Обычные представления об истории философии 2 страница. еe. Когда вам представляется система, имевшая корни и развитие, имевшая свою школу с нелепостью в основании — будьте настолько полны благочестия и уважения к

 

еe. Когда вам представляется система, имевшая корни и развитие, имевшая свою школу с нелепостью в основании — будьте настолько полны благочестия и уважения к разуму, чтобы прежде осуждения посмотреть не на формальное выражение, а на смысл, в котором сама школа принимает свое начало, и вы непременно найдете односто­роннюю истину, а не совершенную ложь. Оттого каждый момент развития науки, проходя как односторонний и временный, непре­менно оставляет и вечное наследие. Частное, одностороннее вол­нуется и умирает у подножия науки, испуская в нее вечный дух твой, вдыхая в нее свою истину. Призвание мышления в том и со­стоит, чтобы развивать вечное из временного!

Герцен А. И. Письма об изучении природы // Собрание сочинений: в 30-ти т. Т.З. —М., 1954. — С. 129—138.

Ф. ЭНГЕЛЬС

Великий основной вопрос всей философии, в особенности новей­шей философии, есть вопрос об отношении мышления к бытию.

Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии // Собрание сочинений. Т. 21. —С. 282.

Высший вопрос всей философии, вопрос об отношении мышления к бытию, духа к природе, имеет свои корни, стало быть не в лишней степени, чем всякая религия, в ограниченных и невежественных представлениях людей природа дикости. Но он мог быть поставлен со всей резкостью, мог приобрести все свое значение лишь после того, как население Европы пробудилось от долгой спячки христи­анского средневековья. Вопрос об отношении мышления к бытию, о том, что является первичным: дух или природа — этот вопрос, игравший, впрочем, большую роль и в средневековой схоластике, попреки церкви принес более острую форму: создан ли мир Богом или существует от века?

Философы разделились на два больших лагеря сообразно тому, как отвечали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух существовал прежде природы, и которые, следовательно, и конечном счете, так или иначе признавали сотворение мира — нередко еще более запутанный и нелепый вид, чем в христианстве, — составили идеалистический лагерь. Те же, которые основ­ным началом считали природу, примкнули к различным школам материализма.

Ничего другого первоначально и не означают выражения: Идеализм и материализм, и только в этом смысле они здесь и упо­требляются...

Но вопрос об отношении мышления к бытию имеет еще и крутую сторону: как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру. В состоянии ли наше мышление позна-

вать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности? На философском языке этот вопрос называет­ся вопросом о тождестве мышления и бытия.

Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии. — С. 283.

Н. А. БЕРДЯЕВ

Возможны разнообразные классификации типов философии. Но через всю историю философской мысли проходит различие двух типов философии. Двойственность начал проникает всю филосо­фию и эта двойственность видна в решении основных проблем фи­лософии. И нет видимого объективного принуждения в выборе этих разных типов. Выбор между двумя этими типами философ­ских решений свидетельствует о личном характере философии. Два типа философии я бы предложил расположить по следующим проблемам: 1) примат свободы над бытием и примат бытия над свободой, это первое и самое главное; 2) примат экзистенциально­го субъекта над объективированным миром или примат объекти­вированного мира над экзистенциальным субъектом; 3) дуализм или монизм; 4) волюнтаризм или интеллектуализм; 5) динамизм или статизм; 6) творческий активизм или пассивная созерцатель­ность; 7) персонализм или имперсонализм; 8) антропологизм или космизм; 9) философия духа или натурализм. Эти начала могут быть по-разному комбинированы в разных философских систе­мах. Я решительно избираю философию, в которой утверждается примат свободы над бытием, примат экзистенциального субъекта над объективированным миром, дуализм, волюнтаризм, дина­мизм, творческий активизм, персонализм, антропологизм, фило­софия духа. Дуализм свободы и необходимости, духа и природы, субъекта и объективации, личности и общества, индивидуального и общего для меня является основным и определяющим. Но это есть философия трагического. Трагическое вытекает из примата свободы над бытием. Только утверждение примата бытия над сво­бодой бестрагично. Источник трагического для философского по­знания лежит в невозможности достигнуть бытия через объекти­вацию и общения через социализацию, в вечном конфликте между “я” и “объектом”; в возникающей отсюда проблеме одиночества, как проблемы познания, в одиночестве философа и в философии одиночества. Это связано также с различием между философией многопланности человеческого существования и философией однопланности.

