Роман и Лупикин, Юрские пустынножители

В Галлии IV века был св. Мартин с его необычайным подвижничеством и отшельническими общинами; начало нового столетия ознаменовалось основанием островного монастыря на Лиринах, принесшего предания египетских отцов в Галлию, из которого вышло много епископов и основателей монастырей; в первые десятилетия V-ro столетия были созданы многочисленные монашеские общины на юге Галлии, обычно около городов и часто основанные епископами, в которых через писания преп. Кассиана распространились уставы и учение восточного монашества. К концу жизни преп. Кассиана (+ 434 г.) православное монашество уже прочно укоренилось в Галлии.

Затем имел место феномен, хорошо знакомый нам из позднейшей истории "северной Фиваиды" в России 14-17 вв.: бегство монахов и стремящихся к монашеству не только из городов и других населенных пунктов, но даже и из благоустроенных монастырей в абсолютное уединение пустынных лесов Галлии. Несомненно, такие книги, как "Похвала пустыне" св. Евхерия, оказали влияние на это движение; но главная побудительная причина была та же, что и вызвавшая первоначальное бегство в египетскую пустыню столетием раньше: простое христианское побуждение отказаться от всего ради Бога, отбросить все предметы и влияния мира сего, чтобы лучше приготовить себя для Царствия Небесного.

Среди первых из таких пустынножителей, кто буквально обратил "пустыни" Галлии в города, населенные полчищами монахов, были преп. Роман и Лупикин. Не случайно св. Григорий начинает с них свою "Жизнь отцов", ибо еще в предшествующее ему время их подвиги стали легендой, а сами они чистейшим образцом пустынного монашеского жития. Их Жития, вместе с Житием их ученика преп. Евгенда, были написаны анонимным учеником последнего около 520 г. Этот документ "Жизнь юрских отцов" (Vita Patrum Jurensium) дает не только более подробное описание жития свв. Романа и Лупикина, чем у св. Григория, но представляет также бесценные сведения о монашеском учении этих Отцов, о монашеской жизни в целом в Галлии V-гo века и о повседневной жизни и росте юрских монастырей в течении первых 75 лет их существования. Нижеследующие страницы суть краткий обзор тех частей этого документа, что лучше всего иллюстрируют эти моменты.* [* Цитаты приведены по книге "Viedes Peves du Jura" Paris. 1968 (латинский и француский текст); остальная информация почерпнута из труда "Historiй de l'Abbaye et de la Tewe de Saint Claude" P. Benoit Montveuil-suv-Mer, 1890, 2 vols.]

Юра — горная гряда, протянувшаяся в восточной части Франции, недалеко от швейцарской границы на несколько сот миль, при ширине 20-30 миль. Хотя и не столь эффектные как Альпы, которые по временам можно видеть на востоке, эти горы наделены своей суровой красотой. Они простираются с запада к востоку тремя "ступенями", каждая примерно на тысячу футов выше предыдущей, от равнин до "высокой Юры", гористого плато из пиков и узких ущелий, высотой до 5500 футов над уровнем моря. Даже сегодня эти горы покрыты пихтовыми лесами, со множеством водопадов, озер и коварных потоков. Города, ныне находящиеся там, где были первоначальные монашеские поселения, являются туристическими центрами, куда летом съезжаются любители рыбной ловли и туризма, а зимой, когда горы покрываются глубокими снегами — горнолыжники. В древнеримские времена в нижних частях Юры были населенные города, тогда как ''верхняя Юра", которую Юлий Цезарь описал как Juva mons abtissimus ("высочайшие юрские горы" — лат.), были совершенно необитаемы. С ослаблением римской власти и нашествиями варваров, население этой области уменьшилось, и леса быстро покрыли большую часть земли, которая была отнята у него развитой римской цивилизацией. К V веку, когда дикие бургундцы и франки бродили по этой части Галлии, там оставались лишь немногие из тех старых городов; они были вполне христианскими, а старые языческие храмы там были уже в руинах.

Все три юрских отца родились неподалеку от одного из этих городов. Св. Евгенд, как утверждает "Житие" (гл. 119), родился недалеко от Изернори, где был расположен важный языческий храм, посвященный богу Меркурию, бывший частично разрушенным (его руины можно видеть еще сегодня), и был земляком свв. Романа и Лупикина, которые, по всей видимости, родились либо здесь, либо в близлежащей деревне.

