Мужское и женское сознание 2 страница

ГЛАВА IV

ДАРОВАНИЕ И ГЕНИАЛЬНОСТЬ

Приступая к изложению этой главы, я считаю не лишним предпослатьнесколько предварительных замечаний. Делаю я это во избежание всякихнедоразумений, которые могут возникнуть, благодаря самому разноречивомупониманию сущности гениальности со стороны различных писателей. В ряду этих замечаний первое место должно быть отведено вопросу осоотношении между гением и талантом и о полнейшем разграничении этих двухпонятий. Широкая публика этого различия не признает. Для нее гений являетсятолько высокой или высшей степенью таланта. Подчас под гением понимают лицо,совмещающее в себе целый ряд всевозможных талантов. В крайнем случаедопускают существование между ними промежуточных ступеней. Подобноепредставление совершенно превратно. Действительно, мы различаемразнообразные степени гениальности, тем не менее эти степени ничего общего сталантом не имеют. Человек может с первого дня своего рождения обладатьярким, сильным талантом, так, например, математическим. Этот человек всостоянии без малейшем труда усвоить самые сложные разделы этой науки. Нодля этого ему совершенно не нужно обладать гениальностью, которая вполнеидентична оригинальности, индивидуальности. Она же - условиеизобретательности. И наоборот, существуют высокогениальные люди, которые необладают никаким значительным талантом. Примеры: Новалис, Жан Поль. Итак,гений совершенно не является какой-либо степенью таланта. Оба понятия - двенесоизмеримые, совершенно различные категории, между которыми лежит целыймир. Талант - наследственное, подчас родовое имущество (семья Бахов), генийже не переходит по наследству. Это имущество не родовое, а индивидуальное(Иоганн Себастьян). Посредственность, легко поддающаяся ослеплению, а посредственностьженщины в особенности, совершенно не отличает блестящего ума от умагениального. Женщины не понимают гениальности, хотя на первый взгляд моглобы показаться иначе, на самом деле ее половое тщеславие вполнеудовлетворяется всякой экстравагантностью, которая выделяет мужчину средиокружающих его людей. Драматург для них то же, что артист, между художникоми виртуозом они не делают никакого различия. Блестящий и гениальный ум, поих мнению, два совершенно тождественных понятия: Ницше для них - тип гения!Однако все, что только жонглирует причудами ума, всякое изящество духа неимеет даже отдаленного сходства с истинным духовным величием. Великие людиcерьезно ставят проблему своего "я" и вдумчиво относятся к окружающим ихвещам. Но они делают это не с целью казаться одаренными в наиболееподходящий момент, а с целью быть таковыми во любое время. Люди. которыетолько сверкают своим умом, лишены духовного благочестия. Это все лица,которые далеки от искреннего и серьезного интереса к окружающему, так каквопрос о сущности бытия не в состоянии ими овладеть, лица, у которыхпобуждение к творчеству вяло и мимолетно. Все силы их сосредоточены на том,чтобы мысль их искрилась и сверкала, как блестяще отшлифованный алмаз, ноони совершенно не стремятся к тому, чтобы она что-нибудь освещала! Этовполне понятно, так как они всегда думают только о том, что "скажут" другие- соображение, которое далеко не всегда заслуживает уважения. Есть люди,которые в состоянии жениться на женщине, лишенной для них всякойпривлекательности, исключительно лишь потому, что она нравится другим. Иподобные же "браки" люди очень часто заключают и со своими мыслями. Я говорюздесь об одном авторе, который отличается злобной, грубой, оскорбительнойманерой писать: ему кажется, что он рычит, как лев, на самом деле он тольколает. К сожалению, кажется, что и Фридрих Ницше в своих последнихпроизведениях особенно отчетливо выделяет именно то, что, по его мнению,сильно должно было бы задеть и шокировать людей (насколько он во всемостальном стоял неизмеримо выше упомянутого уже писателя?). И он наиболеетщеславен именно там, где проявляет столь сильное невнимание и пренебрежениек человеческому роду. Это тщеславие зеркала, которое с настойчивым упорствомтребует признания: "смотри, как хорошо, как беспощадно я отражаю!" Вмолодости, когда человек чувствует свою полнейшую неустойчивость, каждыйстарается укрепить свое "я" тем, что набрасывается на других, но лишь однанеобходимость заставляет великих людей быть страстно-агрессивными. Это неони являются подобием молодой лисы, ищущей драки во что бы то ни стало, илимолодой девицы, которой нравится новый туалет только потому, что он всостоянии возбудить зависть среди ее подруг. Гений! Гениальность! Каких только чувств не вызывает у большинствалюдей этот феномен! Беспокойство, ненависть, зависть, недоброжелательство,жажда унизить! Сколько непонимания - и вместе с тем сколько подражания! "Какон харкает и как он плюет". Отрешимся от всего псевдогениального с тем, чтобы перейти кистинно-гениальному и к высшим проявлениям его. И в самом деле: с чего бы ниначиналось наше исследование, неисчерпаемое богатство и глубина содержанияэтой темы представляет исследователю полнейший произвол в выборе исходнойточки. Рассмотрение отдельных качеств, принимаемых нами за признакгениальности, обрекает наше исследование на непреодолимые трудности: все этикачества до того тесно связаны между собой, что изучение каждого из них вотдельности не дает и не может дать нам общего представления. При подобномспособе изучения этого вопроса нам грозит двоякое зло: с одной стороны мырискуем преждевременно выдвинуть конечные результаты нашего исследования сдругой - изолированное изучение каждого признака в отдельности можетзаслонить от нас целое. Все высказанные соображения о сущности гениальности носят илибиологически - клинический характер или характер метафизический. В первомслучае люди с забавной самоуверенностью утверждают, что незначительныепознания в этой области дают нам вполне надежный ключ для объяснения самыхсложных психологических проблем, во втором случае метафизика с высоты своеговеличия взирает на гениальность с тем, чтобы включить ее в свою систему.Если же эти пути не ведут к достижению всех целен этого исследования, тообъяснения этого прискорбного явления следует искать в природе этих путей. Постараемся вникнуть в то, насколько великий поэт глубже и прочнеевселяется в души людей, чем человек среднего уровня. Следует только подуматьо том необычайном количестве характеров, которые создал Шекспир или Эврипид,о бесконечном разнообразии типов, нарисованных в романах Золя. Генрих фонКлейст создал два совершенно противоположных типа: сначала Пентезилею, азатем - Кетхен фон Гейльбронн. Фантазия Микельанджело воплотила образы Ледыи дельфийской Сибиллы. Иммануил Кант и Иосиф Шеллинг произнесли самоевдумчивое и правдивое слово об искусстве, а вместе с тем только оченьнемногие люди уступают им в области изобразительного творчества. Необходимо прежде всего понять человека для того, чтобы познать иизобразить его. Для того же, чтобы понять человека, нужно иметь какое-либосходство с ним. Необходимо быть таким же, как и он. Только тогда можно изобразить иоценить поступки людей, когда все психологические предпосылки, вызвавшие тотили иной образ действий, известны нам из собственных переживаний. Понятьчеловека - значит носить его в себе. Надо уподобиться тому духовному миру,который хочешь постигнуть. Поэтому плут великолепно понимает только плута,простодушный - простодушного, но он никогда не в состоянии понять плута.Позер видит объяснение поступков людей только в позе и вернее поймет другогопозера, чем наивный человек, существование которого кажется в свою очередьпозеру неправдоподобным. Словом, понять человека - значит быть этимчеловеком. Из всего сказанного нужно было бы вывести заключение, что каждыйчеловек лучше всего понимает самого себя. Но это ошибочно. Ни один человекне в состоянии самого себя понять. Для этого субъект познания долженодновременно фигурировать в качестве объекта, иными словами, человек долженбыл бы выйти из рамок своего собственного духовного мира. Это так женевозможно, как невозможно объяснить универсальность. Для объясненияуниверсальности следует найти точку, лежащую вне пределов ее, а этопротиворечит понятию универсальность. Если бы кому-нибудь выпало на долюпостичь себя, тот мог бы понять всю вселенную. Дальнейшее изложение покажет,что в этих словах кроется глубокий смысл, что это - не одна толькопараллель. В этой стадии нашего изложения следует считать доказанным, что понятьсвою глубочайшую, истинную природу человек не в состоянии. Это бесспорныйфакт: мы можем быть поняты только другим, но никогда себя постичь не можем.