Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 16 страница

С точки зрения А. Адлера, развитие индивида возможно только во взаимодействии с другими людьми: «Ведущим в теории Адлера является положение, согласно которому все поведение человека происходит в социальном контексте, и суть человеческой природы можно постичь только через понимание социальных отношений. Более того, у каждого человека есть естественное чувство общности, или социальный интерес — врожденное стремление вступать во взаимные социальные отношения сотрудничества»⁵. Как сообщают Л. Хьелл и Д. Зиглер, «акцент на социальных детерминантах поведения настолько важен в концепции Адлера, что он приобрел репутацию первого социального психолога в современной теории психологии»⁶.

Особое значение А. Адлер придавал социальным контактам индивида в детстве. Уникальной частью концепции и психотерапевтической системы, разработанных

159

А. Адлером, является анализ влияния порядка рождения на стиль жизни индивида. Первый ребенок в семье вполне естественно получает от родителей максимум заботы и внимания, но только до тех пор пока не появится второй ребенок. В этой ситуации первенец вступает в борьбу за родительское внимание, в которой, как правило, терпит поражение: «В результате подобной семейной борьбы первенец “приучает себя к изоляции” и осваивает стратегию выживания в одиночку, не нуждаясь в чьей-либо привязанности или одобрении. Адлер также полагал, что старший ребенок в семье скорее всего консервативен, стремиться к власти и предрасположен к лидерству»¹.

Средний ребенок уже самой ситуацией рождения объективно включен в конкуренцию с первенцем. В результате, согласно А. Адлеру, второй ребенок часто «...вырастает соперничающим и честолюбивым.... Чтобы добиться превосходства, он использует как прямые, так и окольные методы. Адлер также полагал, что средний ребенок может ставить перед собой непомерно высокие цели, что фактически повышает вероятность возможных неудач»².

Младший (последний) ребенок в семье, с одной стороны, пользуется привелегиями всеобщего любимца и является объектом заботы как со стороны родителей, так и со стороны старших детей и, одновременно, может испытывать сильное чувство неполноценности и зависимости. Тем не менее, по мнению А. Адлера, он «...обладает одним преимуществом: у него высокая мотивация превозойти старших сиблингов. В результате он часто становится самым быстрым пловцом, лучшим музыкантом, наиболее честолюбивым студентом. (Этот момент отчетливо отражен в многочисленных сказках самых разных народов, в которых именно младший ребенок добивается наибольших успехов — В. И., М. К.) Адлер иногда говорил о “борющемся младшем ребенке”, как о возможном будущем революционере»³.

Если же ребенок оказывается единственным в семье, то, будучи лишенным возможности конкурировать с братьями и сестрами и являясь эпицентром материнской заботы, он нередко вынужден вступать в конкуренцию с отцом. Кроме того, он может испытывать трудности во взаимоотношениях со сверстниками. По мнению А. Адлера, такой ребенок «...слишком долго и много находится под контролем матери и ожидает такой же защиты и заботы от других. Главной особенностью этого стиля жизни становится зависимость и эгоцентризм»⁴.

Необходимо отметить, что, придавая большое значение порядку рождения и другим факторам, опосредствующим развитие личности в детстве, А. Адлер отнюдь не считал что индивид представляет собой неизменный продукт механистического «сложения» наследственности и воздействия окружающей среды. По его мнению, все без исключения, люди «...обладают творческой силой, которая обеспечивает возможность распоряжаться своей жизнью — свободная, осознанная активность является определяющей чертой человека. Эта творческая сила влияет на каждую грань человеческого опыта: восприятие, память, воображение, фантазию и мечты. Она делает каждого человека самоопределяющимся индивидуумом, архитектором своей собственной жизни»⁵.

Хотя в целом эмпирическая валидизация концепции Ф. Адлера до сих пор не проведена, что во многом объясняется широтой и абстрактностью многих ее положений, ряд ключевых пунктов данной теории получил подтверждение во многих исследованиях.

