Фактор фиксированности текста 2 страница

 

9. Основные тенденции перевода в XV-XVIIвв. (Г.Штейнхефель, Альберт фон Эйб, Этьен Доле, Мартин Лютер).

 

 

Эпоха Возрождения. Отношение к переводу постепенно меняется в эпоху Возрождения, по мере того как меняется отношение человека к самому себе, Богу и окружающему миру. Первые симптомы этих изменений обнаруживаются еще в недрах Средневековья. В XII в. появляются университеты — очаги светского знания: в Болонье (1119), в Париже (1150), в Оксфорде (1167), в Валенсии (1212) и т. д. В некоторых из них даже не было теологических факультетов; например, университет Валенсии ввел изучение богословских наук только в XV в. Появляется светское искусство и светская наука, латынь теперь не только язык Священного писания и христианского богослужения, но и язык университетского образования и светской науки, тем самым она приближается по своему статусу к прочим европейски мязыкам.

Увеличивается, как мы уже отмечали, и популярность светской переводной литературы. Священный трепет перед текстом начинает постепенно сменяться интересом к его содержанию. Вполне согласуются с этими новыми тенденциями высказывания Роджера Бэкона (XIII в.), который в своем знаменитом произведении ≪Opus majus≫ отмечает, что в переводе ≪все передать невозможно≫, поскольку языки сложны и своеобразны, и призывает переводчиков опираться на совершенствование своего знания иностранных языков. Появляется взгляд на текст как на нечто организованное по правилам определенного языка. Большую роль в этой переориентации сыграло оживление интереса к античным текстам: первое место среди переведенных книг в XIV в. занимают античные авторы и во Франции, и в Италии, и в Испании; очень популярны они и в Англии. Среди знаменитых имен — Вергилий, Овидий, Саллюстий, Тит Ливии.

Не менее важно было появление светских текстов, содержащих осознанный вымысел (фактически это было начало зарождения художественной литературы в ее современном понимании). Повышенный интерес переводчики разных стран проявляют к новинкам итальянской литературы, находившейся тогда на переднем фланге литературного развития. Данте, Петрарка, Боккаччо переводятся в XIV-XV вв. на все основные европейские языки.

Новое поколение светских переводчиков XV-XVI вв. единодушно высказывается в пользу перевода, точно передающего подлинник по смыслу и соблюдающего нормы родного языка. В Германии это — Генрих Штейнхефель, переводчик Эзопа и Боккаччо (XV в.), во Франции — Иохим дю Белле, переводчик Овидия, и Этьен Доле, переводчик Платона и автор трактата ≪О способе хорошо переводить с одного языка на другой≫ (1540). Феррера Сайоль (XV в.), переводчик каталонской королевской канцелярии, переводя труд Палладия ≪О сельском хозяйстве≫, рассуждает в предисловии к своему переводу о способах передачи специальных терминов, демонстрируя особый интерес к точности передачи содержания адекватными средствами родного языка. Вместе с тем оживляется и расцветает старинная традиция культурной адаптации. Так, немецкий переводчик XV в. Альбреххфон Эйб при переводе комедий Плавта не только антураж действия заменяет на немецкий, но и меняет имена действующих лиц. Церковь в эпоху Возрождения ужесточает борьбу за свою чистоту, словно ощущая неизбежность перемен и сопротивляясь им из последних сил. Эту чистоту она также связывает и с пословной теорией перевода, основанной на иконической природе языкового знака. Пострадал переводчик и ученый, гуманист Этьен Доде. За неканоническое истолкование одной реплики Сократа в диалоге Платона он был приговорен церковным судом к смерти и сожжен на костре в 1546 г. Церковь запрещает и перевод Библии на народный язык, объявив его еретичеством. Несмотря на это, мы уже в XIV в. встречаемся с первыми попытками изложить текст Библии народным, общедоступным языком. Один из таких анонимных переводов на немецкий язык был напечатан в Страсбурге в 1465 г. Однако эту попытку нельзя признать удачной. Перевод, выполненный, очевидно, с Вульгаты, пестрит кальками с латыни и отличается тяжеловесностью синтаксиса. И вместе с тем именно с переводом Биб- лии связана самая существенная перемена, которая произошла в

следующем, XVI в.

