Глава 1. Кризис, напряжение и принятие решений

 

Кризис и напряжение

 

По мнению Генри Киссинджера, госсекретаря в администрации Президента Никсона, ответ на вопрос, что уместно для политики во время кризиса, «зависит не только от академической точности, но и от того, что можно предпринять в состоянии стресса».

Как действуют люди и группы, испытывающие давление и напряжение, вызванное кризисом? Вызвана ли склонность к подобным ситуациям благими побуждениями, глубоким чувством целесообразности, чрезвычайной энергичностью и повышенной творческой активностью? Вызваны ли они внешним источником? Или проистекают из нашей неспособности справиться с проблемой (вспомним фразу Нойштадта: «Параноидальная реакция характерна для кризисного поведения»)? Какое поведение более типично для нас под интенсивным давлением: более осторожное или стремление к высокой степени риска? И в любом ли случае побеждает наше влечение к риску?

Ответы на эти вопросы всегда важны для людей, оказавшихся перед лицом кризиса. Если это лидеры стран, то они возлагают на себя огромную ответственность, принимая решение в условиях современного международного кризиса: от способности главы государства функционировать в условиях большого напряжения могут зависеть судьбы миллионов людей, если не всех будущих поколений. Несмотря на важность проблемы, многие описательные и предписывающие теории внешней политики просто ее игнорируют или считают решение очевидным. Приведем для примера некоторые основные предпосылки и теории сдерживания: польза решений, сдерживающих враждебные действия, обусловливается беспристрастным подсчетом возможных потерь и выгод [с.300], тщательным анализом ситуации и скрупулезной оценкой имеющихся ресурсов; сходным образом оценивается положение в иерархии лидеров государств на основании того, насколько они близки к верху списка и, соответственно, какую роль они способны сыграть в предотвращении войны; последнее допущение состоит в том, что все нации сохраняют устойчивый централизованный контроль над решениями, которые могут повлечь или спровоцировать применение силы.

Следовательно, теории сдерживания предполагают, что процесс принятия решений рационален и предсказуем. Но не существует системы сдерживания, считающей мощь своих вооружений достаточной гарантией защиты от национального руководства с параноидальными наклонностями, в распоряжении которых находится кнопка запуска. То же можно сказать и о руководстве, личные качества которого отражают национальную склонность к самопожертвованию и мученичеству. Или о случаях, когда принимающий решение склонен поиграть в русскую рулетку, или когда руководство государства не владеет достоверной информацией и решение принимается исключительно на основе догадок, или когда руководство сочтет потерю большинства населения и ресурсов вполне приемлемой ценой за достижение внешнеполитических целей.

Очевидно, допущения теории сдерживания применимы для большинства случаев и обстоятельств, даже в условиях такого глобального противостояния, как «холодная война». С другой стороны, человечество практически непрерывно пребывает в состоянии войны. Большинство теорий сдерживания заключает, что угрозы и предостережения не только эффективно влияют на поведение противника, но и способствуют усилению контроля, увеличению значения анализа и осторожности, сдерживающих безрассудство и склонность к риску. Однако характерно мнение, что рациональность, на которой базируется сдерживание, хрупка. И все-таки многие считают, что эти рационалистические предпосылки с некоторыми изменениями срабатывают и в кризисной ситуации. Иначе говоря, специалисты по сдерживанию стремятся быть оптимистами в вопросе о возможности осознанных действий политических лидеров, если этого требует ситуация – даже когда они в состоянии стресса. Справедливости ради отметим, что исследователи зачастую готовы признать некоторые специфические черты кризиса, например трудности в обеспечении нормальной коммуникации между противниками. Но из этих предположений делается вывод, что недостаточный контроль над ситуацией можно использовать для торга, принуждения противника к занятию невыгодного положения; более того, такую стратегию можно применить не только единожды, но и в повторных столкновениях. [с.301] Это сверхупрощенное резюме богатейшей литературы по сдерживанию. Однако в существенной мере прав критик, утверждавший, что теория сдерживания… предполагает, что в целях собственного выживания нам нужно сначала расстроить планы наших оппонентов, очень сильно их запугав, а потом воздействовать на рациональность, пробудившуюся в их охлажденных головах.

