Рэндалл Коллинз социология: наука или антинаука. *1 4 страница

Вместе с тем обычно предполагается, что ситуации или обстоятельства действия изменчивы и случайны. В терми­нах понимающей социологии, ситуация задается тем, как ее определяют действующие. Возможности выбора, кото­рыми располагает социологически понимаемый действу­ющий, обычно изменяются в зависимости от его ценнос­тей, принятых им норм, понимания им ситуации и от его местоположения в социальной структуре, а не от непосред­ственной ситуации действия. Местоположение в социаль­ной структуре иногда считают «ситуацией», в которой ока­зывается действующий, однако эта «ситуация» является более или менее постоянной характеристикой действующе­го, и ее не следует путать с обстоятельствами совершения отдельного действия, которые надо объяснять особо. Аль­тернативы определяются культурой или «задаются струк­турным образцом» [66, 14 и ел.], так что ситуации дей­ствия отличаются от этих альтернатив несущественно. То, что Стинчкомб в блестящем анализе концепции Р. Мертона — автора, видимо, самых ясных в социологии объясне­ний — называет социально структурированными альтер­нативами [66, 12], в терминах используемого здесь разли­чения «действующий—ситуация» оказывается альтернати­вами, «структурированными» принадлежностью действу­ющего к культуре и его местоположением в структуре.

Политическая наука, как в ее бихевиористском, так и в конституциональном вариантах, традиционно строила свои объяснения на основе различий положения, ценно­стей и интересов действующих и практически не занима­лась общей теорией политического действия как таковой. В последнее время политическая наука стала все чаще при­спосабливать для своих целей экономические модели.

Характерные черты экономического и социологическо­го объяснения можно найти в клеточках 2 и 3 соответ­ственно (см. Табл. 1). Различие между ними ярко проде­монстрировал А. Этциони, недавно высказавший реши­тельные возражения против экономического подхода. Эгци-они утверждает, что «в большинстве случаев выбор осу­ществляется при слабой обработке информации (о ситу­ации — Г. Т.) или вообще без нее и в значительной мере, или даже полностью, зависит от эффективных привязан­ностей или нормативных обязательств (действующих — Г. Т.)* [36, 95]. Иными словами, по Этциони, действу­ющих не заботит ситуация, в которой они находятся, и то, как она меняется: они действуют в соответствии со своими конкретными привязанностями и обязательствами. Выбор по большей части определяется «привычками» и «инерци­ей» действующего, а не ценами и усилиями [36, 161].

С другой стороны, не все социологи стоят на собственно социологической точке зрения. Социальная теория Дж. Ко-улмена [28], известного чикагского социолога, явно изо­морфна экономике и отличается от нее в основном анали­зом обменов правами на совершение действия и их послед­ствиями. В центре микросоциологической теории «состо­яния ожиданий» Дж. Бергера и др. (см. общий обзор этой концепции [21]) тоже стоит вопрос, как внешние условия формируют ожидания действующего относительно пове­дения других.

Следует добавить, что имеются и смешанные схемы объ­яснения. Обычно социологическая дифференциация действующих сочетается в них с экономической точкой зрения на изменение ситуации. Примерами из экономики могут служить теории, в которых центральное место занимают различия в исходных ресурсах или «специфичность акти­вов» действующих (или совокупности действующих) — это в теории международной торговли или в теории организа­ций [5; 78]. Еще один пример — марксистский классовый анализ с применением микроэкономического моделирова­ния [58]. Некоторые течения экономической социологии (например, [76]) составляют третий подвариант. Все они занимаются вариацией поведения действующего, опреде­ляемой наличными ресурсами, т. е. системной вариацией. Несмотря на то что Коулмен [28, 132] подчеркивает важ­ность «конституции» социальной системы, т. е. первона­чального распределения среди действующих контроля над ресурсами, все же она в его теории вторична по отноше­нию к нормам и конституциям в любой совокупности ра­циональных действующих.