Этот другой несомненно должен обладать некоторыми чертами сходства с нами,хотя во всех других отношениях может далеко отличаться от нас. Эти чертысходства являются предметом его исследования, и в результате он в состояниибудет познать, отразить, понять себя в нас или нас в себе. Понять человеказначит - быть этим человеком и вместе с тем быть самим собою. Но, как видно было из приведенных примеров, гений объемлет в своемпонимании гораздо большее количество людей, чем средний человек. Гете будтобы сказал о себе, что нет того порока и преступления, к которому он не питалбы некоторой склонности и которого он не мог бы вполне понять в какой-нибудьмомент своей жизни. Гениальный человек сложнее, богаче. Он - личностьмногогранная. Чем больше людей человек вмещает в своем понимании, тем онгениальнее, и следует прибавить, что тем отчетливее, интенсивнее отражены внем эти люди. Слабое, лишенное яркости отражение духовного мира окружающихлюдей не приведет его к созданию сильных, могучих образов, охваченныхпламенным порывом. Его образы будут бледны, без мозга и костей. Творчествогения всегда направлено к тому, чтобы жить во всех людях, затеряться в них,исчезнуть в многообразии жизни. В то время как философ стремиться найтидругих людей в своем собственном духовном мире, свести их к единству,которое неизменно будет его собственным единством. Природа гения - природа Протея, но эту природу не следует, как ибисексуальность, представлять себе беспрерывно действующей. Даже величайшемуна свете гению не дано одновременно, скажем, в один и тот же день, постичьвсех людей. Духовное богатство и широта постижения раскрываются у человекане сразу они проявляются в процессе постоянном развития всей его сущности.Получается представление, что они появляются по мере истечения определенных,закономерных периодов, эти периоды по своему характеру являются различными.Они никогда не повторяются в той форме, и каждый последующий периодпредставляет собою, так сказать, высшую фазу в сравнении с прошедшим. Нетдвух моментов индивидуальной жизни, которые были бы совершенно похожи другна друга. Между позднейшими и прежними периодами существует только то жесоответствие, что и между гомологичными пунктами высшего и низшего оборотаспирали. Отсюда совершенно понятно, что многие выдающиеся люди еще в юностинамечают себе план своего произведения, затем готовая таким образом мысльостается долгое время в течение зрелого возраста без разработки и только вглубокой старости снова приступают к осуществлению раз задуманного плана:это все различные периоды, по очереди выступающие в их жизни, исполненныесамого разнообразном содержания. Эти периоды существуют у всех людей сразличной степенью интенсивности, с различной "амплитудой?" Так как генийвмещает в себе с ослепительной яркостью большинство людей, то "амплитуда"каждого периода будет находиться в полнейшем соответствии с богатствомдуховного содержания человека. Поэтому даровитые люди еще в детстве нередкослышат от своих воспитателей упрек в том, что они "из одной крайностивпадают в другую". Словно они делают это из собственного удовольствия!Именно у выдающихся людей подобные переходы носят характер ярко выраженногокритического переживания. Гете как-то говорил о "повторной зрелости" ухудожников. Его мысль неразрывно связана с нашей темой. Именно периодичность гения с его резкими переходами способна объяснитьнам, почему у него годы величайшей продуктивности сменяются годамиполнейшего бесплодия, годами, когда он ни во что себя не ставит. Большетого, когда он склонен психологически (не логически) превознести любогочеловека над собою: так как его мучает воспоминание о творческом периоде, ав особенности, какими свободными в сравнении с ним кажутся ему люди,лишенные этих мук! Насколько порыв восхищения сильнее у гения, чем усреднего человека, настолько беспощаднее его подавленность. У каждоговыдающегося человека существуют подобные более или менее продолжительныепериоды, исполненные ужасающего отчаяния в самом себе, бесконечных мыслей осамоубийстве. Он не относится безучастно к окружающей жизни: многие предметывозбуждают его внимание и интерес. Они несомненно явятся предметом будущейжатвы, но непосредственно не влекут к творчеству и не манят могучими,ослепительными тонами, как в периоды продуктивной деятельности. Словом нетбури. Это времена, когда гений, продолжающий все-таки свое творчество,неизменно слышит: "Как он пал! - "Как он выдохся!" - "Как он повторяется!" ит.д. Не только само по себе творчество, но и другие качества гения, а такжематериал, над которым он работает, дух - исходный пункт его творчества, -все это подвержено смене и резкой периодичности. Временами он болеерасположен к рефлексиям и научной деятельности, а временами кхудожественному творчеству (Гете), то его внимание сосредоточено на культуреи истории человечества, то оно снова возвращается к природе (сравните"Несовременные размышления" и "Заратустру" Ницше) Он то мистичен, то наивен(примеры этого дали нам в новейшее время Морис Метерлинк и Бьернсон). Да, дотакой степени велика в выдающихся людях "амплитуда" периодов, когдараскрываются многообразные стороны их существа, когда в их духовном "я"последовательно проходит с интенсивной яркостью целый ряд людей, чтопериодичность эта находит свое выражение и внешним образом. Этим я объясняюто весьма странное явление, что у людей одаренных выражение лица гораздочаще меняется, чем у посредственности, что в различные моменты их лицо нераспознаваемо. Для того стоит сравнить портреты Гете, Бетховена, Канта,Шопенгауэра в различные периоды их жизни! Количество всевозможных выраженийлица какого-нибудь человека можно принять за критерий его дарования. Люди,неизменно сохраняющие одно и то же выражение лица, стоят очень низко винтеллектуальном отношении. Физиономиста поэтому не удивить, что особенностьлюдей, проявляющих в общении с себе подобными все новые черты и темзатрудняющих возможность высказать какое-либо суждение о них, ярко иотчетливо отражается на внешнем выражении их лица. Весьма возможно, что развитое здесь, поразительное суждение о учениибудет отвергнуто с глубоким возмущением на том основании, что исходя изнего, мы с необходимостью должны признать за Шекспиром всю пошлостьФальстафа, низость Яго, грубость Калибана. Тем самым мы как будто унижаемморальное достоинство великих людей, приписывая им понимание всегоотвратительного и мелкого. И следует признать, что согласно этому взглядувсе великие люди, действительно, исполнены многочисленных, самых сильныхстрастей и низменных влечений (подтверждением чего, впрочем, могут служитьих биографии). Однако, этот упрек не основателен. Это ясно станет по мере дальнейшегоуглубления в сущность разбираемого вопроса. Пока же я замечу, что толькоповерхностное размышление могло сделать такое заключение из приведенныхпредпосылок, мне представляется более, чем вероятным, что они приведут нас кдиаметрально-противоположному выводу. Золя, столь хорошо понимающий мотивыубийства из страсти, тем не менее ни одного подобного убийства не совершилбы сам, а именно потому, что в нем таится еще так много другого.Действительный убийца этого рода является жертвой своей страсти, в художникеже, изображающем его, искушению противится все богатство его духовного мира.