Св. Роман был старшим братом св. Лупикина и первым удалился в пустыню. Он родился, вероятно, в последнем десятилетии IV века, почти одновременно с преставлением св. Мартина... "Прежде него ни один монах в этой провинции не посвящал себя ни отшельнической жизни, ни общежитию". О его приуготовлении к монашеству "Житие" говорит лишь следующее: "Прежде избрания монашеской жизни он уже знал достопочтенного Савина, авву монастыря Конфлюэнца Лионского и его требующий многих усилий устав, и жизнь его монахов. Затем, как пчела, собрав нектар с цветов совершенств каждого из них, он возвратился туда, откуда вышел", (гл. II) Ничего более неизвестно о сем авве Савине, неизвестно также и какого из нескольких островных лионских монастырей, расположенных в слиянии ("confluence") рек Соны и Роны, он был игуменом. Известно, однако, что Лион, расположенный примерно из двести миль в глубь страны от Марселя, уже в начале V-гo века был монашеским центром: некий ученик св. Мартина Турского, преп. Максим (чье краткое житие приведено св. Григорием в его "Славе исповедников", гл. 22) некоторое время жил в одном из этих островных монастырей; а о св. Евхерии, авторе "Похвалы пустыне", ставшем епископом Лионским около 434 г., известно, что он проводил время Великого Поста в одном из сих монастырей в молитве, посте и писании книг. Исходя из иноформации, данной в "Житии", св. Роман мог быть в Лионе во время святительства св. Евхерия, хотя более вероятно, что он был там несколькими годами позже; в любом случае, он мог читать "Похвалу пустыне", написанную около 428 г., прежде своего удаления в пустыню. Причина его ухода в Лион была, вероятно, проста: скорее всего, это был ближайший монастырь к его дому, находившийся не более, чем в ста милях от Юрских гор и связанный с ним рекой Роной и ее притоками. Неустановлено, стал ли преп. Роман монахом в сем монастыре, только известно, что свои монашеские познания он получил там. И затем "из сего монастыря... он взял книгу Житий Свв. Отцов и замечательные постановления старцев". (гл.II) Первая книга была несомненно одним из популярных тогда латинских рассказов о египетских отцах, а вторая кассиановыми "Постановлениями". В них-то, а так же в практическом знакомстве с монашеством под руководством аввы Савина, заключалась вся необходимая ему теоретическая база монашеской жизни.

Он расположился не в каком-либо отдаленном месте, а в пустыне, близкой к его дому. Чего он надеялся добиться этим? Почему он не остался в благоустроенной монашеской общине или не стал искать другую, такую, как, например, Лирины, известную своими старцами? Все в Житии св. Романа свидетельствует о том, что у него, кажется, не было религиозного "романтизма", то есть: он не мечтал о дальних странах, "идеальных монастырях" или "святых старцах". Он думал лишь об одном: как на твердом основании азбуки духовной жизни и строгого монашеского делания спасти свою душу и приготовить себя для царства небесного. Простое христианское воспитание подготовило его к этому: "Он не был светски образован, зато был на редкость одарен чистотой, беспримерным милосердием до такой степени, что в детстве никто не видел его за детскими проказами, а в зрелые годы порабощенным человеческим "страстям" или "узами брака", (гл. 5). Этот простой деревенский парень с гор, чье сердце однажды в зрелые годы воспламенилось идеалом христианского совершенства и которому довелось узнать основные принципы монашеской жизни, не раздумывал, а пошел и осуществил то, чему он научился в ближайшем подходящем месте. И таким образом "около 35 лет от роду, плененный безлюдными просторами пустыни, оставив своих мать, сестру и брата, он отправился вглубь юрских лесов неподалеку от своего дома". (гл. 5) Действительно, место, где он в результате поселился, находится примерно в 20 милях по прямой линии от его родного города Изернори — достаточно близко для того, чтобы быть впоследствии обнаруженным такими же бесстрашными натурами как он сам, и в то же время достаточно далеко, чтобы быть вполне удаленным и недосягаемым для мира.

"Скитаясь во всех направлениях по этим лесам, вполне подходящим и удобным для его образа жизни, он, наконец, нашел вдалеке среди долин, окруженных утесами, открытое место, подходящее для земледелия. Там крутые склоны трех гор немного расступаются, оставляя между собою ровное место довольной ширины. Посколько русла двух потоков воды сходятся в том месте воедино, образовавшийся таким образом необычный речной берег скоро получил в народе название Кондадиско".(гл. 6" Кондадиско") "Condad" по-французски происходит от кельтского слова, означающего "слияние" или "место слияния" — ныне город Сен-Клод, названный в честь епископа, бывшего настоятелем монастыря в VII веке, расположен в слиянии рек Биенны и Гакона, притоков Роны, оставался монашеской общиной вплоть до 18 века.

"Новый жилец в поисках жилища, отвечающего его горячему желанию подвигов, обнаружил на восточной стороне у подножия скалистой горы самую густую пихту, которая образовав из своих ветвей круг, укрыла ученика Павла, как прежде пальма укрыла одного Павла", (гл. 7) Упоминая пальму, служившую по "Житию Павла", первого отшельника" блаж. Иеронима (гл. 5) жилищем первому монаху Египта (преп. Павлу Латрскому — пер.) и называя преп. Романа "учеником Павла", автор "Жития юрских отцов" показывает восточные корни галльского пустынножительства, а лесная пихта в противоположность пустынной пальме показывает иные, западные местные условия одного и того же монашеского подвига. Та "скалистая гора" известна ныне как "Ле Бай-ярд", возвышающийся над Сен-Клодом.

"Так пихта снабдила его против летнего зноя и холода дождей вечнозеленой крышей... Вдобавок там росло несколько диких кустов, дававших свои ягоды, кислые, без сомнения, для сластолюбца, но сладкие для тех, чьи чувства суть в покое... Если бы кто-нибудь с безрассудной смелостью решился пересечь эту бездорожную глухомань, невзирая на густоту леса и груды валежника, весьма высокие гряды гор, где живут олени, и их крутые ущелья навряд ли позволят такому человеку, пусть даже крепкому и проворному, совершить сие путешествие" (гл. 8, 9).