160

Так, например в 1973 г. В Нидерландах была предпринята попытка выявить взаимосвязь между порядком рождения и интеллектуальными достижениями индивида. «В исследовании, в котором приняло участие около 400 мужчин... была получена высокая положительная корреляция между порядком рождения и показателями невербального теста интеллектуальных способностей. Первенцы по уровню интеллектуальных достижений превосходили следующих по порядку рождения детей в тех семьях, где было от двух до девяти детей. В сходном исследовании было показано: положительная связь между порядком рождения и интеллектуальными достижениями сохраняется и в том случае, когда учитываются такие переменные, как школьная успеваемость у родителей испытуемых, доход семьи и возраст матери»¹.

Не менее интересные результаты, также подтверждающие идею А. Адлера, были зафиксированы в целом ряде других исследований. Так, в частности, «...было обнаружено, что первенцы лидируют в популяции практически в каждой области академических знаний. Например, было отмечено, что старшие сыновья преобладают среди президентов Соединенных Штатов Америки, в то время как среди кандидатов, потерпевших поражение на выборах в президенты, такой закономерности не наблюдается. Первенцев было особенно много среди членов Конгресса США, а также они преобладали среди женщин, имевших научные степени в области медицины и философии»².

Идеи А. Адлера получили дальнейшее развитие в концепции Э. Эриксона и целого ряда других зарубежных психологов. Следует отметить, что в реальной социально-психологической практике, чаще всего отсутствует необходимость отчетливого разведения понятий «индивид» и «личность», а потому употребление их в качестве синонимов вполне допускается. Однако в тех случаях, когда имеют место такие социально-психологические феномены как «феномен поручика Киже» и «эффект Кеннеди» (например, в логике концепции персонализации) такое разведение не только обосновано, но и совершенно необходимо именно с практической точки зрения.

Поэтому практическому социальному психологу, помимо чисто прикладных профессиональных навыков и умений, владения современными техниками и технологиями тонкого психологического воздействия на группе и на отдельных его членов, необходимо, планируя программу психологической поддержки и сопровождения вверенной ему общности или организации, опираться на базовые психологические знания и распознавать те вопросы, которые касаются собственно личностно развивающих задач, и тех проблем, которые стоят перед ним на уровне, по сути дела, лишь интраиндивидного анализа.

Инфантилизм личностный [от лат. infantilis — младенческий, детский] — своеобразная девиация психического и личностного развития, а также поведенческой активности индивида, проявляющаяся в неадекватной хронологическому возрасту приверженности к детским образцам поведения, видения и оценки окружающей действительности и своего места и роли в ней. Прежде всего, инфантилизм как личностная незрелость (инфантильность) проявляется в несформированности на достаточном для данного конкретного возраста уровне эмоционально-волевой сферы личности. Как правило, инфантильность в качестве устойчивой личностной характеристики высоко коррелирует с такими личностными особенностями, как внешний локус контроля, завышенные самооценка и уровень притязаний, эгоцентризм, готовность при любых обстоятельствах атрибутировать ответственность за неудачу другим, обостренное, порой болезненное чувство психологической незащищенности. При

161

этом основным компенсаторным механизмом в данном случае оказываются попытки во что бы то ни стало уйти от необходимости хотя бы более или менее адекватно оценивать объективную социальную реальность, в том числе и путем личностного погружения в реальность виртуальную (например, интернет-аддикция и т. п.). Следует специально отметить, что инфантилизм может сочетаться как с нормальным интеллектуальным развитием, так и с отставанием и опережением в этой сфере. В этом плане личностный инфантилизм вполне правомерно оценивать в качестве своеобразного проявления гетерохронности собственно личностного развития индивида. Это вполне оправдано, конечно, если саму гетерохронность развития личности, переживающей восхождение к социальной зрелости, рассматривать как фактор, который нередко приводит к тому, что в связи с заметным отставанием или наоборот, с явным опережением какой-либо линии развития по сравнению с общим темпом личностного становления, возникает ситуация, при которой ожидания социума, базирующиеся на принятом в рамках конкретного культурно-исторического контекста понимания возрастных норм, не совпадают с характером предъявляемой субъектом активности.

