А ребенок тогда сбежал, но сейчас он уже не был ребенком и он поднял голову

Я не побегу.

Я посмотрела ему в глаза, лавандовые глаза, и это были настоящие глаза, а не воспоминание о боли и смерти. Слезы струились по лицу, но он повторял:

Я не побегу.

Я обрела голос:

Мы не побежим.

Натэниел повторил, качая головой и проливая слезы:

Мы не побежим.

Жан-Клод и Ашер опустились на пол рядом с Дамианом, сокрушенные тяжестью скорби. Никого рядом с нами не было — все охранники, даже Ричард, от нас бежали — бежали от ужаса и утраты. Бежали, чтобы им не передалось. Вряд ли можно было обвинить Ричарда, но я знала, что я сделаю это потом, знала. Что еще хуже, он будет сам себя обвинять.

В проходе рядом с нами я заметила какое-то движение. Мика был к нам всего ближе, у него хватило смелости или глупости быть близко к этой термоядерной бомбе эмоций, когда она взорвалась. И тут я увидела движение за его спиной — это был Эдуард. Самое удивительное, что и Олаф был с ними.

Натэниел тронул меня за руку, улыбнулся мне — сквозь слезы, еще не высохшие на лице. У меня защемило сердце от этого, но не по-плохому, а так, как бывает, когда любишь кого-то, и вдруг, посмотрев на него, ощущаешь, как сильно любишь. Любовь, любовь прогоняла боль. Эта любовь окатила меня теплым ветром, любовь и жизнь, искра, которая заставляет нас поддерживать друг друга. Она полилась через метафизическую связь между мной и Натэниелом, мной и другими моими мужчинами. Любовь, любовь поднимала их лица, заставляла на нас глядеть. Любовь помогала им встать на ноги, любовь — и наши руки, держащие за руки, утирающие слезы. Мы встали, быть может, еще не слишком твердо, но все были на ногах, лицом к Коломбине и Джованни.

Любовь побеждает все? — спросила она с невероятным презрением.

Далеко не все, — ответила я. — Только тебя.

Я пока еще не побеждена.

Свет стал слабее, его будто кто-то вдыхал в себя, поглощал. Церковь заполнили сумерки, и легкая тень тьмы разошлась от стоящих на сцене двух арлекинов.

Что это? — спросил Мика. Он уже подошел к сцене.

Мать Всей Тьмы, — ответили Жан-Клод, Ашер и Дамиан.

Марми Нуар, — сказали мы с Натэниелом.

Так называют Мать Всех Вампиров, потому что чертовски опасно назвать ее любым другим именем.

Вампиры в публике в панике рванули к дальним дверям. Кажется, даже ручные вампы Малькольма сообразили, что сейчас будет. Раздались крики — двери не открывались. Наверное, не стоило мне удивляться: Царица Всей Тьмы шла нас пожрать. Придержать одну дверь — просто семечки по сравнению с тем, что она вообще может сделать.

Мика прыгнул на сцену лентой мышц, показав, что ему не нужно быть в облике леопарда, чтобы двигаться с нечеловеческой грацией. Притронулся к моей руке — и эмоция, пробужденная нами для спасения самих себя, перепрыгнула на него. Он ничей не был слуга, ничей мастер, но любовь перешла на него теплым потоком.

Жан-Клод поднял к нам лицо, еще исчерченное красноватыми дорожками слез.

Ты его любишь.

И даже при всех этих добрых чувствах я нахмурилась:

Да. А что?

Жан-Клод покачал головой.

— Я хотел сказать, ma petite, что твоя любовь к нему…

Он махнул рукой и открыл для меня содержимое своих мыслей, что намного быстрее. Поскольку я люблю Мику, Жан-Клод может питаться энергией этой любви. Как будто его силы, полученные от линии Белль Морт, нашли себе новый способ мышления. Она сама и ее вампиры — все связаны с любовью и вожделением, но никто из них не умел еще пользоваться любовью как горючим, так, как ardeur использует вожделение. Это был как интуитивный прорыв в математике, в науке. Начинаешь с какой-то реальности и вдруг понимаешь, как перейти отсюда к реальности большей. Любовь — любовь может быть силой не только метафорически.

Любовью ее не победить, — сказал Ричард у нас за спиной. Он вернулся на сцену.

Я смотрела на него и не знала, хочется ли мне сейчас его прикосновения. Распространится на него любовь или нет? Обидел ли он меня наконец достаточно для того, чтобы убить мои к нему чувства? Если да, то от него сейчас пользы не будет. Он только повредит мне, разрушит эту тихую новую магию.