Вашингтон, округ Колумбия 4 марта 1933 года, суббота

Брайан Барроу

Джонни Д. Враги общества

 

 

БРАЙАН БАРРОУ

ДЖОННИ Д

ВРАГИ ОБЩЕСТВА

 

ОТ АВТОРА

 

Никогда раньше я не испытывал такого удовольствия от сбора материалов и самого процесса письма, как при работе над книгой, которую вы держите в руках. Если вы получите от ее чтения хотя бы половину того удовольствия, которое получил я от ее создания, то я буду счастлив.

Я давно предчувствовал, что напишу нечто подобное. Желание стать писателем впервые возникло у меня в детстве, когда я слушал рассказы дедушки о Бонни и Клайде. Мой дед Джон Вернон Барроу в молодости служил помощником шерифа на северо‑западе Арканзаса, и ему доводилось участвовать в засадах, которые полиция устраивала на дорогах, чтобы арестовать эту парочку. Позднее он стал мэром городка Алма (Арканзас) – того самого, где Клайд Бэрроу, как считалось, убил одного из его предшественников. Рассказы дедушки звучали как легенды о Диком Западе. Едва ли я тогда понимал, что все это случилось не далее как сорок лет назад. Я рос в 1970‑е годы, и главными событиями, которые повлияли на меня, были вьетнамская война, Уотергейт и кризис с американскими заложниками в Иране. Тогда мне просто не верилось, что Америка так переменилась за время, равное одной человеческой жизни.

Позднее я узнал, что Клайд Бэрроу застрелил двоюродного деда одного из моих друзей детства и что произошло это в моем родном городе Темпле (Техас). Вся эта история заинтересовала меня еще больше. Как‑то раз в 1997 году я никак не мог заснуть ночью и стал смотреть по кабельному телевидению документальный фильм про Мамашу Баркер. У меня возник вопрос: кто действовал раньше – банда Баркеров или Бонни и Клайд? Я поднялся наверх к себе в кабинет, зашел в Интернет и с удивлением обнаружил, что пик деятельности обеих банд приходится на одни и те же годы – 1933‑й и 1934‑й. Захотелось узнать побольше, и я набрал имя Джона Диллинджера. То же самое – 1933‑й и 1934‑й. Красавчик Флойд, Малыш Нельсон, Автомат Келли – все в 1933 или 1934 году. Так я познакомился с тем периодом, который принято называть Войной с преступностью.

После этого я взял книгу Джона Толанда «Дни Диллинджера» – биографию знаменитого бандита, где даются и некоторые сведения о современных ему преступниках. Потом занялся поисками всеобъемлющей истории борьбы ФБР против Диллинджера и других известных бандитов той эпохи и с удивлением обнаружил, что таковой не существует. О каждом из этих преступников были написаны книги, но история в целом, по‑моему, так и осталась никем не охваченной. Затем я узнал, что архивные материалы ФБР по всем этим делам были открыты для исследователей только в конце 1980‑х годов. Вот тогда я и решил написать эту книгу.

Перед вами первая полная и связная история Войны с преступностью, которую ФБР вело с 1933 по 1936 год. На это время приходится взлет и падение шести важнейших уголовных объединений: банд Джона Диллинджера, Малыша Нельсона, Красавчика Флойда, Баркеров – Карписа, Автомата Келли, а также Бонни и Клайда. Это большая и разветвленная история с перестрелками и расследованиями в десятках американских городов, в которой были задействованы в главных и эпизодических ролях сотни людей, в том числе целая армия агентов ФБР, шерифов и полисменов.

Сложность и запутанность – вот причины того, что авторы до сих пор сосредоточивали внимание только на ком‑то одном из «врагов общества». Однако шесть отдельных сюжетных линий можно собрать в единое повествование, поскольку у всех есть объединяющий элемент – участие ФБР.

Само бюро распространяло сильно отретушированную версию Войны с преступностью. С ней можно ознакомиться в целом ряде работ, начиная с сенсационной книги «Десять тысяч врагов общества», опубликованной в 1935 году, и заканчивая обобщающим трудом Дона Уайтхеда «История ФБР» 1956 года издания. Все они в лучшем случае дают неполную картину происходившего в действительности, а в худшем – вводят читателя в заблуждение. В них рассказывается о том, что хотел поведать Джон Эдгар Гувер, а не о том, что было на самом деле.

