Мы помогаем создавать реальности других людей

Следует обдумать идею, что в процессе создания взаимного поля каждый из нас помогает создавать реальность другого человека. Это, очевидно, имеет свое значения и для нас, как для практикующих терапевтов. Такая идея поднимает также более широкие вопросы, касающиеся того, как нам обращаться с практикой, как с явлением совместного поля.

В последнем издании Гештальт журнала Реймонд Сейнер (1989) в своей статье указывает на культуральное пристрастие Гештальта и вводит понятие «Гештальт Терапия Сделано-в-США». Это относится к определенному отклонению Гештальта в чрезмерный индивидуализм, «преувеличенную ценность заботы о себе, индивидуальную идентичность, эмоциональную независимость» и то, что Сейнер называет «экономически обоснованное» включение в организации. В контрасте с этим находится переоценка противоположного полюса - забота об обществе или среде, «мы»-сознание, осознание нашей личной зависимости (принадлежности) от организаций и наше моральное включение в них.

Сейнер в статье подчеркивает потребность в коррективе в сторону, противоположную той, которую Берман (1990) описывает, как «Я есть тот, кто Я есть, а если тебе это не нравится, иди к черту»-идеологию, которой характеризуется Гештальт терапия и литература. Предположения Сейнера состоят в том, что большинство членов Американского движения Гештальт терапии гиперцентрированы на Я, потому что они не осознают своей культуральнои предрасположенности к индивидуализму со всеми вытекающими отсюда выводами, отвращения или избегания длительной интимности или стабильных «мы»-отношений (1989).

(Конечно, ограничивать этот культурный уклон только США было бы слишком узко. Есть также другие возможные объяснения: например, этот индивидуалистический уклон мог быть следствием индивидуального стиля Фрица Перлза. Йонтеф, 1991).

Сейнер аргументирует этот уклон частично тем, что работа в области теории поля К.Левина и мышление теории поля не были адекватно ассимилированы теорией Гештальт терапии. Позиция теории поля выдвигает на первый план взаимосвязанность, взаимность, взаимовлияние. Ссылаясь на Левина, «(Человеческие интеракции)... настолько же являются функцией личности, насколько личность есть функция ситуации». Сейнер продолжает:

терапевтическая ситуация характеризуется взаимодействием и взаимовлиянием терапевта и пациента, в одновременной, последовательной и согласующейся манере (1989).

Это заявление усиливает замечание, сделанное в начале данного раздела, о том, что мы помогаем создавать реальность другого человека посредством создания общего поля. Применений этого тезиса множество, и все они имеют решающее значение для практики психотерапии вообще.

Итак, любые предположения, что терапевт может работать более или менее в такой манере, как будто он является объективным наблюдателем, «просто» интерпретатор того, что происходит в терапии, не являясь полным участником терапевтической ситуации, становятся в высшей степени подозрительными.

Я вспоминаю, как много лет назад со мной проводила интервью социолог, которая гордилась собой, считая себя весьма «научной» и «объективной». Она задавала вопросы в насколько это возможно монотонной, похожей на робота манере, и не показывала ни капельки эмоций, когда я на них отвечал. Она не хотела «наводить отклонения» или «влиять на мои ответы в ту или иную сторону». Эффект же был тот, что я стал полностью высушенным. Не существует интервью с пробирочным интервьюером, и не может такого быть с точки зрения теории поля. Мой интервьюер находилась в оковах старой эпистемологии и по-прежнему оперировала ее порочными предположениями насчет объективности и свободной от ценностей науки.

Подобно этому, я бы доказывал, что психоаналитики в своем стремлении установить исключительно терапевтические отношения, вводя всяческие границы, являются настолько негибкими, что они не разговаривают с клиентом, даже «влетев» с ним друг в друга на улице. Полное отсутствие самораскрытия терапевта за исключением некоторых экстремальных обстоятельств является настолько же абсурдным, насколько и попытки социолога полностью устранить свое влияние на меня. Пациент аналитика, относясь к всеобщему поля, ко всем его деталям, на самом деле настолько сильно подвергается их воздействию, что «отсутствие разговора» с пациентом является настолько же значимым для него сообщением, как и живой разговор с пациентом. Это не подразумевает, что границы не важны, - они помогают структурировать общее поле способом, который дает пациенту безопасность и доверие отношениях. Но может сложиться такая ситуация, в которой гипотетический аналитик, следуя таким теоретическим взглядам, которые объективируют пациента и игнорируют существование поля терапии, вырабатывает форму основательного неуважения к пациенту, создавая дистанцию, искусственность и не аутентичность.

