Л.С.Выготский и проблема марксизма в психологии

В годы, когда разгорелась жаркая полемика между реактологами и рефлексологами, примирившимися в конце концов на общей приверженности философии марксизма, независимо от них Л.С. Выготский размышлял о том, что же эта философия может дать сотрясаемой кризисами психологии. Он шел к ней собственным путем, и его решения и поиски разительно отличались от всего, что говорилось по этому поводу в тогдашних журналах и брошюрах. Его главные мысли стали известны научному социуму через 50 лет.

Печать трагизма лежит на личности и творчестве Л.С. Выготского. Это сказывается, в частности, и в том, что он не увидел опубликованными свои главнейшие труды, в том числе такие, как «Психология искусства», «Исторический смысл психологического кризиса», «История развития высших психических функций», «Орудие и знак», «Учение об эмоциях», «Мышление и речь». При его жизни вышли из печати только «Педагогическая психология» и несколько пособий по педологии для заочного обучения. Подавляющая часть рукописей увидела свет через несколько десятилетий. Выготский не мог не ощущать глубокий личностный дискомфорт от того, что самое для него сокровенное не стало достоянием научного сообщества.

Выготский прочел Маркса другими глазами, чем современники, и он не искал в нем готовых формул, а вел диалог, вслушиваясь при этом во множество голосов научного сообщества его эпохи.

Только удерживая его в этой зоне «слышания», смог Выготский дать свой ответ на вопрос о смысле кризиса и перспективе марксизма в психологии. Смысл, если кратко определить, он видел в незримой за борьбой школ, исторически созревшей и диктуемой социальной практикой потребности в «общей психологии», которая понималась им не как изложение общих проблем психологии и ее основных учений, а как система категорий и принципов, организующих производство знаний в данной области, строящих именно эту предметную область в отличие от других.

Тем самым в «теле» психологии различались ее теоретико-эмпирический состав, т.е. материал концепций и фактов, из которых она строится, и способ его организации и разработки. Этот способ и есть не что иное, как методология научного познания. В дискуссиях той поры ею повсеместно считался диалектический метод в его перевернутом Марксом «с головы на ноги» гегелевском варианте.

Первый важный шаг Выготского состоял в разделении двух уровней методологического анализа: глобально-философского и конкретно-научного. Это позволило сразу же по-новому решать вопрос о марксизме в психологии. Корнилов и те, кто следовал за ним, не проводили различий между двумя уровнями и сразу же «сталкивали лбами» пресловутые законы диалектики с частными психологическими истинами. Согласно же Выготскому, «общая психология» (или как он ее еще называл, «диалектика психологии») имеет свои законы, формы и структуры. В доказательство этого тезиса он апеллировал к политэкономии Маркса, которая оперирует не гегелевской триадой и ей подобными «алгоритмами», а категориями «товара», «прибавочной стоимости», «ренты» и др. Метод же, который в этом случае применяется, Выготский назвал аналитическим.

Выготский, излагая свои соображения об аналитическом методе, трактует его как строго объективный. Путем мысленной абстракции создается такая комбинация объективно наблюдаемых явлений, которая позволяет проследить сущность скрытого за ними процесса.

В качестве образцов применения аналитического метода в естественных науках Выготский ссылался на от крытия Павлова, Ухтомского и Шеррингтона. Ставя опыты на животвых, они ничего не прибавили к изучению собак, кошек и лягушек как таковых, но они открыли посредством указанного метода общие законы нервной деятельности. Весь «Капитал», по Выготскому, написан этим методом. В «клеточке» буржуазного общества (форме товарной стоимости) Маркс «прочитывает структуры всего строя и всех экономических формаций».

Такой же метод, по его мнению, нужен психологии. «Кто разгадал бы клеточку психологии – механизм одной реакции, – нашел бы ключ ко всей психологии». Итак, адекватная марксистской методологии стратегия изучения сознания им виделась в открытии его «клеточки», причем в качестве таковой был назван «механизм одной реакции».

