидерами. Редактировать письмо Михаила помогал кадет В. А. Маклаков. Флирт светско-великокняжеских кругов с либе­ралами казался противоестественным Николаю II и только делал бесперспективными их попытки повлиять на царя. Но брожение в этой среде, судорожные поиски несуществующего выхода усили­вали картину развала старого строя.⁶¹

К осени 1916 г. отчетливо проявилась несостоятельность на­циональной политики режима. Даже необходимость мобилиза­ции всех сил страны на войну не заставила власть отказаться от притеснения нерусских народов. Напротив, национальные преследования были распространены на новую категорию насе­ления — немцев-колонистов, со времен Екатерины II живших на территории России. Резко обострились преследования евреев в прифронтовой полосе, где их в массовом порядке обвиняли в шпионаже в пользу Германии. В занятой в первые месяцы вой­ны Галиции проводилась усиленная русификация украинского населения. Поражения не побудили власть пересмотреть свою позицию. В феврале 1916 г. группа депутатов Думы выступила за отмену национально-религиозных ограничений.⁶² Все минист­ры, включая значившихся в либералах, высказались против раз­работки такого законопроекта. Одни предлагали отложить дело до окончания войны, когда выяснится, «насколько эти меропри­ятия своевременны и отвечают внутренней политической обста­новке».⁶³ Другие прямо заявляли, что ограничения националь­ных меньшинств вызваны причинами, «не утратившими своего значения и до настоящего времени».⁶⁴ Враждебность к нацио­нальным меньшинствам выявило и сопротивление властей пред­ложению Думы ввести земство в Прибалтике. Даже Сазонов пи­сал, что он против «укрепления маленьких племенных групп на наших окраинах», имея в виду эстонцев и латышей, и предлагал ввести в качестве избирательного ценза «приобщенность» к рус­ской «государственной культуре».⁶⁵

Был, однако, вопрос, не терпевший отлагательства, — поль­ский. Еще в предвидении войны, которая неизбежно развернулась бы на польской земле, Сазонов призывал во имя «великодержав­ных задач России» пойти навстречу «разумным пожеланиям поль­ского общества в области самоуправления, языка, школы и церк­ви».⁶⁶ Вскоре после начала войны вел. кн. Николай Николаевич в

⁶¹ См. подробнее: Дякин В. С. Кризис верхов в России накануне Февральской революции // ВИ. 1982. № 3. С. 77—79.

⁶² Государственная Дума: Приложения к стенографическим отчетам. Четвер­тый созыв. Сессия IV. Пг., 1916. Вып. 2. № 64.

⁶³ В. Б. Фредерике— Б. В. Штюрмеру. 25 февраля 1916 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 12. Д. 3. Л. 1).

⁶⁴ А. Ф. Трепов— Б. В. Штюрмеру. 14 марта 1916 г. (Там же. Л. 39—40).

⁶⁵ С. Д. Сазонов—И. Н. Лодыженскому. 19 мая 1917 г. (Там же. Д. 60. Л. 48—49).

⁶⁶ Копия с всеподданнейшего доклада С. Д. Сазонова 7 января 1914 г. (Там же. Оп. 5. Д. 44. Л. 479—480).

специальном воззвании к полякам обещал им возрождение «под скипетром русского царя» «Польши, свободной в своей вере, в язы­ке, в самоуправлении».⁶⁷ Однако перевод общей декларации в кон­кретные меры сразу выявил резкие разногласия в правящих кру­гах. Не собираясь менять политическую систему в империи, пра­вое крыло кабинета отказывало Польше даже в тех правах, какие имели поляки в Австро-Венгрии. Это означало, что Галиция, ко­торую надеялись присоединить к России, лишалась своей автоно­мии. Боясь увеличения удельного веса Польши в империи, Щег-ловитов и Маклаков вообще призывали считать объединение Польши под властью России второстепенной задачей.⁶⁸ На протя­жении зимы 1915 г. Совет министров вырабатывал проект буду­щего устройства польского края. Самим названием проекта под­черкивалось, что речь идет не о политическом, а об администра­тивном его устройстве. Этим надеялись установить «предел для слишком далеко идущих вожделений» поляков.⁶⁹ Все же в момент, когда русская армия начала оставлять Польшу, Горемыкин вы­нужден был публично пообещать ей после войны «автономию под державным скипетром государей российских и при сохранении единой государственности».⁷⁰ Реально, очевидно, Горемыкин имел в виду подготовленный государственным секретарем С. Е. Крыжа-новским проект «Оснований местного устройства Царства Поль­ского», который предусматривал передачу высшего управления в Польше наместнику и создание Сейма с полномочиями губернско­го земского собрания.⁷¹