Более фундаментальный вопрос: каково влияние кризиса на политические процессы и их результаты? (Определим его как ситуацию непредвиденной угрозы важным интересам государства с ограниченным временем на принятие решения.) Каково возможное действие кризиса на способности, в основном определяющие эффективность процесса принятия решений? Имеются в виду следующие способности:

определение основных альтернативных вариантов действия;

оценка возможных выгод и потерь, связанных с осуществлением каждой альтернативы;

сопротивление преждевременному прекращению обсуждения;

различение возможного и вероятного;

умение оценивать ситуацию с точки зрения другой стороны;

распознавание истинной и ложной информации;

осознание неопределенности;

сопротивление преждевременным действиям;

способность вносить коррективы при изменении ситуации (и, как логическое следствие, отличать действительные изменения от кажущихся).

Конечно, этот список неполон. Его задача – дать критерии, в соответствии с которыми можно оценить потенциальные последствия воздействия стресса на поступки лиц, влияющих на внешнеполитические решения.

Наиважнейший для наших целей аспект кризиса – то, что вовлеченные в критическую ситуацию индивиды и организации постоянно испытывают огромное напряжение, вследствие чего снижается их способность критически оценивать свои разработки. Важен и фактор неопределенности: очевидно, что неожиданные и неизвестные ситуации расцениваются как наиболее опасные. В конце концов, в период кризиса часто вводится почти круглосуточный график работы, причиняющий обоим противникам немалые тяготы при отсутствии достаточного времени на принятие решения. К примеру, в 1962 г. многие американские официальные лица спали в своих кабинетах вплоть до окончания конфронтации: «Мы должны проводить здесь, в госдепартаменте, 24 часа». Кажется, Хрущев в это время спал не больше… Во время значительно менее напряженного ближневосточного конфликта 1967 г., известного как «шестидневная война», советское Политбюро по крайней мере однажды [с.302] заседало всю ночь. Отсутствие отдыха и крайне продолжительное рабочее время, вероятно, усиливают напряжение, и без того присущее ситуации.

 

Стресс и действие: психологическая очевидность

 

Центральной темой этой книги является исследование влияния напряжения, порождаемого кризисом, на деятельность людей и организаций, оказывающих наиболее важное воздействие на внешнеполитические процессы и результаты. Напряжение (или стресс) рассматривается как результат ситуации, угрожающей базовым целям и ценностям. …Наше определение стресса как субъективной реакции на ситуацию кажется более правильным, чем определение стресса как свойства самой ситуации.

Стартовой точкой исследования станет экскурс в обширный и богатый материал теории и практики экспериментальной психологии. Преимущества точных измерений, ясные ответы и надежный контроль за экспериментальными данными позволили психологам оценить многие аспекты человеческого поведения в разнообразных ситуациях. Особо рассмотрим воздействие стрессовой ситуации на формирование альтернативных вариантов и процесс отбора оптимального из них, оценку временного фактора и модели коммуникации. Вместе с тем примем во внимание влияние недостатка времени, количества имеющихся альтернатив и значительного объема информации на усиление напряжения, проверим иные отношения переменных, например между системой коммуникации и выбором политических решений. Теории и исследования кризисов показывают особую важность перечисленных выше вопросов.

Уровень стресса – величина интегральная, и необходимо выявить предварительные условия для модификации решений применительно к индивидам и организациям, так как без этого мы рискуем получить недостаточно достоверную информацию. Низкие уровни напряжения предупреждают нас о наличии требующих нашего внимания обстоятельств, увеличивают бдительность и помогают подготовиться к разрешению ситуации. Увеличение стресса до среднего уровня может усилить склонность и способность к поиску удовлетворительного решения проблемы. Исследования показывают, например, что окружающая обстановка, обусловливающая «неуверенность без особой тревоги», наиболее способствует продуктивной деятельности. Действительно, в элементарных ситуациях более высокий уровень напряжения может повысить результативность, по крайней мере в течение непродолжительного времени. Если проблема относительно проста и критерии, которые нужно принять во внимание, немногочисленны, производительность [с.303] может повыситься. Подобно тому как во время наводнения люди способны проявить необычайные физические способности, перенося мешки с песком, международные кризисы.заставляют внешнеполитический персонал работать более продуктивно.

Однако нас не очень интересует влияние кризисных эффектов на людей, занимающихся конторской или технической работой. Больше волнует, как напряженная ситуация влияет на функционирование официальных лиц высшего ранга. Внешнеполитические проблемы по сути своей комплексны, неопределенны и изменчивы, поэтому требуют ответов, основанных более на вероятностной качественной оценке, а не на точном просчете ситуации. Но именно способность к качественной оценке подвергается наибольшему воздействию стресса.

