Опыт реформ в КНР 1980-1990-х годов

По замечанию В. Иноземцева, "Обычно, говоря о Китае, отмечают достигнутые им выдающиеся успехи в индустриализации, гигантские темпы роста ВНП, беспрецедентный объем валютных резервов, устойчивое положительное сальдо во внешней торговле и многое другое, что, по мнению экспертов, может вывести его на место мирового экономического лидера к середине XXI века" [100, с. 381].

Однако, с точки зрения системно-функционального подхода, не меньший интерес представляет образовавшаяся в процессе реформ экономическая структура, тип системы, специфические и общие черты форм и методов проведения структурных преобразований, и, наконец, эффективность созданной системы. Как уже отмечалось, для этого недостаточно констатировать "гигантские темпы роста" и "выдающиеся успехи в индустриализации". Поэтому, насколько это возможно в рамках параграфа, попытаемся дать более всестороннюю характеристику китайским реформам и их результатам.

Вопрос уникальности и специфики китайских реформ 1980-90-х гг. вызывает не меньше дискуссий, чем аналогичные проблемы на примере Японии. Попытаемся прояснить этот вопрос в контексте целевой направленности, теоретических предпосылок и практических мероприятий по созданию новой экономической структуры.

По мнению китайских теоретиков, заслуга Дэн Сяопина состоит в том, что он отбросил прежнюю модель и заменил её современной, а именно "социализмом с китайской спецификой". В китайской печати часто подчеркивается, что Дэн Сяопину удалось исправить крупные ошибки "левацкого" толка, сделанные в прошлом: механическое копирование чужого опыта, перенесение его на китайскую почву без учета национальных особенностей, чрезмерное увлечение повышением степени обобществления и укрупнения производственных предприятий, в том числе сельскохозяйственных, сосредоточение экономической власти в руках государства, господство административно-командных методов управления, пренебрежение законом стоимости, сохранение феодальных пережитков [Гуанмин жибао, 28.04.1993, см: 68, с.35].

В данном перечне "ошибок прошлого" есть одно явное противоречие: предыдущему руководству вменяется механическое копирование чужого опыта и его перенесение на китайскую почву без учета национальных особенностей. Однако известно, что, во-первых, курс предыдущего руководства акцентировал "опору на собственные силы" и закрытость от внешнего мира, что должно было обеспечить минимальное влияние "чужой" идеологии. Во-вторых, как уже отмечалось, централизованно-управляемая система в Китае господствовала на протяжение более двух тысячелетий. Как отмечают многие историки, централизованная система государственного управления, установленная первым императором династии Цинь, "оказала огромное влияние на последующую историю Китая, оставаясь на всем её протяжении, по существу, без значительных изменений " [выделено нами, - А.Л.] [119, с. 24].

Следовательно, такое явление, как "сосредоточение экономической власти в руках государства" в Китае имеет более чем глубокие корни и является традиционным. В таком случае само признание данного фактора "ошибкой левацкого толка", скорее можно квалифицировать как "нетрадиционное". Нетрадиционным для Китая также было провозглашение политики открытости и широкомасштабного привлечения иностранных капиталов, создание специальных экономических зон и т.д. Все это стало возможным в результате возобладания в правящих кругах философии прагматизма, которая изначально встретила ожесточенное сопротивление "ревнителей старых порядков – опоры на собственные силы, изоляционизма, тоталитаризма, централизма, трибализма, укрепления иерархии и патернализма" [68, с. 35].

Прагматизм Дэн Сяопина проявился прежде всего при выборе средств целеосуществления; знаменитым стало его изречение, что "неважно какого цвета кошка, лишь бы мышей ловила". Примат прагматизма в экономической политике обусловил довольно свободные трактовки понятий "социализм", "капитализм", "традиционность" и др. Если прежнее руководство действовало согласно лозунгу "лучше нищий социализм и коммунизм, чем зажиточный капитализм", то Дэн Сяопин объявил эту идею "бредовой", задержавшей развитие страны [Дэн Сяопин вэнсюань (избранное). Т. 3. Пекин, 1993. См.: там же, с.34]. Преимущества социализма "архитектор китайских реформ" видел прежде всего в более успешной, чем при капитализме, ликвидации бедности. Социализм, согласно представлениям Дэн Сяопина, такой строй, который способен обеспечить неуклонный рост производительных сил, укрепить государство и повысить уровень жизни народа, а не такой, который максимально соответствует принципам и положениям марксизма-ленинизма [там же, с. 36]. Соответственно необходимо поддерживать те методы организации труда, которые способствуют росту эффективности производства и отбрасывать те правила, которые сковывают трудовую активность рабочих и крестьян.