Как отмечает Н. Мак-Вильямс, «социальное и эмоциональное развитие никогда не идет строго прямым путем: в процессе роста личности наблюдаются колебания, которые с возрастом становятся менее драматичными, но никогда полностью не проходят. Практически каждый человек в состоянии сильной усталости, начинает хныкать. Подфаза воссоединения в процессе сепарации-индивидуации, которую Миллер описал как универсальную особенность, проявляющуюся в конце второго года жизни каждого ребенка (когда ребенок, начинающий ходить и только что провозгласивший свою независимость от матери, возвращается обратно и прячется под ее юбкой), становится одной из тенденций, присущих каждому человеку. Это возвращение к знакомому способу действия после того, как был достигнут новый уровень компетентности»¹.

Из сказанного ясно, что инфантилизм представляет собой универсальное психическое явление и в определенной степени присущ каждому человеку. Откровенно девиантные формы его проявления, как правило, связаны с тотальной фиксацией личности на таком виде психологической защиты как регрессия. В психоаналитической традиции регрессию обычно относят к вторичным защитам, действие которых направлено главным образом на снижение тревоги, связанной с интрапсихическими процессами. Однако, поскольку «регрессия является относительно простым защитным механизмом, знакомым каждому родителю, который наблюдал, как ребенок соскальзывает к прежним привычкам...»², формирующимся в достаточно раннем возрасте, целесообразно и оправданно, если не с теоретической, то с практической точки зрения, рассматривать ее как промежуточную между первичными и вторичными защитами.

Очень точное описание глубокой регрессии приводится в романе американского писателя Т. Вульфа «Мужчина в полный рост». В результате землетрясения два человека оказались под завалом и пытаются выбраться. При этом один из них, сорокалетний уголовник-рецедивист по кличке «Пять-Ноль», абсолютно уверенный, что уж он-то «знает жизнь» и прошел «огни и воды», в критический момент в ужасе обращается к своему более молодому спутнику:

«— Не бросай меня, брата!

162

— Да не брошу, не брошу. Отпусти ногу, ползи за мной.

Пять-ноль послушно отпустил его. Конрад пополз дальше в дыру. Гаваец карабкался за ним. Ползти приходилось на животе, было трудно дышать.... Впереди показались слабые проблески.... Свет проникал сверху, сквозь груду искореженного металла и бетона над их головами. Оказывается, они пробирались по трещине — не шире их плеч и не больше фута высотой.

Пять-Ноль снова отчаянно схватился за Конрада.

— Помогай, брата... помогай... я правда... правда... помогай.

— Отпусти! Ползи лучше!

Но гаваец только сильнее стиснул его ногу, хныча, как ребенок (курсив наш — В. И., М. К.).

Как ребенок... Конрад протянул руку назад и нащупал лицо Пять-Ноль где-то между своих коленей. Он погладил гавайца по щеке, словно тот и правда был малышом, и сказал ласково:

— Пять-Ноль... я с тобой, а ты со мной, мы вместе, и сейчас выберемся отсюда. Слышишь? Выберемся, Пять-Ноль, я все время буду с тобой. Держись, я тебя не брошу. А сейчас ползи, отпусти меня и ползи, толкайся ногами посильнее. Я не брошу тебя. — Конрад продолжал гладить его по лицу в такт словам.

Всхлипы, кашель, причитания,... но судорожная хватка наконец ослабла.

— Хорошо, Пять-Ноль, молодец, теперь пошли»¹.

Данный отрывок показателен не только с точки зрения описания проявлений регрессии, но и в плане выбора эффективной стратегии с индивидом, пребывающим в таком состоянии.

