которому надлежит охранять имущество и честь граждан... Город Нью-Йорк практически находится во власти двадцати тысяч «держателей должностей», большинство которых получено благодаря самым злонамеренным элементам и контролируется ими же. Настоящие джентльмены практически отстранены от всякого участия в политике. Здесь не найти честных коммерсантов, известных журналистов, ученых или просто мирно работающих граждан. Зато здесь можно увидеть жестокие лица тех, кто с помощью насилия, без зазрения совести стремится к достижению своих личных целей... Реально правящий класс в Нью-Йорке почти подобен правителям страны Хинду, где туги правят большей частью страны путем насилия и шантажа, хотя мы и верим, что имеем правительство, избранное народом и для народа... Наши прокуроры, юристы, полицейские в основной своей массе выдвигаются и назначаются теми элементами, обезвреживать и наказывать которые им положено по долгу службы. Чиновники в Нью-Йорке, естественно, не решаются трогать тех, от кого зависит их существование. Нередко наши полицейские судьи... не имеют юридического образования и неграмотны настолько, что порой не могут правильно написать несколько слов... Политики приказывают освобождать преступников, признанных виновными... и зачастую арестованные покидают зал суда свободными людьми, хотя их приговорили к длительному тюремному заключению... У нас все возможно, но я никогда не поверю в возможность того, что может быть повешен один из наших миллионеров, какое бы убийство он ни совершил. Все те, кто был казнен, не имели ни денег, ни друзей среди политиков... Как нация мы имеем лучшую в мире форму управления, но наша система управления в Нью-Йорке меньше гарантирует безопасность гражданам, чем в большинстве европейских, в том числе и русских, городов. Общественность в своей массе так запугана, что... в полицейском не видит больше защитника порядка, а... с полным основанием видит в нем врага общества... Единственная надежда на спасение в будущем заключается в том, что приличные слои общества, которым принадлежит духовное руководство им, проснутся, поймут всю опасность и положат конец злоупотреблениям и использованию гражданских прав в своих интересах всеми этими политиканами, мошенниками, ворами и негодяями, засевшими в каждом отделе городского управления. Хватит нам этого господства хищников. Хотелось бы побыть под властью джентльменов...»
Слова Уоллинга были справедливы не только применительно к Нью-Йорку и его полиции того времени. Они были справедливы, в большей или меньшей степени, в отношении многих штатов, городов и учреждений этой бурлящей, несозревшей, огромной страны. Ее мыслящие, полные ответственности слои общества начали сознавать, что американский экстремистский идеал свободы для всех обернется опасностью для всех, потому что она станет свободой также и для политического, экономического и уголовного гангстеризма, в невиданном доселе объеме. Картина, какую являла нью-йоркская полиция, была лишь особенно ярким и наглядным примером того, что представляла собой вообще полиция в Новом Свете.
Над отношениями внутри полицейского аппарата тяготел пиратский дух, царивший в политике и экономике страны. А там пользовались старыми приемами — от мошенничества на выборах до шантажа — не только при распределении средств, полученных от налогоплательщиков, но и в. борьбе за право контроля над полицией, чтобы беспрепятственно вести свои беззастенчивые спекуляции. Открыто или слегка завуалировано давали взятку полицейским чиновникам или подкупали их участием в доходах от азартных игр и проституции. Границы между правом и бесправием стирались арестами невиновных, устранением нежелательных свидетелей и жестокой расправой с неподкупными полицейскими. По-настоящему эффективная работа полиции была невозможна из-за своекорыстных интересов отдельных городов, графств и штатов. Избранные там шефы полиции были почти во всех случаях надежными представителями интересов своих партий, но значительно реже добросовестными полицейскими. Сотрудничество между полицейскими службами отсутствовало настолько, что преступнику для того, чтобы оказаться в безопасности, достаточно было переехать из одного штата в другой. И ко всему этому добавлялась полная беспомощность федеральных органов, включая и министерство юстиции в Вашингтоне, и отсутствие какого-либо серьезного центрального полицейского органа.
Только этим можно объяснить, что неподкупное частное детективное агентство Аллана Пинкертона в середине XIX в. прославилось не только на территории между Атлантическим и Тихим океанами, но достигло мировой славы, а в глазах европейцев стало синонимом американской уголовной полиции.