Проблема заключается в том, что и оппоненты Дэн Сяопина (левые радикалы) выдвигали примерно те же цели и не возражали против роста эффективности производства. В частности, VIII Всекитайский съезд КПК (сентябрь 1956 г.) главной целью экономической политики партии и страны объявил "социалистическую индустриализацию, создание необходимой материальной базы для технической реконструкции народного хозяйства и повышения жизненного уровня народных масс" [291, с. 126].

Однако Дэн Сяопин, в отличие от своих предшественников, в качестве "социализма с китайской спецификой" представлял совершенно другую экономическую структуру. В частности, он допускал дифференциацию в темпах "обогащения" субъектов хозяйства, как в отраслевом, так и в территориальном аспекте. Но при этом долговременная экономическая политика предусматривала меры по сдерживанию поляризации общества. Новаторским, особенно на фоне длительного господства государства в экономике, считается положение Дэн Сяопина о многоукладности социалистической экономики, хотя при этом не исключалась ведущая роль государства. Не менее новаторским для Китая был курс на создание открытой экономики, широкомасштабного привлечения иностранных капиталов и образование для этой цели СЭЗ и "открытых городов" с беспрецедентными налоговыми и таможенными льготами. Таким образом, во многом китайские реформы 80-90-х гг. характеризуются нетрадиционными чертами. Но при этом необходимо подчеркнуть, что все действия реформаторов были направлены на соблюдение национальных интересов с учетом принципа организационного равновесия – в этом заключается важная черта прагматизма китайских реформ.

В связи с указанными и другими установками Дэн Сяопин подвергся жесткой критике со стороны левых догматиков за ликвидацию народных коммун в сельском хозяйстве и сооружение "очагов" и "бастионов" (СЭЗ и открытые города) капитализма в социалистическом Китае, на что китайский лидер и ответил вышеприведенным афоризмом. Обвинения в "реставрации капитализма", конечно, были не беспочвенными: многие из проводимых мероприятий не вписывались в "классическое" определение социализма (можно добавить – и капитализма). Но самое главное, что, господствовавшая тысячелетиями коррумпированная мегаиерархия постепенно и неуклонно превращалась в компактную, но способную эффективно выполнять свои функции администрацию. Естественное сопротивление "старых кадров", в процессе реформ утрачивающих свои позиции, явилось одной из важных объективных причин сохранения директивного характера реформ.

Большую дискуссию вызвал вопрос об укреплении товарно-денежных отношений в условиях господства государственной собственности. В решении этой проблемы Дэн Сяопин также руководствовался скорее прагматическими принципами, чем теоретическими догмами, в частности, о неразрывной связи формы собственности и типа системы. Таким образом, как отмечал Йнджи Кьян, "вопросы собственности… оказались в процессе организационной трансформации в тени" [113, с. 296]. Рыночная система в Китае в 1980-е гг. создавалась без проведения широкомасштабной приватизации государственной собственности, в т.ч. земли, что вызывает определенные ассоциации с нэпом.

Нетрадиционность проявилась и в преобразованиях политической системы. С позиций либерализма считается очевидным, что рыночные преобразования должны сопровождаться или даже предваряться демократизацией всей системы государственного управления. В частности, подобным образом действовали российские политики, пришедшие к власти в феврале 1917 г., когда даже в армии была введена выборность командиров; нечто подобное наблюдалось и в 1991 году. Дэн Сяопин был категорически против "западной" демократии; он указывал, что система трех властей вызывает ненужные споры и отвлекает от решения конкретных вопросов [см.: 68, с. 44]. Главным условием эффективного проведения реформ он считал политическую стабильность, несовместимую, по его мнению, с демократизацией общества, по крайней мере, в переходный период. Отсюда и общая линия строительства "социализма с китайской спецификой", сохраняющая преемственность с прежней системой, партийное единовластие, директивность реформ, их постепенность (градуализм). Однако, в данном случае можно констатировать, что "средство оправдывает цель", поскольку проводимые реформы, их результаты не противоречат принципу организационного равновесия (об этом аспекте подробнее см. в дальнейшем).

Как отмечает Л.П. Делюсин, "Единственное, в чем сходятся и правые, и левые критики Дэн Сяопина, это проблема коррупции: и те, и другие едины в опасности масштабов взяточничества, казнокрадства, расточительства государственных средств" [там же, с. 48]. Указанные пороки – атрибутивная функциональная черта мегаиерархии, соответственно, сама проблема решаема только при условии структурных изменений организационно-управленческой системы. В процессе китайских реформ эта задача решается постепенно и последовательно.

Реформы были начаты с преобразований в сельском хозяйстве. В этой области, как и в целом, акцентировались не институциональные, а управленческие вопросы, в частности, разделение административной, хозяйственной и партийной власти с целью предоставления экономической самостоятельности вновь образованным крестьянским хозяйствам.