Это духовное богатство и есть причина того, что Золя знает этого убийцу изстрасти лучше, чем этот убийца знает самого себя, но познать он в состояниибудет только тогда, когда он лично испытает на себе всю силу влечения убийцыотсюда - художник стоит лицом к лицу с искушением, с полной готовностьюподавить и защититься от него. Таким образом одухотворяется преступноевлечение в великом человеке, возносится в степень мотива к художественномутворчеству, как у Золя, или к философской концепции "радикального зла", каку Канта, а потому не толкает его на путь преступного деяния. Из огромного числа возможностей, присущих высоко- одаренным личностям,вытекают весьма важные последствия, возвращающие нас к развитой нами впрошлой главе теории генид. То, что мы включаем в себя, мы замечаем сбольшей легкостью, чем то, чего мы не понимаем (будь это иначе, немыслимобыло бы никакое общение между людьми они большей частью совершенно не знают,как часто они друг друга не понимают). Гений же, который значительно большепонимает чем обыкновенный человек, будет также и больше подмечать. Интриганбез труда заметит человека, сродственного ему. Страстный игрок сразузаметит, когда другой чувствует сильное влечение к игре, в то время, как тоже обстоятельство ускользнет совершенно от внимания прочих людей. "Der Artversiesht du dich besser", - говорит вагнеровский "Зигфрид". Относительно жеболее одаренного человека было сказано, что он поймет каждого человекалучше, чем последний самого себя, при том предположении, что он кроме этогочеловека вмещает в себе нечто большее, точнее, если он воплощает в себеэтого человека и его противоположность. Двойственность является необходимымусловием восприятия и понимания. Примером служит психология, которая навопрос. что является решающим условием сознания, "самоотрешения", ответит:контраст. Если в мире все решительно было бы серо, то люди совершенно лишеныбыли бы представления цвета, не говоря уже о понятии цвета. Шум, полныйоднообразных звуков, легко вызывает сонливое состояние в человеке:двойственность (свет, разъединяющий и различающий вещи)- вот причинабодрствующего сознания. Потому никто не в состоянии себя понять, хотя бы он всю жизньбеспрерывно и зорко следил за собою. Человек же всегда может понять другого,с которым он, правда, сходен, но сходство это не исчерпывает всех сторон егодуховного мира. У него столько же общего с его противоположностью, сколькообщего у последней с ним самим. В этом подразделении лежат наиболее выгодныеусловия понимания: вышеприведенный пример Клейста. Итак, понять человеказначит - иметь в себе этого человека и его противоположность. Для того, чтобы дойти к сознанию одного только члена какой-нибудь пары,человеку необходимо вместить в себе целый ряд противоположных пар. Этоположение вполне подтверждается физиологическими доказательствами учения оцветовом ощущении глаза. Я приведу здесь только всем знакомое явление, чтосветовая слепота простирается на оба дополнительных цвета. Человек, лишенныйспособности воспринимать красный цвет, не воспринимает также и зеленого, сдругой стороны, нет человека, воспринимающего голубой цвет и одновременно нереагиругощего на желтый цвет. Этот закон вполне приложим и к областидуховной жизни человека: это основной закон всякого сознания. Например,человек жизнерадостный сильнее поддается удрученному состоянию, чем человекуравновешенный: меланхолика может спасти только могущественная, сильнаямания. У кого чувство тонкого и изящного столь сильно развито, как уШекспира, тот скорее других воспримет и поймет, как некоторую опасность длясебя, всякую отвратительную грубость. Чем больше типов и их противоположностей объединяет в себе человек, темменее ускользнут от его внимания (так как за пониманием следует способностьвосприятия) активные и пассивные действия людей, тем глубже он проникает вих помыслы, истинные желания и чувства. Нет гениального человека, который быне был великим знатоком людей. Значительный человек озирает с первого разасамые отдаленные тайники души человека и он нередко готов тотчас же датьполную характеристику его. Среди большинства людей каждый проявляет определенную, более или менееразвитую склонность к какому-либо предмету. Этот прелестно знаком с миромптиц и мастерски различает их голоса, а тот с самого утра вперил свойлюбовный пристальный взгляд в окружающие его цветы, одного потрясаютнагроможденные друг на друга теллурические осадки, и звезды мелькают передним в виде радушного привета, и только (Гете), - другой застывает в каком-тобезотчетном предчувствии от веяния холодного ночного звездного неба (Кант).Иные находят, что горы безжизненны, и чувствуют себя околдованнымибеспрерывно переливающимися морями (Беклин), а другие ровно ничего ненаходят в этом непрекращающемся движении и ищут удовлетворения подвозвышающей властью горных громад (Ницше). Совершенно также каждый, дажесамый простой человек, находит в природе нечто такое, что его больше всегопривлекает, по отношению к предмету своего влечения, чувства его становятсяострее и восприимчивее, чем ко всему прочему. Как же гениальному человеку,который в идеале вмещает в себе духовную сущность всех людей, не впитать всебя вместе с их внутренним миром все их склонности и разнообразноеотношение к окружающему. Не только всеобщность духовной сущности человека, но и всеобщностьестественно природного начала пустила в его душу прочные глубокие корни. Он- человек, стоящий в самых близких интимных отношениях к вещам. Всепривлекает его внимание, ничто от него не ускользает. Он в состоянии всепонять, вместе с тем его понимание обладает особенной глубиной уже потому,что он может каждый предмет сравнить с самыми разнообразными вещами ипровести между ними соответствующее различие. Он лучше других измеритпредмет и укажет его надлежащие границы. Все это с яркой отчетливостью исилой отражается в сознании гениального человека. Отсюда несомненно и егочувствительность является наиболее утонченной. Ее не следует смешивать с тойчувствительностью, которую односторонний взгляд приписывает художнику, когдаговорит об остроте зрительного восприятия у живописца (или у поэта) или обутонченности слуховых органов у композитора. В последнем случае подчувствительностью понимают чрезвычайно утонченное развитие сферы чувственныхощущений. Мера же гениальности определяется не столько чувственной, сколькодуховной восприимчивостью к различиям. С другой стороны эта восприимчивостьи направлена преимущественно внутрь. Таким образом, гениальное сознаниенеизмеримо далеко отстоит от стадии гениды. Оно обладает сильнейшей яркостьюи наиболее отчетливой ясностью. Гениальность является здесь некоторойстепенью высшей мужественности, а потому-то Ж и не может быть гениальной.Это является вполне последовательным применением вывода предыдущей главы,что М живет сознательнее, чем Ж, к результатам, полученным нами в настоящейглаве. Отсюда - общее положение: гениальность идентична более общей, апотому и высшей сознательности. Но интенсивная сознательность достигаетсяпутем неизмеримого количества противоположностей, которые вмещает в себявыдающийся человек. Потому универсальность является характерным признаком гения.Гениальности в какой-нибудь специальной области - нет. Нет ниматематических, ни музыкальных гениев. Гений - универсален. Можно датьследующее определение гения: человек, который все знает, не изучив ничего.Под этим "всезнанием", естественно, следует разуметь не какие-либо теорииили системы, по которым наука распределяет факты действительности. Сюдатакже не подойдет ни история войны за испанское наследство, ни опыты,произведенные над диамагнетизмом (?). Точно также цвет воды при облачном илилучезарном небе художник познает, не знакомясь предварительно с принципамиоптической науки, и вовсе не нужно особенно углубляться в учение очеловеческом характере для того, чтобы создать законченный цельный образчеловека. Чем даровитее человек, тем больше он самостоятельно думал овсевозможных предметах и, таким образом, выработал себе определенное личноеотношение к ним. Теория о гениях-специалистах, с точки зрения которой позволительноговорить, например, о "музыкальном гении, невменяемом во всех другихобластях", опять-таки смешивает понятия талант и гений. Музыкант если ондействительно велик, может на языке, указанном ему особого рода талантомего, быть столь же универсальным, так же совершенно охватить внутренний ивнешний мир, как поэт или философ. Таким гением был Бетховен. Вместе с темон может вращаться в такой же ограниченной сфере, как посредственный ученыйили художник. Таков был Иоганн Штраус, которого называют, к нашему великомуизумлению гениальным, хотя