Никто не предсказывал родившемуся в 1819 г. в Глазго сыну бедного ирландского полицейского Пинкертона такое необыкновенное будущее. Прибыв в Новый Свет, он работал бондарем. Бондарем работал он и в Данди (штат Висконсин) до тех пор, пока случай в 1850 г. не вывел его на стезю криминалиста. Дотлевающие угли костра на соседнем острове навели его на след шайки мошенников. Он моментально приобрел репутацию великого детектива в государстве, где самое сильное управление полиции (в Чикаго) насчитывало одиннадцать весьма сомнительного вида полицейских. Аллан Пинкертон использовал свой шанс и тут же основал Национальное детективное агентство Пинкертона. Эмблемой агентство избрало открытый глаз, а девизом слова: «Мы никогда не спим...»
Пинкертон и поначалу всего девять его сотрудников вскоре доказали правдивость избранного ими девиза. Они были блестящими деловыми людьми, но неподкупными и неутомимыми детективами. Беглых преступников они преследовали верхом на лошадях с такой же легкостью, как и на крышах поездов, кативших на Дикий Запад. Они были отличными психологами, прекрасными наблюдателями, асами маскировки, перевоплощения, отчаянными смельчаками и мастерами стрельбы из револьверов. За несколько лет «пинкертоны» превратились в наиболее успешно работающих криминалистов Северной Америки.
Славе Аллана Пинкертона способствовал один случай. Переодетый биржевым маклером Аллан, идя по следу одной шайки фальшивомонетчиков, раскрыл в 1861 г. заговор против американского президента Линкольна. Но это был всего лишь эпизод на его полном приключений пути. То же самое относится к роли его агентства в период Гражданской войны в Америке, когда оно выступало как разведывательная организация Северных штатов. Однако полем деятельности самого Пинкертона была и осталась криминалистика.
После Гражданской войны огромную популярность приобрели Западные штаты. Переселенцы тянулись туда в поисках золота и серебра, пастбищ и плодородных земель, и этот Запад стал поистине Диким Западом. Переселенцы попадали в страну, в которой десятилетиями господствовал один закон — закон сильного и того, кто стреляет первым. Повседневным явлением стали уличные ограбления, нападения на почтовые кареты и железнодорожные поезда, конокрадство, ограбления банков, наемные убийства. Были шерифы, занимавшие эти должности только потому, что убийство под прикрытием закона было более безопасным делом.
В этом мире «пинкертоны» вовсю пожинали свои лавры. Для железнодорожных компаний, постоянно находившихся под угрозой ограбления, они были единственной полицейской силой, на которую можно было положиться. Методы работы «пинкертонов» были методами своего времени. Правда, услуги доносчиков из преступного мира были у них не в чести. Зато сами они в сотнях обличий проникали в самое логово крупных шаек, властвовавших в городах Дикого Запада.
В центре Сеймура, в цитадели банды Рино, совершившей 6 октября 1866 г. первое в Западной Америке нападение на поезд, поселился под видом бармена агент Пинкертона Дик Уинскотт. Через несколько недель он подружился с членами шайки Рино. Его же самого Уинскотт заманил на железнодорожную станцию Сеймура как раз в тот момент, когда туда небольшим специальным поездом прибыл Аллан Пинкертон с шестью помощниками. Джона Рино схватили, и поезд с арестованным отбыл прежде, чем остальные бандиты сообразили, что произошло.
К 1878 г. «пинкертоны» ликвидировали одно из опаснейших кровавых тайных обществ Пенсильвании — ирландское общество под названием «Молли Магвайрс». Это общество использовало социальные столкновения в угольном районе Пенсильвании для установления кровавого господства главарей банд. Один из лучших агентов Пинкертона, Мак Палэнд, стал членом общества и оставался им (постоянно находясь под угрозой смерти, так как за предательство неминуема была смерть) на протяжении трех лет, до тех пор, пока не смог выступить свидетелем против главарей «Молли Магвайрс». Многие сотрудники Пинкертона поплатились за свою деятельность жизнью: Джеймс Уичер проник в кровавую банду Джесси Джеймса, по следу которой «пинкертоны» шли тысячи миль, но был распознан и убит. Сам Джесси Джеймс месяцами разыскивал в Чикаго своего врага номер 1 — Аллана Пинкертона, чтобы всадить в него пулю.