Первостепенное значение реформ сельского хозяйства неоднократно отмечалось китайскими руководителями. В частности, Чрезвычайный и Полномочный посол КНР в Российской Федерации Ли Фэнлинь подчеркнул, что "Недооценка значения сельского хозяйства, односторонний упор на высокие темпы развития промышленного производства неизбежно наносят ущерб развитию экономики в целом. Такого рода уроки история преподносила нам уже не раз" [152, с. 43]. Следует заметить, что подобные мысли в свое время высказывали С.Ю. Витте и П.А. Столыпин. В целом проблема недооценки сельского хозяйства в России актуальна до сих пор.

До начала реформ в сельском хозяйстве Китая преобладали коммуны, в которых средства производства, скот, жилые постройки и домашний инвентарь были "обобществлены". Ещё в первом этапе реформы коммуны были ликвидированы, вследствие чего, как отмечает Л. Делюсин, "Коллективный, а по существу крепостной труд сменился свободным, что сразу же повысило активность крестьян" [68, с. 31-32]. Причем, в первом этапе реформ (1980-84 гг.) почти весь экономический эффект был достигнут благодаря материальным стимулам и росту трудовой активности, в условиях прежнего, крайне низкого, уровня механизации.

По мнению известного французского экономиста Ж. Ролана, проведенная в Китае "широкомасштабная деколлективизация… сравнима с приватизацией, поскольку крестьянским семьям была предложена долгосрочная (15-летняя) аренда земли" [249, с. 90]. С этим следует согласиться, если учитывать прежде всего организационно-управленческую, а не институциональную сторону проблемы, поскольку цель – предоставление экономической самостоятельности и создание рыночно-конкурентного сектора была достигнута без формально-юридической приватизации земли и имущества бывших коммун.

Реформа сельского хозяйства была разделена на два этапа. I этап (1979-84 гг.) – переход от полунатуральных народных коммун к системе подворного подряда, т.е. образование крестьянских хозяйств и их превращение в самостоятельных товаропроизводителей. Основной производственной единицей стал крестьянский двор, который ведет хозяйство на закрепленной за ним государственной земле, сроком на 15-20 лет, с помощью орудий, распределенных при ликвидации коммун. После выполнения подрядных обязательств перед государством, выплаты налогов и взносов в коллективный фонд, оставшуюся часть продукции было разрешено реализовать на свободном рынке или по более высокой закупочной цене государству. К 1984 г. семейным подрядом было охвачено 95% крестьянских дворов [331, с. 79]. Суть II этапа, начатого 1985 г., заключается в переходе от заданий по централизованным заготовкам к государственным контрактам – заказам на основные виды продукции. Государство уменьшило закупки зерна почти на половину: от 120 до 70 млн. тонн [там же, с. 80]. Контрактами предусматривались встречные поставки крестьянам по льготным ценам ряда дефицитных товаров: техники, ГСМ, удобрений, ядохимикатов. На I этапе реформы удалось добиться значительного роста производства сельскохозяйственной продукции практически без дополнительных государственных капитальных вложений, благодаря росту интенсивности ручного труда. В дальнейшем капитальные вложения росли в основном благодаря увеличению доходов и сбережений самих крестьянских хозяйств. В 1985 г. удельный вес государственных капитальных вложений составлял всего 7%, централизованных кредитов – 23%. Остальные 70% инвестиций в сельском хозяйстве были осуществлены за счет прибыли крестьянских хозяйств, волостных и поселковых бюджетов. В 1986-88 гг. удельный вес государственных капвложений снизился до 3,5% [там же, с. 81]. В этом заключается важный признак децентрализации финансов, т.е. отход от распределительной системы и развитие рыночных отношений. Таким образом, благодаря организационным (роспуск коммун) и бюджетно-финансовым мероприятиям без введения института частной собственности на землю, вновь созданные крестьянские хозяйства получили реальную экономическую самостоятельность.

Однако, государственная собственность земли не является помехой для оборота земельных участков. Согласно соответствующему дополнению к Конституции, крестьяне имеют право переуступать владение и пользование земельными участками более умелым хозяевам, которые выплачивают за это компенсацию, передача земли утверждается комитетом сельских жителей. Иначе говоря, купля-продажа земли осуществляется под строгим контролем местных властей, учитывающих, в свою очередь, "генеральную линию реформ", проводимую центральными властями.

В 1990 г. Китай вышел на первое место в мире по производству зерна, хлопка, мяса, яиц, рапсового семени и др. видов сельскохозяйственной продукции. Имея всего лишь 7% мировых пахотных площадей, они кормят не только свое население, составляющее 22% жителей планеты, но также экспортируют многие продукты сельского хозяйств [232, с. 18]. Правда, этому способствуют благоприятный влажный климат и плодородные почвы, позволяющие снимать с 1 га пашни в два раза больше продукции, чем в США, и в три раза, чем в России. Но эти же условия не спасали от голода при общинном землепользовании в виде народных коммун. Это обстоятельство ещё раз подчеркивает роль живого труда, его эффективности в создании ВНП. В этом смысле сельское хозяйство является базовой отраслью, поскольку её рост не требует значительных первоначальных капитальных вложений и является исходным пунктом экономического роста в целом.