В сем диком и недоступном месте преп. Роман поселился для подвижнического монашеского жития, решившись никогда не оставлять его. Будучи делателем, а не мечтателем, он не надеялся полностью удовлетворять ежедневную потребность в пище из того, что может дать лес, а принес с собой минимум необходимого для маленького огорода. "Принеся с собой семена и мотыгу, блаженный начал на сем месте, предаваясь в то же время усердно молитве и чтению, удовлетворять потребности скромного существования трудом рук своих, согласно монашеским правилам. Он обладал великим достатком, ибо ни в чем не имел нужды; его милостыня была в том, что он не имел ничего, что бы откладывать для бедных; его нога не ступала за пределами его убежища; он не возвращался более в свой дом; как истинный отшельник, он работал лишь столько, чтобы обеспечить свое существование "(гл. 10). Что за урок и что за обилие вдохновения для новоначальных монахов XX века! При современных средствах общения сама идея скрыться от глаз мира едва ли не совсем забыта, и прожить всю жизнь на одном месте — неслыханно. Впоследствии св. Роман путешествовал по монастырским делам через все Юрские горы даже до Женевы и далее (путешествие не более, чем в сто миль), зато его ученик, св. Евгенд, подал совершенный пример монашеской стабильности: со времени своего прихода в Кондадиско в возрасте 7 лет и до самой смерти, последовавшей более, чем 50-ю годами позже, он ни разу не покидал монастыря (гл. 126). Если мы не умеем сегодня подражать такой стабильности, то будем хоть понимать ее важность: христианство на практике и монашество в особенности есть то, чтобы стоять на одном месте и от всего сердца подвизаться за царствие небесное. Можно быть призванным делать дело Божие где угодно или быть носимым с места на место неизбежными обстоятельствами, но без главного и глубокого желания претерпеть все ради Бога на одном месте, не бегая туда-сюда, едва ли можно пустить корни, необходимые для принесения духовного плода. К сожалению, при современной простоте коммуникаций можно сидеть на одном месте и заниматься по-прежнему всем, кроме единого на потребу — чьими-нибудь делами, всеми церковными сплетнями, но не напряженным трудом, необходимым для спасения собственной души в этом злом мире.

В знаменитом месте своих "Постановлений" преп. Кассиан предупреждает современных ему монахов,"...что монаху всячески надобно избегать женщин и епископов. Ибо если однажды вовлекут его в знакомство с собою, то ни тот, ни другая уже не допустят ему более иметь покоя в келье, или заниматься богомыслием, созерцать чистыми очами святые предметы" (ХI:17). Женщины, конечно, искушают плотскими помыслами, а епископы помыслами о рукоположении в священный сан и тщеславием от знакомства с высокопоставленными лицами. Сегодня это предостережение остается своевременным, но для монахов XX века можно прибавить и следущее: избегай телефона, путешествий и сплетен — тех форм общения, которые больше всего связывают с миром — ибо они охладят твой пыл и сделают тебя даже в твоей монашеской келье игралищем мирских похотей и страстей!

"На сем месте подражатель Антония, древнего отшельника, долгое время наслаждался ангельским житием и зрением помимо небесных видений лишь диких зверей и изредка охотников. Но затем его достопочтенный брат Лупикин, младший по рождению, но скоро сравнявшийся с ним святостью, извещенный ночью во сне своим братом, оставил ради любви Христовой тех, кого ранее уже оставил блаженный Роман, своих сестру и мать, и с горячим желанием достиг обиталища своего брата и принял его образ жизни... В сем смиренном гнезде, в сем глухом уголке пустыни эти двое зачали, наитием Слова Божия, духовное потомство и распространили вскоре повсюду, по монастырям и церквям Христовым, плоды своего девственного чревоношения" (гл. 12). Так, с прибытием второго брата, сформировалась община, и весть об этом скоро достигла других. Первыми, кто присоединился к ним были два юных клирика (вероятно низших степеней, чтецы или иподиаконы) из Ниона, близ Женевы, и сразу же "колыбель святых", пихтовое дерево, оказалась мала для них, и было воздвигнуто первое здание. Они обосновались недалеко от дерева на некоем холме с пологим склоном, где ныне находится в память о сем часовня, предназначенная для иноческих молитвословий; срубив топором и с величайшим тщанием отшлифовав несколько древесных стволов, они соорудили хижины для себя, а также другие для тех, кто пришел бы к ним" (гл. 13). Место расположения этой часовни ныне занято собором 14-го века в Сен-Клоде.

С того времени община стала быстро расти, а также стали приходить паломники из мира. "Множество верующих покидало мир, чтобы последовать ради Господа призыву к самоотречению и совершенству. Некоторые приходили сюда посмотреть на чудеса этого нового общества и рассказать, вернувшись домой, о его добром примере. Другие приносили сюда одержимых демонами, чтобы молитвы святых по их вере исцелили бы их; приносили также душевнобольных и расслабленных. Большинство этих больных по возращении здоровья возвращались к себе домой, но иные оставались в монастыре... Происшедшее от двух основателей святое братство... развивалось в единении веры и любви... Размножившись, это божественное племя наполнило не только отдаленные области провинции Секуань, район Юры, но также и многие далеко отстоящие земли церквями и монастырями"(гл. 14-16). Мы знаем об одном из паломников в Юру из писем знаменитого епископа Клермонского (город, где родился св. Григорий Турский) Сидония Аполлинария. В письме к некоему Домнулу, писанном около 470 г., он мимоходом упоминая юрские монастыри, отмечает славу, которой они пользовались в Галлии: "И теперь, если только не удерживают тебя монастыри Юры, куда ты любишь забираться, как бы в предвкушении небесных обителей, это письмо должно достигнуть тебя..." (O.N1. Dal-ton, the letters of sidonius, Oxford 1915, книга IV, 25).