«Пинкертоны» чувствовали себя как дома не только на Диком Западе, но и в городах восточного побережья страны. Вероятнее всего, они были первыми в Америке, кто использовал фотографии в деле расследования преступлений. Когда в 1866 г. Дик Уинскотт получил задание уничтожить банду Рино, он взял с собой фотоаппарат. Во время одной попойки он убедил Фреда и Джона Рино сфотографироваться. Копии снимков он тут же тайно послал Аллану Пинкертону. Это были первые фотографии Рино, и вскоре они появились в объявлениях о розыске, рассылавшихся Пинкертоном. Аллан Пинкертон создал первый в Америке альбом преступников. В другом альбоме содержались снимки и описания тысяч скаковых лошадей, для того чтобы иметь возможность во время скачек отличить их от подставных. Пинкертон и его сыновья заложили основу самой большой в мире специальной картотеки воров, занимавшихся кражами ювелирных изделий, и их укрывателей.
Когда в 1884 г. Аллан Пинкертон умер, его агентство продолжало возвышаться над хаосом, царившим в американской полиции, как непоколебимая скала.
Через четырнадцать лет, в 1898 г., внимание посетителей Международной выставки в Сент-Луисе привлек необычный аттракцион, привезенный из Лондона. Человек, демонстрировавший этот аттракцион, был полицейским — сержантом Ферье из Скотланд-Ярда. Впоследствии никто не мог вспомнить, кому пришла мысль послать сержанта Ферье в штат Миссисипи. Во всяком случае, само название «Скотланд-Ярд» привлекло толпу зрителей к стенду, на котором были размещены увеличенные фотографии отпечатков пальцев некоторых заключенных британских тюрем. При разъяснении нового феномена Ферье использовал все свои, правда пока еще скупые, познания в данной области. Суть аттракциона заключалась в том, что каждый желающий мог оставить свои отпечатки пальцев на памятной карточке.
Если цель миссии Ферье сводилась лишь к тому, чтобы пробудить интерес американской полиции к дактилоскопии, то следует
признать, что его усилия были напрасны. Ни один полицейский, даже ни один полицейский репортер, которые обычно ищут любых сенсаций, не признал дактилоскопию достаточно интересным объектом для того, чтобы заняться ею всерьез.
Почти никто не знал, что еще в 1882 г. в Нью-Мексико американский железнодорожный инженер Джильберт Томпсон, для того чтобы избежать подделок, ставил отпечаток своего большого пальца на ведомостях выдачи жалованья рабочим. Точно так же почти никто не знал, что тремя годами позже жителям Цинциннати предложили ставить отпечаток большого пальца на железнодорожных билетах и что один фотограф в Сан-Франциско по имени Тейбор стал регистрировать китайских переселенцев при помощи отпечатков их пальцев. И только те из американцев, кто любил читать, могли бы вспомнить, что их знаменитый соотечественник Марк Твен написал в 1882 г. книгу «Жизнь на Миссисипи», где описал весьма любопытную историю одного человека по имени Риттер, жена и ребенок которого во время Гражданской войны были убиты солдатами-мародерами. Убийца жены, как повествует Марк Твен, оставил кровавый отпечаток своего большого пальца. С этим отпечатком Риттер, притворившись хиромантом, отправился искать убийцу. Он ходил от одного военного лагеря к другому и гадал по руке многим солдатам, изучая при этом узоры их большого пальца. Таким образом в конце концов он нашел убийцу. Свой метод Риттер объяснял так: «Когда я был молод, я знал одного старого француза, проработавшего тридцать лет тюремным сторожем. Он рассказывал мне, что у человека есть одна вещь, которая не меняется от колыбели до могилы,— это линии на внутренней поверхности большого пальца... Портреты не годятся потому, что маскировка может сделать их бесполезными. Большой палец — вот единственная истинная примета...»
Так никогда и не было выяснено, каким образом Марк Твен пришел к этой идее. Случайность ли это, плод вдохновения или интуиция художника, предвосхитившего открытие своего времени? Можно бесконечно долго гадать, как Марк Твен узнал об отпечатках пальцев,— а между тем Ферье из Скотланд-Ярда не заметил никакого интереса к дактилоскопии у полицейских Нового Света. Как сказал о них один английский репортер: «Эти в жилетах пользуются древними методами, они, как правило, необразованные, случайно выбранные люди, еще несколько недель тому назад торговавшие лимонадом или жевательной резинкой». Тот же репортер добавлял: «В Америке надо вывернуться наизнанку, чтобы вызвать интерес к научным полицейским методам».