его живая, но очень ограниченная фантазия исоздала прелестные цветы. Итак, повторяю, существуют различные таланты, ноодин только гений, может выбрать себе определенний талант, чтобы в этойсфере развивать свою деятельность. Есть нечто общее у всех гениальных людейкак таковых, как бы сильно не различались между собой великий философ ивеликий художник, великий музыкант и великий скульптор, великий поэт ивеликий творец религиозной догмы. Талант, этот медиум, при помощи которогораскрывается истинная духовная сущность человека, играет менее значительнуюроль, чем это привыкли думать. Его значение большей частью переоценивают втой узкой перспективе, в которой, к сожалению, так часто производитсяхудожественно-философское исследование. Не только различные оттенкидарования, но характер и мировоззрение не расходятся соответственно границамразличных искусств. Эти границы как бы стираются, и для непредубежденногоглаза получаются самые неожиданные сходства. Вместо того, чтобы копаться впоисках аналогий в истории музыки или вообще в истории искусства,литературы, философии, можно смело сравнить, например, Баха с Кантом, КарлаМарию Ф. Вебера с Эйхендорфом, Беклина поставить наряду с Гомером. Подобноеисследование не только выигрывает в смысле огромной плодотворности его, нооно приносит неизмеримую пользу глубине психологического анализа, отсутствиекоторой так болезненно ощущается в трудах по истории искусства и философии.Вопрос о том каковы те органические и психологические условия, которыепревращают гения то в мистического духовидца, то в великого рисовальщика,должен остаться в стороне, так как существенного значения для данной статьион не имеет. Эта гениальность, которая при всевозможных различиях, часто оченьглубоких у различных гениев, всегда остается неизменной и которая, как мывыше указали, везде и всюду проявляется, совершенна недосягаема для женщины.В одном из последующих отделов я подвергну рассмотрению вопрос о том, могутли существовать чисто научные и практические гении, а не толькохудожественные и философские, тут же я замечу, что следует весьмаосмотрительно награждать людей эпитетом "гениальный" - положение, которое досих пор совершенно не соблюдалось. Мне еще представится случай доказать, чтоженщина должна быть признана не гениальной, если мы хотим постигнутьсущность и понятие гениальности. Тем не менее несправедливо будет упрекатьизложение в том, что оно по отношению к женскому полу выдвинуло произвольноепонятие и объявило это понятие сущностью гениальности с той целью чтобысовершенно исключить из нее женщину. Здесь можно вернуться к соображениям, высказанным в самом начале главы.Женщина не проявляет никакого понимания гениальности, за исключением разветого случая, когда оно направлено на живого еще носителя ее. Мужчина,наоборот, питает к этому явлению то глубокое чувство, которое с такойяркостью и увлекательностью описано Карлейлем в его до сих пор еще малопонятой книге "Hero-worship" (Почитание героев). В этом почитании героев ещераз сказывается та особенность, что гениальность тесно связана смужественностью, что она является идеальной, потенциированноюмужественностью. Женщина лишена оригинальности сознания. Последнее оназаимствует от своего мужа. Она живет бессознательно, муж сознательно,сознательнее всех гений.

ГЛАВА V

ДАРОВАНИЕ И ПАМЯТЬ

Я начну о теории генид. С этой целью приведу следующее наблюдение.Как-то раз я полумеханически отсчитывал страницы какой-то книги по ботаникеи вместе с тем думал о чем-то в форме гениды. Но уже в следующий момент яникак не мог вспомнить, о чем я думал, как я думал, что именно стучалось вдверь моего сознания. Именно поэтому случай этот представляется мне особеннопоучительным, так как он типичен. Чем пластичнее, чем более оформлен комплекс ощущений, тем его легчевоспроизвести. Ясность сознания есть первое условие воспоминания.Способность сохранить в памяти испытанное ощущение прямо пропорциональнаинтенсивности сознания в момент ощущения. "Этого я никогда в жизни незабуду", "я буду помнить всю свою жизнь", "это никак не может исчезнуть измоей памяти"- так говорит человек о таких явлениях, которые его особенносильно взволновали, о таких моментах, которые обогатили его разум новымнаблюдением. Но если сама возможность воспроизвести известные состояниясознания стоит в прямом отношении к их расчлененности, то ясно, что не можетсуществовать никакого воспоминания об абсолютной гениде. Так как одаренность человека растет вместе с расчлененностью всех егопереживаний, то отсюда непосредственно следует, что тот человек вспомнит сособенной отчетливостью все свое прошлое, все, о чем он когда-либо думал,что видел и слышал, что чувствовал и ощущал, кто духовно богаче и одареннее.Вместе с тем его воспоминания о фактах минувшей жизни будут обладать большейдостоверностью и живостью. Универсальная память о всем пережитом поэтомуявляется наиболее верным и самым общим признаком гения. К тому же этотпризнак очень легко обосновать. Большой популярностью, особенно средикафересторанных литераторов, пользуется взгляд, что люди творчествасовершенно лишены памяти, так как они создают все новое. Так думают,вероятно, потому, что именно в памяти лежит единственное условие творчества,условие, которому творцы вполне удовлетворяют. Положение необъятности и живости памяти у гениальных людей является длянас догматическим выводом теоретической системы, лишенным пока новогоподтверждения данными опыта. Это положение, конечно, нельзя опровергнуть темдоводом, что гимназический курс истории или неправильные греческие глаголыочень быстро забываются и генинальными людьми. Не воспоминание пройденного,а память о пе- режитом - вот предмет наших рассуждений. То, что изучается дляэкзаменов, остается в памяти в самой незначительной своей части, именно втой, которая вполне соответствует специальному таланту школьника. Благодаряэтому станет вполне понятным, что у маляра может быть лучшая память нацвета, чем у величайшего философа. У самого ограниченного филолога лучшаяпамять о давно заученных аористах, чем у его коллеги, гениальнейшего изпоэтов. Тот факт, что экспериментальная психология испытывает памятьчеловека, заставляя его заучивать всевозможные буквы, многозначные числа илибессвязные слова, самым беспощадным образом обнаруживает всю своюбезнадежность и беспомощность. Эта беспомощность особенно ярко сказывается улюдей, которые. вооружившись целым арсеналом электрических батарей исфигмографических аппаратов, не переставая кричать о "точности" своихбесконечно-скучных опытов, заявляют притязание на авторитетное слово inrebus psychlogicis. Но все эти попытки имеют так мало общего с той памятью,которая вмещает в себе сумму переживаний целой человеческой жизни, чтоневольно задаешься вопросом, имеют ли эти кропотливые экспериментаторывообще какое-нибудь представление об этой особой форме памяти или даже опсихической жизни. Упомянутые исследования применяют к разнообразнейшиммодам одинаковую мерку, благодаря чему все индивидуальное совершенносглаживается. Они как бы умышленно отвлекаются от самого ядра индивидуума ирассматривают его как хороший или плохой регистрационный аппарат.