Бердяев Н. А. И мир объектов. Опыт философии одиночества и общения. — Париж, 1931. —С. 25.

Ж. ЛАКРУА

Мы исповедуем концепцию философии как открытой системы... Закономерно, что имеется множество систем. И эти системы, буду­чи инструментами выражения существования, а не конечной це­пью, должны постоянно дополняться и совершенствоваться под воздействием реальности... Понятие открытой системы в то время включает необходимость существования множества систем, то есть различных и личных вер... Аутентичное существование — это ис­точник всякой философии. Философствовать значит универсализировать духовный опыт, переводя его в термины, доступные для всех. Поскольку личностных опытов множество, постольку необхо­димо и множество систем... Идея единственной системы, замкнутой нa самой себе, по существу ложна. Если мы попытаемся закрыть ре­альность только в одной из наших систем, тем самым мы признаем ограниченность реального, наше господство над ним, а значит оно не существует, а является нашим произведением. Напротив, реаль­ность постигается в качестве таковой именно потому, что она не создана нами. Она всегда выходит за наши пределы, предписывает нам и превосходит нас. Человек бессилен достичь всей реальности, сравняться в познании с существованием, даже со своим собствен­ным существованием, и это порождает разнообразие систем, не только закономерным, но и необходимым образом...

Но если разнообразие систем закономерно, то единство сис­темы необходимо каждому существованию. Таким образом множе­ство систем необходимо для человечества, но каждый человек дол­жен иметь только одну. Это означает, что всякая философская сис­тема персональна. Моя система — это мое средство через познание пребывать в бытии. Закономерно возникает вопрос: если она есть наиболее глубокое выражение моей личности, то может ли она быть безличной. Персонализм единственное учение, которое спо­собно объединить в одно целое уважение к своей системе с уваже­нием к другим системам, так сказать, к другим личностям. Для то­го, чтобы это было возможно, необходимо также, чтобы моя систе­ма была открыта к другим системам: как моя личность открыта другим личностям, чтобы мое доверие совершенствовалось на ос­нове совершенствования доверия других личностей, чтобы мои конструкции беспрестанно видоизменялись под влиянием контак­тов со всеми другими существованиями.

Итак всякая система истинна. В качестве таковой она есть мой взгляд на реальность. Система становится ложной, если этот взгляд претендует быть всеобщим и исчерпывающим. Заблуждение начи­нается тогда, когда система становится систематичной...

Всякое конечное существование есть вдохновение, то есть беспокойство. Это прежде всего относится к мыслящему существованию. Беспокойство это то, что толкает творить систему, чтобы

описать реальность, преодолеть его безграничность и реконструи­ровать его. Человеческая философия не может быть философией ни счастливого, ни несчастного, а беспокойного создания. Поль Декостер говорил, что беспокойство — это единственная постоянная фи­лософская ценность. Оно есть опыт, который не запрещает никакой другой опыт. Системы проходят, а оно живет. Беспокойство внешне похоже на сомнение. Однако оно имеет существенное отличие: со­мнение — это рациональная рефлексия, в то время как беспокойство интегральное состояние души. Беспокойная душа не сомневается, что она существует. Она уверена в своем существовании, хочет срав­няться с Бытием, но не знает как это сделать. И система это только бесконечно продолжающееся усилие, чтобы уравнять познание с моим беспокойным существованием...

Философ — это тот человек, который субъективное беспо­койство заключает в определенную систему.

Лакруа Ж. Марксизм, экзистенциализм, персонализм

(присутствие вечности во времени). — 7-е изд.