Изначально на судорожные движения и бессвязные призывы о помощи со стороны Пять-Ноль, в которых отчетливо слышится голос напуганного ребенка, Конрад реагирует резким и абсолютно целесообразным в сложившейся ситуации указанием «Отпусти! Ползи лучше!», адресованным зрелому и сильному Эго товарища по несчастьию. Подобного рода реакции (апелляция к взрослой составляющей личности, указание на явную неадекватность поведения и т. п.) на выраженные проявления инфантилизма и регрессии у партнера по взаимодействию являются стереотипными для большинства людей. Такая тактика, как правило, не только не способствует выходу индивида из инфантильного состояния и «переключению» на более зрелые модели социального функционирования, но и, напротив, провоцирует углубление регрессии. Это становится совершенно понятно, если взглянуть на ситуацию с позиций трансактного анализа.

В абсолютном большинстве случаев регрессия означает, что индивид пребывает не просто в эго-состоянии Ребенка, но ребенка депривированного, активно ищущего поддержки и заботы со стороны любящего родителя. И если в ответ на подобный стимул, он получает реакцию Родителя директивного, отдающего жесткие приказы и инструкции, то ощущение депривации, связанное с отвержением, брошенностью, беззащитностью, собственной «малостью» только усиливается. Тем самым создаются реальные предпосылки для дальнейшей регрессии с одновременным усилением инфантильных поведенческих реакций, направленных на то, чтобы «достучаться», в конце концов, до «хорошего» Родителя. Если же в ответ на стимул, направленный от эго-состояния Ребенка к эго-состоянию Родителя, следует реакция в логике Взрослый — Взрослый, налицо пересекающаяся трансакция, которая чаще всего приводит к конфликту. Оказавшись же втянутым в открытое

163

столкновение индивид в состоянии регрессии опять-таки вынужденно использует инфантильные формы борьбы, к которым прибегают маленькие дети в попытках противопоставить себя взрослым.

Гораздо более эффективной стратегией взаимодействия с инфантильными, либо пребывающими в состоянии регрессии личностями является присоединение к актуальному детскому состоянию индивида. Именно такой выход в критической ситуации интуитивно находит герой романа Т. Вульфа. Он не только вербализирует позицию заботливого и надежного родителя, но и подкрепляет ее соответствующим тактильным контактом — гладит Пять-Ноль по щеке — «словно тот и правда был малышом». В результате тот, все еще оставаясь в позиции ребенка, но уже ребенка, обретшего, благодаря родительской поддержке, надежду и уверенность, оказывается способным к действиям, адекватным реальной ситуации.

Выбор оптимальной стратегии взаимодействия в подобных случаях существенно осложнен тем, что социальные проявления инфантилизма и регрессии бывает крайне сложно отличить от демонстративного поведения, для модификации которого вполне оправданы и эффективны такие средства воздействия, как директивное пресечение и целенаправленное игнорирование. «Разведение» этих чрезвычайно схожих на внешнем уровне, но совершенно различных по своим психологической природе и психологическому содержанию форм дезадаптивной активности является важной задачей практического социального психолога. В этой связи стоит отметить, что инфантилизм и регрессия часто, но не всегда проявляются на поведенческом уровне в виде бросающейся в глаза беспомощности, беззащитности, слез, жалоб и т. п. Эти проявления могут также носить характер повышенной агрессивности, грубости, неуживчивости, свойственной многим подросткам.

Также важно понимать, что как регрессию, так и собственно инфантилизм абсолютно неправомерно рассматривать в качестве исключительно негативного, с точки зрения личностного развития и социального функционирования индивида, явление. Очень многие ритуалы, связанные, в первую очередь, с мужеско-женскими отношениями, носят характер игры, участие в которой предполагает определенную регрессию. Более того, как показывают многочисленные исследования, в частности, Э. Берна, И. С. Кона и др., полноценные сексуальные отношения попросту невозможны без регрессии к детским состояниям, а следовательно, и инфантилизма партнеров. Состояния регрессии целенаправленно и широко используются в таких психотерапевтических подходах, как гипнотерапия, психодрама-терапия и ряде других.