Все же с 1890 г. некоторые шефы и начальники американской полиции и тюрем пытались навести хоть какой-то порядок в этом всеобщем полицейском хаосе путем введения метода Бертильона. Когда в 1896 г. несколько дальновидных шефов полиции по собственной инициативе собрались в Чикаго для того, чтобы совместно разработать меры по преследованию кочующих из штата в штат уголовников, то выяснилось, что все же около 150 полицейских служб и тюрем имеют антропометрические кабинеты, в частности они были в двух больших тюрьмах — Синг-Синг и Ливенуорте.
Но все шефы полиции и начальники тюрем жаловались на сложность и неточность системы измерений. У них наблюдалась та же картина, что и в Южной Америке, и в Индии: когда измерения производились не под строжайшим надзором, а осуществлялись чужими, неопытными руками — сразу же рождалась масса ошибок. К тому же начальники тюрем Синг-Синг и Ливенуорт экономии ради поручали самим заключенным проводить обмеры и регистрацию. Заключенные, естественно, без большого энтузиазма относились к этой работе, направленной против их «собратьев», и пользовались любой возможностью, чтобы внести неверные данные в карточку измерений. Были, правда, начальники полиции и тюрем, которые в лучшую сторону отличались от своих коллег, но и они ничего бы не смогли изменить, если бы несколько лет спустя в Ливенуорте не произошел из ряда вон выходящий случай.
Весной 1903 г., то есть пять лет спустя после «высадки» Ферье в Миссисипи, начальник тюрьмы Ливенуорт Мак-Клаути получил от своего английского друга книгу Генри о дактилоскопии с приложенным к ней ящиком и прочим оснащением, необходимым для снятия отпечатков пальцев. Мак-Клаути, читая книгу Генри, экспериментировал с цинковой пластинкой и типографской краской, поначалу не понимая всей ценности открытия. Через несколько месяцев в тюрьму доставили негра по имени Уилл Уэст, которого привели в антропометрический кабинет. Когда его фотографировали и заносили данные измерений в карточку № 3246, тюремщик стал перебирать карточки, чтобы поставить вновь заполненную на соответствующее место, и вдруг, вытаскивая из ящика какую-то карточку, удивленно спросил: «Зачем это тебя второй раз измеряли?»
Чернокожий клялся, что до этого его никогда не измеряли, не говоря уже о том, что он впервые в этой тюрьме. Но тюремщик протянул ему карточки № 3246 и № 2626, находившуюся в ящике. «Уилл Уэст,— громко сказал тюремщик,— и Уилл Уэст! Дважды посмотри на фотографию. На этой снят ты и на этой — ты. И данные измерения практически совпадают. Ты под № 2626 уже восемь месяцев находишься в нашей тюрьме. Будешь лгать дальше? Или сознаешься, что придумал этот проклятый трюк для того, чтобы уклониться от работы?» У негра, как сообщалось потом в докладе, «глаза полезли на лоб». Действительно, на карточках стояла одинаковая фамилия и фотографии представляли явно одного и того же человека. И все же негр утверждал, что до сегодняшнего дня никогда не бывал в Ливенуорте.
Тюремщик тщетно грозил негру наказанием за отказ сказать правду. Тогда он связался с надзирателем и получил ответ, который лишил его речи: заключенный Уэст № 2626 в настоящее время находится в мастерской тюрьмы и, конечно же, не может быть только что обмеренным заключенным Уиллом Уэстом № 3246. Мак-Клаути, которому тут же сообщили о случившемся, немедленно явился в антропометрический кабинет. Он приказал привести к нему Уилла Уэста № 2626 для очной ставки с Уиллом Уэстом № 3246. Они были похожи, как близнецы. Мак-Клаути проверил обмеры обоих заключенных. Правда, не все 11 (как стали утверждать позже) показателей совпали, но различия находились в пределах, допустимых на практике, и Мак-Клаути под впечатлением случившегося воскликнул: «Это конец бертильонажа!» Незамедлительно Мак-Клаути приказал принести дактилоскопические принадлежности и отобрать отпечатки пальцев у обоих негров. Затем он сравнил полученные отпечатки. И хотя он не был специалистом по дактилоскопии, но в данном случае этого и не требовалось: различие отпечатков было абсолютно очевидным. Редко, возможно, даже никогда не было более убедительного доказательства превосходства дактилоскопии над бертильонажем. Уже на другой день Мак-Клаути полностью отказался от бертильонажа и ввел в Ливенуорте систему отпечатков пальцев, хотя судебные власти отпустили на приобретение дактилоскопических принадлежностей всего шестьдесят долларов.