Вскоре Выготский стал принимать за «клеточку» другие психические формы. Выстраивая их в восходящий ряд, можно проследить «генеалогию» и основные периоды его творчества: сперва «инструментальный акт», затем «высшая психическая функция», «значение», «смысл», «переживание». Поисками пресловутой «клеточки» за нимались после Выготского многие психологи. И неудивительно, что безуспешно, ибо структура и динамика психической организации по самой своей сути «многоклеточны» и потому из одной «единицы» или «молекулы» невыводимы.

Для Л.С. Выготского был неприемлем сам стиль мышления, зародившийся в начале 20-х гг., а затем на десятилетия определивший характер философской и методологической работы в советской науке, в том числе психологической. Вопреки догмату, согласно которому в трудах классиков заложены основополагающие идеи о психике и сознании, которые остается лишь приложить к конкретной дисциплине, он подчеркивал, что научной истиной о психике не обладали «ни Маркс, ни Энгельс, ни Плеханов... Отсюда фрагментарность, краткость многих формулировок, их черновой характер, их строго ограниченное контекстом значение».

Официальная идеология ставила на каждой букве в текстах классиков знак непогреишмости. Поэтому столь вольное с ее позиции обращение с этими каноническими текстами не могло быть воспринято иначе, как «еретическое». Да и в предперестроечные времена, когда трактат Выготского о кризисе психологии наконец-то удалось опубликовать, оно воспринималось как недооценка вклада классиков марксизма. Выготский же считал, что по «Капиталу» Маркса следует учиться не объяснению природы психики, а методологии ее исследования.

Вместе с тем, вчитываясь в Маркса, он почерпнул у него две идеи, осмыслив их соответственно логике собственного поиска. Идея Маркса об орудиях труда как средствах изменения людьми внешнего мира и в силу этого своей собственной организации (стало быть, и психической) преломилась в гипотезе об особых орудиях – знаках, посредством которых природные психические функции преобразуются в культурные, присущие человеческому миру в отличие от животного. Гипотеза дала жизнь исследовательской программе по инструментальной психологии, которая стала разрабатываться сразу же после трактата о кризисе психологии. Если эта программа составила эпоху в деятельности школы Выготского, то вторая программа сохранилась в виде некой «завязи», не получившей дальнейшего развития. К ней Выготский обратился, когда в его руки попала книга французского психолога-марксиста Ж. Политцера, где был набросан проект построения психологии не в терминах явлений сознания или телесных реакций, а в терминах драмы. За единицу анализа принималось целостное событие жизни личности, ее поступок, имеющий смысл в системе ролевых отношений.

Мысль Л.С. Выготского о том, что в центр психологии должна переместиться (взамен отдельных процессов) целостная личность, развитие которой исполнено драматизма, стало доминантой последнего периода его творчества. Выготский пишет блестящий трактат (также оставшийся незавершенным), где излагалась история учения об эмоциях от Декарта до Кеннона (не чисто описательная, но методологически ориентированная история).

Ее изложение имело своей сверхзадачей доказать, что ключ к научному объяснению эмоций следует искать у Спинозы (по недоразумению этот трактат иногда озаглавливали «Спиноза»). Со времен юности Спиноза неизменно был главным философским кумиром Выготского. Но идеи XVII века не могли решить научные задачи XX века. Делясь воспоминаниями о Выготском, Б.В. Зейгарник (работавшая вместе с Выготским в психиатрической клинике) сообщила, что еще в 1931 году Выготский говорил об «аффективной деменции», т.е. расстройствах умственной деятельности, вызванных слабостью ее эмоциональной подкрепленности.

Отныне предполагается, что «ткань» сознания образуют две «клеточки»: значение и смысл. Понятие о значении (умственном образе) слова было изучено в школе Выготского под углом зрения его эволюции в индивидуальном сознании, подчиненной собственным психологическим (а не историко-лексическим) факторам. И здесь его главные открытия.