Большинство исследований говорит о нелинейной зависимости между уровнем напряжения и способностями индивидуумов и групп. Напряжение среднего уровня может влиять благотворно на процесс принятия решений, однако усиление стресса оказывает негативное воздействие. На основе ряда экспериментов Бирч определил, что среднее напряжение больше способствует возможности благополучно справиться с проблемой, чем слабое или высокое, независимо от мотивации. Он точно установил, что люди, просто побаивающиеся серьезной операции, выздоравливают чаще тех, кто трясется от страха либо не боится совсем. Такой вывод подтверждается и другими учеными. Анализируя групповое поведение, Ланзетта обнаружил, что увеличение напряжения способствует более точному определению диагноза, однако при переходе через определенный порог количество ошибок возрастает. Постмэн и Брюнер, исследуя воздействие стресса на способность к восприятию, заключили: «Способность к восприятию нарушается, становится хуже, чем при обычных условиях, и, следовательно, меньше способна к адаптации. Основные характеристики функции восприятия поражены, менее адекватен выбор ощущений из комплексного поля, восприятие фактически становится абсурдным. Проявляется тяга к необоснованной агрессивности или желание скрыться, делаются необоснованные умозаключения».

Кроме упомянутых выше, экспериментальные изыскания выявили дополнительно следующие порождаемые стрессом эффекты: беспорядочные действия; увеличение количества ошибок; склонность к более примитивным ответам; ригидность в принятии решения; неспособность сфокусировать внимание как во времени, так и в пространстве; неумение выделить опасность из обыденного; ослабление способности к восприятию; ослабление абстрактного мышления; расстройство моторной деятельности; неспособность воспринять в комплексе политическую обстановку. Применительно к международным кризисам это означает, [с.304] что три высоком уровне напряжения сокращается объективность в оценке ситуации. Под воздействием перечисленных выше условий люди принимают решения до того, как становится доступна адекватная информация, и эффективность их действий ниже, чем при нормальных обстоятельствах. Комбинация воздействия стресса и неопределенности приводит некоторых к осознанию, что «даже самое худшее будет лучше этого».

Подведем итог: в ситуации сильного напряжения происходит снижение познавательной способности, сужается кругозор, человек не способен удерживать основные аспекты в голове на протяжении длительного времени и его поведение утрачивает гибкость.

Методологические основания, позволившие прийти к подобным выводам, зачастую критикуются, однако основное заключение неопровержимо – высокий уровень напряжения подавляет человеческие способности. Более того, из-за огромного объема и сложности внешнеполитических задач уровень напряжения варьируется исключительно от среднего до высокого, поэтому его влияние на способности практически всегда крайне неблагоприятно.

Существенным аспектом международных кризисов является временной фактор, который играет особо важную роль в ситуации, когда каждая из конфликтующих сторон уверена, что способна навязать противоположной желаемую модель поведения. Нужно отметить, что этот фактор отнюдь не определяется собственно временной протяженностью, а зависит от того, сколько требуется времени для решения конкретной задачи. Если наличие пяти минут для решения вопроса, чем заняться в выходной: игрой в гольф или поездкой на природу, вряд ли вызовет стресс, то установление крайнего срока в пять недель для поиска новой работы вполне способно вызвать крайнее напряжение вследствие нехватки времени. Решающим здесь становится ощущение времени: «Скорее эффект нехватки времени порождается затруднительными обстоятельствами, нежели эти обстоятельства порождаются временным ограничением».

Высокое напряжение сокращает временные ресурсы. Например, способность оценивать имеющееся в распоряжении время ухудшается в тревожной ситуации – проявляется взаимозависимость стресса и времени. С одной стороны, общественное производство в условиях технологического кризиса и присущих ему угроз усиливает напряженность реципиента. С другой стороны, увеличение уровня напряжения ведет к обострению чувства временного фактора и неточности в его оценке. Известно из повседневного опыта и подтверждено экспериментально, что при наличии опасности трудно оценить течение времени. Итак, ограниченное время на принятие решения отличает кризисные ситуации [с.305] от прочих, а усиление напряженности влечет за собой обострение чувства временного фактора.