— Париж, 1966. — С. 68-75.

Всякая истинная философия одновременно персональна и уни­версальна: персональна в том, что она связана с существованием философа; универсальна в том, что она поднимает это существо­вание до сущности и заключает в систему... А это означает, что фи­лософия имеет прямое отношение к пережитому. Ницше говорил, что философское произведение — это универсализированная описанием его собственная жизнь, хотя то, что относится к фило­софии Канта или Шопенгауэра, не может быть представлено про­сто как “биография души”, но в первом случае это “рассудок”, а во втором “характер”.

Всякая философия рождается от беспокойства, которое пы­тается преодолеть мыслитель, никогда полностью не достигая этой цели. Ее можно рассматривать как психоанализ в двойном смысле, а именно как анализ и лечение. Ее побудительный мотив — это устрем­ленность к внешнему и внутреннему миру. Она отказывается от на­силия, поскольку мир — это обмен словами, а насилие разрешается в спорах. Но такая гармония никогда не выступает в качестве отправ­ной точки. Отсюда следует та ностальгия, которая ощущается как неудовлетворенное беспокойство. Философия — это ностальгия вдохновенного бытия о самом себе, говорил Новалис. И представля­ется, что невозможно лучше раскрыть ее сущность. Эта же идея до­вольно ясно присутствует и у Маркса: конечной целью Марксова мы­шления является стремление сделать мир человеческой обителью, где человек смог бы жить сам по себе.

Однако философия — это не только форма реализации бес­покойства и ностальгии. Через философствование можно прийти к бытию, к Я. Философия это вопрошающее мышление. Но постанов-

ка вопроса перед самим собой предполагает врожденную уверен­ность, предварительную очевидность... Философия — это возвы­шение личного существования до универсального разума. Гегель говорил, что сова Минервы вылетает ночью. Философия — это то, что пробуждается позже, после трудов и дней. Но если он пробуж­дается позже в качестве философа, то встает раньше в качестве че­ловека. И в этом качестве он причастен ко всем проблемам других людей. Он размышляет о действиях людей и результатах этих дей­ствий, стремится сопоставить их друг с другом, поставить в отно­шение к целому. В результате он создает открытую систему... Именно в этом мы можем поддержать идею философии как строгой науки: система полностью рациональна, даже если она не является собственно наукой.

Философия — это рефлексия, то есть мышление о мышле­нии. В определенном смысле философ не отличается от других как мыслитель. Каждый человек мыслит. Мышление необходимо человеку даже просто для того, чтобы пересечь улицу... Но фило­софское мышление — это вторичное мышление, обращенное к первичному, существование которого оно предполагает. Таким образом философия не выступает только как созидание. Она опи­рается на данное. Философия — это преобразование человечес­ким духом данного, движение Опыта. И если хотите, это движе­ние необработанного сырья, данного чувственных ощущений, ис­торических ситуаций, многочисленных знаний, приобретенных индивидом и человечеством, всего того, что происходит с нами извне и изнутри через опыт с самими вещами, но отражается ду­хом и благодаря самому этому действию становится значимым содержанием. Иначе говоря, это тематизация — необдуманного, систематизации и структурирования. В этом, если хотите, и со­стоит научный аспект философии. Те, кто пренебрегают им, пре­небрегают и философией.

Лакруа Ж. Персонализм как антиидеология. -Париж, 1972.- С. 35-38.

тема 3
Античная философия

3. 1. Раннегреческая натурфилософия

ФАЛЕС

Аристотель. Метафизика 1—3.983 в 6. Большинство первых фи­лософов полагали начала, относящиеся к разряду материи, един­ственными началами всех вещей; из числа все сущее [вещи] состо­ят, из чего, как из первого они возникают и во что, как в последнее они уничтожаются... Это они полагают элементом и это началом сущих [вещей].

