Тема 5. «Русская философия»

Б. П. ВЫШЕСЛАВЦЕВ. Вольность Пушкина (Индивидуальная свобода)

Революционная свобода, политическая свобода, гражданская и правовая свобода не исчерпывают и не выражают подлинной сущности свободы, а являются лишь условием ее возможности, лишь путем ее дости­жения и защиты. Истинная глубина и высота свободы раскрывается лишь в конкретной жизни личности, в личности индивидуальной и в личности народной. Право и государство есть лишь организация такой сво­боды. Пушкин жизненно ощущал и творчески выразил всю многозначительность свободы, все ее ступени, по­нял ее глубину и ее высоту. Низшая, глубинная, ирра­циональная свобода переливается как своеволие страс­тей («страстей безумных и мятежных так упоителен язык») или, если заглянуть еще глубже,— как бессо­знательная, стихийная мощь души. Чтобы сразу по­нять, о какой свободе здесь идет речь, надо вспомнить следующие изумительные строки Пушкина:

Зачем крутится ветр в овраге,

Вздымает пыль и прах несет,

Когда корабль в недвижной влаге

Его дыханья жадно ждет?

Зачем от гор и мимо башен

Летит орел угрюм истрашен

На пень гнилой, спроси его.

Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона?

Затем, что ветру и орлу

И сердцу девы нет закона!

Гордись, таков и ты, поэт,

И для тебя закона нет!

 

То, что изображено здесь, есть космическая, при­родная, животная стихия, непонятная и непокорная человеческому закону, опасная и иногда губительная, и все же прекрасная в своей таинственной мощи. Ее заметил и угадал в Пушкине Гершензон: приведя этот изумительный и недостаточно отмеченный стих, он говорит: «По беспредельной русской равнине, от по­лярного круга до теплых морей безудержно и бесцельно несется крутящийся вихрь и с ним безудержная русская душа. Эту русскую стихию знал уже Гоголь и изобразил в свободно и безудержно несущейся рус­ской тройке... Куда и зачем — никто не знает. Ее хо­рошо знал Тютчев («поэт всесилен, как стихия»). Ее постоянно изображал Достоевский, знал и носил в себе Лев Толстой. Пушкина нельзя понять вне этой безумной стихийности его души. Напрасно так много говорят о его «трезвенности и гармоничности» — это противоречит его юности, его женитьбе, его гибели. Может ли трезвый рассудок сказать: «Все, все, что ги­белью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья...»? Карамзин сказал о Пушкине: «Та­лант действительно прекрасный, жаль, что нет мира в душе, а в голове ни малейшего благоразумия». «Пир во время чумы» есть отрицание всякой трезвенности и спокойной гармоничности. Песнь председателя назва­на «вольной, буйной, вакхической песнью». То, что вос­певается здесь, есть противоположность трезвенно­сти, т. е. опьянение, противоположность разумности, т. е. безумие. Тютчев понимал значение подобных пе­сен: «О, страшных песен сих не пой про древний хаос, про родимый...».

И вот приходится признать, что без известного безумья и опьянения поэзия невозможна. Художник творит в некоем божественном умоисступлении — гово­рит Платон. Поэзия творит, «как во сне», бессозна­тельно, как Пифия. «Горячка рифм», «поэзии священ­ный бред» свободен от всякого разумного веления. Однако на одном безумии нельзя построить поэзии и вообще искусства: нужен еще и ум. И он был у Пуш­кина, и очень трезвый и проницательный, и если в жизни ему не хватало благоразумия, то в поэзии его была мудрость. Искусство не есть хаос, но есть кос­мос, т. е. красота, и она создается из хаоса, из стихий­ной игры сил. Искусство имеет в себе эти два элемен­та: сознание и бессознательное, Аполлон и Дионис, гармония и диссонанс, священное безумие и святая мудрость, и только такая гармония ценна, которая раз­решает диссонанс. «Красота спасет мир»,— говорит Достоевский. Об умной красоте, несотворенной красоте говорят св. Серафим Саровский и о. Сергий Булгаков. И недаром и не всуе эпитет «божественно прекрасно­го» так часто применяется к высокому искусству. Чут­кость к прекрасному дана русскому народу, об этом свидетельствует наша музыка, наша поэзия и, прежде всего, Пушкин. Но служение красоте, поклонение кра­соте, даже восприятие красоты есть свобода, освобож­дение духа и не терпит никакого насилия, никакого принуждения. Можно принудить к лести и притворст­ву, к подхалимажу, но нельзя принудить к тому, чтобы нравилось то, что не нравится. Подлинное искусство есть всегда «вольное искусство».

