О границах познания и образовании гипотез

Сегодня много говорят о границах познания. Наша способность объяснять явления простирается только до определенной точки, на которой мы должны остановиться. Мы думаем, что поступаем правильно в отношении этого вопроса, если мы его правильно поставим. Часто многое зависит только от правильной постановки вопроса. Она может устранить множество заблуждений. Если мы подумаем о том, что предмет, в отношении которого у нас возникла потребность познания, должен быть нам дан, то очевидно, что само данное нам не ставит никаких границ. Ведь вообще притязание объяснить или понять может возникнуть у нас только по отношению к данной нам действительности. То, что не появляется на горизонте данного нам, то и не нуждается в объяснении. Следовательно, граница познания может лежать только в нехватке у нас средств для объяснения данной нам действительности. Но необходимость объяснения возникает именно потому, что то, что мы хотим рассматривать как данное, /т. е./ посредством чего мы хотим это объяснить, появляется на горизонте мыслительно нам данного. Дело обстоит совсем не так, будто объясняющее существо вещи нам незнакомо, а скорее так, что его появление в нашем духе делает необходимым объяснение. То, что должно быть объяснено, и то, посредством чего это должно быть объяснено, есть в наличии. Проблема заключается только в соединении обоих. Объяснение — это не поиски неизвестного, но вывод взаимных отношений двух известных. Нам никогда не случается объяснять данное посредством чего-то совершенно нам не знакомого. Поэтому не может быть и речи о принципиальной возможности объяснения. Здесь следует принять во внимание то, благодаря чему теория границ познания обладает кажущейся правотой. Может оказаться, что хотя мы и предчувствуем нечто действительное, что оно присутствует здесь, но оно не вступает в наше восприятие. Мы можем обнаружить какие-нибудь следы влияния вещи и затем сделать допущение, что вещь есть в наличии. И здесь можно говорить нечто о границах знания. То, что мы считаем недоступным нам, не является необъяснимым по каким-нибудь принципиальным соображениям. Оно, хотя и не было воспринято, но может быть воспринято. Препятствия, мешающие мне его воспринять, не являются принципиальными границами познания, но чисто случайными, внешними. Они вполне могут быть преодолены. То, что сегодня я лишь предчувствую, я завтра могу пережить. С принципом, однако, дело обстоит не так, здесь нет никаких внешних препятствий, зависящих по большей части от времени и места, ибо принцип дан нам внутренне. /В англ. переводе есть продолжение: Ничто иное не даст мне намек на принцип, если я сам не вижу этот принцип.

Тем самым теория связывается с гипотезами. Гипотеза — это допущение, которое мы делаем, и в истинности которого мы можем убедиться не непосредственно, но благодаря рассмотрению действий, произведенных им /благодаря рассмотрению следствий этого допущения — Р.И./. Мы наблюдаем мир явлений. Он станет понятным нам, если мы предположим нечто, что непосредственно не воспринимаем. Может ли такое допущение распространяться на принцип? Очевидно, нет. Ибо внутреннее, которое я предполагаю, не удостоверившись в его наличии, это полнейшее противоречие. В качестве гипотезы я могу принять только то, что я хотя и не воспринимаю, но тотчас смог бы воспринять, если бы были устранены внешние препятствия. Гипотеза — это хотя и не воспринятое, но доступное восприятию. Лишь такая гипотеза правомерна, содержание которой может быть в будущем установлено непосредственным опытом. Лишь те гипотезы имеют право на существование, которые могут перестать быть гипотезами. Гипотезы о центральных научных принципах не имеют никакой ценности. Все то, что не может быть объяснено посредством позитивно данного принципа, известного нам, не является вообще объяснением и не нуждается в нем.