Там же. 983 в 18. Однако количество и вид такого начала не все определяют одинаково. Так, Фалес, родоначальник такого рода философии, считает [материальное начало] водой, поэтому он и ут­верждает, что земля — на воде. Вероятно, он вывел это воззрение из наблюдения, что пища всех [существ] влажная и что тепло как таковое рождается из воды и живет за счет нее, а “то, из чего все возникает”, это [по определению] и есть начало всех [вещей]. Вот почему он принял это воззрение, а также потому, что сперма всех [живых существ] имеет влажную природу, а начало и причина рос­та содержащих влагу [существ] — вода.

АНАКСИМАНДР

Диоген Лаэрций II, 1—2. Анаксимандр, сын Праксиада, милетец. Он утверждал, что начало и элемент (стихия) есть бесконечное (apeiron), не определял [это бесконечное] как “воздух”, “воду” или какой-нибудь другой определенный элемент. Он учил, что части изменяются, целое же (универсум) остается неизменным, что Зем­ля покоится посредине [космоса], занимая центральное местополо­жение [в силу шарообразности], а также, что Луна сияет ложным светом и освещается Солнцем, в Солнце [по величине] не менее Земли ее чистейший огонь.

Симплиций. Phys. 24,11. Из полагающих одно движущееся и бесконечное [начало]. Анаксимандр, сын Праксиада, милетец, преемник и ученик Фа леса, началом и элементов сущих [вещей] полагал бесконечное, первым ввел это имя начала. Этим [началом] он считает не воду и не какой-нибудь другой из так называемых элементов, но некую бесконечную природу, из которой рождаются небосводы [миры] и находящиеся в них космосы. А из каких [начал] вещам рождены, в те же самые и гибель совершается по роковой задолженности, как он об этом сам говорит довольно поэтическими

словами. Ясно, что подметив взаимопревращение четырех элемен­тов, он не счел ни один из них достойным того, чтобы принять его субстрат [остальных], но [признал субстратом] нечто иное, отлич­ное от них. Возникновение он объясняет не инаковением [качест­венным превращением] первоэлемента, но определением противо­положностей вследствие вечного движения. Поэтому Аристотель и поставил его в один ряд с философами типа Анаксагора.

АНАКСИМЕН

Симплиций. Phys. 24,26. Анаксимен, сын Эвристата, милетец, ко­торый был учеником Анаксимандра, так же, как и он, полагал, что субстратная естественная субстанция одна и бесконечна, но в от­личие от него [считает ее] не неопределенной, а [конкретно] опреде­ленной, полагая ее воздухом. Сущностные различия он свел к раз­реженности и плотности. Разрежаясь [воздух] становится огнем, сгущаясь — ветром, потом облаком, [сгустившись] еще больше — водой, потом землей, потом камнями, а из них — все остальное. Движение же, так же [как и Анаксимандр] полагает вечным и счи­тает его причиной изменения.

ГЕРАКЛИТ ЭФЕССКИЙ

Климент Strom V, 105. Этот космос тот же самый для всех, не со­здал никто из богов, не из людей, но он всегда был, есть и будет веч­но живым огнем, мерами разгорающимся и мерами погасающим.

Максим Тирский XII, 4. Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, а земля — смер­тью воды.

Ипполит Refut. IX, 10. Грядущий огонь все обоймет и все рассудит.

Аэций 17, 22. Гераклит [учит], что вечный круговращаю-щийся огонь [есть бог], судьба же — логос (разум), созидающий сущее из противоположных стремлений [27]. Гераклит: все про­исходит по определению судьбы, последняя же тождественна с необходимостью.

Арий Дидим у Евсевия. Praep Nang XV, 20. На входящих в ту же самую реку набегают все новые и новые волны.

Ипполит Refut IX, 9. Признак мудрости — согласится не мне, но логосу внемля, что все едино.