В течение многих лет главным препятствием для создания объективной истории была склонность ФБР к секретности. Гувер не желал предоставлять информацию тем, кто собирался рассказать всю правду. Этим объясняется тот факт, что, несмотря на огромное количество мифов и легенд о преступниках 1930‑х годов, о них издано так мало книг, которым можно доверять. На протяжении четверти века истории из жизни бандитов эпохи Великой депрессии оставались вотчиной газетчиков и поставщиков бульварного чтива, и многие не стеснялись присочинять эффектные сцены и воображаемые диалоги. Только в конце 1950‑х годов, после успеха телефильма «Неприкасаемые»,[1]^{1} серьезные авторы стали понемногу обращаться к теме Войны с преступностью. Об уже забытых Бонни и Клайде вновь напомнил триумфальный фильм 1967 года, после которого появилось не менее шести книг о них. Первая биография Автомата Келли была издана только в 2003 году.

Самой лучшей из всей этой литературы остается книга «Дни Диллинджера». Джон Толанд работал над ней спустя тридцать лет после описываемых событий и еще имел возможность беседовать со множеством их участников, в том числе и с некоторыми бывшими агентами ФБР. Он некритически принял на веру пару выдумок бюро (наиболее очевидная из них – это легенда о Мамаше Баркер как о криминальном гении), но все же работа Толанда остается эталоном.

Новый взгляд на историю Войны с преступностью стал возможен после открытия архивов ФБР. Не выдержав напора таких историков‑краеведов, как Роберт Анджер из Канзас‑Сити и Пол Мэккаби из Сент‑Пола, бюро к настоящему времени сделало доступными все материалы по Диллинджеру, Флойду, Нельсону, Баркерам, Автомату Келли и бойне в Канзас‑Сити. Взятые вместе, эти материалы составляют около миллиона листов ежедневных докладов, телеграмм и писем, а также сотни показаний свидетелей и участников событий – от сестры Диллинджера до портного, который шил одежду Нельсону.

Как и следовало ожидать, эти документы оказались настоящим кладезем новой информации. В них обнаружились десятки ранее неизвестных показаний самих бандитов и их подруг; неопубликованная автобиография Кэтрин Келли; документы, свидетельствующие о том, как Дока Баркера вызволяли из тюрьмы за взятки; подтверждение того, что Диллинджер за два месяца до смерти совершил еще одно, «пропущенное», ограбление. Но самое важное – это то, что архивы ФБР позволяют осветить деятельность самого ФБР. Они дают возможность шаг за шагом проследить, как росло и изменялось бюро: от группы неумех, которым не разрешалось носить оружие и у которых не было никакого опыта полицейской работы, до высокопрофессиональной команды, беспощадной к преступникам. Вот о чем Гувер совсем не хотел рассказывать. Как мы увидим, в первые месяцы Войны с преступностью фэбээровцы совсем не умели вести наблюдение, теряли подозреваемых во время слежки, забывали приказы и многократно ошибочно арестовывали людей. Их ошибки выглядели бы комично, если бы при этом не страдали невиновные. Если погрузиться в море докладов и служебных записок, многие из которых украшены раздраженными пометками, сделанными рукой Гувера, то можно воочию увидеть, как профессионально росло ФБР. Агенты учились стрелять из пистолетов, вести следствие и вербовать осведомителей. Эта книга посвящена прежде всего тому, как ФБР стало ФБР.

Архивные материалы позволили мне заняться еще одной важной для меня задачей: восстановить историческую справедливость по отношению к настоящим бойцам Войны с преступностью. Такие люди, как Чарльз Винстед и Кларенс Хёрт – агенты, застрелившие Диллинджера, – в течение долгого времени оставались совершенно безвестными, в то время как об убийцах, за которыми они охотились, снимали кинофильмы. Этого хотело само бюро. Критики объясняли такое положение вещей тем, что Гувер желал славы только для себя одного. Возможно, в этом есть доля истины, однако есть и другая причина: анонимность соответствовала планам Гувера по воспитанию единой команды и позволяла агентам выполнять тайные задания. После открытия архивов мы впервые можем понять, кто из фэбээровцев чем занимался, кто и когда совершал ошибки. В общем, эта книга содержит вовсе не милую и славную историю: прочитав ее, вы поймете, почему Гувер так не хотел показывать архивы.

Работа над книгой заняла четыре года, и за это время у меня была возможность дополнить материалы, почерпнутые из архивов ФБР, множеством другой информации, которую историки накопали за последние сорок лет. Среди важнейших источников – рукопись, обнаруженная в 1989 году двумя неутомимыми исследователями истории Диллинджера – Уильямом Хелмером и Томасом Смасином. Этот манускрипт проливает новый свет на последние недели жизни знаменитого бандита. Другим важным источником стали две тысячи страниц неопубликованных интервью, которые Элвин Карпис из банды Баркеров дал незадолго до смерти. Несколько агентов ФБР написали мемуары, которые я смог прочитать. Источники информации я указываю в сносках.