Реформация. Да, настоящий перелом в истории перевода наступает только тогда, когда ревизии подвергается главный текст в жизни людей того времени — Библия. Вот почему этот перелом связан к первую очередь с именем Мартина Лютера. Мартин Лютер (1483-

1546), немецкий священник,"доктор пиально. новый перевод СвЯЩШного писания;ттпиртяс"ь"на древнееврейский и греческий ор!шгаалы7Ттакже На латинскую Вульгату. Лютер остро ощущал назревшую потребность европейской части человечества вступить в другие отношения с Богом, общаться с ним без посредников и воплотил эту потребность в новых принципах перевода.И новый перевод Библии стал основной опорой Реформации христианской церкви. Призывая соблюдать каноническую полноту и точность передачи содержания подлинника, Лютер призвал делать язык перевода таким, чтобы он был понятен и знаком любому человеку, т. е. ориентироваться на нормы общенародного языка. Интересно, что многие явно устные, просторечные "компоненты речи того времени, которые Лютер ввел в Библию, вскоре изменили свой статус и стали восприниматься как элементы высокого стиля. Подействовал авторитет текста Библии, как священного и возвышенного. Новые принципы перевода, ориентированные на полное самостоятельное понимание текста и переводчиком, и тем, кто его читает, распространились очень быстро на перевод Библии с латыни в других странах Европы, а затем и на перевод других христианских и светских текстов.

10.Основные тенденции перевода в эпоху классицизма (XVIIIв.). Переводы Шекспира. Флориан. Тайтлер.

 

XVIII век приносит особое явление в области перевода. В это время в европейских литературах гос­подствуют переводы, полностью при­спосабливающие подлинники к требованиям эстетики эпохи, к нормам классицизма. Французские писатели и переводчики стре­мились подчинить иноязычные литературы своим канонам, сво­им правилам «хорошего вкуса», своему пониманию художествен­ного идеала.

Требованиям «хорошего вкуса» и представлению об эстетическом идеале должны были отвечать не только оригиналь­ные литературные произведения, но и переводы, независимо от особенностей подлинника. Другими словами, переводы предпо­лагали в каждом случае огромную переделку. Этот вид перевода, характерный для эпохи классицизма, получил распространение и в других европейских странах и сохранялся до конца XVIII - на­чала XIX века. Для исчерпывающей его характеристики следует привести слова Пушкина из его статьи «О Мильтоне и Шатобриановом переводе "Потерянного рая"»:

«Долгое время французы пренебрегали словесностью своих соседей. Уве­ренные в своем превосходстве над всем человечеством, они ценили славных писателей иностранных относительно меры, как отдалились они от француз­ских привычек и правил, установленных французскими критиками. В пере­водных книгах, изданных в прошлом столетии, нельзя прочесть ни одного пре­дисловия, где бы не находилась неизбежная фраза: мы думали угодить пуб лике, а с тем вместе оказать услугу и нашему автору, исключив из его книги места, которые могли бы оскорбить образованный вкус французского читателя. Стран­но, когда подумаешь, кто, кого и перед <кем> извинял таким образом...»'.

Естественно, что при таком способе перевода стирались, вер­нее тщательно вытравливались местные, национально-исторические индивидуальные особенности подлинника и что от такой передачи больше всего страдали произведения, где эти особенно­сти были ярко выражены. Особенно существенно переделывался французскими пере­водчиками Шекспир:

- изменялась структура и композиция его трагедий,

- сюжеты, произведения существенно сокращались.

Флориан (франц.) снабдил сделанный им перевод «Дон Кихота» предисловием, из которого видно его отношение и к гениаль­ному роману Сервантеса, и к задачам перевода: «Рабская верность есть порок... В «Дон Кишоте» встречаются излишки, черты худого вкуса - для чего их не выбросить?... Когда перево­дишь роман и тому подобное, то самый приятный перевод есть, конечно, и самый верный»¹.