Марч и Олсен [53] дали свой вариант смешанной моде­ли, в центре которой — изменения в самоопределении дей­ствующих. Через «логику соответствия» они соединили следующего правилам «человека социологического» с из­менчивостью ситуации: «Политически действующие лю­ди связывают определенные действия с определенными си­туациями посредством правил соответствия. Все, что под­ходит конкретному человеку в конкретной ситуации, де­терминировано политическими и социальными институ­тами и усвоено человеком через социализацию. Поиск пред­полагает изучение характеристик конкретной ситуации, а выбор — приведение поведения в соответствие с ней» [53, 23]. Далее ими были вычленены три типичных вопро­са и один императив, ответы на которые предполагаются в «обязательном» действии в противовес «упреждающему»: «1. К какому типу принадлежит эта ситуация? 2. Кто я такой? 3. Насколько подходят для меня различные вари­анты действия в данной ситуации? 4. Делай то, что наибо­лее уместно». Односторонность этой модели очевидна.

По-моему, прогресс в развитии социологической тео­рии и политической науки, родственной социологии, вооб­ще невозможен без согласия в понимании того, как посту­пают различные люди в различных ситуациях. До сих пор мы только локализовали типично социологические объяснения в более общем контексте, имеющихся в социальных науках видов объяснений. Теперь надо попытаться более внятно и позитивно определить собственно социологиче­ский способ объяснения. Сосредоточимся при этом по пре­имуществу на объяснении действия, а не на том, какие оно имеет последствия.

СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ ДЕЙСТВУЮЩИХ

Все разнообразие социологических объяснений распо­лагается между двух полюсов. Они были зафиксированы уже в первом выдающемся неоклассическом синтезе со­циологии — в книге Т. Парсонса «Структура социального действия», написанной в 1937 г. [57]. Правда, Парсонс ус­тановил скорее «систему координат», нежели способ объяс­нения, причем сосредоточил свое внимание на одной из точек этой системы, а именно, на ценностях и нормах дей­ствующих. Другой полюс социологических объяснений — условия действия. Последними в главном русле социоло­гического теоретизирования вплотную занимался Р. Мер-тон [55]. По мнению П. Штомпки, у Мертона речь шла о «структуре возможностей» [68, 162—163]. Впоследствии, когда марксистский классовый анализ получил социоло­гическое «гражданство» и была радикально переосмысле­на веберовская концепция власти, этот тип социологиче­ского объяснения занял достойное место.

Зрелый неоклассицизм — этот результат соединения со-циологизированного Маркса и теперь уже не идилличе­ски трактуемого Вебера с первоначальными идеями Пар­сонса, обогащенный наследием Мида, феноменологией и лингвистическими теориями — не был должным образом кодифицирован, в том числе, разумеется, и в качестве объ­ясняющей теории. У отдельных авторов, внесших в нео­классическую социологию наибольший вклад, таких как Ю. Хабермас [6; 46] и Э. Гидденс [40], объяснение не вхо­дило в число их главных научных интересов. Оба теорети­ка использовали свои глубокие классические исследова­ния в основном для того, чтобы подкрепить свои собствен­ные концептуальные схемы.

Но, как правило, всеохватывающие и всепримиряющие теоретические обзоры до сих пор сбиваются на школярский биографический подход к социологической теории. Здесь можно упомянуть книгу 1988 г. Р. Коллинза «Тео­ретическая социология» [29], хотя к ней это относится в несколько меньшей степени, чем к удачному в целом био­графическому учебнику Тернера [72а].

При этом деятельность теоретика ограничивается тем, что дается спецификация основных переменных объясне­ния, характерных для социологии (достаточно общих и безличных), и все возвращается к тому же соперничеству разного рода «измов» и ранимых честолюбий.

С этой точки зрения, по-моему, объяснения социологи­ческого типа (обнаруживаемые также в антропологии, по­литической науке и в историографии) сводятся к объясне­нию поведения людей различиями их культурной принад­лежности, местоположения в социальной структуре или взаимодействием того и другого. Социологи расходятся и спорят по поводу относительной значимости этих двух ос­новных совокупностей переменных и относительной зна­чимости основных характеристик внутри каждой совокуп­ности. Обычно считается, что объясняющие переменные не детерминируют индивидуальное поведение. Скорее, культурная принадлежность и местоположение в структу­ре детерминируют вероятность того или иного выбора в популяции действующих.