Оккупация Польши германской армией на время сделала вопрос не актуальным для российской бюрократии. Но летом 1916 г. на­ступление войск Юго-Западного фронта создало у властей иллю­зию перелома в войне. Сазонов снова заторопил с манифестом о бу­дущей судьбе Польши, считая его «по политическим соображениям неотложным».⁷² Судя по всему, Сазонов и его единомышленники старались определить выступление союзников, особенно Франции, за самоопределение Польши. Они же считали, что с точки зрения «великодержавного достоинства России» проблема может быть ре­шена «только великодушным почином русского царя».⁷³ Проект та­кого «великодушного почина» был опять-таки составлен Крыжа-новским. Хотя в проекте старались избежать слова «автономия», в нем декларировалось право Польши на особое законодательство в

⁶⁷ Правительственный вестник. 1914. 2 авг. С. 169.

⁶⁸ Черновая запись заседания Совета министров 5 ноября 1914г.; Особое мне­ние И. Г. Щегловитова, М. А. Таубе и Н. А. Маклакова. Ноябрь 1914 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 10. Д. 71. Л. 25, 42—43).

⁶⁹ Проект Особого журнала Совета министров 18 и 23 февраля 1915 г. (Там

же. Л. 72 и 145).

⁷⁰ Государственная дума: Стенографические отчеты: Четвертый созыв. Сес­сия IV. Ч. 1. Стб. 10.

⁷¹ Основания местного устройства Царства Польского. 19 июня 1915 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 10. Д. 71. Л. 384—393).

⁷² Всеподданнейшая записка А. А. Нератова 6 июля 1916 г. (Там же. Д. 72.

Л. 3).

⁷³ Особый журнал Совета министров 13, 16 и 18 июля 1916 г. (Там же.

Л. 216—218).

ее внутренних делах. Однако все сколько-нибудь существенно объявлялось общегосударственным делом, решаемым в обычном для империи порядке.⁷⁴ Но для большинства кабинета даже это оз­начало превращение Польши в «союзное государство», и такой щ_аг был, с его точки зрения, опасен, поскольку в России есть «и другие народности, издавна проникнутые мечтами о племенном самоопре­делении». Кроме того, большинство кабинета боялось, что в ответ на манифест об автономии Польши Германия объявит ее независи­мость.⁷⁵ В результате проект был положен под сукно.

Штюрмер и его союзники в очередной раз проявили неспособ­ность к большой политике. Хотя российские власти хранили все более раздражавшее поляков молчание, 23 октября (5 ноября по новому стилю) Германия и Австро-Венгрия провозгласили созда­ние независимого Королевства Польского. Как раз накануне созы­ва очередной сессии Думы у российских властей было выбито из рук важное средство воздействия на польское общественное мне­ние, а такой грубый просчет властей усилил озлобление против них и у русской оппозиции.

Дальнейший ход событий демонстрировал тупик, в который за­шла национальная политика империи. Сменивший Штюрмера А. Ф. Трепов наконец публично заявил в Думе о намерении «вос­создать свободную Польшу», но «в неразрывном единении с Рос­сией».⁷⁶ На совещании, обсуждавшем конкретные формы реализа­ции этого заявления, всплыла неразрешимая для царизма пробле­ма. Крыжановский, Щегловитов и заменявший Алексеева генерал В. И. Гурко говорили, что Россия не сможет переварить увеличен­ную за счет германских и австрийских владений Польшу. Польша, с одной стороны, получит нежелательное влияние на деятельность государственных учреждений империи, а с другой — пробудит «за­таенные вожделения» об автономии и у других народов. Они вы­сказывались поэтому за полное отделение Польши, которое будет компенсировано другими территориальными приобретениями. На­против, отвечало большинство совещания, как раз отделение Польши зародит у других народов империи «мысли о получении такой же самостоятельности». Если же бояться польского влияния на общеимперские дела, то надо защищаться государственной гра­ницей и от Прибалтики и Кавказа.⁷⁷ В этом не нашедшем в тот момент своего завершения споре обе стороны были правы. Война, подводившая черту под историей романовской монархии, подво­дила ее и под существованием Российской империи.