Пушкин дает, конечно, не философию свободы, а поэзию свободы; но его поэзия имеет в себе муд­рость, и эту мудрость в одежде красоты легко угадать философу. Вот, в чем она состоит: свобода ценна на всех своих ступенях, от низшей до высшей. Неправда, что стихийность природных сил и страстей есть само по себе зло. Напротив, она есть условие творчества, ибо космос творится из хаоса, и это одинаково верно для абсолютного Божественного творчества, как и для человеческих «искусств». Бог показывает Иову ирра­циональность таинственных, стихийных, Божественных энергий в ответ на его требование законной справедли­вости и рациональной понятности Провидения. И пос­ле этого Иов склоняется перед этой тайной: «Господь говорит Иову из вихря: где ты был, когда я основал землю? Скажи, если обладаешь ведением... Открыва­лись ли для тебя врата смерти?.. Можешь ли ты свя­зать узел Плеяд и узы Ориона разрешить?» Можешь ли ты понять, зачем существует глупый страус, сме­лый конь и страшный неуязвимый бегемот?» (Книга Иова, гл. 38-41).

И в человеке живут эти природные, космические силы; бессознательная свобода произвола дарована мне Богом, тем самым Богом, который меня «из ничтожест­ва воззвал, душу мне наполнил страстью, ум со­мненьем взволновал»... Такова иррациональная глуби­на свободы, обосновывающая ее низшую ступень, ступень стихийного произвола («малая свобода», по обозначению Августина). Но свобода уходит не толь­ко в глубину, но и в высоту. Под нею «бездна», но над нею «Дух Господень». Эту высшую ступень сво­боды («великая свобода», по Августину) Пушкин по­стиг через творчество. Подлинное искусство есть воль­ное искусство, гений — всегда «вольный гений». Но его вольность двоякая: она нуждается в низшей, сти­хийной, природной, космической свободе — и в высшей, духовной, мистической, Божественной свободе, в той свободе, о которой сказано: «Где Дух Господень — там свобода». В душе человека эта высшая свобода есть ответ на Божественный зов, призывающий его к творческому служению, к «священной жертве». Но эта жертва, это служение — не есть рабство, не есть даже «иго закона», но, напротив, добровольное призвание, которое есть свобода духа, та самая, о которой сказа­но: «к свободе призваны вы, братья!» Вольный гений воспринимает свое призвание, как служение красоте и правде, как служение поэтическое и пророческое; он слышит «Божественный глагол», он исполняет Божественную волю: «виждь и внемли!». И от нее по­лучает высшую свободу духовного прозрения и пости­жения:

 

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье...

 

И еще другая свобода ему дана: свобода пророческого слова, не боящегося ни царства, ни священства, свобо­да «глаголом жечь сердца людей».