КУЛЬТУРНАЯ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ ДЕЙСТВУЮЩИХ

Принадлежность к культуре означает включенность в универсум общего знания в самом широком смысле этих понятий. В терминах объяснения культурная принадлеж­ность действующих — это именно то, что наделяет их над-индивидуальной, способной изменяться, движущей силой.

Отстаивая положение «о вкусах не спорят», экономис­ты Дж. Стиглер и Г. Беккер пишут в конце одной из сво­их статей: «Можно только приветствовать появление объяс­нений того, почему одни люди увлекаются спиртным, а другие — Моцартом» [65, 89]. С постановки именно таких вопросов начинают социологи.

Социолог предполагает, что предпочтения людей разли­чаются постольку, поскольку они принадлежат к разным культурам, из которых они усвоили различные жизненные цели и желания, конкретные нормы правильного пове­дения, особые способы выражения эмоций и владения ими; каждая из этих переменных по-своему важна. Это пред­положение само по себе может служить объяснением че­ловеческого действия, так как люди с разными предпоч­тениями или разным чувством долга действуют по-разно­му. Объяснение при этом есть нечто большее, чем утверж­дение: «А действует ради получения X, ибо он/она принад­лежит к культуре, желающей X*. Такое объяснение всегда обладает значимостью, хотя бы простейшей, в силу того, что культура, помимо прочего, является совокупностью тес­но связанных предпочтений и норм и в таком своем качест­ве присутствует во всех своих провседневных определени­ях и коннотациях. Поэтому культур гораздо меньше, неже­ли предпочтений и вкусов. Вероятность того, что северо­американский еврей, например, принадлежащий к средне­му классу, будет поклонником Моцарта, гораздо выше веро­ятности того, что Моцартом увлечется поденщик с Явы; а вероятность того, что рабочий — ирландец или финн — бу­дет любителем спиртного, гораздо выше вероятности, что таковым будет крестьянин-мусульманин. Социологи пред­полагают, что эти связки культурных стандартов облада­ют определенным постоянством. С социологической точки зрения, правомерно предположить, что английский джен­тльмен (или английская леди) будет вести себя одинако в самых разных ситуациях в любых местах Британской им­перии.

Кроме того, принадлежность к культуре означает усво­ение определенной когнитивной и коммуникативной ком­петенции, определенного языка, социального горизонта, мировоззрения или совокупности верований, способа тол­ковать и определять ситуации, справляться с неопреде­ленностью и посылать сигналы. Принадлежность к опре­деленной культуре означает, что действующий — часть особого универсума смысла и особого способа конструиро­вания и передачи смысла. Объяснение, опирающееся на эту особенность культуры (конечно, в более сложном кон­тексте она должна быть дифференцирована), обретает зна­чимость в зависимости от того, насколько данная культу­ра стабильна во времени и в разных ситуациях и насколь­ко специфичны восприятие, обсуждение и реакция ее носи­телей на те или иные явления и события. В отличие от экономистов, социологи рассматривают разговор как фор­му действия, также подлежащую объяснению. И здесь, ко­нечно, модель действия как «выбора» перестает работать, ведь речевое сообщество может установить довольно уз­кие пределы того, о чем позволительно говорить.

В той мере, в которой использование символов способст­вует укреплению власти или позволяет бросить ей вызов, объяснение действия с точки зрения культуры релевантно также и для макрополитики и соперничает, скажем, с по­литическими моделями общественного выбора.

Третий важнейший аспект социологического понима­ния принадлежности к культуре состоит в том, что она определяется по двум измерениям — общему ощущению действующим его тождественности с одними людьми и отличия от других. Это положение дополняется наличи­ем подобного ощущения «идентичности—дифференциро-ванности» и у других участников коллективного действия. Идентифицировать себя с другими людьми значит, что не­кто в некотором смысле не делает различий между други­ми и собою и, следовательно, готов на жертвы ради этих других, идентичных с ним.

Далее, «идентичность—дифференцированость» функци­онирует так, что это неизбежно влечет появление общих, специфических для данной культуры позиций доверия и недоверия. Объяснительная сила этого аспекта культурной принадлежности зависит от истинности положения о том, что люди предсказуемым образом отличают тех, с кем они себя идентифицируют, от других и действуют по отноше­нию к первым иначе, чем по отношению ко вторым.