В 444 г. (единственная точная дата в Житии) св. Иларий Арльский (сам ученик преп. Гонората Лиринского) путешествовал через Юру в Безансон в связи со своим знаменитым спором со св. Львом Великим.* [* Спор был относительно церковный юрисдикции: св. папа Лев не признал низложения некоего епископа св. Иларием, считая, что последний тем самым узурпировал права, но не его, как Папы, а митрополита Галльской провинции Виенны, каковым тот не являлся. Этот случай иллюстрирует отсутствие т.н. "папского примата" в его нынешнем римско-католическом понимании в древние века даже на самом Западе — прим. пер.] Слышав о славе преп. Романа и Лупикина, "он вызвал блаженного Романа к себе в некое место неподалеку от Безансона через посланного с сею целию клирика. Восхвалив в пышной речи его инициативу и образ жизни, он почтил его саном священства и с честью отпустил назад в монастырь" (гл. 18). Это было, вероятно, по прошествии примерно 15-16 лет с того времени, как преп. Роман избрал отшельническую жизнь, когда ему должно было быть около 50-ти лет. Римско-католические исследователи обычно считают, что в монастыре к тому времени уже было некоторое число священников, ориентируясь на позднейшую латинскую практику. Но мы должны вспомнить, что монашеское вдохновение юрских отцов идет с Востока, где было много монастырей вовсе без священников. Так, например, в знаменитом монастыре преп. Саввы Освященного было более 150 монахов прежде, чем там появился единственный священник, а сам преп. Савва, младший современник преп. Романа, был прозван "Освященным", потому что имея священный сан, он был достопримечательным исключением среди монахов и даже игуменов. Как и св. Роману, ему было около 50 лет, когда епископ принудил его принять рукоположение и стать первым священником в его братстве. Около 40-ка лет спустя преп. Евгенд даже после того, как стал игуменом, упорно сопротивлялся возведению в сан священника: "Часто он по секрету говорил мне, что игумену лучше было бы по причине честолюбия молодежи управлять братией не будучи облаченным священством, не будучи связанным этим достоинством, которого не должно искать людям, обрекшим себя на отречение от всех благ мира и даже от себя самого. "Кроме того, — прибавлял он — мы знаем также многих отцов, которые уже доведя до совершенства незначительность своего положения, были в глубине души тайно переполнены гордостью от священнического служения..." (гл. 133, 134). Преп. Лупикин никогда не принимал священства, даже после смерти преп. Романа, когда он был игуменом над братией свыше 20 лет. Более чем вероятно, что преп. Роман, в полном соответствии с восточной традицией, был первым священником, и что прежде его посвящения литургия могла служиться в оратории (часовне) по весьма редким случаям, когда бы приходил приходной священник. Преп. Евгенд сам был сыном возможно ближайшего, при жизни преп. Романа, священника из Изернора (гл. 120). Мирские иереи на Западе в то время, нужно заметить, могли быть женаты, тогда как епископы обязывались, если избиралось женатое лицо, оставить своих жен по посвящении.

"Затем облеченный священством, преп. Роман возвратился в монастырь, но помня свой первоначальный обет, он придавал в своем монашеском смирении так мало значения почету, сопутствующему должности клирика, что хотя в торжественные дни братия и могли заставить его занять надлежащим образом место председателя, когда они собирались для священнодействия, в другие дни монах среди монахов, он не дозволял себе как-либо внешне проявлять высокое достоинство этого сана" (гл. 20). Это место, кажется, может указывать также и на то, что литургия в традиции восточных лавр служилась в Кондадиско не каждый день, а, вероятно, лишь по воскресеньям и праздникам.

С умножением братии было основано несколько новых монастырей, все под общим управлением двух братьев. "Местность, где располагалась община Кондадиско с этого времени стала недостаточной, чтобы обеспечивать потребности не только толп приходящего народа, но даже и самих братии. Разбросанная по холмам и склонам гор, среди скалистых утесов и гряд, размываемая частыми потоками воды каменистая почва плохо подходит для земледелия, которое здесь весьма затруднено и ограничено по причине скудости полей и бедности урожая. Если зимние морозы не просто покрывают, а совершенно засыпают все вокруг снегом, то зато весной, летом и осенью либо почва перегреется отраженным от окрестных скал зноем, горит как огнем, либо же нескончаемые проливные дожди уносят в стремительных потоках не только подготовленную для земледелия почву, но часто также необработанную и твердую, вместе с травой, деревьями и кустарником... Так, в своем желании в какой-то мере избежать этого бедствия преподобные отцы в соседних лесах, не вполне лишенных мест менее неровных и более плодородных, валили пихты, выкорчевывали пни... и делали поля, чтобы сия пригодная для обработки земля могла восполнять скудость насельников Кондадиско. Каждый из двух монастырей подчинялся авторитету обоих игуменов. Однако, отец Лупикин жил по большой части в Лауконе — так называется это место — и ко времени кончины блаженного Романа там было не меньше 150-ти братии, находившихся в послушании собственно у него" (гл. 22-24). Теперь на месте этого второго монастыря Юры, расположенного несколькими милями западнее Кандадиско, где та же самая река Биенна вырывается из глубокого ущелья на равнину, находится деревня Сен-Люпицин, где еще и сегодня сохраняются мощи св. Лупикина.