Игнорируя очевидное

Прежде, чем мы направим наше критичное отношение вовне, давайте обратимся к соответствующей тенденции, присущей некоторым Гештальт терапевтам и тренерам, - возможно, иногда даже всем нам - обесцениванию определенных аспектов целостной ситуации, в которую мы вовлечены, опять таки, как если бы они были бы не важны. Временами, когда мы делаем это, мы игнорируем то, что я назвал Принципом Возможной Значимости, и это показывает, что мы не полностью ассимилировали точку зрения теории поля.

В нашей общей истории можно найти много примеров, когда мы пропускаем значимые факторы общей ситуации. В шестидесятые не скрываюсь, что некоторые тренера вступали в сексуальные отношения с членами групп в то время, пока шла группа. Члены групп знали об этом, но, тем не менее, никто не адресовался прямо к этому опыту, не осознавал и не обсуждал этого в группе. Я бы не хотел преуменьшать этическую сторону вопроса, а также потенциально вредное влияние на принимавших в этом участие женщин. Но на данный момент я просто хочу подчеркнуть всю абсурдность ситуации, когда мы верим, что такие неосознаваемые события не влияют на всеобщую целостную, взаимно-создаваемую реальность жизни группы весьма существенным способом. Я слышал от участников таких групп - и это не удивительно, - что в группе ощущалась небезопасная, дистрессовая среда. (Мы наблюдаем здесь в факте вопиющего игнорирования широкого влияния на общественность приватных вопросов полный триумф индивидуализма над общественным сознанием. Как мы знаем, индивидуальные действия редко не имеют широких последствий и волновых эффектов, которые влияют на других членов в наших семьях, группах и сообществах.)

Другой пример игнорирования аспектов целостной ситуации относится к продолжению широкой и настойчиво повторяющейся в некоторых сферах Гештальт терапии практики ведения групп, стиль группового лидерства которой исключает из рассмотрения групповой процесс. Вместо этого тренер или терапевт последовательно работает с индивидуальными членами группы, а тому, что происходит в жизни группы как целого, никакого времени не уделяется. Есть даже такие тренера, которые открыто признают значимость групповых процессов, но по-прежнему не обращаются к ним.

Опять таки, в этих ситуациях некоторые аспекты поля рассматриваются как просто «данные», сами собой разумеющиеся и не достаточно значимые для того, чтобы тратить на них время. Это мне напоминает специалистов медиков, которые доказывают, что форма медицинского лечения сама по себе более важна, чем другие вопросы реальности пациента, другие части целостного поля, такие, как контекст госпиталя, или отношение докторов, или общественное питание, или недостаточное внимание к успехам пациента. Они считают, что вопросы эти не стоят того, чтобы уделять им внимание (возможно, некоторого и стоят, но не такого большого внимания). Так теория поля напоминает нам, во-первых, что на людей воздействует целостный опыт, весь контекст их деятельности, так же, как и сама деятельность; и, во-вторых, что целостная реакция людей относится к реальности целиком, а не к частичным ее кусочкам. Концепция единого поля означает, что все разнообразные взаимосвязанные влияния действуют вместе: люди откликаются на целостное единое поле, а не на изолированные стороны или отдельные факторы; но это опять же только идеи.

Также и с групповой работой - объявление, методика проведения интервью, комната, в которой она проводится, взаимоотношения ведущих, установление границ, открытость замечаний, восприятие общей истории группы, все это может временами влиять (и действительно влияет) на всю жизнь группы не единичными воздействиями, а как взаимосвязанное целое. Если взгляды теории поля были полностью поняты нами и интегрированы в практику, то все аспекты целостной ситуации становятся открытыми - такими, каковы они есть -нашему внимательному изучению и эксперименту.