А. Чаянов отмечал, что деятельность в сельском хозяйстве носит настолько индивидуальный, местный характер, настолько обусловлена особенностями каждого клочка земли и погодными условиями, что никакая руководящая извне воля не может вести хозяйство. Только сам крестьянин, долгие годы практикой изучавший свое хозяйство, может успешно его вести. В основном по этой причине сельское хозяйство относится к отраслям с "коротким" положительным эффектом масштаба, иначе говоря, к "мелкотоварному" сектору (уровень 3 в рис. 5).

По поводу сельскохозяйственных реформ в Китае В. Гельбрас заметил, что "китайская действительность удивительно точно подтверждает наблюдения А.В. Чаянова", при том, что "многие китайские авторы и практические работники совсем не знают их работ [А. Чаянова и др. представителей теории "устойчивости крестьянского хозяйства", - А.Л.], даже имен" [54, с. 132, 135]. Также и в России труды А.В. Чаянова, Н.Д. Кондратьева и других видных теоретиков крестьянского хозяйства и сельскохозяйственной кооперации стали широко публиковаться лишь в 1990-х гг. Китайские реформы в сельском хозяйстве – очередное наглядное подтверждение их правоты, - даже при том, что эта страна обладает значительной спецификой условий ведения сельского хозяйства.

В результате преобразований в 1994 г. в сельском хозяйстве Китая насчитывалось 231 650 тыс. крестьянских дворов и 24 945 тыс. поселково-волостных мелких предприятий [194, с. 51]. Это значит, что в экономической структуре образовался полноценный сектор мелкого предпринимательства, в основе которого находятся крестьянские хозяйства. Как уже отмечалось, этот сектор в смешанной экономике представляет собой оперативный блок регулирования (рис. 7). Вместе с тем он выполняет функцию "противовеса" по отношению к индустриальным отраслям с высокой концентрацией экономической власти, а также и ЕУЦ в лице государства. Следует добавить, что данный сектор является основой "среднего класса" как стабилизатора всей социально-экономической и политической системы.

Таким образом, с точки зрения системно-функционального подхода, проведенная широкомасштабная деколлективизация и децентрализация (без приватизации) аграрного сектора явилась важным этапом создания экономической структуры смешанного типа, которую сами китайцы называют "социализмом с китайской спецификой". Но так или иначе, вектор проводимых структурных преобразований в целом ориентирован в направление "С" (рис. 8) с учетом того, что важнейшие преобразования проводились и в индустриальных отраслях.

Для подъема промышленности еще на III пленуме ЦК КПК одиннадцатого созыва (декабрь 1978 г.), ознаменовавшем начало реформ, была принята установка на широкое использование иностранного капитала, т.е. преобразования в промышленности КНР были начаты с формирования благоприятного инвестиционного климата. На Всекитайском совещании по вопросам использования иностранного капитала (май 1983 г.) было отмечено, что при определении льготности инвестиционного режима для зарубежных предпринимателей "не следует мелочиться, а надо исходить из стратегических интересов" [163, с. 44]. В Конституции КНР, принятой в начале реформ, есть статья, определяющая правомочность предприятий с иностранным капиталом, гарантирована юридическая защищенность прав иностранных инвесторов. Эти положения подкреплены множеством нормативных актов по предоставлению инвестиционных налоговых и таможенных льгот. Например, почти половина (48%) китайского импорта в 1995 г. приходилась на закупку продукции совместными предприятиями, значительная часть которых пользовались налоговыми и таможенными льготами: реальная ставка для СП составила 2,64% по сравнению с номинальной в 35,9% [233, с. 41]. Особо существенные льготы были предоставлены для "хуацяо" – иностранных предпринимателей китайского происхождения. В 1985 г. Китай присоединился к Парижской конвенции по охране собственности. С целью массированного привлечения иностранного капитала в КНР с самого начала реформ создавались специальные экономические зоны (СЭЗ) и "свободные" города на юге и востоке страны. В дальнейшем финансовые и управленческие механизмы, опробованные в СЭЗ, распространялись и на другие регионы страны.

Мероприятия по привлечению иностранных инвестиций проводились на фоне широкомасштабной децентрализации финансов и управления народным хозяйством. Это прежде всего отражается в структуре бюджета, расходная часть которого в КНР постепенно сокращалась по отношению к ВНП. Если в 1979 г. на долю центра приходилось 47,9% расходной части бюджета, то в 1993 г. – 32,4%. Доля ВНП, перераспределяемая через госбюджет, с 1978 по 1994 г. сократилась с 31,2 до 11,8%, т.е. в 2,6 раза [194, с.55]. С учетом значительного роста объемов ВНП это означает существенное увеличение доли ВНП, которой самостоятельно распоряжаются субъекты экономической системы – индивиды, предприятия, организации, территориальные подразделения.