Осознаваемое индивидом давление времени ограничивает его способность выдвигать альтернативные варианты. Даже при решении семейных проблем трудно себе представить наличие общего согласованного мнения, а внешнеполитические проблемы намного сложнее семейных. Заметим, что теоретически отбор вариантов зависит больше не от общего количества возможностей, а от того, сколько из них может быть или будет рассмотрено. Способность к обзору имеющихся и генерированию новых альтернатив особенно важна в неожиданных ситуациях, например в кризисных. Большинство исследований подтверждает, что недостаток времени воздействует на продуктивность не менее разрушительно, чем на деятельность, а особенно он сказывается при превышении среднего уровня стресса. Решение комплексных задач требует настоящих подвигов от памяти и наиболее страдающей от стресса логики. Как правило, внешнеполитические задачи являются комплексными, а потому влияние эффектов напряжения и ограниченного времени становится особенно пагубным. В таких ситуациях проявляется склонность ограничиваться простейшими ответами, уже доказавшими в прошлом свою эффективность (как и в семейной жизни), хотя неясно, применимы ли они к вновь возникшей проблеме.

Эксперименты показали, что в условиях ограниченного времени испытуемые склонны к совершению тех же ошибок, что и те, кто страдает шизофренией. В другой группе экспериментов выявлено, что незначительное давление временного фактора может повысить производительность, но его дальнейшее увеличение однозначно ведет к негативному результату. В докладе Mackworth & Mackworth прямо говорится, что увеличение количества требуемых решений в данный период времени в 5 раз приводит к 15-кратному росту вероятности ошибиться. Дополнительно отметим очевидный факт: недостаток времени склоняет к использованию стереотипов, снижает у групп и индивидов способность справиться с проблемой, расфокусирует внимание и препятствует адекватному восприятию информации. И, наконец, малое время, отводимое на решение, порождает преждевременное достижение согласия в группе, исключающее стимулы к обзору и анализу иных возможностей.

Похоже, что недостаток времени ослабляет и способность к оценке последствий реализации выбранного варианта, и это объясняется рядом причин. Экспериментальные и полевые исследования обнаружили, что в условиях жесткого стресса внимание человека привлекают прежде всего сиюминутные решения, воздействующие на настоящее или ближайшее будущее, а более отдаленные последствия не принимаются в расчет. Порождаемая интенсивным кризисом неуверенность [с.306] особенно трудным учет последствий принятой последовательности действий, особенно в далекой перспективе. Сужение возможностей адекватного восприятия также препятствует ощущению времени и применительно к менее отдаленным по времени последствиям. Например, отмечалось, что во время корейской войны полевые командиры не могли справиться со всеми своими функциями, учесть большое количество факторов и просчитать ситуацию в будущем, поскольку напряжение было слишком большим, а отведенное на принятие решений время явно недостаточным, чтобы тратить его на решение каких-либо иных задач, кроме требующих немедленной реакции. Более того, в ситуации, характеризующейся крайней опасностью, решение задач более отдаленного будущего кажется намного менее значимым, чем немедленное приемлемое решение неотложных проблем. Вот хорошее доказательство того, что приоритет немедленного решения часто определяет направленность мысли: после спасения утопающего прежде всего необходимо сделать ему искусственное дыхание – было бы глупо прежде этого обеспокоиться отдаленной угрозой пневмонии.

Однако иные потенциальные трудности связаны с чрезмерно развитой потребностью реагировать исключительно на текущую ситуацию. Стремление быстро справиться с существующей ситуацией любой ценой может продуцировать в будущем весьма тяжелые последствия. Желание получить определенную выгоду в ближайшей перспективе заставляет забыть о том, что в дальнейшем цена данного поступка может оказаться неприемлемо высокой. Однако есть нечто притягательное в уверенности, что «если я сейчас решу насущную проблему, то будущее будет вполне в состоянии позаботиться о себе». Эта уверенность лежит в основе действий Невилла Чемберлена в чехословацком кризисе 1938 г. и Линдона Джонсона во время вьетнамской войны.

Непрерывное давление нехватки времени может привести к существенным изменениям целей. Изучение процесса заключения сделок позволило сделать следующий вывод: значение прошедшего времени обостряется по мере того, как время уходит, а участники переговоров не могут прийти к соглашению. Если на начальной стадии переговоров кажется, что время стоит на месте, то в дальнейшем стороны подвергаются давлению, поскольку длительные проволочки грозят уничтожить возможную выгоду. Однако вместе с тем участники стремятся не допустить уступок друг другу. Они рассуждают так: «Если я уже много потерял, то будь я проклят, если уступлю сейчас. Вначале я должен получить компенсацию за то, что веду себя лучше, чем они». Видимо, подобным рассуждением руководствовался кайзер Вильгельм, когда написал крайней невыдержанную ноту, узнав, что ожидаемый им английский [с.307] нейтралитет в войне не состоялся: «Пусть даже мы истечем кровью – перед этим Англия потеряет Индию».