Терапевтическое поле

Как индивиды, которые также естественно принадлежат тем или иным отношениям и сообществам, мы переживаем двойной процесс: мы оказываем влияние на наши взаимоотношения и сообщества, и мы же подвергаемся их влиянию. Мы помогаем создавать или организовывать совместную реальность или совместное поле и, в свою очередь, создаваемы и организуемы ими. Взаимное воздействие такого типа, как мы видим, имеет важное значение для нашей терапевтической практики.

Из идеи обоюдного воздействия вытекает такая провокационная идея, что изменения в клиенте могут быть достигнуты тем, что терапевт изменит себя. Поскольку поле клиента и терапевта создается совместно, изменение в действиях или отношении терапевта к клиенту, а также связи терапевта и клиента, будет иметь воздействие на целостное поле, а, следовательно, и на самого клиента. Диапазон возможностей, который нам дает этот путь, в действительности сложно оценить. Но это серьезным образом подкрепляет идею, что для безупречной практики Гештальт терапии необходима продолжительная супервизия, а также важно повседневное внимание к тому, в какой «форме» находится терапевт.

В более общем виде, практическое приложение этой идеи состоит в следующем: для того, чтобы стать более сильным терапевтом, нам нужно стать более вовлеченными в существование - и не просто больше осознавать, и даже не осознавать больше наших паттернов, которые временами не осознаются, а следовать тому, что Йонтеф (1988) называет фундаментальным «феноменологическим отношением проникновения в обычную жизнь», воплощенному как способ пребывания в жизни.

В этом смысле я бы хотел аргументировать, что Гештальт терапия не есть что-то, что мы просто используем, как некую одежда, которую мы одеваем на время, а затем оставляем. Это не просто набор техник, и не вид терапевтического оборудования, которым мы управляем для клинических целей, а затем меняем на другое оборудование, нужное для других целей. Если мы выбираем работать с дисциплиной Гештальта, мы обнаруживаем и воплощаем способы мышления и восприятия, которые характеризуют подход, проникающий в нашу жизнь и наши отношения. Если мы должны действовать конгруэнтно и аутентично как терапевты, то нам надо признать, что нельзя полностью отделить от нашей профессиональной работы то, как мы живем и кем мы являемся. Все в нашем собственном феноменологическом поле становится частью матрицы, из которой мы совместно с другими людьми создаем поля. И когда есть ясность нашего собственного поля в настоящий момент, минимальное возмущение незавершенных дел, хорошая само-поддержка, мы с большой вероятностью можем свободно творить танец в наших отношениях с другими людьми.

Терапевтический танец

Другое приложение мышления, основанного на теории поля, и уже частично затронутое нами, относится к тому как «Гештальтирующая функция» сама по себе может стать стереотипной: поле индивида или группы может приобрести фиксированную, привычную конфигурацию, зачастую имеющую саморазрушительную природу.

Примером может быть случай, когда клиент стремится создать совместное поле или целостную ситуацию таким образом, что другой участник, терапевт подходил к его/ее стереотипным ожиданиям, соответствует программе, некой отлитой роли, которую клиент хочет создать. Если я терапевт, то мне надо осознавать что происходит, осознавать на какой танец меня приглашают. Осознав то, что происходит, я могу выбрать, как мне на это отвечать -склониться к этому или стойко отказываться, прокомментировать это или нет, вежливо уклониться или принять на время эту роль, которую меня просят сыграть.

Конечно, реальность клиента также постоянно изменяется, и поле все время изменяет конфигурацию. Может быть много разных танцев. В течение часовой встречи человек может побывать юношей, жалующимся ребенком, подавленным управленцем, восстанавливающим ситуацию на работе, сильным взрослым, который не забывает о доме, который он оставил, кем-то ведущим переговоры с терапевтом относительно времени отпуска и оплаты. Эти различные конфигурации поля представляют разные состояния бытия: включающие вероятно смену позиций, голоса, паттернов мышления, состояний отношения ко мне, как к терапевту. Эти состояния могут смениться другим «рисунком танца». И мне нужно осознавать все эти изменения, а также тот факт, что я являюсь свидетелем смены разнообразных селф.