Абсолютные размеры бюджетных расходов, разумеется, росли по мере увеличения ВНП, но они в основном идут на развитие социальной сферы, что вполне оправдывает установку на "строительство социализма с китайской спецификой", т.е. социально ориентированную систему смешанного типа. Помимо этого, особое внимание власти всех уровней уделяют развитию инфраструктуры, включая энергетику, что является важной составной частью формирования благоприятного инвестиционного климата. Но и здесь бюджетные средства тратятся в меньшей степени. Правительству или провинциальным властям обычно принадлежит инициатива создания консорциумов, в которых средства бюджета составляют лишь небольшую часть капитала. Приведем лишь один пример. Согласно данным "Руководства по капиталовложениям в Шэньчжэни", затраты на городское строительство в этой СЭЗ, транспорт и связь, торговую сеть, учреждения науки, просвещения, здравоохранения и др. расходы распределялись следующим образом: средства бюджета центрального правительства – 2,9%, центральных ведомств, других провинций и городов – 12,1%, бюджета города – 13,9%, средства предприятий – 20,7%, банковские кредиты – 23,6% [см.: 54, с. 167]. В. Гельбрас справедливо указывает, что "само это распределение средств уже является результатом проведенных реформ" – субъекты хозяйства имеют собственные средства и возможности их выгодного вложения [там же].

В промышленных предприятиях КНР с начала реформ практиковался " финансовый подряд ", при котором госпредприятие в казну платит твердую, заранее установленную сумму. Нормативы платежей устанавливаются на длительные сроки, поэтому предприятия весьма заинтересованы в расширении объемов производства. Таким образом, как отмечает Йинджи Кьян, "основным содержанием реформы управления предприятиями в период 1979-93 гг. была децентрализация полномочий от государства к предприятиям и увеличение нераспределенных прибылей" [113, с. 290]. К 1989 г. почти все государственные предприятия перешли на "ответственное управление по контракту", заключаемому на 3-5 лет. Нечто подобное существовало в России в период нэпа (хозрасчет, коммерческий расчет), схожую систему предлагал М.И. Туган-Барановский.

Согласно долгосрочной программе китайских реформ, были предусмотрены следующие темпы роста промышленного и сельскохозяйственного производства: 1981-85 гг. – 4-5%; 1986-90 гг. – 7%; 1990-2000 гг. – 8%; а в среднем за 1981-2000 гг. они должны составить 7,2% [331, с. 12]. Фактически были достигнуты следующие темпы роста: 1976-86 гг. – 6,1%; 1981-85 гг. – 10,0%; 1986-90 гг. – 8,4%; 1991-95 гг. – 12,0% [194, с. 55]. При этом необходимо учитывать, что 1% прироста производства в 1980-1995 гг. и 1% в 1966-1978 гг. – совсем не одно и то же.

По расчетам Мирового банка, Китай в 1993 г. по объему ВВП занимал 10-е место в мире (после США, Японии, Германии, Франции, Италии, Англии, Испании, Канады и Бразилии). В 1995 г. – опередив Испанию, Канаду и Бразилию, вышел на 7-ое место, которое сохранял и в 1997 г. На конец 1997 г. валютные резервы КНР составили 140 млрд. долл. (второе место в мире после Японии), что на 88 раз больше, чем в 1978 г. (1,6 млрд. долл.) [см.: 152, с. 41-42].

Однако, как уже отмечалось, высокие темпы роста валовых показателей ещё недостаточная основа для констатации эффективности данной системы, если при этом не учитывается отраслевая структура ВВП, т.е. пропорциональность его производства и распределения. Вышеприведенный "контурный" анализ созданной в результате реформ структуры китайской экономики позволяет сделать вывод о возможности соблюдения принципа организационного равновесия в долгосрочной перспективе. Этот вывод в целом подтверждается данными о росте уровня жизни основной массы населения при относительно небольшой социальной дифференциации общества (если не считать СЭЗ).

Согласно данным Института мирового экономического мониторинга (США), Китай ещё в середине 90-х гг. превзошел США по потреблению на душу населения многих видов продуктов, в том числе яиц, свинины и риса [см.: 100, с. 389]. За годы реформ доля внутренних сбережений в ВНП повысилась с 33,2% в 1978 г. до 40,4% в 1991 г. В то же время доля инвестиций, финансируемых из бюджета, снизилась до минимально возможных значений: если в 1978 г. 15,1% ВНП перераспределялось на инвестиционные цели по бюджетным каналам, а население инвестировало в общей сложности лишь 1,1% ВНП, то в 1991 г. эти показатели поменялись местами, составив 1,8 и 18,7% ВНП соответственно [там же].