Понятие о смысле слова указывало не на его контекст (как обычно предполагается), в котором оно обретает различные оттенки, а на его подтекст, таящий аффектно-волевую задачу говорящего. К представлению о подтексте Выготский пришел под влиянием К.С. Станиславского. Вновь (как и в проекте психологни в терминах драмы) опыт искусства театра обогатил научную психологию. Но этим Выготский не ограничился.

Наряду с этой линией мысли он во внутреннем строе личности выделяет еще одну «клеточку» – переживание. Древний термин приобретал в различных системах различные обличья, в том числе неизменно вызывавшие резкую критику Выготского. «Действительной, динамической единицей сознания, т.е. полной, из которой складывается сознание, будет переживание», — заключает он.

Во второй половине 20-х гг. в стране произошел социальный переворот –экономический, политический, идеологический. Наступила эпоха сталинщины. Наряду с карательными органами на службу репрессированной научной политике была поставлена философия; из которой вытравлялись следы творческого и критического духа марксизма.

«Обвинительный уклон», отличавший выступления тех, кто собрался «под знаменем марксизма», распространился и на психологию. Одним из первых подал сигнал (в 1931 году) изменивший рефлексологии Б.Г. Ананьев. «В психологии, – заявил он, – не должно быть никаких школ, кроме единственной, основанной на трудах классиков марксизма», к лику которых он тогда же, раньше других, причислил Сталина. Наряду с беспартийным Ананьевым ретивую активность развили молодые коммунисты из Московского института психологии. Главным занятием, поглотившим их энергию, стало изобличение в идеологических грехах различных школ и концепций, среди которых оказались рефлексология Бехтерева, учение Павлова о высшей нервной деятельности, реактология Корнилова, психотехника Шпильрейна, «бихевиоризм» Боровского, «культурническая» концепция Выготского и Лурия и др. Все многоцветье идей и направлений, определивших картину исканий прежних лет, было замазано черной краской. На смену диалогу с марксизмом пришла операция «склеивания цитат». Хотя это делалось руками самих психологов, а не партаппаратчиков, ментальность последних на многие годы пропитала теоретическую работу в науке. Тогда же была заклеймлена группа Выготского как ведущая к «идеалистической ревизии исторического материализма и его конкретизации в психологии».

Уверенность Выготского в обусловленности психических процессов условиями социальной жизни заронила идею изучения сдвигов в чувственном восприятии и мышлении, вызываемых овладением грамотой, включением в более развитую культуру. В 1929 году появилась его заметка о плане научно-исследовательской работы по педологии национальных меньшинств. Вскоре была отправлена экспедиция в Узбекистан, которую возглавил Лурия. Участники экспедиции надеялись, используя тесты, интервью и т.п., провести сравнительный анализ уровней развития сознания у различных категорий аборигенов исходя из гипотезы о том, что у того, кто включился в колхозное строительство и обучение в различного типа школах, изменяется строй восприятия и мышления. Работу экспедиции стали в Москве ассоциировать со стремлением затеявших ее психологов поставить мышление неграмотных людей (в данном случае в среднеазиатском регионе) в один ряд с первобытным, качественно отличным от современного. Это дало повод инкриминировать этим психологам приверженность чуждой марксизму идеологии.

Волна разоблачений и «саморазоблачений», которая прокатилась после постановления ЦК ВКП(б) от 1931 года, поглотила среди других психологических концепций и «культурно-историческую» теорию Выготского.

Л.С. Выготский разделял внешние и внутренние факторы развития науки. Он относил материалистические или идеалистические влияния к разряду первых. «Внешние факторы толкают психологию по пути ее развития... но не могут отменить вековую работу» в самой психологической науке.

Итак, марксизм как «внешний фактор» представлялся Выготскому как фактор, имеющий для психологии эвристическую ценность в пределах, в каких он способен содействовать развитию ее собственной внутренней логической структуры знания. Очевидна несовместимость этого воззрения со сложившейся в те годы и надолго сохранившейся установкой – от Корнилова до Леонтьева – на создание особей марксистской психологии как «высшего этапа», преимущества которого обусловлены его враждебной миру частной собственности классовой сущностью.