Несомненно, глубокая мысль лежит в том, что в немецком языке слова"bеmеrкеn" и "mеrкеn" одного и того же корня. То, что возбуждает вниманиевследствие естественной созданности своей, - запоминается. То, о чем мывспоминаем, первоначально должно было вызвать интерес к себе, если же мычто-нибудь забыли, то ясно, что мы в этом обстоятельстве принимали самоеничтожное участие. У религиозного человека прочнее всего врезываются впамять религиозные учения, у поэта - стихи, у мистика чисел - числа. Здесь можно вернуться к содержанию предыдущей главы и обосновать особуютвердость памяти у гениальных людей еще другим путем. Чем гениальнеечеловек, тем больше он вмещает в себе человеческих типов и человеческихинтересов, это в свою очередь предполагает и значительные размеры егопамяти. В общем, для всех людей одинаково открыта возможность"перцепировать" явления окружающей среды, но большинство "апперцепирует" избесконечного множества явлении только бесконечно малую часть их. Для генияидеалом является такое существо, у которого число "апперцепции" равно числу"перцепции Такого существа в действительности нет. С другой стороны, несуществует также человека, который ограничился бы одними "перцепциями" иникогда не "апперцепировал бы". Уже по одному этому должны существоватьвсевозможные степени гениальности, в крайнем случае, нет ни одного мужчины,который абсолютно был бы лишен гениальности. Все же совершенная гениальностьостается идеалом. Нет человека, совершенно лишенного апперцепции, как нетчеловека с универсальной апперцепцией (которую мы впоследствии отождествим ссовершенной гениальностью). Апперцепция, как усвоение, пропорциональнапамяти, как обладанию, в смысле объема и твердости ее. Так тянетсянепрерывный ряд ступеней от человека, живущего отдельными бессвязнымимоментами, лишенными для нет всякого значения, такого человека вдействительности нет, к человеку, который живет непрерывной жизнью,оставляющей в его памяти след на вечные времена (так интенсивно он всевоспринимает!). Такого человека в действительности тоже нет: даже величайшийгений гениален не во все периоды своей жизни. Первым подтверждением этого взгляда о непреложном соотношении междупамятью и гениальностью, как и изложенной здесь дедукции из этого взгляда,может служить неимоверная память, которую проявляют гениальные люди поотношению к мелочам, к самым второстепенным сторонам какого-либо явления.При универсальности их природы все обладает для них одинаковым, часто дляних самих не ясным значением. А потому всевозможные детали само собоюнеизгладимо запечатлеваются в их памяти, врезываются в нее без особыхусилий, без особенной внимательности со стороны. Мы уже здесь обратим нашевнимание на ту мысль, которая впоследствии будет глубже разработана, чтогениальный человек в разговоре о давно минувших событиях никогда не скажет,например, "это неправда", не скажет ни себе, ни кому-либо другому.Правильнее было бы думать, что для него нет ничего такого, в чем он неощущал бы известной степени достоверности именно потому, что онвосприимчивее всех прочих людей к различным изменениям предметов,происшедшим в процессе их жизни. В качестве верного средства испытать дарование какого-либо человекаможно порекомендовать следующее: в течение более или менее продолжительноговремени избегать всяких встреч с ним, и при первой после этого перерывавстрече завязать разговор, близко касающийся содержания встречи, происшедшейдо перерыва. Уже с самого начала можно будет заметить, как живо сохранил онв своей памяти все подробности ее, как сильно и отчетливо он воспринял ее.Сколько фактов собственной жизни теряет из памяти своей бездарность, в этомкаждый может убедиться на себе. Вы можете иметь с бездарными людьми самоепродолжительное и тесное общение, но уже через несколько недель они о всемэтом забывают. Можно найти людей, которые в течение одной и двух недельимели с вами какое-нибудь одно общее дело - через несколько лет они уженичего не в состоянии вспомнить. Правда, путем самого подробного изложениявсего того, о чем идет речь, путем самого старательного описания прежнегоположения во всех его деталях можно, наконец, вызвать самые туманныепроблески памяти о совершенно забытом. Этот опыт навел меня на мысль, чтотеоретическое положение о недопустимости полного забвения можно доказать нетолько состоянием гипноза, но и эмпирически тем, что мы воскрешаем в памятичеловека представления, которые он в свое время действительно воспринял. Центр тяжести, таким образом, лежит в том, много ли мы должнырассказать человеку из его жизни, из того, что он говорил, слышал видел,чувствовал, сделал, и чего теперь он не вспомнит. Здесь мы впервые подошли ккритерию дарования, который легче подвергнуть испытанию со стороны других,так как он не требует наличности творческой деятельности человека. Какимшироким применением он пользуется в сфере воспитания, об этом мы здесь особоговорить не будем. Он одинаково важен как для родителей, так и воспитателей. От памяти, естественно, зависит и мера того, насколько люди в состоянииподметить сходства и различия. Особенно развита эта способность у тех людей,которые все свое прошлое содержат в своем настоящем, которые сводят всемоменты своей жизни к известному единству и сравнивают их друг с другом.Именно эти люди особенно удачно схватывают всевозможные сходства, пользуясьпринципом tertium comp-arationis, о котором преимущественно и идет речь. Изсвоего прошлого они извлекают то, что имеет наибольшее сходство с настоящим,каждое из этих переживаний обладает у них до того ярко выраженнойиндивидуальностью, что от их взора не ускользнут ни сходства, ни различиямежду ними, а потому события далекого прошлого успешно борются с действиемвремени и отчетливо сохраняются в памяти. Недаром видели в прежнее время вбогатстве красивых сравнений и образов исключительную принадлежность поэтов.Люди читали и перечитывали любимые сочинения Гомера, Шекспира и Клопштокаили с нетерпением ждали их в самом чтении. Но, кажется эти времена давнопрошли после того, как Германия, впервые в течение 150 лет, осталась безвеликого поэта и мыслителя, когда скоро уже не найдется человека, который быне "написал" чего-нибудь. Теперь такие сравнения уже не ищут, да если быдаже и стали искать, то едва ли бы нашли. То время, которое видит лучше своевыражение в неясных, туманных настроениях, философия которого всецелосвелась к "бессознательному" - не есть время великих людей. Ибо великийчеловек - это сознание, перед которым рассеивается туман бессознательного,как под лучами солнца. Проявись в наше время хотя одно яркое сознание, о,как быстро расстались бы мы с нашим искусством настроений, которым мы такгордимся! В полном сознании, которое в переживаниях настоящего вмещаетпереживания прошлого, кроется фантазия - условие философского ихудожественном творчества. Сообразно этому совершенно неверно, будто у женщин фантазия богаче, чему мужчин. Опыты, которые говорят в пользу более живого воображения женщин,всецело взяты из сферы их фантастической половой жизни. Следствия же,которые действительно можно было бы вывести из этих опытов, еще несоответствуют настоящей стадии нашего изложения, а потому мы их покаоставим. Правда, существуют более глубокие причины того, что женщина совершеннолишена всякого значения в истории музыки. Тем не менее мы тут же можемуказать на ближайшую причину: отсутствие фантазии у женщины. Длямузыкального творчества необходимо обладать гораздо большей фантазией, чемфантазия самой мужественной из женщин. Оно требует фантазии в большейстепени, чем художественная или научная деятельность. Ведь нет ничего вприроде или в чувственной эмпирии, что соответствовало бы музыкальнойкартине. Музыка стоит как бы вне всяких аккордов и мелодий, так что в этойобласти человеку самостоятельно приходится создавать и основные элементы.Всякая другая область искусства имеет более непосредственное отношение кэмпирической реальности. Более того, родственная музыке (взгляд, которыйдалеко не все разделяют) архитектура имеет дело с материей даже в самыхпервоначальных стадиях своих, хотя она имеет то общее с музыкой, чтосвободна от всякого подражания природе (пожалуй, еще в большей степени, чеммузыка). Поэтому архитектура - занятие мужчины, женщина архитектор- этопредставление, вызывающее в нас живейшее чувство сострадания. Этим объясняется "одуряющее" действие музыки на композиторов иисполнителей, о котором мы так часто слышим (особенно когда речь идет очистой инструментальной музыке). Ведь обоняние приносит нам гораздо большепользы в смысле познания чувственного мира, чем содержание музыкальногопроизведения. Эта абсолютная независимость музыки от внешнего мира, которыймы видим, ощущаем, обоняем, делает последнюю совершенно неподходящей длятого, чтобы служить средством выражения существа женщины. Эта особенностьмузыкального искусства доказывает, что композитор должен обладать наиболееразвитой фантазией. Этим также объясняется и тот факт, что человек, творящиймелодии (весьма возможно, что они навязываются ему против его воли),вызывает в нас больше удивления, чем поэт или скульптор. Очевидно, "женскаяфантазия" сильно отличается от мужской, если ни одна женщина