Несмотря на весьма беглую характеристику социологи­ческих объяснений культурной принадлежности указан­ные измерения показывают, что вопреки утверждениям Ю. Эльстера [35, 97 и ел.], социологическую альтернативу моделям рационального выбора едва ли можно свести к объяснению через социальные нормы. Все многообразие возможных вариантов относительно когнитивных перспек­тив действующих и определения их идентичности, кото­рые они привносят в действие, — также неотъемлемая часть социологии.

Кроме того, культуры всегда погружены одна в другую (иногда в очень сложных конфигурациях), в роли, роле­вые комплексы, ролевые структуры, в подгруппы, труппы, этносы или «общества», «цивилизации» и/или во что-то иное. Культуры в социологических (а также политоло­гических, антропологических) объяснениях определяют­ся скорее через их границы, т. е. различия совокупностей действующих [18, 14 и ел.], чем через их внутреннюю сущ­ность.

МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ ДЕЙСТВУЮЩИХ В СТРУКТУРЕ

Пытаясь выработать объяснение, следует избегать сущ-ностного определения «социальной структуры», так как это понятие используют настолько разнообразно, что оно перестало быть критерием различения соперничающих школ в социологии [63]. С точки зрения действия, влия­ние структуры можно рассматривать либо в качестве ре­сурса, либо ограничения действия (или того и другого), при этом соответствующая система координат — это сово­купность действующих, а не «общество» или «группа». Масштаб соответствующей совокупности определяется ех-planandum»oM и применяемой теорией. В реально сущест­вующей социологии совокупность действующих варьиру­ется от диады до «мировой системы». В той мере, в какой в объяснениях с точки зрения местоположения в структу­ре вообще уделяется внимание культуре, соответствующая совокупность является также частью культуры или суб­культурой.

В этом случае местоположение действующего в струк­туре означает местоположение по отношению к более или менее стабильно распределяемым ресурсам и ограничени­ям действия в популяции действующих. Это основной мо­мент объяснений социологического типа. Он состоит в том, что независимо от наличия универсальных, стабильных предпочтений или специфических культурных ценностей, интерпретаций и отождествлений различия действующих по отношению к ресурсам и ограничениям носят ярко выра­женный и довольно постоянный характер; эти различия влияют на их действия в сходных ситуациях.

Общепризнана неопределенность культуры. Но она го­раздо легче поддается обобщенному рассмотрению, чем все точные понятия социальной структуры — противоречивые, а следовательно, и произвольные. Однако, как выясняется, основные характеристики «местоположения в структу­ре» как социологической переменной объяснения могут быть переданы следующей трихотомией. Существуют стан­дарты ресурсов и ограничений действующего, институ­ционально влияющие на его местоположение, и институ­ционально вторичное/'неинституционализированное рас­пределение ресурсов и ограничений. Помимо этих двух ти­пов структурирования институционального пространства, в которое помещена данная совокупность действующих, существует еще временной порядок, дифференцирующий последовательность, в которой действующие попадают в сходные ситуации, и задающий тем самым различия меж­ду вариативными ресурсами и ограничениями действую­щего. Иными словами, принадлежность к культуре опре­деляет, кто входит в структуру, а кто находится вне ее, в то время как местоположение в структуре дифференциру­ет действующих на стоящих вверху и внизу [69, 23 и ел.].

Регулируемые социальные установки, «игры» или ин­ституты, в рамках которых действуют люди, обычно пред­полагают, что имеется какой-то стандарт институцио­нальных установок. Он может быть уравнительным, но чаще всего демонстрирует внутренне присущую распреде­лению ресурсов и ограничениям дифференциацию. Это от­носится к кровным родственникам и семье на протяжении практически всей человеческой истории, к большей части способов производства, к крупным организациям и поли­тическим системам. Экономисты, которые иногда все-таки обращают внимание на такого типа различия между дей­ствующими, могут усмотреть такую первичную структу­ризацию в распределении исходных ресурсов. Марксисты увидели бы имущих и неимущих, а иногда и «противоре­чивое классовое положение» [79]. Феминистки же особо отметили бы разделение труда и власти по половому при­знаку. Исследователи организаций и политики провели бы разделение действующих на тех, кто принимает, прово­дит в жизнь и исполняет политические решения, или даже ввели бы какие-то иные различения в соответствии с рас­пределением ресурсов власти и накладываемыми ограни­чениями.