В абсолютном исчислении сбережения граждан на конец 1997 г. составили 4600 млрд. юаней, т.е. в 200 раз превысили их уровень 1980-го года. Как уже отмечалось, они являются важным источником инвестиций, расширения внутреннего рынка, экономического роста в целом [см.: 152, с. 42]. Доходы крестьян за 1978-98 гг. с учетом инфляции выросли в 3,6 раза.

В то же время необходимо отметить, что аналогичные показатели на душу населения выглядят гораздо скромнее. Согласно официальным данным, на конец 1997 г. около 60 млн. человек (4,6%) нуждаются в основных продуктах и товарах. Из 16-ти тысяч крупных и средних государственных предприятий 5,9 тысяч (37%) являются убыточными [там же, с. 43]. С учетом того, что государственный сектор в китайской экономике продолжает играть существенную роль, эту проблему нельзя недооценивать.

На 1996 год доля частных предприятий в ВНП составляла 13,5%, совместных – 38, государственных – 48,5% [см.: 100, с. 396]. На государственных предприятиях трудятся 125 из 170 млн. чел., занятых в индустриальном секторе. В 1996 г. государственные предприятия допустили чистый операционный убыток, оцениваемый в 7,2 млрд. долл., что на 40% больше, чем в предшествующем году. В 1997 г. было зарегистрировано более 6 тысяч официальных банкротств государственных предприятий [см.: там же]. Однако, реструктуризация индустриальных отраслей, которые в условиях прежней системы развивались крайне непропорционально – неизбежный и болезненный процесс; поэтому, с учетом вышесказанного, можно констатировать, что он совершается с минимальными потерями. Причем, китайское руководство оперативно занимается решением данной проблемы: поощряется слияние и укрупнение предприятий, пересмотр нормативов, сокращение штатов и т.д. Весной 1998 г. XV съезд КПК обозначил задачу реформирования государственного сектора в качестве одной из приоритетных на ближайшие годы.

В виду того, что важнейшие задачи программы развития на период 1980-2000 гг. были выполнены уже в 1995 году, большинство аналитиков считают, что вполне вероятно и выполнение плана следующей пятилетки и новой долгосрочной программы. В этой программе поставлена задача четырехкратного увеличения ВНП с тем, чтобы на 1 чел. приходилось 4000 долл. [152, с. 40]. Много это или мало?

Если по абсолютным показателям ВНП Китай ещё в 1995 г. обогнал Испанию, Канаду и Бразилию, то эти же показатели на душу населения выглядят очень скромно. А по сравнению с лидерами мировой экономики даже и абсолютные показатели не кажутся столь впечатляющими.

И все же, в виду вышеуказанных общих тенденций "хозяйственная ситуация в Китае может оцениваться достаточно оптимистично" [там же, с.395]. Столь неблагоприятный для азиатских стран 1997 год подтвердил это вполне определенно: рост ВНП достиг 10% в год, прямые иностранные инвестиции, выросшие в 1996 г. более чем на 15%, достигли очередного рекордного значения в 43 млрд. долл., и т.д. [см.: 100, с. 393].

С точки зрения системно-функционального подхода, в Китае за 1980-95 гг. была создана сбалансированная смешанная экономическая структура, включающая индикативную планомерность, индустриальные отрасли, представленные в основном крупными и средними предприятиями (стратегический блок регулирования), а также обширный сектор мелкого предпринимательства (оперативный блок регулирования, рис. 7), функциональный инвариант которой, как уже отмечалось, в целом соответствует принципу организационного равновесия, т.е. по данному критерию систему можно считать эффективной.

Однако, эффективность реформ в целом определяется не только функциональными особенностями создаваемой структуры, но также методами, темпами и последовательностью их проведения. В качестве сравнения можно вспомнить, что в первой половине 90-х гг., при обсуждении последовательности реформ в России, многие авторы спорили о том, следовало бы начинать преобразования с либерализации цен и далее переходить к приватизации, или наоборот. При этом крайне мало было таких, которые предлагали начинать реформы с преобразования сельского хозяйства; среди тех немногих можно отметить А.А. Демина и С.Б. Лаврова, подчеркнувших важность такой последовательности на примере послевоенной реформы в Германии [см.: 70, с. 129-136]. В Китае же, как уже отмечалось, в первом этапе реформ не было ни либерализации цен, сопровождаемой галлопирующей инфляцией, ни приватизации.