Частично вероятность удовлетворительно решить проблему зависит от уверенности, что окружающая обстановка благоприятна и желаемые изменения действительно происходят, но дело в том, что при кризисе большинство, если не все политические альтернативы расцениваются как неприемлемые. Следующая метафора подходит для описания выбора варианта при международном кризисе: возможность оказаться на горячей сковороде страшит менее, чем судьба буриданова осла, который умер от голода, не сумев выбрать более привлекательный из двух стогов сена. Как отмечалось выше, при увеличении напряжения более оправданным кажется самое простое решение; ослабляется способность к импровизации; проявляется упорная тяга к первоначальному решению, неважно, насколько оно соответствует обстановке; ослабевает способность «противостоять прекращению прений». Таким образом, возникает явное противоречие: увеличение интенсивности кризиса требует все более взвешенной политики, проведение которой становится все менее возможным.

Поле альтернатив также сужается вследствие присущей кризисам неясности обстановки. Снайдер предположил, что рассмотреть большее количество вариантов можно в том случае, если заранее известно о необходимости принять решение. Но если подобная необходимость возникает внезапно, способность к обзору всех приемлемых возможностей резко сокращается. Кризис всегда неожидан (по крайней мере, для одной из сторон), и порождаемое им напряжение резко ограничивает поле рассматриваемых альтернатив. В ситуации, возникшей после атаки Перл-Харбора, вряд ли было вероятно всестороннее рассмотрение официальными лицами США всех возможных вариантов ответных действий…

Экстремальная ситуация возникает, когда в процессе выработки политической линии серьезно воспринимается только одно направление действий, принимаемое за неизбежность, тем более если ответственное лицо осознает, что его выбор ограничен и в любом случае потери будут высокими. Например, говорят: «У нас нет иной альтернативы, кроме вступления в войну». Рассогласованность между тем, что ответственное лицо делает (следует намеченным курсом, причем ему известно, что это обусловливает высокий риск возникновения войны), и тем, что оно знает (война может принести огромные бедствия), можно преодолеть, освободив политика от ответственности за принятое решение. Такую ситуацию описал Фестингер. …Возможно преодолеть или даже ликвидировать рассогласованность психологически, аннулируя решение. Это значит, что официальное лицо имеет право сделать неправильный [с.308] выбор при условии, что реально нет возможности сделать правильный выбор, за который отвечает данное лицо. Например, человек, только что приступивший к новой работе, может сделать что-то неправильно, но если ему дать возможность исправить ошибку, то он или внесет коррективы, или будет убеждать себя, что выбор от него не зависел, обстановка была против него, и начальник тайно замыслил заставить его действовать. Это можно отнести к широко распространенной неспособности сознать и оценить дилеммы и препятствия: «Трава всегда зеленее по другую сторону твоего забора». При всем уважении к мотивам, отмечена общая закономерность – противник в военном отношении всегда кажется сильнее, чем на самом деле.

Один из методов смягчить собственную рассогласованность – поверить, что только от противной стороны зависит предотвращение неминуемого бедствия. Например, в последний момент (перед Первой мировой войной) в безумной переписке между царем Николаем II и кайзером Вильгельмом последний заявлял: «Ответственность за бедствие, угрожающее ныне всему цивилизованному миру, лежит не на нашей стороне. Сейчас целиком в вашей власти предотвратить угрозу». Хотя иногда трудно полностью вникнуть в проблемы и трудности друзей, сочувствие к ним всегда выше, чем к врагам. Справиться с рассогласованностью можно, убедив себя, что враг свободен от влияния напряженной ситуации, которое ограничивает его возможности и возможности союзников.

Итак, каково же соотношение между возникающим под воздействием кризиса стрессом, коммуникацией и проведением политической линии? Адекватность коммуникации зависит как от физической открытости каналов коммуникации, так и от «прагматизма коммуникации» – есть ли разница в том, что имеет в виду корреспондент и как это понимает адресат. Поэтому адекватность имеет важное значение для понимания процесса принятия решения. Об этом пишут Хайс и Миллер: «Представление малой группы о происходящем зависит от того, какие каналы информации находятся в распоряжении ее членов; от задания, над которым она работает; и от напряжения, которое группа испытывает.