Даже такой выдающийся и прогрессивный для своего време­ни теоретик перевода, как англичанин А. Ф. Тайтлер, в своем «Опыте о принципах перевода» ²

-признал правомерным весьма большие вольности по отношению к оригиналу, вплоть до приукрашения его. Хотя вместе с тем он требовал

- точности в передаче содержания и соблюдения характера авторской манеры. В переводах XVIII века такое обращение с подлинником переходило порою и в произвол - смысловой и стилистический (как, например, в принадлежащем А. Попу переводе «Одиссеи», высоко оцененном Тайтлером). Во всех этих случаях проблема переводимости, вставшая перед Дан­те и Сервантесом, не возникала: перевод как переделка, как улуч­шение «несовершенного» подлинника и его приближение к эсте­тическому идеалу представлялся вполне осуществимым.

 

11. Основные тенденции перевода в эпоху романтизма (XIXв.). (Шиллер, Гете, А.Шлегель, Людвиг Тик, Шатобриан, Альфред де Виньи, В.фон Гумбольдт).

В XIX веке появляется новое, в корне противоположное отношение к искусству перевода. Происшедшая перемена во взглядах охарактеризована Пушкиным в цитированной статье «О Мильтоне и Шатобриановом переводе "Потерянного рая"»:

«Стали подозревать, что г. Летурнер мог ошибочно судить о Шекспире и не совсем благоразумно поступил, переправляя на свой лад Гамлета, Ромео и Лира. От переводчиков стали требовать более верности и менее щекотли­вости и усердия к публике - пожелали видеть Данте, Шекспира и Сервантеса в их собственном виде, в их народной одежде...

Ныне (пример неслыхан­ный!) первый из фр.[анцузских] писателей переводит Мильтона слово в слово и объявляет, что подстрочный перевод был бы верьхом его искусства, если б только оный был возможен! - Такое смирение во французском писателе, пер­вом мастере своего дела, должно было сильно изумить поборников исправи­тельных переводов...» (курсив Пушкина)¹.

Большую роль в формировании новых задач перевода сыграла деятельность немецкого просветителя Гердера. Он собрал и обработал образцы фольклора - эпоса и песни - цело­го ряда народов (в собрании под заглавием «Голоса народов в пес­нях», 1778-1779).

Шиллер, переводя в начале XIX века «Макбета» уже руководствовался новым отношением к задачам перево­да и стремился показать как местный колорит трагедии в целом, так и своеобразие стиля Шекспира.

Позднее Гёте в сво­ем «Западно-восточном диване» (который он начал публиковать в 1817г.) проявил и глубокий интерес к народному своеобразию восточной поэзии. Гете сумел найти нужные средства для ее воссоздания на немецком языке.

Подобные тен­денции связаны были с общей политической обстановкой в Евро­пе в период войн против Наполеона и после разгрома Наполео­новской империи, с подъемом национально-освободительного движения в большинстве стран. Отсюда оживление интереса пи­сателей к национальному прошлому своей страны, к ее фолькло­ру и вместе с тем к литературному творчеству других народов в их национальном своеобразии.

Новое понимание целей и принципов перевода оконча­тельно определилось в эпоху романтизма. Эти принципы реализовали Август Шле­гель, Людвиг Тик - в Германии; Шатобриан, Альфред де Виньи - во Франции. Интересовались они главным образом произведениямипрошлого (но из иноязычных литератур XIX века они переводили в общем мало) и тем самым в деле ознакомления читателя своего времени с клас­сическим наследием сыграли, конечно, огромную положитель­ную роль.

Немецкие писатели Август Шлегель и Людвиг Тик перевели театр Шекспира, а Людвиг Тик «Дон Кихота» Серван­теса; французский поэт Альфред де Виньи создал новый пере­вод «Отелло», а Шатобриан перевел (прозой) поэму Мильтона «Потерянный рай».