ПИФАГОР

Аэций 13, 8. Самосец Пифагор, сын Миссары, первый назвавший философию этим именем [признает началами числа и заключаю­щиеся в них соразмерности, которые он прививает гармониями, элементы же, называемые геометрическими [он считает] состоя-

щими из тех и других [начал]. Опять же [он принимает] и в началах монаду и неопределенную диаду. Одно из начал у него устремля­ется к действующей и видовой причине, каковая есть бог — ум, другая же [относится] к причине страдательной и материальной, каковая есть видимый мир.

Аэций II, 6,5, Пифагор говорит, что пять телесных фигур, ко­торые называются также математическими: из куба [учит он] воз­никла земля, из пирамиды — огонь, из октаэдра — воздух, из ико­саэдра — вода, из додекаэдра — сфера Вселенной [т. е. эфир].

Элейская школа: Парменид и Зенок ПАРМЕНИД

Псевдо-Плутарх. Strom. 5. Он объявляет, что согласно истинно­му положению вещей, Вселенная вечна и неподвижна. Возникно­вение же относится к области кажущегося, согласно логичному мнению бытия. И ощущения он изгоняет из области истины. Он го­ворит, что если что-нибудь существует сверх бытия, то оно не есть бытие. Небытия же во Вселенной нет. Вот таким-то образом он оставляет бытие без возникновения.

Аэций 1,7,26. Парменид: бог — неподвижен, конечен и имеет форму шара.

Аэций 1, 25, 3. Парменид и Демокрит: все существует соглас­но необходимости. Судьба же, правда, провидение и творец мира тождественны.

О природе

IV, 3. Есть бытие, а не бытия вовсе нету; Здесь достоверности путь, и к истине он приближает.

V, 1. Одно и то же есть мысль и бытие.

VI, 1. Слово и мысль бытием должны быть.

VIII, 34. Одно и то же есть мысль и то, о чем мысль. Ибо без

бытия, в котором существует ее выражение, мысли тебе не

найти.

VIII. Не возникает оно [бытие], и не подчиняется смерти.

Цельное все без конца, не движется и однородно.

Не было в прошлом оно, не будет, но все — в настоящем.

Без перерыва, одно. Ему ли разыщешь начало?

Как и откуда расти?

VIII, 21. Гаснет рождение, так и смерть пропадет без вести,

И неделимо оно, ведь все оно сплошь однородно.

VIII, 26. Так неподвижно лежит в пределах оков величайших

И без начала, конца, затем, что рождение и гибель

Истинны тем далеко отброшенным вдаль убеждением.

VIII, 30. Могучая необходимость

Держит в оковах его, пределом вокруг ограничив.

Так бытие должно быть необходимо конечным:

Нет ему нужды ни в чем, иначе во всем бы передалось.

VIII, 42. Есть же последний предел, и все бытие отовсюду Замкнуто, массе равно вполне совершенного шара с правильным центром внутри.

3EHOH

Симплиций. Phys. 139, 9. В своем сочинении он доказывает, что то­му, кто утверждает множественность [сущего], приходится впадать в противоречие — [В частности] он доказывает, что если сущее тож­дественно, то оно и велико и мало, столь велико, что бесконечно по величине, и столь мало, что вовсе не имеет величины. Вот в этом [доказательстве] он старается доказать, что то, что не имеет вели­чины, ни толщины, ни объема, существовать не может. Ибо, говорит он, если прибавить [это] к другому сущему, то нисколько не увели­чить его. Ведь так у него нет вовсе величины, то будучи присоедине­но, оно не может нисколько увеличено. И таким образом... [очевидно] ничего не было бы прибавлено. Если же другая [вещь] нисколько не уменьшится от отнятия [у него этого] и, с другой стороны, нисколько не увеличится от прибавления [этого], то очевидно, что то, что было прибавлено и отнято, есть ничто. И это Зенон говорит не с целью от­рицать единое, но исходя из того [соображения], что каждая из мно­гих бесконечных (по числу вещей) имеет величину по той причине, что перед любой [вещью] всегда должно находиться что-нибудь вследствие бесконечной делимости. Это он доказывает после того, как раньше показал, что ничто не имеет величины, так как каждая из многих [вещей] тождественна с собой и едина.