Вместе с тем важно еще раз подчеркнуть, что регрессия и личностный инфантилизм в своих крайних проявлениях могут приобретать откровенно патологические формы, не только создающие реальные социально-психологические проблемы, но и угрозу здоровью и жизни как собственно индивида, так и лиц из его социального окружения. В частности, инфантилизм может являться одной из глубинных причин злоупотребления психоактивными веществами, управления автотранспортом в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, повышенной склонности к риску и т. п. Чрезвычайно опасной формой регрессии является так называемая соматизация, или «бегство в болезнь». Такой способ ухода от реальности «...никогда не осознается (а если осознается, это называется просто симуляцией) и может причинить страдание как регрессировавшему, так и связанному с ним другому человеку»¹. Причем, как отмечает Н. Мак-Вильямс, «этот вариант регрессии

164

... обычно оказывается резистентным к изменениям и трудным для психотерапевтического вмешательства»¹. Не менее проблематичным выглядит и «бегство» в психические расстройства, чаще всего депрессивного характера, которые нередко приводят к суицидальным попыткам. Кроме того, депрессия является причиной «синдрома приобретенной беспомощности», суть которого заключается в том, что потерпев неудачу в попытке противостоять неблагоприятным внешним обстоятельствам, люди утрачивают способность к сопротивлению в схожих обстоятельствах, «...так как считают, что все их усилия будут неэффективными»². В групповом и организационном контексте патологический инфантилизм не только является очевидным препятствием в процессе поиска, принятия и реализации тех или иных решений, но и может негативно влиять на социально-психологический климат сообщества, «заражая» его пессимизмом, неуверенностью и безответственностью.

Практический социальный психолог, оценивая систему отношений межличностной ответственности в тех группах и организациях, которые он курирует, должен оценивать психологическую природу отказа ряда членов принимать на себя груз решения и видения своего собственного участия в неуспехе группы. В этом плане практический социальный психолог должен профессионально различать сознательные тактико-стратегические попытки одних уйти от конкретной ответственности и факты неосознанной инфантильной реакции других, неадекватно оценивающих реальность и самих себя, а также самих себя в этой реальности.

Климат социально-психологический [от греч. klima — наклон] — интегральная характеристика системы межличностных отношений в группе, отражающая комплекс решающих психологических условий, которые либо обеспечивают, либо препятствуют успешному протеканию процессов группообразования и личностного развития. Благоприятный социально-психологический климат в сообществе напрямую связан с уровнем социально-психологического развития последнего. В связи с этим определяющими признаками благоприятного социально-психологического климата являются отчетливо выраженные социально-психологические феномены межличностных отношений, которые свойственны именно группам типа коллектива. Таким образом, в качестве подобных показателей выступают: высокий уровень информированности всех членов группы о целях и задачах совместной деятельности, высокая степень опосредствования межличностных отношений (в том числе и взаимооценивания в сообществе) целями и содержанием групповой просоциальной активности, существенная выраженность действенной групповой эмоциональной идентификации, адекватная атрибуция ответственности за успехи и неудачи в групповой деятельности, высокий показатель взаимности в сфере аттракционных и референтных отношений, высокий показатель ценностно-ориентационного и предметно-ценностного единства, способность и готовность членов группы к проявлению личностного самоопределения и т. п. Благоприятный социально-психологический климат выступает в качестве одного из решающих факторов эффективности групповой деятельности. Во многом это определяется групповой совместимостью и согласованностью. Достаточно жестко социально-психологический климат связан и со стилем руководства и лидерства в группе и организации. Понятно, что директивный и попустительский стили управления вряд