Полного единства в конкретных способах передачи подлинни­ка здесь, правда, не было:

Так, если Шлегель и Тик придержива­лись смысловой верности, соблюдая в то же время художествен­ное своеобразие оригинала, то Виньи в угоду французской театральной традиции и в целях приспособления текста к сценическим требованиям допустил в своем переводе «Отелло» ряд со­кращений и переставил некоторые сцены; Шатобриан же для до­стижения наибольшей точности и полноты отказался от передачи стихотворной формы Мильтона.

Но при всем различии в конкретном осуществлении нового переводческого принципа общей чертой являлось стремление передать и показать характерные осо­бенности подлинника, перенести читателя или зрителя в другую страну, другую эпоху, подчеркнуть все своеобразное или необычное, что есть в переводимом произведении.

Новый принцип перевода стал в дальнейшем господствующим, а метод перевода «исправитель­ного» или украшающего, перевода-переделки или перелицовки в чистом виде, собственно, перестал существовать. Элементы его сохранились только в переводах, упрощающих или сглаживаю­щих те черты подлинника, которые представлялись слишком не­привычными, резкими, трудными для восприятия (наиболее жи­вучим этот вид перевода оказался во французской литературе и в драматическом жанре).

Повышение требований к переводу обострило вместе с тем осознание его трудностей. Складывается теоретический взгляд, согласно которому полноценный перевод вообще невоз­можен и составляет неразрешимую задачу.

Наиболее резко и категорично такую точку зрения высказал основоположник сравнительного языко­знания, знаменитый немецкий лингвист и видный переводчик ан­тичной поэзии Вильгельм Гумбольдт. В письме к Августу Шлегелю (23 июля 1796 года) он утверждал:

«Всякий перевод представляется мне безусловно попыткой разрешить невыполнимую задачу. Ибо каждый переводчик неизбежно должен разбить­ся об один из двух подводных камней, слишком точно придерживаясь либо своего подлинника за счет вкуса и языка собственного народа, либо своеоб­разия собственного народа за счет своего подлинника. Нечто среднее между тем и другим не только трудно достижимо, но и просто невозможно»¹.

Адресат же этого письма, А. Шлегель, не менее пессимисти­чески высказался о возможности перевода, уподобив его поедин­ку, в котором неизбежно погибает один из его участников - либо автор подлинника, либо переводчик.

Эти утверждения принципиальной невозможности перевода стояли в непосредственной связи с идеалистическим взглядом Гумбольдта и его единомышленников на языки мира. Каждый из языков, по их мнению, определяет и выражает национальное своеобразие «духа» (т. е. также и мышления), свойственного дан­ному народу, а поэтому несводим ни к одному другому языку, как и своеобразие «духа» одного народа несводимо к своеобра­зию «духа» другого народа.

Еще более категорический и пессимистический взгляд выражен в афоризме Морица Гаупта, филолога-классика середины XIX века: «Перевод - это смерть понимания»¹.

Примеры подобных высказываний легко могли бы быть умножены: этот взгляд разделялся очень многими авторами.

Что служит основанием для таких утверждений о невозможности перевода?

1) действитель­ные трудности всякого перевода (в особенности - стихотворного), вызываемые несовпадением формальных эле­ментов разных языков, взятых в отдельности,

2) невозможностью воспроизвести в ряде случаев формальный характер той или иной особенности и вместе с тем ее смысловую и художественную роль.

3) преувеличенная оценка роли отдельного формального элемента, взгляд на литературное произведе­ние, как на сумму элементов, каждый из которых обладает, якобы, своим самостоятельным значением.

4) мистическое представление о языке, как о прямом отраже­нии «народного духа», которому не могут быть найдены соот­ветствия в другом языке.

Не случайно, что большинство высказываний о невозможно­сти перевода, как это уже отмечено выше, принадлежит именно поэтам, критикам и филологам, которые были представителями романтизма, а в более новое время - символизма. И это - несмотря на то, что практи­чески и те, и другие много занимались переводами, из которых многие были удачны.

