Лекция 12. Философия и религия

План:

1. Вера в духовной жизни человека

2. Смысл жизни

 

1. В этой лекции мы остановимся на двух моментах соотношения философии и религии: на проблеме веры (соотношения веры и знания) и на проблеме смысла жизни. Обе они составляют важнейшую часть любой религии и в то же время имеют глубоко философское значение.

Вера — это возможность сверхчувственного опыта. Но что представ­ляет собой такой опыт? Например, слушая прекрасное музыкальное произ­ведение, человек, одаренный музыкальным чувством, слышит, кроме самих звуков и их сочетаний, еще что-то другое, что можно назвать музыкальной красотой. Как бы позади звуков и сквозь них мы воспринимаем еще что-то невысказанное, о чем в словах можно сказать только слабым, несовершен­ным намеком. Звуки воспринимает наше ухо, а то невысказанное, о чем они говорят, воспринимает непосредственно наша душа.

То же мы испытываем, наслаждаясь живой прелестью человеческого лица. Видимая форма, писал G. Франк, потому прекрасна именно, что воспринимается как совершенное выражение некой таинственной, незри­мой и все же опытно, воочию предстоящей нам реальности. Звуки музы­ки, слова стихотворения, образы пластических искусств, природы или человеческого лица, добрые поступки пробуждают в нашем сердце что-то иное, говорят нам о чем-то далеком, непосредственно не доступном, смутно различаемом; нашей души достигает весть о чем-то потусторон­нем, запредельном. Как будто голос, идущий издалека, говорит нашей душе о неком лучшем, высшем мире. Совершенно несущественно, назы­ваем ли мы это голосом совести или голосом, возвещающим нам волю Божью, — это только два разных названия для одного и того же. Важно только одно: мы испытываем в интимной глубине своего сердца живое присутствие и действие силы, о которой мы непосредственно знаем, что она есть сила порядка высшего, что нашей души достигла некая весть издалека, из иной области бытия, чем привычный, будничный мир.

Таким образом, и эстетический, и нравственный опыт связаны с опытом религиозным. Но поскольку человек в большей степени чувст­венное существо, внимание которого, как правило, приковано к чувст­венно данному, видимому, осязаемому, то все незримое и неощущаемое склонно ускользать от него. Конечно, для глухих нет красоты в музыке, а для слепых — в живописи, но гораздо больше людей не глухих, но не музыкальных, не слепых, но не воспринимающих красоту зрительных образов, грамотных, но не ощущающих поэзию. То есть для очень большого числа людей сверхчувственный опыт — пустой звук.

Вера, согласно Франку, «есть воля открывать душу навстречу ис­тине, прислушиваться к тихому, не всегда различимому «голосу Божию», как мы иногда среди оглушающего шума прислушиваемся к до­носящейся издалека тихой, сладостной мелодии, — воля пристально вглядываться в ту незримую и в этом смысле темную глубь нашей ду­ши, где тлеет «искорка», и в этой искорке увидать луч, исходящий от самого солнца духовного бытия».

Обычно под верой понимается своеобразное духовное состояние, в ко­тором человек согласен признавать как истину нечто такое, что само по себе не очевидно, для чего нельзя привести убедительных оснований, и поэтому возможно сомнение и отрицание того, во что веришь. Но если принять такое определение, то остается непонятным — как возможно ве­рить в этом смысле, для чего это нужно? Верить в недостоверное — либо обнаруживать легкомыслие, либо заставлять, уговаривать, убеждать себя самого в том, что, собственно, остается сомнительным. Здесь абсолютизи­руется некое состояние искусственной загипнотизированности сознания.

В принципе вся наша жизнь основана на такой вере: мы ложимся спать и верим, что ночь сменится днем, что мы проснемся, что проснем­ся именно мы. Но доказать этого мы не можем. На каждом шагу мы ру­ководствуемся верой в неизменность того, что мы называем законами природы, однако эта неизменность ничем не гарантирована, и наша вера в нее есть именно слепая, ничем точно не гарантированная вера. Чаще всего в подобных случаях речь идет о вероятности, а не необходимости.

У религиозных фанатиков вера является актом послушания, покор­ного доверия к авторитету.

Франк же считал, что вера по своей сущности — это не слепое до­верие, а непосредственная достоверность, прямое усмотрение истины веры. Подлинная вера основана на откровении — на непосредственном самообнаружении Бога, на Его собственном явлении нашей душе, на Его собственном голосе, к нам обращенном. Вдруг открываются глаза души, и она начинает чуять за пределами земного мира проблески некое­го небесного сияния, ее переполняют блаженство и мир, превышающие всякое человеческое разумение. Такая душа знает, что ее достиг голос Божий, и имеет — хотя бы на краткий миг — веру-достоверность. А кто этого никогда не испытывал, тот вообще не может почитаться верую­щим, хотя бы признавал все освященные церковью авторитеты.

Поэтому жить в вере — значит жить в постоянном напряжении всех своих сил, целиком жить в настоящем, жить сердцем, для которого любой предмет, любая внешняя данность открываются в своей неска­занное, значительности, таинственной глубине. Вера — это когда ва­ше сердце зажигается той сердца силой, которая по своей значительно­сти и ценности с очевидностью воспринимается как нечто высшее и большее, чем вы сами.