Проблема неадекватной коммуникации привлекает внимание многих исследователей кризисов, меньше внимания уделяется эффекту переизбытка информации. В последние годы ученых больше привлекают лабораторные исследования, нежели конкретные исторические ситуации. А переизбыток информации заслуживает пристального рассмотрения. Начало кризиса обычно резко повышает индивидуальную и групповую активность, значительно увеличивая объем дипломатической информации. [с.309]

Мы отмечали выше, что ситуация значительного напряжения ведет к усилению выборочного восприятия и ослабляет восприятие различий между разумным и неразумным, необходимым и бесполезным. Наша способность к усвоению информации и без связи с кризисом является ограниченной. Экспериментальное исследование сложных ситуаций показало, что возросший объем информации снижает вероятность появления стратегически выверенных решений и увеличивает количество простых и сиюминутных решений. Когда объем получаемой политическим деятелем информации возрастает, качество обработки сведений падает из-за несовершенства системы коммуникации и ответственное лицо произвольно выделяет то, что ему кажется особенно важным. Информация, вызывающая неудовольствие или не соответствующая личным установкам, остается на обочине восприятия до тех пор, пока не случится нечто, доказывающее необходимость принять ее во внимание. Экспериментально подтверждено, что избирательная фильтрация обычна для всех уровней иерархии социальных групп и позволяет справиться с неоперабельным количеством фактов. Это характерно и для правительственных учреждений. Все президенты, во всяком случае, начиная с Нового времени, выражали недовольство необходимостью читать огромную груду документов, и только некоторые из них действительно справлялись с этим. Следовательно, появляется соблазн отбросить все, что приходится не по нраву. Итак, на деле оказывается, что более продвинутая коммуникация дает политику меньше шансов воспользоваться полезной и достоверной информацией.

Хотя объем коммуникаций может вырасти во время кризиса, это уравновешивается тем, что не вся информация достигает конечного потребителя. Броуди обнаружил, что по мере обострения ситуации обмен посланиями между конфликтующими сторонами усиливается. В то же время входящая и исходящая корреспонденция, вероятно, воспринимается под влиянием стереотипов и упрощений, что присуще кризисной ситуации. Ожидание принимаемых во внимание изменений и шаблонов оказывает огромное воздействие на понимание содержания информации, ограничивая количество возможностей, имеющихся в распоряжении ответственного лица.

Другие аспекты коммуникации в кризисной ситуации могут ограничить количество принимаемых во внимание альтернатив. Это общая тенденция для деятельности принимающих решения групп в подобной обстановке. Технологические и иные причины сокращают время на выработку решения до такой степени, что практически нет возможности для консультаций с органами законодательной власти и другими влиятельными группами. Пример тому – ограниченное число участников комитета, [с.310] работавшего над Кубинским ракетным кризисом ². Малое число участников обсуждения было и во время кризисов в Корее (1950), Индокитае (1954), Вьетнаме (1965), Камбодже (1970).

Кроме того, при недостатке времени отмечается тенденция сокращать количество консультаций, что должно отрезвить тех, кто рассчитывает на преимущества «здравого смысла». В своем исследовании функционирования государственного департамента Прюитт обнаружил, что, когда время поджимает, значительно сокращается число людей, консультирующих высшее руководство. Так, одно из ключевых решений, приведших к Первой мировой войне, – обещание Германии поддержать Австро-Венгрию – приняли без продолжительных консультаций.

Кайзер 5 июля [1914 г.] отправился на прогулку в парк Потсдама в сопровождении канцлера Теобальда фон Бетман-Гольвега (огромного человека с печальными глазами, которого молодые офицеры непочтительно прозвали «длинным Теобальдом») и помощника статс-секретаря иностранных дел Циммермана. Когда время прогулки подошло к концу, кайзер принял решение, более никого не спрашивая. Министра иностранных дел из свадебного путешествия не вызывали, опытного, но слишком скользкого и увертливого экс-канцлера Бернарда фон Бюлова не пригласили. Здесь, в парке кайзер и принял роковое решение в присутствии БетманТольвега, чье мнение он презирал, и простого чиновника Циммермана. Вильгельм заявил австрийскому посланнику, что Германия защитит его страну от вмешательства России.

Подобным образом Джон Фостер Даллес фактически единолично принял решение отказать в займе на строительство Асуанской плотины, спровоцировав Суэцкий кризис. Он отказался принять во внимание иные точки зрения и выслушать посла США в Египте Генри Бероади, значительно лучше осведомленного в обстановке. Спустя месяцы после решения Даллеса Энтони Идеи был уверен, что египтяне не смогут поддерживать функционирование Суэцкого канала, после того как европейские лоцманы перестанут консультировать местный персонал. Идеи не приложил никаких усилий для того, чтобы подтвердить или опровергнуть свою ошибочную уверенность, в отличие от правительства Норвегии, которое ознакомилось с мнением своих капитанов, утверждавших, что для подготовки лоцманов требуется лишь непродолжительное время.