165

ли могут быть оценены как поддерживающие позитивную психологическую атмосферу в группе. Единственной альтернативой им выступает демократический стиль руководства и лидирования, базирующийся на подлинном сотрудничестве каждого с каждым. В то же время в группах низкого уровня развития социально-психологический климат нередко внешне может быть расценен как благоприятный, хотя на самом деле обеспечивающие его благодушие и успокоенность не только не стимулируют реальную деятельностную активность, но и препятствуют эффективному выполнению групповой работы. В специальной психологической литературе достаточно часто в качестве синонимов термина «социально-психологический климат» употребляются такие словосочетания как «нравственно-психологический климат», «морально-психологический климат», «психологический климат», «психологическая атмосфера» и т. п. Подобная подмена, конечно, возможна на страницах, например, научно-популярных и научно-публицистических изданий, но неправомерна, когда дело касается собственно научных публикаций — в этом случае для обозначения той психологической реальности, о которой идет речь, применим лишь один термин — «социально-психологический климат группы».

Наибольшее количество прикладных исследований, так или иначе связанных с проблемой социально-психологического климата в группе проводилось и проводится специалистами в области организационной психологии. Это связано с очевидной значимостью оценки и оптимизации социально-психологического климата в контексте решения самого широкого круга организационных задач, таких как создание команд, повышение эффективности менеджмента и систем мотивации персонала, повышения производительности труда, снижение текучести кадров и т. п.

Собственно говоря, классические эксперименты Э. Мэйо и его коллег, проводившиеся в конце 30-х гг. прошлого века на заводе американской компании «Вестерн Электрик», которые положили начало организационной психологии, хотя и не ставили непосредственной целью изучение социально-психологического климата в бригадах сборщиц телефонных реле, фактически продемонстрировали значимость данной социально-психологической характеристики с точки зрения эффективности групповой деятельности.

Как известно, «Хоторнский эксперимент», начавшийся с изучения влияния на производительность труда уровня освещенности в рабочих помещениях и в дальнейшем переросший в развернутую программу, в рамках которой исследователи манипулировали целым рядом других переменных, связанных с условиями работы, показал, что практически любое изменение, «...будь то сокращение времени отдыха, увеличение периодов отдыха при одновременном уменьшении их количества, перевод на пятидневную рабочую неделю, введение групповых поощрительных выплат или же возврат к первоначальным условиям работы, приводило к неуклонному возрастанию производительности труда, график которой представлял собой почти плавную кривую»¹. Пытаясь понять глубинные причины данного феномена, исследователи пришли к выводу, что главной из них являлось «...изменение социальной среды. Обычные работницы, которые выполняли рутинную работу, имеющую низкий статус и почти не пользующуюся признанием, были превращены в значительных людей. «Их физическое здоровье и благополучие стало вопросом большой важности. Их мнения, надежды и страхи вызывали живой интерес» — отмечает Ретлизбергер (один из коллег Э. Мэйо — В. И., М. К.). Но это еще не все. Исследователи доброжелательно беседовали с ними (часто это происходило в кабинете

166

руководителя) и во всех подробностях расспрашивали о том, что они думают об условиях работы. Вместо строгого начальника, которого интересовали только производственные вопросы, они получали подготовленного наблюдателя, с пониманием относившегося к их нуждам. Они имели возможность выговориться и к тому же сами устанавливали для себя нормы выработки. С развитием чувства групповой ответственности изменился моральный дух бригады. Полностью прекратилась текучесть кадров, а количество невыходов на работу упало настолько, что составляло лишь малую долю от этого показателя в других бригадах. Например, одна “лентяйка”, которая в течение 32 месяцев, предшествовавших эксперименту, отсутствовала на работе 85 раз, за следующие 16 месяцев не пропустила ни одного дня»¹.

Легко заметить, что хотя авторы приведенного отрывка не оперируют понятием «социально-психологический климат», предпочитая термин «социальная среда», речь идет именно о создании благоприятного психологического климата в группе через задействование таких факторов, как повышение уровня информированности о целях и задачах совместной деятельности, участие в принятии решений и атрибуция ответственности за результаты, идентификация с группой, внимание к психоэмоциональному состоянию каждого члена группы и т. п.