Эти виды дифференциации действующих (в той мере, в какой они действительно имеют место) носят решающий характер, поскольку относятся к социальной обстановке, определяемой или, по меньшей мере, поддающейся опре­делению различными типами действующих. В свою оче­редь, это означает, что местоположение в структуре диф­ференцирует рациональные интересы в данной обстанов­ке, в рамках данной культуры. Еще один способ объясне­ния предложил Г. Зиммель, который показал "значимость чисел в социальной жизни" [62]. П. Блау [25] выступил как последователь Зиммеля и ввел в научный оборот це­лый ряд предположений о том, как размер группы, гете­рогенность и неравенство членов группы влияют на соци­альное действие. Ю. Эльстер утверждал, что теория соци­ального выбора лучше всего работает применительно к «действиям одного агента или многих агентов, но в рам­ках решения умеренно сложных проблем» [34, 27].

Универсальным, хотя и не самым важным, является дру­гой тип местоположения в структуре. Речь идет о позици­ях центральности или периферийноети, неопределяемых, а существующих de facto. В частности, это касается поло­жения действующих внутри культурных потоков (инфор­мирование о культурных целях, смыслах и идентичнос-тях) и доступа к другим действующим, например находя­щимся вне цепочек или ролевых структур. Значение этого фактора для объяснения зависит от того, насколько дей­ствия действующего задаются стандартом типичным для его стабильного местоположения (культурной центрально­сти или маргинальности) [56], и/или местоположением в неинституционализированных сетях [взаимодействия] дей­ствующих [75]. Этот тип местоположения в структуре иг­рал в свое время заметную роль в описаниях. Он использо­вался в социометрических картах «звезд» и «маргиналов» в сетях межличностных отношений, а также в подходе к изучению отношений на производстве с точки зрения не­формальных групп.

Действующие оказываются в сходных ситуациях в раз­ной временной последовательности, в силу чего ресурсы и ограничения действующих находятся под влиянием либо увеличения ресурсов (благодаря учету прошлого опыта), ли­бо усиления ограничений (благодаря заранее сделанному выбору). В целом эта характеристика местоположения в структуре не имела большого значения для социологичес­кой теории. Она, видимо, более известена по работам эко­номического историка А. Гершенкрона [39], а также по работам исследующим процесс принятия решения в органи­зациях, устроенных по принципу «мусорного бака», т. е. на основе временной сортировки [27]. Тем не менее, времен­ная последовательность — это характеристика sui generis, имеющая очевидную значимость в исследованиях мигра­ции и межэтнических отношений, в теориях политических массовых организаций и в глобальном развитии современ­ности (что касается политической современности, ср. [70]).

КУЛЬТУРА И/ИЛИ СТРУКТУРА

Две совокупности вышеуказанных детерминант, нахо­дятся между собой в сложных отношениях первичности — вторичности, конкуренции — взаимодействия. Парсонси-анская социология, или наука о политической культуре [13; 74; 77], и марксизм представляют собой два варианта утверждения о первичности: первая приписывает первич­ность культуре, вторая — местоположению в структуре. В концепции политической социологии А. Пшеворского [58] описывается целый ряд конкурирующих основ при форми­ровании привязанностей у действующих (в данном случае избирателей), причем конкурируют здесь между собой раз­личные партии или «политические предприниматели». Примером взаимодействия культуры и структуры в нео­классической социологии является объяснение Р. Мерто-ном отклоняющегося поведения: «Моя основная гипотеза состоит в том, что отклоняющееся поведение с социологи­ческой точки зрения можно рассматривать как симптом разрыва связи между предписанными культурой стремле­ниями и определенными социальной структурой путями осуществления этих стремлений» [55, 188].