Св. Григорий Турский в своем Житии преподобных упоминает третий монастырь, основанный братьями "на территории Аламаннии", обычно отождествляемый с монастырем Роменмутьер (по-латыни "Романов монастырь") в Швейцарии в 45 милях к северо-востоку от первоначального монастыря.

Вдобавок к сим главным монастырям по горам были разбросаны многочисленные кельи и пустыньки, превратившие Юру в подобие "Галльской Фиваиды" (или Св. Афонской Горы), несмотря на то, что количество монахов никогда не достигло там египетских масштабов, исчисляясь скорее сотнями, чем тысячами.

Среди всей этой бурной монашеской деятельности женщины также стали пленяться пустыней и примером преподобных братьев: первой, кто пришла к ним, была сестра святых — Иола. Как некогда преп. Антонию и Пахомию для своих сестер, (а позже св. Кесарию Арльскому для своей сестры Кесарии), первоначальникам юрского монашества надлежало устроить монашескую общину для своей сестры и последовавших за ней в пустыню жен: "Неподалеку оттуда, на высоком крутом обрыве с господствующей над ним естественной скалой и ограниченным каменным сводом, скрывавшим в себе обширные пещеры, святые, согласно традиции, положили — будучи движимы отеческим расположением — начало общине дев, и приняли на себя попечение о живущих на сем месте 105 монахинях... Здесь блаженные отцы построили базилику, которая не только принимала в себя мертвенные останки дев, но также удостоилась чести содержать в себе гроб самого подвижника Христова — преп. Романа. Столь велика была строгость обычаев сего монастыря, что отрекавшуюся в нем от мира деву, уже никогда не видели вне его, покуда ее не сносили в гроб" (гл. 25, 26).

Об этом монастыре известном как "Ля Бальм", впоследствии ничего не было слышно, очевидно он был разрушен во время набегов варваров в V-VI вв. Это была, возможно, первая на Западе женская община в "пустыне", раньше женские монастыри основывались в городах или поблизости от них. Впоследствии неподалеку была основана мужская община, и в настоящее время ее местоположение, примерно в 3-х милях к юго-западу от Сен-Люпицина, также на реке Биение, рядом с городом Сен-Ромен-де-Рош, где мощи св. Романа по сю пору хранятся в приходской церкви. В последующие столетия была и другая женская община в Юре, в Невилль-лес-Данс, зависимая от Кондадиско, возможно, преемственная по отношению к монастырю преп. Иолы.

Остальная часть Жития преп. Романа — первой из трех частей "Жития юрских отцов" — посвящена чудесам святого, козням диавола против братии и ропоту некоторых братии, когда они начали считать чудесные монастыри Юры частью церковной "организации". Все сие описано в терминах, весьма близких читателям Житий восточных Отцов, и кое-что из этого пересказано се. Григорием Турским в его Житии братьев, хотя очевидно по причине многих различий, что это Житие, если он вовсе знал его, не было его главным источником.

В одном месте "Жития юрских отцов", когда один из старших монахов укоряет преп. Романа, что тот слишком многих принимает в монастырь и не делает тщательного отбора, автор пользуется случаем, приводя ответ преп. Романа, описать нечто из того монашеского духа, который прививал преподобный братии, а также некие из монашеских искушений, которым братия подвергались. Св. Роман отвечает старцу: "Скажи мне, о ты, который желаешь, чтобы у нас была такая маленькая община: способен ли ты среди всех братии, которых видишь вокруг себя в нашей общине, произвести отбор и разделение, чтобы образовать две группы, о которых ты говоришь, как если бы, испытывая одного за другим, ты мог в совершенстве отделить прежде их смерти выявленных святых от беспечных?.. Разве ты не видел здесь некоторых монахов, ревностно предавших себя жизни по правилам, которые впоследствии, постепенно уклоняясь в теплохладность, попрали их? Сколько раз также братья уходили из общины под воздействием противоположного порыва! И из сих последних, сколь много раз видели мы того или иного брата паки составляющего мир и приходящего к нам и один, и два,и три раза, и несмотря на это, снова находящего мужество упорно добиваться лавров победителя в звании, которое было так давно оставил! Некоторые также не навлекая на себя упрека, вернулись, но не к своим порокам, а в свои родные земли, и соблюдали там наш устав с такой любовью и ревностью, что будучи возведены на степень священства избранием и любовью верных, они управляют с великим достоинством монастырями и церквями Христовыми... И не видел ли ты совсем в собственном нашем монастыре, что случилось с Максентием? После того, как он возложил на себя подвиги и лишения неслыханные в Галлии, с постоянными бдениями, после того, как показал неослабное усердие в чтении, — поддавшись уговорам страсти гордости, он стал добычей сквернейшего из демонов, и своим безумием и неистовством далеко превзошел тех, о ком лишь недавно имел попечение, когда его могущество было плодом его заслуг: связанный ремнями и веревками теми, кого он некогда исцелил силой Господней, он был в конце концов освобожден от злого духа помазанием святым елеем. Посему познай, что это — та же самая гордость, навеваемая дьяволом, тайно подстрекающим тебя, и что твой случай не сильно разнится от Максентьева" (глл. 29, 32-34).