За десятилетия, прошедшие со времен «Хоторнского эксперимента», представление о первостепенной важности социально-психологического климата для обеспечения эффективности как локальной группы, так и организации в целом превратилось из смелой гипотезы в ведущую парадигму современного менеджмента. Как отмечает специалист в области организационного поведения С. Финк, в наши дни, «менеджер должен играть скорее роль помощника-психолога и тренера, нежели контролера, скорее наставника, чем начальника — иными словами, роль человека, создающего внутренний мир организации: “контекста”, в котором действует индивид. При этом особенно важно постоянно уделять внимание человеческим аспектам труда, среди которых вызов, делающий работу увлекательной, ее разнообразие, осознание целостности процесса, чувство, что делаешь что-то значимое, ощущение, что тебя ценят в организации. Если эти элементы внедрены в работу, то сотрудник, вероятно будет отождествлять себя с работой, с другими работниками и с организацией»². В этой связи вполне понятно то внимание, которое уделяется не только психологами, специализирующимися в сфере менеджмента и организационного развития, но и социальными психологами вообще, взаимосвязи социально-психологического климата и особенностей лидерства и руководства в группах и организациях.

В ходе целого ряда исследований «было обнаружено заметное отличие климата в организациях, возглавляемых выдающимися лидерами. Эти организации существенно вырывались вперед по всем параметрам — от искренности в отношениях между сотрудниками до благоприятных условий для проявления новаторства и самостоятельного выполнения работы. Высокоэффективные руководители давали людям возможность ощутить ответственность за свою работу, они устанавливали более высокие стандарты производительности и мобилизовывали людей на достижение более трудных целей, рассчитанных «на вырост». Короче, эти руководители создавали условия, в которых люди работали более энергично, с любовью, трудились с большей отдачей, гордились своей работой, и, как следствие, старались как можно дольше

167

проработать в этой организации»¹. Существенно важно, что подобные результаты были зафиксированы не только применительно к коммерческим организациям, но и в государственных, в том числе и образовательных учреждениях. В частности, анализируя результаты исследования, охватившего 42 школы в Великобритании, психологи Д. Гоулман, Р. Бояцис и Э. Макки пришли к выводу, согласно которому «проявлением скрытой связи между успешностью школы и стилями лидерства, которыми пользовались руководители, стал эмоциональный климат. Когда директор мог гибко использовать свой управленческий репертуар: отвести при необходимости учителя в сторону для разговора по душам, донести вдохновляющие задачи до коллектива или просто слушать, климат в учительском коллективе был самым что ни на есть благоприятным. Когда же лидерский стиль директора был неизменным и он “застревал” в командном регистре, учителя такой школы были крайне деморализованы»².

Взаимосвязь между доминирующим лидерским стилем и социально-психологическим климатом в группе была детализирована, в частности, Д.Гоулманом и его коллегами в рамках концепции эмоционального интеллекта. Согласно ей, выделяены шесть лидерских стилей, из которых четыре (идеалистический, обучающий, товарищеский и демократический) являются резонансными, а два (амбициозный и авторитарный) — диссонансными. При этом, с точки зрения Д. Гоулмана, резонансные стили, как правило, оказывают в целом позитивное влияние на социально-психологический климат, а диссонансные, напротив — негативное.

Так, идеалистический стиль «...улучшает эмоциональный климат и преображает дух организации на разных уровнях управления»³. Лидеры, предпочитающие такой стиль, «...четко обозначают желанную цель, но не указывают как ее достичь, оставляя людям простор для идей, экспериментов и просчитанных рисков. Знание общей картины и своего места в ней дарит людям ясность. Они понимают, чего от них ждут. А ощущение, что каждый член коллектива трудится на благо общего дела, формирует сплоченность и верность: люди гордятся тем, что принадлежат к этой организации»⁴.