Очень прошу вас по ходу чтения помнить об одной важной вещи: эта книга не «плод воображения», как некоторые недавно вышедшие популярные истории. Это репортаж. Прямая речь и диалоги здесь взяты дословно из докладов ФБР, из записей Карписа, из статей 1930‑х годов и из мемуаров участников событий. Если вы удивитесь: а откуда он это знает? – то взгляните на сноски. Если я чего‑то не знаю, то я обязательно вам об этом скажу. Если есть тайна, которую я не могу разгадать (а там есть несколько), то я в этом признаюсь. Во всех фактических ошибках виноват я один.

Надеюсь, что вам понравится.

Брайан Барроу

Саммит, Нью‑Джерси

Декабрь 2003 года

 

ПРОЛОГ

 

 

Торремолинос, Испания

Августа 1979 года

 

Этот человек решил провести остаток жизни на солнечном испанском курорте. Американский дедушка с коротко стриженными седыми волосами и с огоньком в глазах цвета бирюзы. В свои 70 он еще строен и бодр. У него высокие скулы и острый подбородок, а очки без оправы делают его похожим на провинциального университетского преподавателя. Большую часть времени он сидит в своей захламленной квартире: смотрит Би‑би‑си по мигающему черно‑белому телевизору, в окружении бутылок из‑под виски «Джек Дэниелс», пилюль и воспоминаний. Если бы вы встретили его на пляже, он показался бы вам славным малым: он так добродушно смеется. Да, можно держать пари, что из всех бандитов и убийц, которых вы когда‑либо видели, этот самый милый.

Десять лет назад, когда он только приехал в Испанию, ему поначалу показалось здесь скучновато. Правда, длилось это недолго, вскоре он нашел себе развлечение. Тогда с ним была эта старая растрепа‑разведенка из Чикаго. Они катались на ее спортивном автомобиле вдоль берега, потягивали текилу, забыв о лекарствах, и устраивали громкие скандалы.

Теперь ее больше нет. Нет больше и писателей, и киношников‑документалистов, приезжавших послушать его рассказы о прежних деньках. Из всей этой братии хуже других были канадские ребята – они заставляли его позировать на фоне стоящих на рейде кораблей в окружении актеров, на которых напяливали фетровые шляпы, а в руки им давали муляжи автоматов Томпсона. Он соглашался не только ради денег, но и из тщеславия – это для него всегда было не последнее дело. Ну а теперь… Теперь он много пьет. Сидя вечером в кафе после пары кружек пива, он становится очень словоохотлив. Но громкие имена, которые он небрежно роняет, испанцам ничего не говорят. А британцы и изредка попадающиеся американцы думают, что старик спятил: сидит себе и бормочет в свою кружку.

Когда он говорит, что был гангстером, они улыбаются: «Да, конечно был, отец!» Когда он говорит, что был «врагом общества номер один» – сразу после Джона Диллинджера, Красавчика Флойда и своего крестника Малыша Нельсона, – то люди поворачиваются к нему спиной и перемигиваются. А когда он говорит, что это он со своими ребятами создал Джона Эдгара Гувера и современное ФБР, – ну, тогда окружающим становится все ясно, они встают и пересаживаются за другой столик: старик точно с приветом. Посудите сами: вы бы поверили тому, кто хвастается, что он – единственный в мире человек, который встречался и с Чарльзом Мэнсоном,^{2} и с Аль Капоне, и с Бонни и Клайдом?

Очень немногие в Торремолиносе знают, что старик говорит правду. В 1960‑е годы в тюрьме на Терминал‑айленд он учил Мэнсона играть на гавайской гитаре. А до этого он провел двадцать одну сырую зиму в Алкатрасе.^{3} В 1963 году это место прикрыли, но еще раньше, за несколько лет до того, его перевели в Левенуэрт.^{4} Он был заключенным, который отсидел самый длинный срок в истории Скалы. Он знавал и Птичника^{5} и этого болтуна Автомата Келли. Он видел Аль Капоне во время одного из припадков, вызванных застарелым сифилисом, когда тот извивался на полу в тюремной столовой, как окунь на разделочной доске.