"Житие юрских отцов" рисует нам двух братьев обладающими различными, но дополняющими друг друга добродетелями: "Оба Отца превосходили один другого взаимодополняющими качествами, необходимыми в искусстве руководства и управления. Ибо если блаж. Роман был весьма милостив ко всем с совершенной невозмутимостью, то его брат был более строгим, как поправляя и наставляя других, так в первую очередь, и к себе самому. Роман, когда всякая надежда на прощение уже иссякала, мог неожиданно проявить снисхождение к виноватому; тогда как другой, боясь, чтобы малые грехи повторяясь, не окончились великими, укорял с великой горячностью. Роман не накладывал на братию больших лишений, чем их собственная воля желала бы принять; тогда как Лупикин, прилагая собственный пример ко всем, вовсе не позволял уклоняться от того, что помощь Божия делала посильным" (гл. 17). Под конец своей жизни преп. Роман предпринял самое дальнее путешествие из описанных в его Житии — паломничество к месту мученической кончины св. Маврикия и Фивского Легиона, пострадавших в III в..." В горячности своей веры он решил идти в Агаунум к базилике святых — я лучше скажу, в лагерь мучеников, — согласно свидетельству, представленному рассказом об их страдании" (гл. 44). Первым повествованием о мученичестве этих святых был рассказ св. Евхерия Лионского, который св. Роман несомненно читал. В этом путешествии около Женевы имел место случай с прокаженными, упоминаемый св. Григорием* [* Застигнутый в пути темнотой он свернул с дороги в сторону и попал в маленький приют для прокаженных, где собственноручно умыл им ноги и разделил с ними трапезу. Когда во время ночной молитвы он коснулся рукой одного из них, то заметил, что тот исцелел. Тогда святой стал прикасаться к каждому из них, а когда настало утро — увидел их всех очистившимися. Возблагодарив Бога, он продолжил свой путь.]. Организация настоящего монастыря в Агаунуме (в отличие от отдельных келий вокруг базилики, как было во времена преп. Романа) датируется первыми годами VI века, когда устав "неусыпающих"(по-латыни "laus perennis", непрестанное пение псалтири) был перенесен туда из Константинополя. Монастырь Кондадиско в это время послал туда сто монахов для образования одного из девяти хоров, сменявших друг друга в псалмопении.

Кончина преп. Романа случилась в основанном им женском монастыре, куда он пришел попрощаться со своей сестрой (гл. 60). Это было около 460 г. Св. Григорий в своем Житии святых не упоминает женский монастырь, вероятно потому, что его уже не было в его время, но упоминает погребение преп. Романа вне его монастыря, где женщины имеют доступ к его мощам.

Среди братии, наставляемых в монашестве двумя святыми, царило прежде всего абсолютное единодушие, основанное на самопожертвовании — понятие, центральное для православного монашества, будь то Восток или Запад. "Согласно обычаю апостольких времен, абсолютно никто не мог сказать: "это мое". Различие одного от другого заключалось лишь в обладании тем или иным именем без внимания к состоянию или происхождению. Довольствуясь своей нищетой, они проявляют единодушие в любви и вере с такой горячностью, что если какой брат должен будет по порученному ему делу выйти на улицу в холодную погоду или если только что вернется весь вымокший под зимним дождем, то каждый с готовностью отдает свое самое удобное и сухое платье и скинет с ног обувь, чтобы согреть и успокоить тело брата прежде, чем он сам подумает о себе" (глл. 112-113).

Преп. Лупикин управлял монастырями около 20-ти лет по смерти преп. Романа и почил в глубокой старости, до самого конца пребывая в суровейших лишениях. (В последние моменты своей предсмертной болезни он отказывал себе в утешении малым количеством меда с водой).Он был погребен в монастыре Лавкон, где в 1689 г. часть его мощей была открыта вместе с возможно первоначальной надгробной плитой, и где они почивают до сего дня в приходской церкви Сен-Люпицина.

Третий из великих юрских Отцов, преп. Евгенд, сыгравший столь большую роль в развитии монашества на Западе, был отдан в монастырь своим отцом, приходским священником, при жизни св. Романа и, как уже было сказано, не покидал его вплоть до своей смерти, последовавшей, когда ему было уже за 60 лет, около 513 г.

В монастыре "он стяжал прочные познания не только в латинских книгах, но также и в греческой риторике" (гл. 126). Если св. Евгенд действительно знал греческий язык, то это было редкостью для Галлии V века; но в любом случае очевидно, что связь с греческим Востоком, была еще очень сильна в юрских монастырях того времени, хотя бы восточные Отцы и читались скорее всего в латинских переводах. Мы знаем, что ежедневное чтение в трапезной (обычай, введенный преп. Евгендом "последуя древним Отцам" и в частности св. Василию (гл. 169); тогда как во времена препп. Романа и Лупикина хранилось традиционное для египетских монастырей молчание включало в себя "постановления", провозглашенные в прежнее время святым и знаменитым Василием, епископом столицы Каппадокии, или постановления святых лиринских Отцов, или св. Пахомия, древнего игумена сирийцев, или же изложенные совсем недавно достопочтенным Кассианом" (гл. 174). Если преп. Роман начинал свою монашескую жизнь всего с одной или двумя книгами, то очевидно, что его наследники имели уже хорошо укомплектованную святоотеческую библиотеку!