Диаген Лаэртский IX, 72. Зенон же отрицает движение, говоря: “Движущийся [предмет] не движется ни в том месте, где он находится, ни в том, где его нет.

АНАКСАГОР

Аристотель. Метафизика. 984, а 11. Анаксагор из Клазомен, ко­торый по времени был раньше [Эмпедокла], а делами позже, при­нимает бесконечное число начал: он утверждает, что почти подобочастное (Как, например, вода или огонь) возникают и уничтожают­ся только в смысле соединения и разделения, а в другом смысле не возникают и не уничтожаются, но пребывают вечными.

Симплиций. Phys. 460, 4. Поскольку и Анаксагор, и Демо­крит принимают бесконечное число начал (первый гомеомерии, второй — атомы, [Аристотель] сначала излагает воззрения Ана­ксагора — объясняет нам, почему Анаксагор пришел к такому представлению и показывает, что Анаксагору приходится считать бесконечной по величине не только целостную смесь [Вселенную], но и утверждать, что каждая гомеомерия, подобно Вселенной, содержит в себе все вещи, и даже не просто бесконечные [по числу], но и бесконечное число раз бесконечные.

Там же, 1123. 21. Как полагали Анаксагор утверждал, что все вещи были вперемешку и оставались неподвижными в тече­ние бесконечного времени, затем творец космоса — Ум, соизволив разделить виды, которые Он называет гомеомериями, сообщил им движение.

Аристотель. Метафизика АЧ 985 а 18. У Анаксагора ум ис­пользуется как deus ex machina для творения мира, и всякий раз, как он не может объяснить по какой-то причине [нечто] с необходи­мостью имеет место, он его притаскивает, а в остальных случаях он называет причиной происходящего все, что угодно, только не ум.

ЛЕВКИПП и ДЕМОКРИТ

Аристотель. Метафизика 1.4. 985: в 4. А Левкипп и его последова­тель Демокрит признают элементами полноту и пустоту, называя одно сущим, другое не-сущим, а именно: полное и плотное — сущим, а пустое [разряженное] — не-сущим (поэтому они и говорят, что су­щее существует нисколько не больше, чем не-сущее, потому что и тело существует нисколько не больше, чем пустота), а материальной причиной существующего они называют и то, и другое. И так, как те, кто признает основную сущность единой, а не остальные выводят из ее свойств, принимая разряженное и плотное за основания (archai) свойств [вещей, так и Левкипп и Демокрит утверждают, что отличия [атомов] суть причины всего остального А этих отличий они указы­вают три: очертания, порядок и положение. Ибо сущее, говорят они, различается лишь “строем”, “соприкосновением” и “поворотом”: из них “строй” — это очертания, “соприкосновение” — порядок, “пово­рот” — положение, а именно А отличается от N очертаниями, AN от NA — порядком, Z от N положением. А вопрос о движении, откуда или каким образом оно у существующего, и они подобно остальным легкомысленно обошли.

Диоген ЛаэртскийХ, 56. “Каждое из бесконечного множест­ва телец должно быть определенной величины”.

Аристотель, De den et cov. 1,8, 329 в 85—325 а 1. Наиболее методически обо всем учили, исходя из одного и того же принципа, Левкипп и Демокрит. Они приняли начало соответственно приро­де, какова она есть сама по себе. Дело в том, что некоторые из древ­них полагали, будто бытие по необходимости едино и неподвижно. Ибо пустота не существует, движение невозможно, если нет отдельно существующей пустоты, и, с другой стороны, нет многого, если нет того, что разделяет. Левкипп же полагал, что он обладает учением, которое будучи согласно с чувственным восприятием, не отрицает ни возникновения, ни уничтожения, ни движения, ни множественности сущего. Согласившись в этом [с показаниями! чувственных] восприятий, а с [философами] принимавшими еди-

ное, — в том, что не может быть движение без пустоты, он говорит, что пустота — небытие, и что небытие существует нисколько не менее, чем бытие. Ибо сущее в собственном смысле — абсолютно полное бытие. Такое “полное” же не едино, но таковых сущих бес­конечное множество по числу, и они невидимы вследствие [своих] объемов; Они носятся в пустоте [ибо пустота существует и, соеди­няясь, производят возникновение, расторгаясь на гибель.