В западноевропейской литературе эта пессимистическая точка зре­ния на перевод, вовсе отрицающая или крайне ограничивающая его возможности, является чрезвычайно распространенной и живучей.

 

12.Спор о переводимости. Основания для отрицания переводимости. Гипотеза неопределенности перевода Уилларда Куайна. Воспроизведение «духа автора» как средство создания адекватного перевода. Гете о возможности полноценного перевода. Решение вопроса о переводимости у современных переводоведов.

 

В современной зарубежной филологии отрицание перево­димости находит опору в концепции американских лингвистов Э. Сепира и Т. Уорфа, по которой особенности каждого языка влияют на особенности мышления людей, пользующихся данным языком. В результате этого содержание мысли, выраженной на одном язы­ке, в принципе не может найти соответствие в другом, если они различны¹. Концепция Сепира-Уорфа представляет по самому су­ществу продолжение и развитие в новых условиях языковедче­ских взглядов В. Гумбольдта. В немецком же языкознании середи­ны и 2-й половины XX века неогумбольдтианство (т. е. обновление концепции Гумбольдта) представлено работами Лео Вайсгербера (ФРГ) и его последователей; для них каждый язык - это особое «видение мира», особая картина действительности, недоступная для носителей другого языка.

В последние десятилетия разновидностью идеи непереводимости стала так называемая гипотеза «неопределенности перевода», предложенная американским фило­софом Уиллардом Куайном. Неопределенность перевода объясняется

а) невозмож­ностью адекватной передачи высказывания (даже в рамках одного языка),

б) несводимостью значений слов одного языка к значениям в другом,

в) необщностью ситуаций².

Это объясняется не только подлинными трудностями перевода, вытекающими из нацио­нальной специфичности двух языков, но также и легкостью, с какой можно иллюстрировать такую точку зрения примитив­ным эмпирическим путем. В самом деле, нет ничего проще, как указать на отдельную особенность того или иного языка, например, на наличие видовой формы глагола в русском языке, на наличие артиклей или сложных форм прошедшего времени в немецком, французском, английском языках; далее-указать на отсутствие формально соответствующей особенно­сти в другом языке и отсюда сделать вывод о непередаваемсти того смысла, который она выражает (хотя на самом деле смысл может быть передан другими средствами, например, со­ответствующим подбором слов).

Попытки обосновать противоположный взгляд на перевод, как на задачу выполнимую, хотя и трудную, встречаются в западно­европейской литературе вопроса в течение XIX века гораздо реже. Одна из них сделана Шлейермахером, автором трактата «О различных методах перевода» (1813 г.), где есть следующее положительное утверждение:

«Читатель перевода лишь тогда оказывается в равном положении с вни­мательным читателем произведения в подлиннике, когда он наряду с духом языка получает возможность почувствовать и постепенно воспринять своеобразный дух автора»¹.

Путь к положительному решению задачи, по Шлейермахеру, - в воспроизведении «духа автора» (стиля). Однако Шлейермахер для достижения этой цели пред­лагал копировать особенности языка оригинала, не стесняясь на­рушать и нормы родного языка. Кроме того, его основ­ной тезис, равно как и определение разновидностей перевода, не подкреплены примерами, а это, конечно, делает и весь трактат неконкретным.

С положением о возможности полноценного перевода одновременно выступил Гёте - в речи, посвященной памяти Виланда (1813). Оценивая обширную переводческую деятельность это­го писателя, Гёте так сформулировал свое понимание путей переводческой работы

«Существует два принципа перевода: один из них требует переселения ино­странного автора к нам, - так, чтобы мы могли увидеть в нем соотечественни­ка, другой, напротив, предъявляет нам требование, чтобы мы отправились к этому чужеземцу и применились к его условиям жизни, складу его языка, его особенностям. Достоинства того и другого достаточно известны всем про­свещенным людям, благодаря образцовым примерам. Друг наш (т. е. Виланд -А. Ф.), который и здесь искал среднего пути, старался сочетать оба принципа, но в сомнительных случаях он, как человек чувства и вкуса, отда­вал предпочтение первому из них»¹.