История с двумя Уэстами сделала Ливенуорт объектом особого интереса всех шефов полиции. Системе Бертильона был нанесен смертельный удар, но дактилоскопия в Америке еще не вышла на широкий простор. Для этого Соединенным Штатам нужна была из ряда вон выходящая сенсация, крупные заголовки в популярных газетах, способные привлечь всеобщее внимание.
Такую сенсацию произвел лишь три года спустя один малоизвестный полицейский, работавший в маленьком чердачном помещении бюро идентификации на Малберри-стрит, 300, в штаб-квартире пользовавшегося скандальной репутацией главного полицейского управления Нью-Йорка. Детектив-сержант Джозеф Форо уже давно, но без особого успеха, мучился с измерениями преступников. Основная масса полицейских Нью-Йорка больше доверяла старым методам идентификации, предложенным человеком, которого нью-йоркские полицейские репортеры долгое время называли величайшим детективом Нью-Йорка, да и целой Америки, если не всего мира, чем создали ему легендарную славу. Это был детектив-инспектор Томас Бирнс.
Бирнс родился в Ирландии в 1842 г. в очень бедной семье и еще ребенком приехал с родителями в Нью-Йорк. Позднее он работал монтажником газопровода, потом рядовым полицейским. Когда же в 1896 г. ему в возрасте 54 лет после необыкновенного скандала, потрясшего привыкшую ко всему нью-йоркскую полицию, пришлось уйти в отставку, то оказалось, что он вовсе не такой уж скромный пенсионер с годовой пенсией в 3 тыс. долларов, а богатый человек, с огромным для полицейского состоянием. Он владел доходным домом на знаменитой Пятой авеню, стоимостью более чем в 500 тыс. долларов. Этот широкоплечий бородатый великан так и не смог справиться с английской грамматикой, и вообще уровень его знаний был невысок. Но как полицейский он с 1863 по 1880 г. досконально изучил самые мрачные кварталы Нью-Йорка: Сатане Сиркес, Хеллс Китчен, Файф Пойнтс, Бауэри и так называемый Уотерфронт. Кто перечислит все эти рассадники пороков и притоны бандитов, воров, взломщиков, грабителей и т. п., превративших Нью-Йорк после американской Гражданской войны в современную Гоморру? Бирнс знал парней из Бауэри и членов банды с Файф Пойнтс; знал имена и лица их главарей и всех их соучастников. Он знал районы, из трущобных щелей которых вылуплялось молодое поколение уголовников, вливавшееся затем в старые шайки; там с детства учили, что человека можно ценить только по тому, умеет ли он подчинять себе других. Бирнс точно знал квартиры, в которых политики собирали людей, чтобы купить их голоса на выборах; там же они вербовали мошенников, помогавших им грабить город и его пленников. Бирнс лично знал Ма-Мандельбаум, стодвадцатипятикилограммовую королеву скупщиков краденого, в неприметную лавчонку которой на Клинтон-стрит постоянно входили и выходили всякие типы — от подозрительных личностей до представительных особ. С 1864 по 1884 г. у нее сбыли краденых товаров почти на 10 миллионов долларов! Он знал о существовании специальной школы воров, которую содержала Ма-Мандельбаум, был в курсе того, каким образом Ма финансировала грабительские нападения таких известных мерзавцев, как Шенг-Дрейпер и Банджо Эмерсон. В самом начале их деятельности он познакомился с Большим Биллом — Хау и Крошкой Эмбом — Хамелом — дурной славы адвокатами, которые с 1869 г. под вывеской фирмы «Хау и Хамел» только тем и занимались, что с помощью изощренных трюков, подкупа свидетелей и шантажа спасали от заслуженного наказания тысячи убийц, воров, шулеров, укрывателей краденого, содержателей борделей, мошенников, фальшивомонетчиков и фальсификаторов да их закулисных покровителей — политиканов.