Важным условием успеха реформ явилась политическая и социально-экономическая стабильность, которое было достигнуто путем определенного ограничения политических прав и свобод. Как показал опыт некоторых стран, в том числе восточноевропейских, многие назревшие меры не могут быть приняты, поскольку при обсуждении их в парламенте, большинство ещё не готово поддержать их. Данное обстоятельство представляется особенно важным, когда исходным состоянием реформируемой организационно-управленческой структуры является мегаиерархия. Это также усиливает опасность политической реакции, для противостояния которой также необходимы временные ограничения демократических прав и свобод. Отсюда следует парадоксальный, на первый взгляд, вывод, что организационным "орудием" строительства преимущественно либеральной экономики должна служить жестко централизованная управленческая структура. Однако, как было показано в первых двух главах, анализ принципов системного управления приводит именно к таким выводам. Таким образом, проведение реформ, а также исключение их необратимости предварительно должно быть обеспечено политически. В послевоенной Японии, Италии и Германии данный вопрос однозначно решался оккупационными администрациями. В Китае же политическая стабильность была обеспечена посредством некоторого рода "реформаторской диктатуры", которая, тем не менее, значительно отличалась от диктатуры, имевшей место в условиях прежнего политического режима.

Второй важной чертой методологии китайских реформ является градуализм в проведении реструктуризации хозяйства. Последовательность и постепенность реформ в условиях политической стабильности обеспечивает их необратимость, т.е. исключает возможность контрреформ, столь характерных для социально-экономического развития России. Следует заметить, что сторонники стремительных, "шоковых" преобразований в качестве главного аргумента в пользу таковых, также ссылаются на необходимость обеспечения необратимости реформ. По их мнению, политическая осуществимость массовой и быстрой приватизации основана на её "раздаточном" характере, который изображается как процесс передачи собственности народу. Однако, подобные расчеты не оправдались не только в России, но и в странах Восточной Европы – манипуляции с ваучерами оказались пустой тратой времени и средств. Как уже отмечалось, подобные "результаты" были получены и в Японии в процессе "приватизации" дзайбацу. О причинах неверности такого расчета также говорилось в предыдущем параграфе.

Таким образом, по всем трем указанным признакам (последовательность, стабильность, постепенность) китайские реформы в общих чертах повторяют японские. На это обратил внимание и Ж. Ролан, отметивший, что "японский послевоенный опыт также может быть интерпретирован как случай успешной очередности реформ в условиях градуализма" [249, с. 89]. Также необходимо отметить однонаправленность бюджетно-налоговой и кредитно-финансовой политики в процессе японских и китайских реформ, в частности, децентрализацию бюджетной системы. В этом смысле Ж. Ролан подчеркнул, что "Важным параметром китайских реформ, который можно интерпретировать с позиций борьбы за присвоение ренты, является происшедшая в 1980-х гг. значительная децентрализация фискальных властей" [выделено нами, - А.Л.] [там же]. Здесь имеется в виду, что бюджет в условиях политической нестабильности и "слабой власти" становится добычей всевозможных лобби и групп влияния, что обусловливает непрерывное ужесточение фискальной системы, неизбежно приводящее к обвальному падению объемов производства в реальном секторе экономики. Однотипность японских и китайских реформ подтверждается также сопоставимыми темпами экономического роста в целом и благосостояния населения, в частности. Но есть и существенные различия, проявляющиеся в достигнутых абсолютных показателях и в ряде реформистских мер более частного характера. Разница в абсолютных показателях объясняется как различными начальными условиями реформ, так и условиями их проведения. Например, для Китая нереально сокращение военных расходов до одного процента ВНП, полная децентрализация социального обеспечения и т.д. Но это уже специальные проблемы, выходящие за рамки нашего анализа.

С точки зрения системно-функционального подхода, важнейшим результатом китайских реформ является функциональная переориентация гигантской централизованно-распределительной системы (мегаиерархии) с тысячелетней историей. Масштабность данной задачи несопоставима с задачами реформ в странах Восточной Европы или Латинской Америки; следовательно, во-первых, для Китая изначально были неприемлемыми "шоковые" методы реформ, неплохо проявившиеся в этих странах; во-вторых, они неприемлемы и для России с её вековыми традициями государственного управления экономикой.

Важной общей чертой японских и китайских реформ является создание благоприятного инвестиционного климата в основном методами бюджетного регулирования, дополняемыми институциональными нововведениями. Но если в Японии в период реформ бюджетная политика сопровождалась жесткими протекционистскими ограничениями, направленными против прямых инвестиций иностранного капитала, то в Китае приток иностранного капитала, наоборот, всемерно поощрялся, как созданием благоприятных финансовых условий, так и принятием ряда законов по гарантиям прав инвесторов. В то же время были приняты меры по ограничению вывоза капитала из страны, которые не только обеспечили дополнительные доходы бюджета, но и ослабили стимулы в распродаже активов. К 1996 году объем реальных капиталовложений, в основном в производственную сферу, превысил 114 млрд. долл., в том числе 26 млрд. долл. в 1993 г., 34 – в 1994 и 37 – в 1995 году [см.: 100, с. 384]. По мнению В. Иноземцева, с учетом стабильно высокой нормы накопления "достигнутые КНР темпы хозяйственного роста могут сохраниться в течение всего ближайшего десятилетия" [там же].