Такова высшая и низшая свобода. Между ними су­ществуют градации, иногда взлет: от своеволия страс­тей к принятию высшей воли («Да будет воля Твоя»), от стихийных природных сил к творчеству культуры, к культу высших ценностей, священных для человека. Свободное творчество, а, в сущности, и вся жизнь чело­века, движется между этими двумя полюсами, между глубиной и высотой («Из глубины воззвах к Тебе, Господи!» — Псалом Давида), между глубиной природ­ных стихий и высотой Божественного духа. Природные силы, природные страсти и влечения необходимы для творчества, даже для жизни, но вместе с тем их сво­бодный произвол может «гибелью грозить». Творческая свобода есть преодоление хаоса, противоречия, случай­ности. Из противоборствующих природных сил создает­ся гармония космоса. Таков принцип всякого творче­ства — художественного и морального. Оно есть пере­ход от свободы произвола к свободе самообладания. Свобода означает автономию, самоопределение, само­стоятельность: «я сам решаю, действую, выбираю, оце­ниваю». Но чем же именно обладаю «я сам»? Ответ: всеми душевными и телесными энергиями. Достоев­ский постоянно говорит об этом самообладании. Задача русского человека — овладеть бессознательной, стихийной силой, которую он чувствует в своей душе, рус­ской стихией. В этом состоит моральная задача, усло­вие морали. Пушкин отлично это сознавал, его мораль­ное суждение отличается редкой правдивостью и точностью. Он никогда не смешивает добра и зла, ни­когда не ставит себя по ту сторону добра и зла, в нем есть глубокое чувство греха и раскаяния: «Напрасно я стремлюсь к сионским высотам, грех гонится за мною по пятам», и далее «...с отвращением читая жизнь свою, я трепещу и проклинаю...» Восхождение к высшей свободе совершается при помощи автономно­го, свободного морального суждения. Эта свобода мо­рального суждения не нарушается у Пушкина никаки­ми внешними воздействиями, никаким принуждением, никакой личной выгодой, никаким давлением общест­венного мнения, никаким социальным заказом.

Вопросы и задания

1. С каким видом свободы автор связывает раскрытие сущности свободы?

2. Что такое низшая, глубинная свобода? Каковы ее основные черты?

3. Как автор связывает этот вид свободы с характеристикой русской души?

4. Что такое высшая свобода? С чем она связана?

5. Как в творчестве сочетаются две стороны свободы (Аполлон и Дионис)?

6. Как эти две стороны сочетаются в человеке?

7. Что такое свобода человека как свобода самообладания?

8. Как связаны свобода и нравственность?

 

«О России и русской философской культуре».- М., 1990. – С. 398 – 402

 

Примерные вопросы экзамена по философии

 

1. Структура и сущность мировоззрения. Типы и формы мировоззрения. Различие технократизма и гуманизма.

2. Космоцентризм и его проявления в учении о природе и обществе.

3. Мифология и манипуляция человеком.

4. Проблема человека в философии софистов и Сократа.

5. Проблема человека в философии стоиков и учении Эпикура.

6. Основные идеи и проблемы философии эпохи Средневековья.

7. Антропоцентризм и учение о мире в философии Возрождения.

8. Простановка проблемы человека в философии 17-19 вв.

9. Проблемы теории познания в философии 17-19 вв. Индуктивный и дедуктивный пути познания.

10. Сущность антропологического подхода в объяснении человека.

11. Проблема свободы в философии. Свобода и необходимость.

12. Тема судьбы в произведениях Софокла «Царь Эдип» и Шекспира «Макбет».

13. Сущность марксистского подхода в объяснении человека.

14. Научная картина мира.

15. Западники и славянофилы о своеобразии и судьбе России.

16. Основные идеи философии и публицистики В.С. Соловьева.

17. Основные идеи философии и публицистики Н.А. Бердяева.

18. Философия русского космизма.

19. Смысл жизни. Проблема жизни, смерти, бессмертия в духовном опыте человека.

20. В.С. Соловьев, З. Фрейд, В. Франкл о смысле жизни.

21. В.С. Соловьев. Смысл любви.

22. Проблема свободы в «Легенде о Великом инквизиторе» (Ф.М. Достоевский. «Братья Карамазовы»).

23. Н.А. Бердяев, О. Шпенглер о различии цивилизации и культуры.

24. Общество как система.

25. Основные идеи и проблемы философии истории.

26. Основы материалистического учения об обществе.

27. Способ производства как основа существования и развития общества.

28. Сущность формационного подхода в объяснении общества, истории.

29. Сущность и основные черты цивилизационного подхода в объяснении общества. Доводы против европоцентризма.

30. Концепции технологического детерминизма.

31. А. Швейцер, А. Печчеи о роли культуры в преодолении кризиса цивилизации.

32. Глобальные проблемы современности и социальный прогресс.