Письмо к матери (неотправленное)

Г.

Мама, родная моя! Если бы Ты знала, какие муки, какие страдания выпали на мою долю! Нет дня, когда бы душа моя не рвалась на части от оскорблений, унижений и грубости того, кого ты считаешь моим ангелом хранителем. Прости, что я причиняю Тебе боль своим признанием, но силы меня покидают – я столько времени молчала и терпела и все потому, что не хотела тревожить тебя.

Я чувствую, что попала в заколдованный круг, из которого один исход смерть, а другой, бегство из того омута грубости, отсутствия внимания и ласки, к которым ты на мое же горе приучила меня и внушила, что только такие отношения могут быть между близкими людьми, или их совсем не должно существовать.

Я слово упрека не скажу мужу, я не потребую от него никакой материальной поддержки, только бы руки мои были развязаны, только бы душа не четвертовалась каждодневно, каждочасно!

Мама, поймешь ли ты меня? Не осуди, дорогая, ибо только твое мнение мне дорого, а что скажет «свет», - какое мне до этого дело, если ты поймешь меня, если у тебя на груди я найду утешение и от ласкового прикосновения твоих нежных рук забудусь успокоенная, как это бывало не только в детстве, а не раз и гораздо позже.

Нет человека в мире, которому я призналась бы в ужасе, наполнявшем мою жизнь в течение последних месяцев. Гордость не позволяет мне это сделать. Я знаю, что и в последствии я никогда и никому ни слова не вымолвлю по поводу своего разрыва с мужем, потому что ни перед кем не желаю открывать своей души, но тебе я должна сказать прежде чем сделаю это.

Мамочка! Ты знаешь сама, каковы мои нервы и что я теперь вынуждена переживать одна. Пробовала сначала искать в тяжелые минуты сочувствия от мужа, и как раскаиваюсь теперь в этом, ибо кроме унижения в ответ на мое стремление найти у него утешения, я ничего не получила.

Мама! На все грубости и выкрики (хуже этого для меня ничего не существует на свете…) я, глотая слезы, унизительно или молчу или что еще хуже заминаю разговор, отвожу в сторону, меняю тему, лишь бы не дожить до еще большего позора (в чем он совершенно не разделяет моих привычек и взглядов) выкладывать это все перед чужими людьми.

К несчастью, или вернее к счастью (и не случись этого, я никогда бы не решилась написать тебе о своих страданиях) мы поселились в такой семье, где целыми днями идет перебранка между супругами грубая, нудная, безобразная уже по одному тому, что все это делается во всеуслышание. Я страдаю за мужа, за взрослого сына этой госпожи… Как им должно быть стыдно за такую распущенность близкого им человека, позорящего и их, и себя.

Милая моя мамочка, тебе не захочется верить, что я уже не раз была в таком положении, когда муж нечеловеческим звериным голосом выкрикивал «тварь», «гадина», и т.п. в то время, когда в соседней комнате находился хозяин квартиры или прислуга; так было не раз и в Петрограде.

Помимо этих из ряда выходящих по своей грубости выходок, когда я бросалась к нему целовать его в рот, чтобы только заглушить мерзость, исходящую оттуда, - помимо этих выходок, весьма часто демонстрируется перед посторонними хронически грубое отношение: поворачивание спиной, манера не отвечать на вопросы (слава Богу, если еще не отвечает!) или так грубо, что меня бросает в краску и я вся сжавшись только молчу.

Мои соседи подействовали на меня в одном отношении благотворно: я воочию убедилась, какое отталкивающее впечатление производит так бесцеремонно распускающиеся люди. Не желая, чтобы наша семейная жизнь подвергалась бы каждую минуту риску быть осмеянной и заслуженно осмеянной, я просто отказываюсь от нее. Сама я никогда себе не позволю превратиться в кухарку или торговку и если мой муж не может понять и оценить этой черты моего характера и пользуется ею лишь для того, чтобы самому уподобляться распустившейся бабе, рассчитывая что я в ответ не буду ему кричать, как это делают некоторые милые жены, я вправе отказаться совсем от удовольствия демонстрировать свою жизнь в такой форме перед другими. И во всяком случае моему мужу не удастся меня переделать на свой лад и заставить в ответ на его выкрики и грубости кричать, как это делает моя соседка. С меня всего довольно: чувство, которое я к нему питала, было полно красоты и аромата; теперь в сердце пусто, нет следа былого. Вместо внимательного отношения к моим нервам, на которое я имею полное право, как больной человек, я вынуждена была переносить такие условия, от которых плохо сделалось бы и здоровому.