Те две опасности, которые, по Гумбольдту, подстерегают каж­дого переводчика, для Гёте только два мыслимых пути, два прин­ципа, имеющие равное право на внимание и вовсе не неприми­римые друг с другом, а скорее, по-видимому, отвечающие двум тенденциям, возможным во всяком переводе. Гёте считает осу­ществимым их гармоническое сочетание, хотя в его собствен­ной формулировке проступает симпатия к переводческим прин­ципам классицизма. В этом суждении Гёте указывает не только на возможность положительного результата в перево­де, но и на решающую роль содержания. Одной фразой дальше Гёте замечает:

«Как твердо он был убежден в том, что одухотворяет не слово, а мысль».

Гёте не высказался более подробно о том, каким именно обра­зом могут быть примирены обе крайние тенденции перевода, и возможность положительного решения вопроса о переводимости была им намечена только в самой общей форме.

Вопрос о переводе не переставал в дальнейшем привлекать внимание переводчиков и филологов, в особенности немецких. Если в конце XVIII в. - начале XIX в. теме перевода посвящаются статьи, речи, отдельные высказывания, то начиная с 1820-х годов и в течение всего столетия появляется целый ряд немецких книг о переводе². Ко второй половине XIX в. относятся литературоведческие труды по истории перевода, представляющие на пер­вых порах главным образом сводки фактов, библиографических данных и т. п.¹

По характеру материала, на основе которого ставятся теорети­ческие вопросы, западноевропейские работы о переводе представ­ляют несколько разновидностей:

- в одних привлекаются к рассмот­рению преимущественно переводы с западноевропейских языков на родной язык исследователя (с французского и англий­ского на немецкий, с немецкого и французского на английский),

в других - материал древних языков (часто в связи с задачами их преподавания в старших классах школ).

По отношению к кардинальному вопросу о переводимости большинство этих работ имеет характер компромиссный:

- с одной стороны, они содержат интересные наблюдения над конкретны­ми переводами, представляют попытки классифицировать типы перевода и разные случаи, встречающиеся в переводах,

- с другой же стороны, основная и общая задача - полноценное воспроизве­дение подлинника - изображается в них как дело непосильно труд­ное в целом.

Внимание теоретика поэтому нередко сосредоточи­вается на какой-нибудь частной, отдельно взятой задаче перевода, как, например, воспроизведение тех или иных стихотворных раз­меров, поиски соответствий грамматическим особенностям и т. п. Постоянно подчеркивается относительность возможностей пере­вода. В спор о переводимости, таким образом, эти работы чего-либо принципиально нового не вносят.

Другую группу работ (количественно меньшую, правда) состав­ляют работы, где с полной категоричностью отрицается самая воз­можность перевода художественных произведений, вообще - эмо­ционально насыщенных и образных высказываний и допускается передача только логической стороны суждений.

Среди всех этих работ особняком стоит попытка обосновать возможность художественно точного перевода, сделанная немец­ким филологом-эллинистом Виламовицем-Мёллендорфом в ста-тье «Что такое перевод» (первое издание- 1891 г.)¹. Здесь утвер­ждается, что цель художественного и, в частности, поэтического перевода может быть достигнута с помощью выбора таких средств, которые вызывали бы то же впечатление, те же эмоции, какие вы­зываются оригиналом. Этот тезис автор практически иллюстри­рует примером перевода стихов Гёте, Шиллера, Гейне с немецкого на древнегреческий и латинский и даже указывает, какие античные метры соответствуют по производимому впечатлению конкрет­ным немецким размерам. Исходное положение доказывается, как видим, весьма необычным путем и, хотя автор статьи является од­ним из лучших в XX веке знатоков античного мира и античной поэ­зии, даже филолог-классик должен принимать на веру его экспе­римент, поскольку нет никакой объективной возможности судить о впечатлениях, которые на древнего грека или римлянина произ­вели бы переведенные им стихи.