Но увеличение напряжения может способствовать и преодолению нежелательных изменений в коммуникации. Изучая проблему переизбытка [с.311] информации, Миллер сделал вывод, что один из наиболее широко применяемых способов разрешения кризиса состоит в использовании параллельных каналов коммуникации, особенно в таких системах высокого уровня, как группы или организации, в отличие от ячеек, органов или отдельных индивидов. Ответственные лица могут обойти оба опасных эффекта – переизбыток поступающей информации и искажение в процессе ее передачи – путем организации особых коммуникационных каналов. Здесь возможны самые различные методики – от организации связи непосредственно между главами государств до привлечения специальных эмиссаров или посредников.

Отмечено, что уровень дипломатической и любой другой активности значительно повышается во время кризисов. Остается выяснить, действительно ли резкое усиление напряжения увеличивает склонность к риску и агрессивности в области внешней политики. И пришли ли мы к выводу, похожему на гипотезы фрустрации – агрессии? И да, и нет. В одних случаях тяга к риску усиливается, а в других люди становятся более осторожными и не принимают решения, пока полностью не прояснят ситуацию. Помимо этого, оценка того, что относится к высокой и низкой степени риска, может повлиять на саму обстановку стресса. В течение десятков дней перед Первой мировой войной большинство европейских государственных деятелей уверилось, что скорейшая мобилизация – наиболее «безопасный» выбор, хотя многие из них понимали, что мобилизация может быть расценена противоположной стороной как эквивалент военных действий. Или более близкий пример: Дин Ачесон, Уильям Фулбрайт и Ричард Рассел доказывали в октябре 1962 г. Президенту Кеннеди, что блокада Кубы – намного более рискованное мероприятие, чем предлагаемые ими бомбардировка и высадка войск.

Итак, ситуации высокого напряжения могут вызвать более агрессивные варианты поведения, но предвиденные рассуждения свидетельствуют о значительно более сложном процессе: вызванный кризисом стресс оказывает воздействие на ощущение времени, выдвижение альтернативных вариантов и особенности коммуникации. Но, хотя эффективность процессов принятия решений и оценки возможных последствий могут снизиться, вовсе не обязателен крен в сторону поведения высокой степени риска.

Было бы полезно определить, при каких условиях стресс приводит к возникновению агрессивности, попустительства, капитулянтства, попыткой уйти от решения и т.п. К сожалению, здесь можно только выдвинуть ряд экспериментально обоснованных предположений. Например, из-за того что стресс ограничивает возможность принять наилучшее решение, усиливается тенденция обращаться к сходным ситуациям в прошлом [с.312], уроки которых ответственное лицо использует для разрешения современного ему конфликта. Энтони Идеи провел аналогию между Насером и Гитлером, когда в 1956 г. Египет не согласился на компромисс. Гарри Трумэн увидел значительное сходство коммунистической агрессии в Корее 1950 г. и экспансии тоталитарных режимов в 1930-х гг. В обоих случаях внимание политических лидеров останавливалось на 1930-х гг., где они искали истоки успешного руководства, причем позднее эти успехи казались намного значительнее, чем лицам, непосредственно задействованным в тех далеких событиях.

Второй вывод, сделанный на основе экспериментов, состоит в том, что для ситуации высокого напряжения характерна тенденция к сохранению существующей политики. Этот вывод можно связать с банальным наблюдением: бюрократические и другие аналогичные структуры всегда стремятся воспрепятствовать любым изменениям, а поскольку период сильного стресса часто отмечен снижением творческих способностей и групповым давлением, принуждающим к единомыслию, субстанциональные изменения в политической линии принимаются лишь при наличии неопровержимых доказательств, что в противном случае произойдет катастрофа. Только оккупация Германией оставшейся части Чехословакии в 1939 г. заставила Британию отказаться от недальновидной соглашательской политики в отношении Гитлера, а массовое недовольство общественности, изменившее американскую политику в Юго-Восточной Азии, выплеснулось лишь после беспрецедентного требования генерала Уэстморленда о посылке во Вьетнам дополнительно 206 тыс. солдат. Отметим, что в первом случае произошел переход от соглашательства и переговоров к более агрессивной политике, а во втором примере случилось прямо противоположное.