Подтверждением тому было и восстание в Средней Азии. По­степенно оголяя мобилизациями русскую деревню, военное мини­стерство уже в конце 1915 г. задумало призвать в армию освобож­денное от воинской службы коренное население Туркестана и

⁷⁴ Проект высочайшего манифеста. 6 июля 1916 г. (Там же. Л. 4—8).

⁷⁵ Особый журнал Совета министров 13, 16 и 18 июля 1916 г. (Там же. Л. 221—222).

⁷⁶ Государственная Дума: Четвертый созыв. Сессия V. Ч. 1. Стб. 258.

⁷⁷ Журнал Особого совещания для разработки основных начал будущего го­сударственного устройства Польши 8, 9 и 12 февраля 1917 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 10. Д. 73. Л. 49—62).

Степного края. Военные при этом знали, что нарушают обещания, данные при присоединении этих народов к России, и вызовут не­довольство. Но, заявляли они, введение воинской повинности при­общит среднеазиатские народы к русской государственности, а возможные проявления недовольства «должны быть без колебания подавлены».⁷⁸ В тот момент Министерство внутренних дел запро­тестовало. Один слух о мобилизации, предупреждало оно, вызовет в степях беспорядки.⁷⁹ Но в мае—июне 1916 г. Ставка затребовала 1 млн. человек на устройство оборонительных сооружений в при­фронтовой полосе. На этот раз Совет министров согласился при­влечь к таким работам «инородческое» население, причем Штюр­мер 27 июня предписал мобилизовать его «реквизиционным по­рядком» и «в кратчайший срок».⁸⁰

Массовая мобилизация не давала ни собрать урожай 1916 г., ни провести посев на будущее. Само государство несло огромные потери на недосборе хлопка. К тому же среди населения Семи­речья возник слух: киргизов собираются поставить между русски­ми и немецкими войсками и перебить их, а землю отдать русским поселенцам.⁸¹ С 7 июля в Ферганской долине начались вооружен­ные выступления, перекинувшиеся на Семиречье и казахские сте­пи. Вызванные неожиданной и грубой мобилизацией волнения бы­ли тесно связаны с переселенческой политикой прошлых лет. На-"значенный для подавления восстания генерал-губернатором Туркестана А. Н. Куропаткин признавал: «Чрезмерно усердною деятельностью по отчуждению лучших земель... вызвали недо­вольство киргиз».⁸² Связь восстания с «земельными изъятиями» отмечали затем и чины Переселенческого управления.⁸³ Немудре­но, что восставшие поднялись не только против проводивших мо­билизацию чиновников русского и местного происхождения, но и против русских переселенцев. В наиболее пострадавшем Прже­вальском уезде было убито до 2000 переселенцев-мужчин.⁸⁴

Восстание было потоплено в крови.⁸⁵ Куропаткин считал всю затею с мобилизацией местного населения непродуманной и по су­ществу ненужной.⁸⁶ Тем. не менее он не только беспощадно подав­лял восставших,-но и предлагал изгнать казахов и киргизов с тер­риторий, «где была пролита русская кровь». В октябре совещание

⁷⁸ Проект представления военного министра в Государственную Думу. Ноябрь 1915 г. (Там же. Оп. 11. Д. 89. Л. 6).

⁷⁹ Особый журнал Совета министров 27 ноября 1915 г. (Там же. Л. 23—27).

⁸⁰ Циркуляр Министерства внутренних дел 27 июня 1916 г.//Там же.

Л. 332—333.

⁸¹ А. Н. Куропаткин — Д. С. Шуваеву и Б. В. Штюрмеру. 19 августа 1916 г.

(Там же. Л. 70).

⁸² Там же. Л. 68—69.

⁸³ Сапаргаяиев Г. Карательная политика царизма в Казахстане (1905—

1917 гг.). Алма-Ата, 1966. С. 34.

⁸⁴ Телеграмма А. Н. Куропаткина 17 октября 1916 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 11.

Д. 89. Л. 282—283).

⁸⁵ Kappeler A. RuBand als Vielv61ker!and: Entstehung. Geschichte. Zerfall.

Munchen, 1993. S. 287.

⁸⁶ Копия доклада по главному штабу 26 июля 1916 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 11.

Д. 89. Л. 52).

при туркестанском генерал-губернаторе решило экспроприирова<