Когда в 1878 г. Бирнсу удалось арестовать в Манхэттене шайку грабителей сберегательных касс, он сменил форму полицейского на визитку и цилиндр и стал начальником сыскного отдела полиции Нью-Йорка, служащие которой влачили еще более жалкое существование, чем первые детективы Скотланд-Ярда. История этого отдела тесно связана с именем скончавшегося в 1850 г. старшего констебля Джекоба Хейса по прозвищу Старина Хейс, который в самые первые годы создания нью-йоркской полиции (в первой половине XIX в.) пытался организовать службу детективов и в 1836 г. приказал двенадцати полицейским, переодетым в цивильную одежду, следить за ворами (а заодно и за полицейскими!). Хейс был героем всяческих историй. Убийство капитана одного корабля он раскрыл, устроив хозяину матросской гостиницы, в которой исчез убитый, «очную ставку» с трупом покойного капитана в морге. В ужасе убийца сознался. Одного взломщика Хейс нашел по старому костюму, который тот оставил на месте взлома. Хейс вспомнил, что видел этот костюм у человека, прибывшего две недели назад из Балтимора в Нью-Йорк. За несколько часов он нашел и арестовал преступника. Хотя все это были простейшие истории, легенды о Хейсе питали не одно поколение нью-йоркских детективов.
Бирнс, а этого не могли отрицать даже его враги, к 1880 г. сумел сформировать первый, по-настоящему успешно работающий сыскной отдел полиции Нью-Йорка с 40 штатными сотрудниками. Правда, первое же его достижение показало, что он решил использовать свои столь плохо оплачиваемые знания полицейского не только в служебных, но и в личных целях. Он точно знал, что Уолл-стрит, этот район финансистов и ювелиров, является излюбленным местом воров и взломщиков. Он усадил девять своих детективов в одно из помещений на Уолл-стрит, создав тем самым запретную зону, своего рода «мертвую полосу» для преступников. Затем издал приказ, по которому каждый преступник, шагнувший за эту «полосу», тут же арестовывался. Эта особая забота о крупных финансистах была небескорыстной. Бирнс получал за нее вознаграждение. Получение сумм за эту работу, которая и так была его служебным долгом, он ловко объяснял выигрышами на бирже. Но не только деньги интересовали Бирнса, он мечтал превзойти славу Сюртэ и Скотланд-Ярда. Поэтому он любил оценивать работу своих детективов по числу арестов и идентификацией преступников. Это было одной из причин того, что идентификации он уделял особое внимание. Бирнс проводил «утренние парады» на Малберри-стрит. Каждое утро в 9 часов перед сотрудниками Бирнса проходили все лица, арестованные за последние 24 часа. Детективы должны были научиться запоминать лица преступников и распознавать среди них тех, кто уже раньше попадался полиции. На Малберри-стрит Бирнс вел фотографирование преступников. Не желавшего фотографироваться преступника «успокаивали» мощные кулаки детективов. Бирнс любил показывать снимок, на котором была запечатлена такая процедура.
В 1886 г. Бирнс опубликовал сборник «Профессиональные преступники Америки», где поместил фотографии всех известных ему уголовников с описанием их «методов работы». Сборник, несомненно, был имевшей серьезное значение для Америки попыткой создать своего рода «справочник преступного мира», к тому же его издание способствовало росту популярности Бирнса. Напротив своего агентства он оборудовал большое помещение под своеобразный «музей», названный им «таинственной камерой». Обладая хорошим чутьем на рекламу, он приводил в свой «музей» и журналистов, и обычную публику. Стены этого «музея» были увешаны портретами преступников, некогда арестованных сыскным отделом. В витринах лежали орудия взлома, отмычки, маски; с потолка свешивалась петля палача. С удовольствием использовал Бирнс свой «музей» для допросов, чтобы арестованный мог воочию убедиться в безвыходности своего положения.
Через четыре года после того, как его назначили начальником отдела, он заявил: «В течение четырех лет, предшествовавших организации моего сыскного отдела, полиция арестовала 1943 человека, осужденных в общей сложности к 505 годам тюрьмы. За четыре года работы отдела было арестовано 1324 человека и приговорены они в общей сложности к 2428 годам заключения». Когда Скотланд-Ярду не удалось поймать Джека Потрошителя, Бирнс довольно хвастливо заявил, что он-то уж наверняка поймал бы Потрошителя, появись тот в Нью-Йорке. В 1894 г., когда Бирнс оказался в водовороте упомянутого выше скандала, он приводил в свою защиту следующие аргументы: благодаря ему американские преступники приговорены почти к 10 1000 годам тюремного заключения. А это, конечно же, больше того, чего достигли Сюртэ и Скотланд-Ярд, вместе взятые.