 

Заключение

 

Совершенно ясно, что процесс выработки и принятия политических решений в условиях порождаемого кризисом напряжения значительно отличается от происходящего в обычной, некризисной ситуации. Очень важно, что это отличие создает существенные препятствия эффективной деятельности лиц, вовлеченных в решение сложных задач по изменению внешнеполитической линии. Бесспорность этого заключения подтверждается данными экспериментальных исследований.

Хотя нет недостатка в эмпирических и количественных данных, это вовсе не означает полной свободы ученого от концептуальных и методологических проблем. Например, нельзя считать, что экспериментально полученные результаты, справедливые для одной группы, допустим [с.313] студентов, можно применить для лиц иных возраста, культуры, опыта и т.д. Вряд ли будет удачным использование опыта по решению головоломок лицами, принимающими политические решения, в ситуации, когда простых и правильных ответов просто не существует.

И еще один вопрос: можно ли вообще в экспериментальных условиях смоделировать состояние сильного стресса? Понятно, что стрессовая ситуация в лаборатории для испытуемых должна быть относительно мягкой и непродолжительной. Для ее создания нужно постараться убедить испытуемого, что он провалил порученное задание. А официальное лицо воспринимает кризисную ситуацию как колоссальную опасность для своего существования, существования его семьи, народа и даже человечества. Понятно, что экспериментатор, «испорченный» моралью, поостережется создавать аналогичные условия в лаборатории.

Короче говоря, экспериментальные данные наводят на вопросы о соответствии «общепринятого здравого смысла» и некоторых аспектов стратегии и дипломатии во время кризиса, но ответы можно найти только в реальной, политической практике, а не путем экспериментирования.

Почти идеальной иллюстрацией воздействия стресса на процесс выработки политического решения может служить кризис, приведший к началу Первой мировой войны… Даже поверхностное ознакомление с дневниками, мемуарами и другими свидетельствами, оценивающими происшедшее в кульминационный момент кризиса, дает представление о том, в каком напряжении находились главы европейских государств, когда принимали внешнеполитические решения. Адмирал фон Тирпиц писал сослуживцам: «Я никогда не видел лица, более ужасного, более опустошенного, чем лицо нашего императора в те дни… С момента начала русскими мобилизации канцлер производил впечатление утопленника». Американский посол в Лондоне Вальтер Хайнц Пэйдж описал, как подействовал кризис на князя Лихновского: «Я прибыл для встречи с немецким послом в 3 часа дня [5 августа 1914 г.]. Он спустился в пижаме, похожий на сумасшедшего. Я испугался, что он действительно мог сойти с ума …бедняга не спал несколько ночей». Широко распространенный тогда оптимизм по поводу возможности сохранения мира в первые недели после убийства эрц-герцога Франца-Фердинанда дает возможность сравнить, как влияет низкий и относительно высокий уровень напряжения.

Можно сказать, что 1914 г. представляет собой почти классический пример быстрого распространения дипломатического кризиса вне всякой зависимости от расчетов и усилий политических лидеров. Конечно, нельзя утверждать, что в 1914 г. европейскими странами руководили монархи, премьер-министры, парламенты и партии, глубоко и устойчиво [с.314] преданные делу мира, как нельзя не принимать во внимание наличие определенных империалистических амбиций, торговых противоречий, гонки вооружений, политических союзов и жестких военных планов – все это сыграло свою роль. Однако эти и многие другие атрибуты международной системы 1914г., определяющие и ограничивающие возможности европейской дипломатии, не отменяют того факта, что война стала результатом политических решений, принятых (или непринятых) государственными деятелями Вены, Белграда, Берлина, Санкт-Петербурга, Парижа и Лондона. И понятно, что мировая война 1914 г. не была целью европейских лидеров: и тех, кто проводил рискованную дипломатию, и тех, кто рассчитывал на ограниченный конфликт, и тех, кто лелеял широкомасштабные амбиции, которые невозможно было удовлетворить без применения оружия.

В конечном счете, количество и содержание документов об этом кризисе превосходит, наверное, все, что можно найти о сходных ситуациях за всю историю. Таким образом, события 1914 г. дают исключительную возможность исследовать эффекты стресса по выбранным аспектам разработки политики. [с.315]

Примечания

¹ Оригинал: Holsti O.R. Crisis, Escalation, War. Montreal and L: McGili-Queen's University Press, 1972. P. 4–25 (перевод Д. Жабина).

² Имеется в виду Карибский кризис 1962 г. (примеч. науч. ред.).

Цыганков П.А.