Эти разные состояния соответствуют в некоторой степени состояниям эго в транзактном анализе, или субличностям в психосинтезе (Рован, 1990). Смысл в том, что каждый вид танца, каждая конфигурация поля, которая задана индивидом и включает меня как терапевта, взывает к моей адаптации различными частями меня самого (моего зе!? - тузе!/} (Бомон, 1990). Таким образом, я клиент может создавать меня как «преследователя» кого-то, кто имеет параноидальный способ образования своего поля или поля других людей, как «потенциального помощника», или «эксперта, который будет говорить, что делать». Конечно, если я осознаю то, что происходит, я с большей вероятностью могу избежать конфлюенции по отношению к организации моего поля тем способом, которого от меня ожидают.

Петруска Кларксон (1989) на предыдущей Гештальт конференции говорила о различных паттернах взаимоотношений, которые могут иметь место в терапии. Она описала их с точки зрения семейных архетипов. Например, как терапевт, я могу быть дедушкой, или относиться к моему клиенту как сиблинг, вступать в отношения материнским или отцовским способом. Таковы некоторые возможности, каким я могу быть. Следствием этого будет то, что каждая из этих репрезентаций изменяет взаимно образуемое поле, которое, осознаем мы или нет, мы создаем вместе с нашими клиентами.

Итак, играю ли я роль (полностью или частично) слушающего моего пациента, конфронтирующего или устанавливающего границы, или поддерживающего и присутствующего, я сложным образом являюсь частью танца, частью совместно создаваемого поля, общего межличностного дома.

ЗАКЛЮЧИТЕЛНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Сегодня я рассмотрел с Вами некоторые карты, которые относятся к теории поля, и попытался продемонстрировать Вам, что корни Гештальт терапии с некоторой точки зрения лежат в области теории поля. Чем сильнее мы просматриваем эту взаимосвязь, тем в большей степени Гештальт терапия является действительно контекстуальной терапией. В частности, я сфокусировался на том, как идеи «взаимосвязанных» отношений, взаимовлияния, интерактивной природы танца между людьми, могут привнести новый взгляд на нашу терапевтическую работу.

В завершении этого раздела я хочу обратиться к нескольким темам, которые немного продолжают нашу сегодняшнюю работу в вопросах того, как люди могут влиять на других людей и быть подверженными их влиянию. В этом русле я хочу затронуть вопросы, на которые редко сморят в Гештальт терапии, но мне кажется, что это нужно сделать. Некоторые могут довольно сильно интегрировать мышление теории поля, как описано выше. Другие же, имея дело с «взаимностью» отношений, придерживаются реалий конвенционального мышления, выбирают полюс, который нормативно и непреднамеренно распространен в медицинском и научном сообществах. Я верю, что Гештальт терапевты должны быть открытыми областям, углубляющимся в феномены, которые часто замечают и приводят в форме анекдотов, но которым случается выпадать из реалий «респектабельной» науки, или же такие вопросы, по меньшей мере, не имеют простых объяснений.

Позвольте привести несколько примеров.

Во-первых, я часто удивлялся тем, как устанавливаются параллельные реальности или процессы. Например, это может легко произойти на супервизии, и часто так и случается, когда то, что происходит в терапевтической ситуации, начинает оживать и отыгрываться в процессе обсуждения на самой супервизионной сессии. Так, супервизор или терапевт могут сделаться бездеятельно пассивным, подобно тому, каким был пациент во время терапии, и внезапно супервизор осознает свой собственный пассивный отклик супервизируемому. Такие явления хорошо известны и часто относятся к «бессознательным процессам» теми, кто говорит о бессознательном. Но как Гештальт терапия обходится с такими параллельными событиями? Наверное, возможно говорить о совместно продуцируемом поле, которое образуется в определенный паттерн, и он переносится в другой временной период/месторасположение, возможно (на супервизии) посредством общих свойств, присущих супервизии и терапии. Это, конечно, не лучшее объяснение, чем ссылка на бессознательное, но это может дать нам более выгодную стартовую позицию. Мы можем увидеть здесь в миниатюре тот же процесс, -включая общий трансфер конфигурации поля, - который происходит, когда навыки, отношения и стили распространяются очень быстро по земному шару, или когда «атмосфера» в организации очень быстро передается по ней¹.