В своем подвижничестве преп. Евгенд придерживался строгих правил своих предшественников: бдения его были удивительны, и ел он однажды в день "иногда днем, вместе со всеми, когда он бывал утомлен, иногда же вечером вместе со вкушавшими вторую трапезу монахами" (гл. 131). У него было лишь одно платье, которое он носил, покуда оно не изнашивалось (гл. 127), а обувь его была "жесткой и грубой, по образу древних Отцов. Голени его были обвязаны обмотками, а ступни — в сандалиях. Но к службам утрени и часов он приходил всегда, даже в самые лютые морозы или когда все было покрыто снегом, не имея на своих обнаженных ногах ничего, кроме деревянных калош на галльский манер. Такой же была его обувь и когда, весьма часто, в утренние часы он далеко ходил по снегу, чтобы посетить братское кладбище и помолиться там" (гл. 129). Подобно свв. Роману и Лупикину, он был чудотворцем, и слава его была столь велика, что в течение столетий город, выросший вокруг Кондадиско носил его имя (Сен-Ойенд по-французски). Там было так много паломников, что они "казалось превышают числом множество монахов" (гл. 147).

Преп. Евгенд руководил монахами с величайшей рассудительностью и мудростью: "Он прилагал всяческую заботу, чтобы определить каждому монаху те функции или дела, к которым он находил их более наделенными дарами Св. Духа. Так миролюбивому и кроткому брату давалось такое послушание, где преимущества его кротости и терпения не сводились бы на нет горячностью его нетерпеливого товарища. Находил ли других, отмеченных порокам гордости и тщеславия? Он не позволял им жить отдельно из опасения, что надмившись губительным чувством, они могут пасть еще ниже в более серьезные вины, даже не сознавая своих грехов и пороков, несмотря на повторяемые публичные выговоры. Узнавал ли он, между тем, что некие братья, поддавшись человеческой слабости, подверглись нападкам мучительной печали? Он неожиданно и намеренно показывал такую необычайную веселость и радость, согревал сердце несчастных словами столь святыми и сладостными, что последние, очистившись от губительнейшего яда печали, находили себя исцеленными от своего горького пессимизма, как бы помазанием каким целебным елеем. Но те монахи, чье поведение было чересчур вольным, те, кто был слишком легкомысленным, всегда находили в авве больше резкости и суровости" (гл. 149-150).

В период игуменства преп. Евгенда имело место некое событие, произведшее целую смену эпох в западном монашестве. Случившись около 500 года, оно стало как бы водоразделом между менее организованным, полуотшельническим монашеством лаврского типа IV и V столетий, весьма зависевшего от личных качеств своих великих первоначальников (св. Мартина, преп. Гонората, препп. Романа и Лупикина)и более строгого общежительного монашества VI и последующих столетий. Этим событием было полное разрушение во время пожара монастыря Кондадиско. "Несколько он был построен из дерева и не только состоял из вплотную примыкающих друг к другу келий, но и был надстроен вторым ярусом, то столь внезапно обратился в пепел, что к следующему утру не только ничего не осталось от зданий, но и сам огонь почти совсем затух" (гл. 162). В то время в монастыре было столько монахов, что не будь даже пожара, восточный лаврский идеал монаха, живущего в своей особой келье, стал на практике неосуществим: кельи вместо того, чтобы отстоять друг от друга на известное расстояние (на бросок камня, по позднейшему описанию скитского идеала русским отцом, преп. Нилом Сорским), кельи скорее врастали одна в другую. Посему преп. Евгенд. восстанавливая монастырь, ввел в нем более строгий общежительный устав, скорее в духе преп. Пахомия, чем большинства других отцов монашества Востока. "Отказавшись следовать в этом примеру восточных архимандритов, он решительнее подчинил всех монахов общему житию. По разрушении малых отдельных келий, он решил, чтобы все отдыхали вместе с ним в одном помещении: тех, кого общая трапезная объединяла уже для общей трапезы, он захотел объединить также и в общем дормитории, где лишь постели были раздельными. Там была, как и в часовне лампада, светившая в течении всей ночи" (гл. 170).

Нельзя не пожалеть об исчезновании первой монашеской "неформальности" на Западе, но однако господство общежительного Устава было действительно неизбежным. Св. Мартин с его 80-ю монахами мог жить в уединении Мармутьера как "восточные архимандриты" с братией в своих лаврах; возможно, даже несколько сот братии могли бы жить так в глуши Юрских гор. Но когда туда пришло множество новоначальных (возможно около тысячи), строгий надзор за ними стал очевидно необходим. Эта нужда чувствовалась также и на Востоке, как это можно видеть в общежительных установлениях преп. Пахомия в Египте и преп. Феодосия в Палестине с их тысячами монахов; но лаврский и скитской идеалы остались жить на Востоке и никогда не были просто вытеснены общежительным идеалом...