Беспрецедентные объемы привлечения иностранных капиталов, в том числе в виде прямых инвестиций наглядно опровергают ещё одну догму, согласно которой приток инвестиций невозможен без проведения приватизации. Однако, необходимо заметить, что именно в данном вопросе ярко проявляется этносоциальная специфика китайских реформ. Инвестиции в КНР в основном проистекают из стран, в которых этнические китайцы (хуацяо) либо составляют большинство населения, либо занимают ведущие позиции в экономической жизни. Так, в целом за период 1979-1993 гг. капитальные вложения предпринимателей из Гонконга и Тайваня составили около 76%. Таким образом, значительная доля иностранных вложений со временем может "перестать отягощать собой список международных обязательств КНР" [там же, с. 386].

Следовательно, и в этом аспекте проглядываются общая направленность японских и китайских реформ: особенности формирования благоприятного инвестиционного климата в обоих случаях направлены на максимальное соблюдение национальных интересов в области социально-экономического развития.

Вышеприведенный анализ японских и китайских реформ показал, что и в том, и в другом случае основное внимание уделялось преобразованиям организационно-управленческих структур (децентрализации управления), а не изменения формально-юридических отношений собственности. Это подтверждает тезис, выдвинутый в начале данной работы о том, что спецификация прав собственности является завершающим (а не изначальным) этапом реформ, в процессе которого юридически закрепляются вновь созданные (или восстановленные) экономические связи, т.е. новая организационно-управленческая структура.

Важнейшими принципами реформ такого рода также являются градуализм, приоритетность первичных отраслей хозяйства, создание благоприятного инвестиционного климата, антимонопольное регулирование, поддержка мелкого бизнеса и др. (подробнее см. табл. 9). К сожалению, приходится констатировать, что в процессе преобразования российской экономики в 1990-е гг. все делалось наоборот: вместо градуализма была использована "шоковая терапия" на базе ускоренной привитазции, инвестиционный климат непрерывно ухудшался, в экономике господствовали монополии при подавленном мелком предпринимательстве, благоприятные условия были созданы не для предприятий первичных отраслей, а для трансакционного сектора и т.д. Вышесказанному соответствует и сопоставление эффективности реформ в этих странах (см. рис. 10, приложение 1). Многие из указанных тенденций в российской экономике сохраняются и в начале XXI века, обусловливая не столь оптимистические прогнозы дальнейшего развития, если эти тенденции в ближайшие годы не будут преодолеваться.

Выше уже отмечалось определенное сходство методов проведения китайских реформ и российского нэпа 1920-х гг. [подробнее см.: 139, с. 52-60]. На наш взгляд, это далеко не случайное совпадение: оно обусловлено общими чертами исходной и конечной структуры, определяющими сходство самого процесса перехода, его методологии.

Выводы по VI главе сводятся к следующему:

1. Социально-экономическая реформа - это особый режим управления экономической системой с целью изменения её типа (модели). Особый режим предполагает не только директивные методы проведения новых установок, но и ведение обширной разъяснительной работы среди населения, чиновников, руководителей различных организаций.

2. Главным средством перехода к иному типу (модели) экономической системы является бюджетно-налоговая политика, определяющая степень реальной экономической самостоятельности (автономности) субъектов хозяйства. Однако, изменения бюджетно-налоговой политики невозможны без существенного сокращения государственных расходов (по отношению к ВВП) и реструктуризации мегаиерархии.

3. Проведение целенаправленных реформ не представляется возможным без предварительной разработки долгосрочной программы выхода из кризиса.

4. Восстановление организационного равновесия в экономической системе нуждается в приоритетном возрождении отраслей народного хозяйства, удовлетворяющих первичные потребности населения. В пользу приоритетности восстановления данных отраслей можно привести ещё как минимум два обстоятельства: они не нуждаются в значительных первоначальных вложениях капитала, более того, сами являются первичным источником доходов. Полагаем, что для российской экономики совершенно неприемлема ситуация, когда продукция сельского хозяйства, рыболовства и т.п. в огромных количествах закупается в других странах за "нефтедоллары".

5. Развитие индустриальных отраслей предполагает наличие благоприятного инвестиционного климата, который в основном формируется также посредством бюджетно-налоговой политики.

6. Все без исключения успешные социально-экономические реформы, проводившиеся во второй половине XX века в крупных индустриальных странах, были направлены на формирование экономической системы смешанного типа.

 

 

[1] История СССР, 1861-1917 / В. Г. Тюкавкин, В. А. Корнилов и др. - М, 1989 г.

 

[JO1]