Аристотель. Phys. 1, 5. 265 в 24. Они говорили, что атомы трясутся во всех направлениях, и они не только приписывали эле­ментам первичное движение, но и исключительно лишь это движе­ние, прочие же [виды, движения приписываются им] тем [сложным видам], которые сами возникают из элементов.

Ипполит Rex hack. 1,13. Миры [по мнению Демокрита] бес­численны и различны по величине. В некоторых из них нет ни Солн­ца, ни Луны, в других — Солнце и Луна больше по размерам наших, а в некоторых их большее число. Расстояния между мирами не рав­ны, между некоторыми большие, между другими меньшие, и одни миры еще растут, другие уже находятся в расцвете, третьи разру­шаются, и в одно и то же время в одних местах миры возникают, в других разрушаются. Погибают же они друг от друга, сталкиваясь между собой. Некоторые миры не имеют ни животных, ни растений и вовсе лишены влаги. Наш мир находится в расцвете, не будучи в состоянии более принимать в себя что-либо извне.

Аэций 1,25 ч. Ни одна вещь, писал Левкипп, не возникает бес-причинно, но все [появляется] на каком-нибудь основании и в силу необходимости.

Аэций 1,3,2. Мир не одушевлен и не управляется провидени­ем, но будучи образован из атомов, он управляется некоторой неразумной природой.

Диоген Лаэрций, IX, 45. Все совершается по необходимости, так как вихрь является причиной возникновение всего земного, и этот вихрь Демокрит называет необходимостью.

3.2. Софисты: Протагор и Горгий

ПРОТАГОР

Cekct adv. math. VII, 60. Человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и не существующие, что они не су­ществуют.

Cekct Punt hypot. I, 216—219. Протогор мерой называет критерий, вещами же — дела (то, что делается). Таким образом, он утверждает, что человек есть критерий всех дел: существующих, что они существуют, и не существующих, что они не сущест­вуют. И вследствие этого он принимает только то, что является каждому [отданному человеку] и таким образом вводит [принцип] относительности.

Протагор говорит, что материя текуча и при течении ее беспрерывно происходят прибавления взамен убавлений ее и ощуще­ния перестраиваются и применяются в зависимости от возрастов и прочих телесных условий. Люди в различное время воспринимают по-разному, в зависимости от различий своих состояний.

Cekct adv. math. VII 60. [Протагор] говорил, что все продукты воображения и все мнения истинны и что истина принадлежит к тому, что относительно, вследствие того, что все явившееся им, представляющееся кому-нибудь существует непосредственно в отношении к нему.

Диоген Лаэртский IX, 51. [Протагор] первый сказал, что о всякой вещи есть два мнения, противоположных друг другу. И [еще он говорил] что все истинны.

ГОРГИЙ

Ce/cct adv. math. VII в 5. В сочинении “О несуществующем” или “О природе” он устанавливает три главных положения, непосред­ственно следующие одно за другим. Одно [положение] — именно первое [гласит], что ничто не существует; второе — что если [что-либо] и существовало, то оно непознаваемо для человека; третье — что если Оно и познаваемо, то все же по крайней мере оно непереда­ваемо и необъяснимо для ближнего.