Здесь, вероятно, уместно напомнить читателю о задаче Данной статьи, скромно-всепримиряющей и в то же время амбициозно-критической. Она заключается в утверждении, что социология и общесоциологическая теория должны за­ниматься объяснением. Мы также стремились дать как бы общее описание имеющихся объяснений социологическо­го типа (как собственно социологических, так и принадле­жащих родственным дисциплинам), воздерживаясь при этом от категоричных заявлений о том, что должна делать социология. Мы — что особенно важно — не станем под­нимать на щит какое-либо конкретное объяснение социо­логического типа, выбранное из широкого и представи­тельного спектра соперничающих течений. Но, надо при­знать, что трактовка культуры и структуры в публикации столь небольшого объема неизбежно будет довольно по­верхностна.

Поэтому данный ключевой раздел лучше всего завер­шить, указав на некоторые проблемы, присущие представ­ленному здесь типу объяснения. Одна из них, конечно же, заключается в отсутствии каких бы то ни было попыток систематичной и в то же время несектантской кодифика­ции всего, что было сделано по меньшей мере тремя поко­лениями социологов (классической социологией, первой неоклассической социологией Парсонса и его учеников и последователей, а также социологией, сформировавшейся в 70—80-е годы). Подобная ситуация способствует распы­лению сил, а не совместной творческой работе.

Другая проблема состоит в том, что хотя культуры пред­ставляют собой совокупности целей и норм, идентичностей и когнитивных/коммуникативных компетенции и это позволяет давать весьма сжатые, экономные объяснения, но все-таки объяснения с опорой на культуру скорее всего применимы лишь для особых случаев. Недавние социоло­гические исследования в области культурного анализа, не­смотря на всю их глубину и тщательность [12; 14], едва за­трагивают эту проблему. Примером еще большей «куль­турной скупости» может служить модель «группа—коор­динатная сетка», построенная Мэри Дуглас [31; 77].

РЕЗУЛЬТАТЫ ДЕЙСТВИЯ: ПРОСЛЕЖИВАНИЕ КАУЗАЛЬНЫХ ПЕТЕЛЬ

Невероятно расплодившееся племя социологов интере­суется последствиями человеческого действия самого раз­личного рода. Однако социологии (а также родственным ей антропологии, политической науке и историографии), призванной заниматься систематизированным объяснени­ем, следовало бы особое внимание уделять лишь двум груп­пам таких последствий — принадлежности к культуре и местоположению в структуре. Только тогда можно будет замкнуть каузальную петлю между действием и его ре­зультатами.

Основная трудность для анализа собственно социологи­ческих результатов — отсутствие четких представлений о том, как достигается равновесие в отношениях, складыва­ющихся в параметрах культуры и структуры, несмотря на весь интерес к культурному и структурному порядку. Бо­лее того, по сути нет общепризнанных концепций дина­мики культурных и структурных процессов. Правда, суще­ствуют изощренные теории культурных циклов [7; 48], первоначально разработанные собственно социологией [64], а ныне развивающиеся вне ее рамок. В марксизме также содержатся некоторые предсказания относительно струк­турной динамики, централизации капитала, концепции ра­бочего класса, вне возрастающего социального характера производительных сил и т. д. От Спенсера и Дюркгейма пошла другая концепция структурной динамики, акцен­тирующая внимание на горизонтальной дифференциации местоположения в структуре [12; 52]. Этим проблемам по­священы также масштабные эмпирические исследования (совсем недавно осуществлен крупный проект, CASMIN, ко­ординатор — Джон Голдторп). Независимо от того, насколь­ко оправдано это положение, по-моему, правильно будет сказать, что относительно динамики культуры и структу­ры единого мнения пока нет.

Почему и когда люди меняют представления о своей идентичности, например, причисляют себя к этнической группе или исключают себя из нее? Почему и когда люди становятся религиозными или отдаляются от религии? Или, формулируя более абстрактно, почему люди придер­живаются какой-либо определенной культуры? При ка­ких условиях они прекращают ее придерживаться? Что касается структуры, то при каких условиях меняются ин­ституциональные образцы распределения и неинституци-онализированное местоположение в структуре? Что зас­тавляет нормы меняться? Когда и в какой мере государ­ственное управление и/или коллективные действия спо­собны изменить институциональную структуру или вза­имное местоположение категорий в ней? Когда станет воз­можным уничтожить данное институционализированное распределение ресурсов? И наконец, вопрос более обще­го характера: каким образом усилия индивидуальных действующих преобразуются в совместный способ действия [11]?