Работы о переводе, довольно многочисленные в первой трети XX века, рассматривают, как правило, те же виды материала и представляют в основном то же отношение к проблеме переводи-мости, какое дают работы более ранние². Новым моментом явля­ется начало разработки вопросов психологии перевода³.

1930-е и первая половина 1940-х годов нашего века, на кото­рые падает период фашистской диктатуры в Германии и Италии оккупация гитлеровскими войсками ряда стран Западной и Цент­ральной Европы и кровопролитная война, навязанная свободолю­бивым народам мира, были конечно, мало благоприятны для раз­вития зарубежной теории перевода, как и для гуманитарной науки _в целом; работы по вопросам перевода, которые появились за это время на Западе, немногочисленны¹.

После окончания второй мировой войны интерес к пробле­мам перевода в странах Запада стал постепенно оживляться, но вплоть до конца 1940-х годов чего-либо существенно нового в этой области не возникало. Начало нового периода в развитии переводческой мысли за рубежом относится уже к 1950-м го­дам (это будет темой соответствующего раздела главы четвер­той - см. ниже).

 

18.Переводоведение в Англии. Ранние работы по переводу (взгляды на перевод Дж.Драйдена, А.Тайтлера).

 

Как и во многих других странах, в Англии первые попытки теоретических обобщений в области перевода были предприняты самими переводчиками, среди которых было немало выдающихся писателей и поэтов. Многие из них сопровождали свои переводы пространными комментариями, в которых они обосновывали или оправдывали свой подход к решению различных переводческих проблем, пытались сформулировать некоторые правила и принципы перевода. В XVI и XVII веках, когда переводческая деятельность в Англии приобрела особенно широкий размах, практика подобных переводческих комментариев получила значительное распространение.

 

Конечно, высказывания переводчиков о своей работе не составляли теории перевода в современном понимании. Они носили фрагментарный характер, не отличались последовательностью и не исходили из каких-либо научных концепций о языке, соотношении языков, участвующих в процессе перевода, или особенностях речевой коммуникации. Как правило, они сводились к формулировке ряда требований, которым должен был удовлетворять переводчик и его перевод. Обычно эти требования оказывались самоочевидными и касались лишь самых общих сторон переводческой деятельности. Вместе с тем такие комментарии сыграли свою роль в создании предпосылок для развития переводческой теории. Они привлекали внимание к переводческой проблематике, указывали на сложность задач, решаемых переводчиком, нередко содержали достаточно богатый и интересный фактический материал.

 

Характерным примером ранних теоретических обобщений подобного рода могут служить высказывания выдающегося английского поэта и переводчика Дж. Драйдена (1631-1700). Свои взгляды на перевод Дж. Драйден изложил главным образом в предисловии к переводу «Понтийских посланий» Овидия, опубликованному в 1680 г. Опираясь на опыт современных ему переводчиков, Дж. Драйден предлагает прежде всего различать три вида перевода. Во-первых, «метафраз» -точная передача оригинала, слово за словом, что позднее назвали бы буквальным переводом. Во-вторых, «парафраз» - вольная передача оригинала, ориентированная на дух оригинала, а не на его форму, и, в-третьих, «имитация» (подражание) - вариация на тему оригинала, когда переводчик фактически перестает быть переводчиком. Указав, что самым правильным для переводчика является средний путь между метафразой и парафразом, Дж. Драйден в соответствии с традицией формулирует правила, с помощью которых переводчик может достичь этой золотой середины. В соответствии с этими правилами переводчик должен:

 

1. Быть поэтом.

 

2. Владеть языком оригинала и своим собственным языком.

 

3. Понимать индивидуальные особенности автора оригинала.

 

4. Сообразовывать свой талант с талантом автора оригинала.

 

5. Сохранять смысл оригинала.

 

6. Сохранять привлекательность оригинала без ущерба его смыслу.

 

7. Сохранять качество стиха в переводе.

 

8. Заставить автора говорить так, как говорит современный англичанин.

 

9. Не следовать слишком близко букве оригинала, чтобы не утратить его дух.

 

10. Не стараться улучшить оригинал.