А начало скандалу положила возмущенная проповедь одного нью-йоркского пресвитерианского священника, Паркхэрста, относительно участия полиции Нью-Йорка в доходах борделей и игорных домов. В результате в 1894 г. начала работу специально созданная для расследования независимая комиссия — одна из первых комиссий такого рода, которые в последующие десятилетия сыграли видную роль в борьбе «лучшей части Америки» против засилья преступного мира в политике и в полиции. Этой комиссии (названной «комиссией Лексоу») Бирнс все же сумел объяснить происхождение своего собственного необычного богатства. Но ему пришлось признать, что действительно в полиции кое-кто имеет долю в доходах притонов и борделей, а за это закрывает глаза на их существование и запрещает их только в том случае, если деньги перестают поступать в полицию. «Если Бирнс,— писала по этому поводу нью-йоркская газета «Уорлд»,— не знал, что годами происходило у него под носом, то, видимо, он недостаточно хороший детектив для того, чтобы идентифицировать лимбургский сыр, не попробовав его на вкус».
Бирнс — мастер саморекламы, шарлатан, умеющий «делать деньги», но, несмотря на все это, криминалист по призванию — вынужден был уйти со сцены. Его преемник капитан Мак-Клоски реорганизовал сыскной отдел, однако по-прежнему оставил в силе методы идентификации Бирнса, если не считать нескольких попыток восстановить бертильонаж. Но в 1904 г. новый шеф нью-йоркской полиции Мак-Аду, услышав о происшествии в тюрьме Ливенуорт, решил поглубже ознакомиться с проблемой отпечатков пальцев, чтобы «Нью-Йорк не отставал от прогресса». Детектив сержант Джозеф Форо получил задание отправиться в Лондон, чтобы ознакомиться там с работой Скотланд-Ярда, куда он и прибыл весной 1904 г. Главный инспектор Коллинз оказался хорошим учителем. Но когда Форо вернулся в Нью-Йорк, Мак-Аду больше не был уже шефом полиции, а его преемник не интересовался «научными идеями». Он посоветовал Форо в его собственных интересах как можно скорее забыть об отпечатках пальцев. Но Форо на свой страх и риск стал экспериментировать. У всех арестованных, которых он регистрировал по странной системе, представляющей собой смешение приемов Бирнса и Бертильона, он снимал также отпечатки пальцев. И когда его переведи в наружную службу, он и там не забыл о своих лондонских впечатлениях. Форо создал свою частную коллекцию отпечатков пальцев. Так продолжалось вплоть до 1906 г.
16 апреля 1906 г. во время ночного патрулирования, около полуночи, Форо подошел к всемирно известному отелю «Уолдорф-Астория». Он решил проинспектировать помещение отеля. Поскольку там останавливались в основном богачи, то отель любили посещать воры и взломщики. То ли случай, то ли судьба привели Форо на третий этаж, где он столкнулся с человеком в смокинге, но босиком, выходившим из чужих апартаментов. Форо арестовал этого господина, несмотря не его бурные протесты, и доставил в полицию. Там задержанный продолжал протестовать. С явным английским акцентом он заверял, что его зовут Джеймс Джонс и он вполне благопристойный англичанин, искавший всего лишь любовных приключений. Он требовал встречи с британским консулом и угрожал Форо неприятными последствиями. если его тут же не отпустят.
Поведение этого господина было настолько самоуверенным, что коллеги Форо советовали ему во избежание неприятностей освободить задержанного. Но внутренний голос Форо подсказал ему, как он потом рассказывал, другой совет. Форо снял у Джонса отпечатки пальцев, вложил карточки с ними в конверт и, учитывая английский акцент Джонса, отправил отпечатки Коллинзу в Скотланд-Ярд. 17 апреля письмо Форо ушло в Лондон. После этого прошло 14 дней, полных сомнений и неуверенности.
Однако 1 мая Форо нашел на своем столе письмо из Лондона. В нем лежали отпечатки пальцев Джонса и фотография дактилоскопической карты из картотеки Скотланд-Ярда. В сопроводительном письме говорилось: «Отпечатки пальцев Джеймса Джонса идентичны зарегистрированным у нас отпечаткам пальцев Даниэля Нолана, он же Генри Джонсон, имеющего двенадцать судимостей за кражи в отелях, в настоящее время разыскиваемого по долу о взломе в доме известного английского писателя в похищении у него 800 фунтов... Предполагается, что он сбежал в США». На прилагаемых двух фотокарточках был изображен арестованный Форо человек.