Во-вторых, встречается такое явление, когда в течение определенного периода времени, скажем, в течение недели, все пациенты явно поднимают сходные вопросы, и случается так, что они связаны с тем, что происходит в жизни терапевта. Например, когда мой родственник умирал от рака, мои пациенты так много раз обращались к теме рака, что я уже перестал этому удивляться. Я почти даже стал ожидать, что они будут говорить о раке, или говорить о каких-то больных раком, кого они знают. И они делали это даже в большей степени, чем я того ожидал, и без всяких подсказок с моей стороны. Но не «подсказывал» ли я им этого каким-нибудь способом, не упоминая о раке словами'/ Не было ли здесь тонкого взаимного конфигурирования совместного поля, в которое я вовлечен, что привело к увеличению вероятности упоминания определенных вопросов? Не влияем ли мы на других людей тем, что думаем о чем-то? Не смотря на то, что эти вопросы сложны для их исследования, они заслуживают того, чтобы к ним отнестись внимательно, и если необходимо, то при помощи методов исследования, отличающихся от привычных.

В третьих, часто появляются неофициальные упоминания о том, что маленькие дети, особенно довербального возраста, могут «подхватывать» эмоциональный тон и невысказанные чувства своих родителей и событий в доме²' Что совершенно точно должно при этом происходить, это полная сенсорная/чувственная реакция на полное, холистическое качество целостного поля. Однако эти явления очень мало исследованы, в частности, Гештальтистами. Подобно этому, расплетая узор дальше, можно упомянуть, что существует множество анекдотичных упоминаний о животных, воспринимающих опасность до ее наступления. Эти явления не могут быть поняты, - по крайней мере, поняты не в ключе всеобщего текущего знания. Но, зная, что полный диапазон взаимодействия организм/среда и количество способов, при помощи которых окружение может воздействовать на нас, может быть просто огромным, мы должны, как практики теории поля, быть, по крайней мере, более любознательными и открытыми восприятию этих явлений. Когда Юнг писал о синхронности (1952), он обсуждал разные виды такого опыта, и мы, Гештальт терапевты, - не пренебрегая нашими традициями, - можем стать более открытыми к таким явлениям, больше говорить о них и документировать их.

Четвертым, более прямым обращением к теории поля, с ее, берущими начало от физической метафоры, «полевыми силами», будет предположение о том, что между людьми и вокруг них существуют действительные, подобные электромагнитным, энергетические поля. Есть те, кто может видеть ауры; специалисты по акупунктуре и шиатсу, практикующие нетрадиционную медицину разных видов серьезно принимают заявления об истекающей энергии и целительной силе людей. Я не буду плутать в противоречиях, которые существуют между ортодоксальной и альтернативной медициной (Фалдер, 1988; Стейкер и Гилмур, 1989), а просто скажу, что эти вопросы влияния одного человеческого существа на другое, формируют одну часть дискуссии.

Как из этого вытекает, я подозреваю, что у многих из нас может быть опыт переживания сильного воздействия на нас кого-то, имеющего высокий уровень осознавания, в чьем присутствии мы находились. Возможно, это был духовный учитель, или просто кто-то, кто имеет отношение к медитации. Это поднимает важный вопрос о нашем присутствии в терапевтической ситуации. Иногда я думаю, что наиболее важная наша функция, как терапевтов, это полное присутствие, пребывание в ясном осознаваяии, бытие полностью здесь, присутствие полностью неокультуренным сознанием. Даже если клиентка не находится в контакте со мной или со своим собственным процессом, я могу, по меньшей мере, находиться в контакте с ней, с ее потребностями, чувствами и мыслями. Можно аргументировать, что, просто пребывая полностью присутствующим, мы уже этим самым помогаем формировать взаимное поле весьма жизнеутверждающим способом. И само пребывание «полностью присутствующим» - это, конечно, другой способ говорить о «присутствии».