В целом социологи недостаточно осознают задачу, со­стоящую в замыкании каузальных петель, хотя несколь­ко обратных примеров все-таки имеется. В теории рефе­рентных групп Мертона [54] разработано положение о том, что принадлежность к культуре является, хотя бы отчас­ти, результатом действия, равно как и его источником. В концепциях государства благосостояния хорошо обоснован тезис о том, что распределение жизненных шансов во мно­гом является результатом политического действия, кото­рое берет начало в коллективной организации неимущих [50; 60].

ПРОБЛЕМЫ ВОСПРОИЗВОДСТВА: КУЛЬТУРНЫЕ И СТРУКТУРНЫЕ СИТУАЦИИ

Рискнем теперь предложить наметки того, что нам пред­ставляется многообещающим направлением дальнейших разработок социологических и общесоциальных научных объяснений. Результаты действий можно разделить на две основные подгруппы. Они могут относиться только к тому, что происходит с культурой, к которой принадлежит дейст­вующий, или со структурой, место в которой он занимает. Однако эти результаты могут и скорее всего будут воздейст­вовать на отношение к другим культурам и структурам. То, что относится к первой подгруппе, часто называют проб­лемой воспроизводства, или системными тенденциями со­циальной системы. Относящиеся ко второй подгруппе ре­зультаты действий ведут к историческим коллизиям, или rendez-vous manque's*, составляющим особо важную катего­рию ситуаций действия — ситуаций, определяемых куль­турой и структурой.

* Несостоявшимся встречам (фр.) — Прим. перев.

 

Культурно детерминированным действиям присуща сильная тенденция к воспроизведению культуры, что явля­ется источником характерного для нее чувства идентич­ности, ее (смыслового) мира, ценностей и норм. Правда, можно легко выделить по меньшей мере две характерные для воспроизводства культуры проблемы, которые, видимо, представляют исходный материал культурной дина­мики. Первая проблема — это социализация новых носи­телей культуры. Социализация всегда проходит сложно и может стать трудноосуществимой, если культура находи­лась под сильным влиянием уникального или специфиче­ского опыта предшествующего поколения. Вторая пробле­ма заключается в том, что поддерживать стойкую привер­женность какой-либо культуре в течение достаточно дли­тельного времени довольно трудно, даже если этот период укладывается в жизненный цикл одного поколения.

До тех пор пока действующие ведут себя определенным образом в силу их местоположения в структуре ресурсов и ограничений, структурный исход этих действий является результатом игры — стратегического взаимодействия, ко­торое может иметь (или не иметь) одно или несколько рав­новесных состояний. Первоначальное распределение мо­жет выравниваться, поляризоваться или оставаться преж­ним, несмотря на все попытки изменить его. Анализ стра­тегического взаимодействия был разработан в весьма сти­лизованных формах — рынков и простых игр, его намет­ки также встречаются и в историческом материализме и в теории организации еще со времен «железного закона оли­гархии» Р. Михельса. Тем не менее именно анализ страте­гического взаимодействия следует поставить в центр ис­следования довольно запутанных структур, которые пред­ставляют для социологов особенный интерес.

Действия, связанные с явной или скрытой конкуренци­ей между культурами и структурами, в значительной сте­пени детерминируют характеристики будущей культурной принадлежности и местоположения действующих в струк­туре. Подход к культурно-структурному анализу с точки зрения конкуренции до сих пор использовался социолога­ми недостаточно систематично. Между тем этот подход ка­жется весьма перспективным, поскольку изменение куль­туры или культурной принадлежности и изменение струк­туры распределения означают переход к другой культуре или структуре; устойчивость же данной культуры или структуры означает невозможность установления другой культуры или структуры [69, 77 и ел.]. Суть этой идеи мо­гут продемонстрировать три ярких примера подобных вари­аций в конкуренции культур и структур.