не приобрела вмузыке такого значения, как, например, Анжелика Кауфман приобрела вживописи. Где дело идет о мощной формировке материала, там женщина лишена всякойтворческой деятельности. Ни в музыке, ни в архитектуре, пластике и философии- нигде в этих областях женщина не умела себя проявить. В тех областях, гдеробкие, мягкие переходы чувства играют известную роль, как, например, вживописи и поэзии, расплывчатой псевдомистике и теософии - там они искалиполя деятельности - и нашли. Отсутствие творчества в вышеприведенныхобластях искусства находится в тесной связи с недифференцированностьюпсихической жизни женщины. Под этим мы понимаем, например, в музыке,наибольшую тонкость и расчлененность ощущений. Нет ничего болееопределенного характеристического, индивидуального, чем мелодия, ничего, чтосильнее ощущало бы на себе действие нивелировки. Поэтому песнь вспоминаетсялегче, чем разговор, ария легче, чем речитатив, потому-то так трудно изучитьразговорное пение вагнеровских опер. Мы остановимся несколько дольше на этойобласти, так как здесь менее возможны возражения со стороны феминистов ифеминисток. Женщина только в очень недавнее время получила доступ к этойобласти, а потому рано требовать от нее чего-либо существенного. Певицы иисполнительницы виртуозы были всегда, даже в классической древности. Авсе-таки... Занятие женщин живописью, довольно распространенное в прежние времена,за последние 200 лет получило особенно широкое развитие. Известно всем,сколько девиц учатся живописи и рисованию, не питая к этому особенномвлечения. Таким образом и в этой области нет безжалостного изгнания женщины.Она имеет полнейшую внешнюю возможность себя проявить. Если же, несмотря наэто, существует очень мало женщин - живописцев, которые занимали бывыдающееся положение в истории этого искусства, то факт этот объясним толькос точки зрения внутренних причин. Женская живопись и гравирование можетиметь для женщин значение элегантного, изящного рукоделья. При этом они,кажется, лучше усваивают чувственный, телесный элемент красок, чем духовную,формальную сторону линий. В этом, без сомнения, кроется причина того, чтотолько отдельные художницы, но не рисовальщицы, пользуются некоторымзначением. Способность придать хаосу определенную форму - это способностьмужчины, которому дана всеобъемлющая апперцепция и всеобъемлющая память -эти существенные черты мужского гения. Я очень сожалею, что мне так часто приходится прибегать к слову"гений". Этим словом я как бы замыкаю определенный круг людей и резкоотделяю от других, которым не дано быть гениальными, т.е. делаю то же, что игосударство, которое из финансовых соображений выделяет в особую группутолько людей определенного годового дохода. Слово "гений" изобрел, вероятно,человек, который меньше всего заслуживал этого названия. Великим людямсвойство гениальности не представляется ничем особенным. Им придется долгоразмышлять над тем обстоятельством, что существуют и "негениальные" люди.Весьма удачно по этому поводу заметил Паскаль: "Чем оригинальнее человек,тем больше оригинальности он находит в других людях". Любопытно сопоставитьс этим слова Гете: "Возможно, что только гений в состоянии хорошо понятьгения". Существует, вероятно, очень мало людей, которые в жизни своей никогдане были "гениальными". Если же, паче чаяния, этого никогда не было, тоследует объяснить это отсутствием подходящего случая: сильной страсти илисильного горя. Достаточно было бы им пережить что-нибудь с некоторойинтенсивностью, без сомнения, способность переживать определяется чистосубъективными моментами, и тем самым они были бы хотя и временно,"гениальны". Склонность к поэтическому творчеству во время первой любвивсецело относится сюда. И истинная любовь - дело случая. Не следует забывать, что самые обыкновенные люди в состоянии сильноговозбуждения находят иногда такие слова, существование которых мы у нихникогда не предполагали. Большая часть того, что мы обозначаем просто словом"удачное выражение" как в поэзии, так и прозе, покоится на том (вспомнитенаши замечание о процессе просветления), что более одаренный человекпредлагает свою мысль уже в просветленном, расчлененном виде, в то самоевремя, когда мысль другого, менее одаренного человека, находится еще тольков состоянии гениды или близко от нее. Процесс просветления толькосокращается "удачным выражением", найденным другим человеком. Отсюда - нашеудовольствие по поводу всякого "удачного слова", даже когда оно найденодругим. Если два неодинаково одаренных субъекта переживают одно и тоже, то уболее одаренного это переживание достигает такой интенсивности, что оноприближается вплотную к "порогу словесной речи". У менее одаренного этимпроцесс облегчения только облегчается. Если бы верен был взгляд, пользующийся колоссальной популярностью, чтогениальные люди отделены от негениальных толстейшей стеной, через которую ниодин звук не мог бы проникнуть из одного царства в другое, то следовало бызаключить, что негениальный человек никогда не будет в состоянии понятьгениального, что произведения гения должны быть лишены всякого, даже самогоничтожного, влияния на негениального человека. Все наши культурные надеждыдолжны сосредоточиться на одном только желании: чтобы это было не так. И вдействительности так никогда и не бывает. Разница лежит в меньшейинтенсивности сознания, она - разница количественная, но не принципиальная,качественная. И наоборот. Мы видим очень мало разумного смысла в том, что люди малоценят или же совершенно не считаются с мнением молодых людей только потому,что они обладают менее значительным опытом, чем старики. Есть люди, которыене усвоят ни одного ценного опыта, если б они жили даже тысячу лет и больше.Такое отношение имеет смысл только к людям, одинаково одаренным. Гениальный человек уже с самого детства живет самой интенсивной жизнью.Чем он гениальнее, тем дальше заходит его воспоминание о детстве, иногда,хотя в редких случаях, оно простирается до третьего года его жизни.Обыкновенный же человек в состоянии воспроизвести в своей памяти толькособытия более зрелого своего возраста. Я знаю людей, которые могут вспомнитьлишь события, имевшие место только на восьмом году их жизни, а о своейпредыдущей жизни знают только то, что им другие рассказывали. Несомненносуществуют и такие люди, у которых первое интенсивное переживание относитсяк более позднему периоду их жизни. Всем этим я не хочу еще сказать, тогениальность двух людей определяется исключительно тем, что один помнит себяв раннем детстве, в то время, как другой начинает себя помнить с двенадцатилет. Но в общем и целом это правило всегда подтверждается. Без сомнения, и у гениального человека протекает известное количествовремени от того момента, к которому относится его первое детскоевоспоминание, до того момента, когда он вспоминает решительно все, когда онокончательно становится гением. Большинство людей просто забываютзначительную часть своей жизни. Многие даже утверждают, что бы несуществовало ни одного человека, из всей их жизни за все это время для нихкак им представляются только отдельные моменты, изолированные пункты, резкиеостановки на пути. Если же спросить их о чем-нибудь другом из прошедшейжизни, то они знают или, вернее, поспешно определяют, что им тогда-то былостолько-то лет, занимали такое-то положение, жили там-то и получалистолько-то жалования. Но стоит большого труда восстановить все прошлое изобщей совместной жизни. Можно в таком случае без малейшего колебанияпризнать этого человека бездарностью. По крайней мере мы имеем право непризнавать его гениальным. Если бы мы обратились с просьбой к большинству людей написатьавтобиографию, то этим самым поставили бы большую часть из них в самоезатруднительное положение: ведь очень немногие могут дать ответ на вопрос,что они вчера делали. У большинства людей память функционирует скачками, спомощью случайных ассоциаций. Впечатление, воспринятое гениальным человеком,долго пребывает в его сознании. Он вообще находится под властью впечатлений.