Джозеф Зинкер (1987) хорошо написал о присутствии, и я нахожусь под впечатлением его слов. Поэтому я закончу некоторыми его цитатами.

Присутствие намекает на особое состояние пребывания полностью здесь, всем существом, и телом и душой. Это способ пребывания с чем-то, без делания чего-либо. Присутствие обращается к бытию здесь полностью -открытым всем возможностям...Присутствие терапевта есть основа, на которой может фигура другого яе1/1 расцвести и статья яркой и сильной, полностью и четко проявиться.

«Свойственное терапевту присутствие позволяет (клиенту) двигаться к более глубинным частям его (клиента) зе1Г». Он продолжает:

Когда я переживаю присутствие другого человека, я чувствую, что могу свободно выражать себя, быть собой, обнаруживать любые нежные и ранимые свои части, и верить, что я буду принят без суждений или оценок. Присутствие моего терапевта позволяет мне бороться с моими собственными внутренними конфликтами, противоречиями, проблемными вопросами, парадоксами - без ощущения того, что меня отталкивают заявлениями, при помощи которых, меня пытаются куда-то вести, или слишком определенными вопросами. Присутствие моего терапевта позволяет мне конфронтироватъ самого себя, зная, что у меня есть мудрый свидетель.

Зинкер продолжает, называя то, чем присутствие не является:

Присутствие - это не значит становиться в позу позиции само-осознавнания или делать позу перед кем-то. Присутствие - это не стиль. Присутствие — это не харизма. Харизма требует к себе внимания, восхищения, обожания, а присутствие взывает к другому. Харизма - это фигура, соревнующаяся с другой фигурой, а присутствие — это основание. Присутствие - это не выпячивающаяся религиозная покорность (которая на самом деле есть скрытая гордость). Присутствие не полемично, оно не имеет сторон, оно видится целостным. Присутствие не соревнуется. Присутствие не является ярким или драматичным.

И в заключение Зинкер обсуждает развитие присутствия. «Иногда», пишет он,

кажется, что терапевты всегда умели присутствовать. Кажется, что они такими и родились. Однако большинство людей приобретают (обучаются) присутствию в течение сколько-нибудь длительного времени, времени, которое напоминает им снова и снова сколъкому им еще нужно учиться и как мало они еще знают. Присутствие есть приобретаемое состояние благоговения перед лицом бесконечно сложного и чарующего мира.

Признательность

Я хочу поблагодарить Хантер Бомон, Мэрианн Фрай, Питера Хоукинса, Гарри Йонтефа, Рея Эдвардса, Джудит Хемминг и Пэт Левински за их комментарии и поддержку.

Замечания

1. Для читателей, знакомых с революционными биологическими идеями
Руперта Шелдрейка (1987), который ввел понятие «Морфического
резонанса», здесь есть некоторые интригующие пересечения с теорией
поля, включая явления упомянутые здесь, касающиеся переноса
сложных паттернов поведения и опыта.

2. Некоторые свидетельства, что маленькие дети откликаются на
холистические аспекты целостного поля, появились в рамках
небольшого проекта, ведомого автором, в котором исследовались
долговременные последствия у детей - участников Второй Мировой
Войны. Оказалось, что, в то время как совсем немногие воспоминания
могут быть осознанно доступны им, уже взрослым, возвращающимся в
памяти назад, у них могут в то же время быть «досознательные»
воспоминания или опыт, относящийся к периоду войны, содержащийся
в форме рассеянных и неспецифических состояний и чувств. Может
быть так, что мама и ребенок могли иметь схожие общие реакции на
чувственном уровне совместного поля во время войны, включая
атмосферу и настроения общества в тот момент истории. Но если мама
может иметь все виды обращения с этой ситуацией и саморегуляции,
ребенок всех способов контакта с этим опытом не имеет, а просто
отвечает на преобладающий климат, характер, атмосферу войны, в
которую он/она был(а) погружен(а). Ранние открытия показывают, что
чувственные реакции детей, родившихся в подобных экстремальных
обстоятельствах (например, в Лондоне с 1940 по 1944), могут быть
поразительно похожими и сохраняться длительной время.