Вера не есть ни идея, ни система идей. Она есть жизнь и источник жизни, самосознание, которое само испытывается и действует как живая и животворящая сила. Веру нельзя заменить или ограничить знани­ем. В религии всякие попытки рационалистического анализа таинств вели к религиозному бессилию и бесплодию, а введение религии в пре­делы разума (у Канта, протестантов) приводило к тому, что вера выро­ждалась в морализм. Но и знание не может заменяться верой, нельзя верой решать научные проблемы. Если вера есть свободный подвиг, то научное знание есть тяжкий долг труда.

Вера — не только связь с невидимыми вещами, с Богом. Само су­ществование внешнего мира утверждается лишь верой. Все, что лежит в основе знания, недоказуемо, исходное непосредственно не дано, в него верится. И все недоказуемое, непосредственное оказывается тверже до­казуемого и выводимого. В основе знания лежит нечто более прочное, чем само знание, доказуемость дискурсивного мышления вторичная и зыбкая. Знание питается тем, что дает вера. Обычному человеку окру­жающий его мир кажется незыблемым и твердым, а все, относящееся к другим мирам — неопределенным, проблематичным, сомнительным. У него так тверда вера в этот мир, что отношение к нему принимает, по выражению Бердяева, принуждающую, обязывающую, связывающую форму, — то есть нетворческую форму, форму знания.

Когда человек достигает внутреннего преображения, духовной просветленности через усилия веры, то ему открывается реальность, которая по своей очевидности, ошеломляющей силе красоты и мудро­сти так захватывает и потрясает, что любые эмпирические факты суще­ствования, все радости и невзгоды повседневной жизни кажутся челове­ку чем-то случайным и совершенно не важным. Состояние веры отлича­ется от состояния повседневной озабоченности, как поэтическое вдохновение — от физически тяжелого и бессмысленного труда.

Смысл жизни

Сами наши поиски смысла уже дают осмысленность нашему суще­ствованию. Смысл жизни нельзя найти готовым, раз и навсегда данным, утвержденным в бытии. Смысл жизни не дан, а задан. Все готовое и существующее независимо от нас есть либо мертвое, либо чуждое и нам не пригодное. А смысл должен быть живым, ибо он смысл нашей жиз­ни, и должен быть внутри нас, а не вовне. Поэтому его искание — это напряженное, волевое самоуглубление, полное труда и лишений. Это максимальное напряжение и раскрытие нашего существа, улавливание его в творческом процессе приобщения к нему. Как писал С. Франк, «искание смысла жизни есть борьба за смысл против бессмысленности, и не в праздном размышлении, а лишь в подвиге борьбы против тьмы бессмыслия мы можем добраться до смысла, утвердить его в себе, сде­лать его смыслом своей жизни и тем подлинно усмотреть его или уве­ровать в него». Поиск смысла — это укрепление в себе веры, которая есть напряженное внутреннее действие по преобразованию нашей жизни.

Таким образом, подлинно творческое и плодотворное дело совер­шается в глубине человека, и это глубоко внутреннее дело есть настоя­щее, основное дело человека, оно состоит в действенном утверждении себя в первоисточнике жизни, оно состоит в аскетическом подвиге борьбы с мутью и слепотой наших чувственных страстей, нашей горды­ни, нашего эгоизма.

Обычно, говорил Франк, про людей, занимающихся таким делом, думают, что они либо ничего не делают, либо заняты только своим лич­ным спасением. Им противопоставляют общественного деятеля, занятого устройством судьбы множества людей. Но это рассуждение в корне ложно, ибо строится на непонимании сути подлинно производительного дела. Для того чтобы пропагандировать идеи и устраивать жизнь в со­гласии с ними, надо их иметь; для того, чтобы творить добро людям и ради этого бороться со злом, надо иметь само добро. Без этого произво­дительного труда и накопления невозможна жизнь.

Так, историки, которые пишут о великом русском святом Сергии Радонежском, видят его главную заслугу в том, что он благословил рать Дмитрия Донского и дал ей двух монахов из своей обители. Но они забывают, что этому предшествовали десятилетия упорного мо­литвенного и аскетического труда, что этим трудом были добыты духовные богатства, которыми в течении последующих веков пита­лись русские люди. Не будь Сергия, они не имели бы сил подняться на борьбу с татарами.

У французского писателя и философа Альбера Камю есть эссе «Миф о Сизифе». Древнегреческий мифический герой Сизиф наказан богами за свой проступок и был вынужден всю жизнь вкатывать в гору камень, который тут же скатывался назад. У Камю Сизиф — это человек, кото­рый поднялся над бессмысленностью своего существования, обрел в этой бессмысленности свой смысл и свою гордость. Как бы тяжела и бесцельна ни была бы жизнь — это моя жизнь, и я должен ее прожить достойно.

Как и Камю, Франк считал, что смысл жизни не дан, а задан, смысл жизни должен быть внутри нас, а не вовне. Искание смысла жизни есть борьба против тьмы бессмыслия, это внутреннее преображение, внут­реннее творчество человеком самого себя.

Духовная скудость и убогость нашей жизни вызваны тем, что все меньше становится людей, ищущих смысл жизни, людей глубоко мыс­лящих, своей внутренней работой прибавляющих в мире добро. Мы только тратим то, что создали наши предки, и основные причины кри­зиса нашей жизни заложены именно здесь, а не в экономических потря­сениях, не в отсутствии иностранных инвестиций, не в непоследова­тельности демократических преобразований.