С этим в непосредственной связи находится тот факт, что гениальные людистрадают, по крайней мере временами, навязчивыми идеями. Психическоесодержание обыкновенного человека можно сравнить с целой системойколокольчиков, расположенных на близком расстоянии друг от друга: одинколокольчик звучит, когда в нем ударяет волна, исходящая от другого...Звучит только несколько мгновений. Гений же - это колокол, который послеудара далеко разглашает свой явственный звон и приводит в движение всюокружающую его систему, иногда звучит в течение всей своей жизни Подобногорода движение у гениального человека может иметь самый незначительный, дажесмешной повод, который целыми неделями неотступно преследует, причиняя емунестерпимые муки. Вот в этом, действительно, лежит аналогия безумия. По приблизительно одинаковым основаниям чувство благодарности являетсяодной из наиболее редких добродетелей человека. Он, правда, помнит, какуюименно услугу оказал ему такой-то человек, но он никак не в состояниивспомнить степень интенсивности нужды, которую он ощущал, чувствоосвобождения, которое испытал при удовлетворении этой нужды. Если недостатокпамяти и ведет к неблагодарности то и одна только память не может привестичеловека к чувству благодарности. Для этого необходимо еще одно особоеусловие, которое не входит в область разбираемого вопроса. Из соотношениямежду дарованием и памятью, соотношения, которого совершенно не признавали,так как искали его не там, где его собственно можно было найти: ввоспоминаниях о своей прошлой жизни, можно вывести еще одно значение. Поэт,который чувствует необходимость написать какое-нибудь произведение, не имеяопределенного плана, определенных мыслей, не нажимая педали для созданиясвоего настроения, музыкант, на которого творческий стих напал с той силой,что он против своей воли должен творить, хотя бы в данный момент чувствовалбольшое влечение к отдыху и сну: они всю жизнь будут помнить все то, что создано, но не выдумано ими вданный момент. Композитор, который не помнит ни одного своего произведения,поэт, который должен "выучить наизусть" свое стихотворение для того, чтобыего запомнить, как это думает Сикст Бекмессер о Гансе Саксе, то можнонаверное сказать, что они и не создали ничего истинно великого. Прежде чем применить найденные выводы к духовному развитию полов, мыостановимся на одном различии между отдельными формами памяти. Отдельныемоменты жизни гениального человека хранятся в его памяти не в видеизолированных точек, разъединенных представлений, которые настолькоотличаются друг от друга, как, например, цифра 1 от цифры 2. Самонаблюдениеобнаруживает тот факт, что, несмотря на существование сна, на ограниченностьнашего сознания, на все пробелы памяти, - самые разнообразные переживаниянаши весьма загадочным образом объединяются в нашем сознании. События неследуют друг за другом, подобно тиканью часов, а сливаются в одном общемпотоке, в котором нет перерывов. У негениального человека мало такихмоментов, которые из пестрого разнообразия соединились бы в нечто замкнутое,непрерывное, течение его жизни подобно ручейку. Жизнь гения- это могучийпоток, в котором стекаются самые далекие воды, которые с помощьюуниверсальной апперцепции принимает в себя все отдельные моменты, невыбрасывая наружу ни одного. Это единственная непрерывность, которая однатолько убеждает человека в том, что он существует, необъятная у гения,ограниченная в пределах отдельных моментов у среднего человека, совершенноотсутствующая у женщины. Женщине представляется ее прошлая жизнь не в виденеудержимого, непрерывного порывания и стремления, а в виде отдельных,совершенно разъединенных пунктов. Что это за пункты? Это именно те, к которым Ж по своей природе питаетособенный интерес. Вопрос о том, на что именно простирается этот интерес, мывыяснили уже во второй главе. Кто вспомнит выводы этой главы, того не удивитследующий факт. Ж располагает вообще только одним классом воспоминаний; этивоспоминания связаны с половым влечением и размножением. Она помнит о своемлюбовнике и ухаживателе, о своей брачной ночи, о своих детях, как и о своихкуклах, о всех цветах преподнесенных ей на балах, о цене, числе и величинебукетов, о всякой спетой ей серенаде, о всяком стихотворении, которое, какона воображает, посвящено ей, о каждой фразе мужчины, который импонирует ей,и прежде всего она с особенной отчетливостью, вызывающей в равной степениизумление, помнит каждый без исключения комплимент, который был ей сделанкогда-либо в жизни. Это все, о чем истинная женщина может вспомнить из всей своей жизни. Чего человек никогда не забывает, чего никак не может подметить этослужит надежным средством познания существа и характера его. В дальнейшем мыдольше остановимся на вопросе о том, каково значение того факта, что Жрасполагает только этими воспоминаниями. Та памятливость, которую женщиныпроявляют с самого детства к выражениям почета, чести и обходительности,чревата самыми важными последствиями для решения нашего вопроса. Я прекраснопонимаю те возражения, которые мне могут выставить против подобногоограничения женской памяти сферой половой жизни и жизни рода я уже предвижугрозный поход женских школ против меня. На все это можно будет ответитьтолько впоследствии. Здесь же я опять напомню, что под памятью, котораяявляется действительным орудием психического познания индивидуальности,можно понимать память о пройденном только тогда, когда пройденное вполнесовпадает с пережитым. Факт отсутствия непрерывности в психической жизни женщины может бытьдоказан только в дальнейшем. Эту непрерывность не следует рассматривать какспиритуалистический или идеалистический тезис введенный в целяхисследования. В ней нужно видеть определенный психологический факт,приложение, так сказать, к теории памяти. Кроме того необходимо принятьясное и определенное отношение к самым спорным вопросам философии ипсихологии для того, чтобы правильно решить вопрос о непрерывности.Мимоходом я хотел бы указать на один факт, который некоторым образом служитдоказательством нашего положения об отношении непрерывности у женщин. Егоеще подметил Лотце, но в настоящее время он служит предметом всеобщегонедоумения. Женщина гораздо легче приспособляется к новым условиям быстрееориентируется в новой обстановке, чем мужчина. В процессе слияния сокружающей средой мы в мужчине видим выскочку еще в то время, когда женщинауже успела преобразиться до того, что мы не узнаем мещанка она или дворянка,дитя она жестокой нужды или дочь патриция. И этот факт я постараюсьвпоследствии подвергнуть всестороннему разбору, впрочем, само собой понятно,почему только лучшие люди делятся с нами воспоминаниями из своей жизни(впрочем, за исключением тех случаев, когда пишут автобиографию изтщеславия, болтливости или из подражания другим). Далее понятно, почему я вэтом вижу подтверждение связи между памятью и дарованием. Это еще не значит,что всякий гениальный человек должен непременно написать автобиографию. Дляэтого необходимы специальные, более глубокие психологические условия. Ноесли человек написал автобиографию, подчиняясь исключительно своемувнутреннему влечению, то это несомненно признак его гениальности. Ибо вистинно верной памяти лежит корень благочестия. Гениальный человек никогдане расстанется со своим прошлым, даже если ему взамен этого обещаютвеличайшие сокровища мира, само счастье. Желание пить из Леты - черта,свойственная средним, слабым людям. Прав Гете, говоря, что гениальныйчеловек очень часто с отчаянной резкостью нападает на других людей за ихпошлые взгляды, которые в свое время были и его взглядами. Но он ведьникогда не позволит себе вышучивать свои поступки и потешаться над своимпрежним образом мыслей и жизни. Очень модные в настоящее время"самопобедители" заслуживают решительно всего, только не этого имени. Этовсе люди, которые в шутливом тоне рассказывают другим, как они прежде во всеверили, как они теперь все это "преодолели". Одно можно сказать про них: какмало серьезного было в их прошлом, так же мало серьезного и в их настоящем.Главным является для них инструментовка, ничуть не мелодия: ни одна изстадий "побежденного" не имела действительно глубоких корней в их психике. Впротивовес этому следует только обратить внимание, с какой благоговейнойзаботливостью описывают великие люди в своих автобиографиях даже самыенезначительные подробности из своей жизни: для них прошлое и настоящееравноценны, для тех же ни прошлое, ни прошедшее не имеет особого значения.