Сегодняшняя история по поводу нашего переезда на другую квартиру, (известно это ему было)которая оставлена была для нас с нынешнего дня, вызвала в моей душе такое ясное представление о его безразличном отношении ко мне, что мне, право, стало все тоже безразлично. За стеной все время шум; я ни минуты не могу забыться; боли, характерные у меня при нервном переутомлении, в затылке и в виске так мучительны, что я, сидя за письмом, от времени до времени вскрикиваю совершенно непроизвольно. Чувствую я себя так плохо, что ни один врач, даже самый небрежный, не позволил бы мне вставать с постели, пока продолжаются эти боли. Я пробую ложиться, но истеричные крики нашей хозяйки, как молотом бьют мне по больным местам. Даже при более лучшем состоянии здоровья я не смогла бы жить в таких условиях, когда нельзя ни минуты побыть самой собой; теперь же, когда я измучена ужасным месячным переездом, когда нервы взвинчены до последней степени, я лишаюсь последних сил, благодаря отсутствию спокойного угла и хоть малейшего внимания со стороны человека, носящего название моего мужа.

Вместо того, чтобы дать мне возможность занять квартиру у священника сегодня, как я уже условилась с батюшкой, он оттянул это до того, что комнату снял другой офицер, а я по прежнему должна мучаться и слышать через дверь бесконечные крики, которые не производят на него никакого впечатления, а у меня вызывают такие невралгические боли, от которых я не знаю куда деваться.

Мамуся! Пускай уж письмо мое будет полным признанием: мое здоровье совершенно безразлично для мужа, - делается все, от чего каждый здоровый заболеет, а больной сойдет в могилу, или на лучший конец в сумасшедший дом.

Я не могу понять родная, зачем нужно было вести меня в Фастов, когда мое присутствие не нужно, когда я целыми днями сижу одна, когда моя малейшая просьба прийти поскорее, п.ч. ведь ни один человек в мире не выдержит такого одиночества, в котором нахожусь всегда я, - так малейшая просьба и об этом и о чем бы то ни было возбуждает только негодование с его стороны. Разве Папа позволял себе когда-нибудь кричать на тебя или поворачиваться спиной, не отвечая, если ты говорила, что теряешь силы от чего-нибудь. Разве он так реагировал на это? И я не представляю себе иной жизни, как у тебя с папой. Я привыкла видеть его бережное отношение к тебе в минуты малейшей усталости и никогда не слыхала, чтобы он отказывал тебе в том, что ты считала для себя необходимым. Все, решительно все в доме велось тобой, а Папа только пользовался тем, что ты создавала по своему вкусу и радовался, что ты довольна.

Мамочка! Ты никогда не поверишь, до чего в нем полно отсутствует всякое стремление пойти на встречу не только моим желаниям (о них я уже и забыла…), а даже необходимым потребностям… Я не здорова, и ничего никогда не делается такого, чтобы могло улучшить состояние моего здоровья. О врачах мы даже и не говорим, п.ч. все, что вызывает расходы на меня, влечет такое неудовольствие, что лучше совсем умереть, чем просить об этом.

Но хоть бы удобства, не требующие небольших расходов, как перемена стола, комнаты, условия необходимой для меня тишины, - все это игнорируется так, что мне стыдно кому-нибудь об этом сказать.

Посуди сама, покоя у меня нет, внимательного отношения тоже, зачем же нам быть вместе, зачем мне дальше мучиться. Теперь я думаю, что, может быть, это письмо я не отправлю тебе, а только сохраню его у себя и потом, когда сброшу с себя эти тяжелые оковы, покажу его тебе вместо всяких объяснений. Если же пошлю теперь, не расстраивайся, пойми и успокой мою изболевшую душу.

Твоя Зина.