На Западе VI век явился веком великих творцов обещжительных Уставов (таких как св. Кесарии Арльский, преп. Венедикт Нурсийский, преп. Колумбан Люксельский и Боббийский, ирландский монах, живший в Галлии и затем в Италии). В Кондадиско тоже был свой Устав, подходящий к "климату страны и к необходимости труда" так же, как и к "галльской расслабленности" (гл. 174), к сожалению не дошедший до нас. Благодаря таким Уставам специфический тип монашеской жизни мог распространяться далее и иметь более устойчивое влияние, чем пример одного основателя монастыря. Это в частности примечательно в распространении Устава преп. Колумбана в VII веке особенно в Галлии, и еще более примечательного в распространении Бенедиктинского Устава по всему Западу в VII и последующих столетиях. Ко временам Каролингов (IX-X вв). Устав св. Венедикта был основным даже в индивидуалистической Галлии. Таким образом монашество выжило и было в относительно хорошем состоянии, но свежесть и "неофициальность" юного монашеского движения была тем самым в значительной степени утрачена. Когда в современном Православии монашество представляет собой столь незначительное и хрупкое явление, нет ничего удивительного, что нас притягивает скорее ранняя "неорганизованная" его фаза на Западе, чем поздняя "организованная". Галлия VI века за редкими исключениями все еще сохраняла ранний индивидуалистический характер монашества, представленный по большей части отшельниками и пустынножителями, будь то в пустынных местах или же в городах.

В VI и последующих столетиях в Юре были монахами из Кондадиско основаны еще и другие обители: в таких городах как Гранво и Лак де Бонлю до сих пор сохраняются развалины этих монастырей. В селении Сент-Гиметьер близ города Антра все еще можно видеть одну из старейших, сохранившихся в Юре, церквей. Построенная в VII или VIII веке, она хранит в себе мощи преп. Гиметьера, инока из Кондадиско, основавшего здесь пустынь в VI веке.

Автор "Жития юрских Отцов" был учеником и сотаинником преп. Евгенда, и потому способен открыть нечто из его сокровенной духовной жизни. В частности, он повествует о пяти видениях, бывших святому, и которые тот подродно описал ему. Сия суть: видение бывшее в детстве, когда препп. Роман и Лупикин показали ему его духовное потомство (глл. 121-124); его возведение в игумены двумя святыми, случившееся непосредственно перед гем, как он действительно стал игуменом; посещение апостолов Петра, Андрея и Павла, возвестивших о прибытии частиц своих мощей из Рима (глл. 153-154); видение св. Мартина Турского, пользовавшегося великим почитанием в юрских монастырях, известившего преп. Евгенда о том, что он охраняет двух путешествующих иноков монастыря (гл. 160); и последнее явление препп. Романа и Лупикина за пять лет до его кончины, ведущих его в ораторий на его погребении, в то время, как его монахи протестовали (гл. 176-177).

Самое длинное и наиболее детально описанное из этих видений вполне заслуживает сравнения с подобными же видениями в восточной агиографической литературе (например, видение птиц, означающих его духовное потомство, в Житии преп. Сергия Радонежского): "Святый отрок в видении был поведен двумя монахами и поставлен перед входом в дом его отца таким образом, что он мог внимательно созерцать пристальным взглядом восточную часть неба с ее звездами, как некогда патриарх Авраам созерцал свое бесчисленное потомство. И ему было также сказано неким образным языком: тако будет семя твое (Быт. 15:5). Немного спустя один некто появился здесь, другой там, иной на ином месте, покуда все растущее множество их не стало бесчисленным: они окружили блаженного отрока и преподобных отцов — вне всякого сомнения свв. Романа и Лупикина — которые духовно воздвигли его... Это было, как если бы огромный пчелиный рой, похожий на некий медоточный грозд, собрался вокруг них и заключил их в себе. И внезапно с той стороны, куда был устремлен его пристальный взгляд, Евгенд увидел как бы огромную дверь отверстую в небесную высь и некий полого спускающийся к нему оттуда путь, окруженный светом и похожий на слегка наклоненную лестницу со ступенями из кристалла и ликами ангелов, облаченных в белое, и радостно поющих, идущих вместе с ним и его товарищами: они ликовали, хваля Христа, и в то же время, несмотря на все увеличивающееся число людей, священный страх Божий, поразивший их, не позволял кому-либо пошевелить устами, чтобы сказать нечто, или головой, чтобы подать знак. Мало-по-малу, с осторожностью ангельские множества смешались со смертными; ангелы собирали сих земнородных, присоединяя их к себе и воспевая все ту же песнь, восходили снова к священным небесным обителям, также как и пришли.

"Из этой песни святой отрок уловил лишь одну фразу, фразу из Евангелия, как он узнал годом позже, когда поступил в монастырь. Вот что чередующиеся хоры ангелов возглашали по образу антифонов, (я очень хорошо помню это, потому что Евгенд сам любезно открыл это мне): Аз есмъ Путь и Истина и Живот (Иоан 14:6). Затем это великое множество удалилось; усеянный звездами участок неба, который созерцал он довольное время, тоже закрылся; отрок, видя себя одного на сем месте, очнулся и вздрогнул, и пораженный ужасом этого видения, немедленно поведал о случившимся своему отцу. Благочестивый священник сразу же понял, кому должен быть посвящен такой в высшей степени святой сын. Без промедления отец преподал ему начальные знания, и в конце того же года Евгенд был поручен преп. Роману... В нем воистину слились воедино благодатные дарования, присущие блаженным старцам, духовно изведшим его из его земного пристанища, так что последующее поколение монахов уже сомневалось, спрашивая на Лупикина ли более походит Евгенд или же на Романа". (гл. 121-125).

В этом замечательном описании лестницы Иакова (Быт. 28:12) тот же образ, что и св. Евхерий использует в своей "Похвале пустыне", описывая "невидимое посещение... ликующих ангелов, несущих неусыпную стражу над простором пустыни" (гл. 38) — автор "Жизни Юрских Отцов" хорошо показывает духовный плод Кондадиско и галльского монашества в целом.