Великий человек чувствует, как все, даже самое незначительное,второстепенное, приобретало в его жизни особое значение, способствовало егообщему развитию, отсюда; дух благочестия в его мемуарах. Подобнаяавтобиография рождается не сразу. Мысль о ней возникает не вдруг, а как бывсегда таится в нем. Его новые переживания приобретают для него особыйвыдающийся смысл потому, что непосредственно перед его духовными очами стоити вся прошлая жизнь. Отсюда - он и только он обладает судьбою. Из этогоближайшим образом вытекает то обстоятельство, что великие люди болеесуеверны, чем люди средние. Суммируя все сказанное, мы приходим к следующемувыводу: Человек тем более гениален, чем больше значения имеют для него всевещи. В ходе исследования это положение, обнимающее собою универсальноесознание и универсальную память, получит еще другой, более глубокий смысл. Какое положение занимает женщина во всех разобранных нами вопросах, наэто нетрудно ответить. Истинная женщина никогда не приходит к сознаниюсудьбы, своей судьбы. Женщина, не героична, так как в лучшем случае онаведет борьбу за предмет своего обладания, она не трагична, так как ее участьопределяется участью этого предмета. Лишенная непрерывности, она лишена иблагочестия. И в самом деле, благочестие - добродетель чисто мужская.Человек прежде всего является благочестивым по отношению к самому себе, аэто - условие благочестия ко всем прочим людям. Женщине нужно очень мало длятого, чтобы совершенно расстаться со своим прошлым. Если уместно употребитьслово ирония, то можно без колебания сказать, что мужчина никогда такиронически и насмешливо не отзывался о своем прошлом, как это часто делаетженщина даже до брачной ночи. Нам еще представится много случаев показать,что помыслы женщины всегда направлены на вещи, которые прямо противоречатблагочестью. Что же касается благочестия вдов, то об этом предмете япредпочитаю совершенно умолчать. Наконец, суеверие женщин психологическисильно отличается от суеверия гениальных людей. То отношение к своему прошлому, которое находит свое выражение вблагочестии и основывается на непрерывной памяти, связанной в свою очередь сапперцепцией, может быть прослежено на многих других явлениях и подвергнутоболее глубокому анализу. Прежде всего мы остановимся на следующем положении:наличность у человека какого-либо отношения к своему прошлому или отсутствиеего находится в самой тесной внутренней связи с тем - ощущает ли этотчеловек потребность в бессмертии или он остается равнодушным к мысли осмерти. Вопрос о потребности в бессмертии считается в настоящее время оченьустарелым и на него склонны смотреть несколько свысока. С проблемой,возникающей на основании этой потребности, разделываются непростительнолегко не с одной только онтологической стороны, но и со стороныпсихологической. Один старается объяснить эту потребность в связи с верой впереселение душ. Его рассуждения сводятся к следующему: существуютсостояния, которые человек переживает лишь первый раз в своей жизни, нокоторые вызывают в нем чувство, что они были им уже некогда пережиты. Второеобъяснение представляет собою всеми принятый в настоящее время вывод изкульта души (Тейлор, Спенсер, Авенариус). Но надо заметить, что подобноеобъяснение всегда и во всякое время было бы a priori отвергнуто. Толькоэпоха экспериментальной психологии может признавать его правильным. Мнекажется, что каждому мыслящему человеку должно представляться невозможным,чтобы вопрос, который вызвал столько горячих споров в силу своегокардинального значения для всего человечества, мог получить свое разрешениев виде вывода из силлогизма, посылками которого являются нечто вроде ночныхвидений умерших людей. Позволительно спросить, какие явления признанаобъяснить эта несокрушимая вера в бессмертие, которую разделяли Гете и Бах,какая "псевдо-проблема" вырастает из той потребности в бессмертии, которойпроникнуты последние квартеты и сонаты Бетховена? Жажда личного бессмертиядолжна иметь более глубокий источник, чем рационализм. Этот источник находится в непосредственной связи с отношением человекак своему прошлому. В ощущении, в созерцании своего "я" в прошедшем лежитжелание продолжить это ощущение и созерцание на дальнейшее будущее. Ктовеско ценит свое прошлое, кто ставит свою внутреннюю духовную жизнь вышефизической, тот не легко отдает эти ценности в руки смерти. Поэтому угениальных людей, обладающих богатейшим прошлым, изначальная, самобытнаяпотребность в бессмертии выступает с особенной силой и настойчивостью. Чтоподобная связь между жаждой бессмертия и памятью действительно существует,ясно из того, что весьма единодушно говорят о себе люди, которым удалосьвырваться из когтей угрожавшей им смерти. С быстротой молнии проносится в ихголове все их прошлое, хотя бы они в другое время очень много думали о нем,и в течение немногих секунд они вспоминают о таких вещах, о которых напротяжение десятков лет совершенно не думали. Так как ощущение того, что импредстоит, возрождает в сознании, опять-таки путем контраста, все то, чтотеперь безвозвратно должно погибнуть. Мы очень мало знаем о душевном состоянии умирающих. Нужно быть болеечем обыкновенным человеком для того, чтобы узнать, что творится в душеумирающего. С другой стороны именно лучшие люди избегают смотреть, как умирают. Но совершенно ошибочно будет сводитьвнезапно пробуждающееся чувство религиозности у безнадежно больных к настроению, которое отражается у них в словах: "а все-таки" или "так-то оно так". Следует также признать поверхностным взгляд чтомысль об аде, никогда серьезно не занимавшая умы людей, приобретает в минутусмерти такую силу, что человек не может умереть с ложью в душе. Именно этоявляется самым главным: почему люди, проведшие самую бесчестную, лживуюжизнь, внезапно ощущают в себе стремление к истине? Почему производитпотрясающее впечатление даже на человека, который не верит в потустороннююкару, тот факт, что другой человек умирает с ложью, с нераскаяннымпоступком? Почему упорство до последнего вдоха и за полное обращение передсмертью действовало на поэтов, как властный мотив к художественномутворчеству? Вопрос об "эвтаназии атеистов", который так часто подымался вXVIII веке, не бессмыслица и не исторический курьез, как склонен думатьФридрих Альберт Ланге. Обо всем этом я говорю только как о некоторой возможности или, вернее,догадке. Так как существует гораздо больше "гениальных" людей, чем истинных"гениев", то для меня несомненно, что эта количественная разница вдарованиях проявляется именно в тот момент, когда люди становятся "гениями".Для большинства людей этот момент совпадает с моментом смерти. Мы еще раньшеуказывали на то, что гениальные люди не представляют собою обособленнойгруппы, которая резко отличается от всего прочего человеческого мира. Издесь мы видим, как прежние рассуждения наши совпадают с настоящими. Первоевоспоминание детства человека никогда не бывает связано с каким-нибудьвнешним явлением, прерывающим прежний ход вещей. В жизни каждого человекадолжен наступить момент, когда вследствие внутреннего развития, внезапно инезаметно сознание приобретает такую степень интенсивности, что в этотмомент глубоко врезается в память человека, а впоследствии, смотря подарованию каждого отдельного индивидуума, к этому воспоминаниюприсоединяется целый ряд новых. Один этот факт в состоянии сокрушить всюсовременную психологию. Точно также различным людям необходимо разное числотолчков для того, чтобы стать гениальными. По числу этих толчков, из которыхпоследний совпадает с моментом смерти, можно классифицировать людей с точкизрения их дарования. Здесь я хочу отметить, как ошибочно мнение современнойпсихологии, что в детстве сохраняется наибольшее число впечатлений. Но ведьдля психологии человек не что иное, как простой регистрационный аппарат,который не обладает никакой внутренней, онтогенетической духовной жизнью.Нельзя смешивать пережитые впечатления с тем внешним чужим материалом, какойтолько заучивается. Несомненно, ребенок лучше запоминает это