3.3. Платон и Аристотель — систематизаторы древнегреческой философии

ПЛАТОН

[Учение об “идеях”]

После этого-то, сказал я, нашу природу, со стороны образования и необразованности, уподобь вот какому состоянию. Вообрази лю­дей как бы в подземном пещерном жилище, которое имеет откры­тый сверху и длинный во всю пещеру вход для света. Пусть люди живут в ней с детства, скованные по ногам и по шее так, чтобы, пребывая здесь, могли видеть только то, что находится пред ними, а поворачивать голову вокруг от уз не могли. Пусть свет доходит до них от огня, горящего далеко вверху и позади их, а между огнем и узниками на высоте пусть идет дорога, против которой вообрази стену, построенную наподобие ширм, какие ставят фокусники пред зрителями, когда из-за них показывают фокусы. — Вообра­жаю, сказал он. — Смотри же: мимо этой стены люди несут вы­ставляющиеся над стеною разные сосуды, статуи и фигуры, то че­ловеческие, то животные, то каменные, то деревянные, сделанные различным образом, и что будто бы одни из проносящих издают звуки, а другие молчат. — Странный начертываешь ты образ и странных узников, сказал он. — Похожих на нас, промолвил я.

Разве ты думаешь, что эти узники на первый раз как в себе, так и

один в другом видели что-нибудь иное, а не тени, падавшие от огня на находящуюся пред ними пещеру? — Как же иначе, сказал он, если они принуждены во всю жизнь оставаться с неподвижными-то головами? — А предметы проносимые — не то же ли самое? — Что же иное? — Итак, если они в состоянии будут разговаривать друг с другом, не подумаешь ли, что им будет представляться, будто, называя видимое ими, они называют проносимое? — Необ­ходимо. — Но что, если бы в этой темнице прямо против них откли­кались и эхо, как скоро кто из проходящих издавал бы звуки, к иному ли чему, думаешь, относили бы они эти звуки, а не к прохо­дящей тени? — Клянусь Зевсом, не к иному, сказал он. — Да и ис­тиною-то, примолвил я, эти люди будут почитать, без сомнения, не что иное, как тени. — Весьма необходимо, сказал он. — Наблюдай же, продолжал я, пусть бы при такой их природе, приходилось им быть разрешенными от уз и получить исцеление от бессмысленно­сти, какова бы она ни была; пусть бы кого-нибудь из них развяза­ли, вдруг принудили встать, поворачивать шею, ходить и смот­реть вверх на свет: делая все это, не почувствовал ли бы он боли и от блеска, не ощутил бы бессилия взирать на то, чего прежде видел тени? И что, думаешь, сказал бы он, если бы кто стал говорить ему, что тогда он видел пустяки, а теперь, повернувшись ближе к суще­му и более действительному, созерцает правильнее, и, если бы да­же, указывая на каждый проходящий предмет, принудили его от­вечать на вопрос, что такое он, пришел ли бы он, думаешь, в за­труднение и не подумал ли бы, что виденное им тогда истиннее, чем указываемое теперь? — Конечно, сказал он. — Да, хотя бы и принудили его смотреть на свет, не страдал ли бы он глазами, не бежал ли бы, повернувшись к тому, что мог видеть, и не думал ли бы, что это действительно яснее указываемого? — Так, сказал он. — Если же кто, продолжал я, стал бы влечь его насильно по утеси­стому и крутому всходу и не оставил бы, пока не вытащил на сол­нечный свет, то не болезновал бы он и не досадовал ли бы на влеку­щего и, когда вышел бы на свет, ослепляемые блеском глаза могли ли бы даже видеть предметы, называемые теперь истинными? — Вдруг-то, конечно, не могли бы, сказал он. — Понадобилась бы, ду­маю, привычка, кто захотел бы созерцать горнее: сперва легко смотрел бы на тени, потом на отражающиеся в воде фигуры людей и других предметов, а, наконец, и на самые предметы; и из этих на­ходящихся на небе и самое небо легче видел бы ночью, взирая на сияние звезд и луны, чем днем — солнце и свойства солнца. — Как не легче! — И только, наконец, уже, думаю, был бы в состоянии ус­мотреть и созерцать солнце — не изображение его в воде и в чуж­дом месте, а солнце само в себе, в собственной его области. — Необ­ходимо, сказал он. — И после этого-то лишь заключил бы о нем, что оно означает времена и лета и, в видимом месте всем управляя,