Было время, когда он был знаменит. И не «пятнадцать минут»,^{6} а по‑настоящему знаменит – так, что его имя печатали в «Нью‑Йорк таймс» на первой странице самыми крупными буквами. Это было давно – еще до Нила Армстронга, до «Битлз», до «Американской эстрады»,^{7} до войны. Это было, когда Гитлера считали всего лишь беспокойным психом с дурацкими усиками, а Франклин Делано Рузвельт еще не до конца усвоил расположение ванных комнат в Белом доме. Вот в те годы он и был самым знаменитым из американских налетчиков. А теперь никто и не знает, что такое настоящий налетчик. Вот Диллинджер – это был самый лучший из всех налетчиков. Красавчик Флойд был неплох. Бонни и Клайд старались, конечно, но у них не все получалось.

А что теперь? Теперь и он сам, и все его ровесники‑бандиты стали персонажами мультиков или карикатурными гангстерами из идиотских фильмов, выходящих один за другим. Посмотрите на ту бодягу которую показывают вечером по ящику. Уоррен Битти в роли педика‑заики Клайда Бэрроу и Фэй Данауэй в роли красотки Бонни Паркер (вот уж не сказал бы, что она была хороша). А вот Ричард Дрейфус, который представляет Малыша Нельсона болтливой задницей (ну ладно, здесь они правы). А вот Шелли Винтерс изображает, как Мамаша Баркер перевозила оружие, а рядом молодой Роберт де Ниро в роли одного из ее сыновей. Нет, это все – смешные голливудские фантазии, куклы из выдуманного мира.

Старик качает головой. Раздвигая на ночь свой диван, он прихлебывает виски и встряхивает таблетки. Желчь не дает ему спать: да поймите же, все это было на самом деле! Все это было! Не в вымышленном мире, не в кино, а прямо посреди Соединенных Штатов – в Чикаго, в Сент‑Поле, в Далласе, в Кливленде. Все это было тогда, а теперь забыто так же прочно, как и он сам. Диллинджер, Флойд, Нельсон, Бонни и Клайд, Мамаша Баркер – он знал их всех. И всех их пережил. Он пережил даже самого Гувера.

Гувер.

Долбаный Гувер.

Старик наклоняется к столику и тянется к баночке с таблетками.

 

I

ПРЕЛЮДИЯ К ВОЙНЕ

Весна 1933 года

 

 

Вашингтон, округ Колумбия 4 марта 1933 года, суббота

 

Утро было блеклым, как вся эта эпоха. Над городом нависли серые тучи, их чуть трепал северный ветер. Моросил дождь. Сто тысяч человек молча стояли вокруг Капитолия в напряженном ожидании. Кто‑то спросил, показывая на крыши домов: «Что там за штуки, птичьи клетки, что ли?» – «Пулеметы», – ответила одна из женщин.[2]

Беспокойству способствовали и молодые солдаты, переминавшиеся на перекрестках и нервно теребившие свои винтовки.

«Атмосфера, – писал Артур Крок в „Нью‑Йорк таймс“, – была как в осажденной столице во время войны».

Сказано верно: люди действительно чувствовали себя, как на войне; они и стояли, словно контуженные. Страна, к которой они привыкли – тучная и счастливая Америка века джаза, бутлегерства и самогона из терновых ягод, – исчезла разом, как после вражеской бомбардировки. Женщины, еще недавно отплясывавшие по вечерам чарльстон, теперь шаркали ногами в очередях за хлебом, – потерявшие всякую надежду. Отцы семейств, чьи сбережения испарились после краха биржи, теперь сидели на обочинах, выпрашивая милостыню.

Протрубил горн. Все повернули головы. Избранный президент, нетвердо ступая, прошел по пандусу, покрытому красной ковровой дорожкой, к кафедре. Председатель Верховного суда Чарльз Эван Хьюз прочел клятву.

Когда он закончил, Франклин Делано Рузвельт занял место за кафедрой и крепко ухватился за ее края. Лицо его было мрачно. Он заговорил:

– Позвольте мне выразить твердую уверенность, что единственная вещь, которой нам стоит бояться, – это сам страх. Именно этот, не имеющий названия, иррациональный, ничем не оправданный, ужас парализует наши усилия, направленные к тому, чтобы отступление превратить в наступление. – Рузвельт оглядел толпу и продолжил: – Народ хотел активных действий, и мы к ним приступим. Мы должны действовать как хорошо обученная, преданная, верная армия, полная готовности пожертвовать всем личным ради общего блага и дисциплины. Я буду просить конгресс дать мне последний недостающий инструмент для преодоления кризиса – широкие полномочия для ведения войны с опасностью. Я буду просить таких же полномочий, какие я получил бы в том случае, если бы мы были оккупированы врагом.

Когда Рузвельт скрылся в здании Капитолия, мало кто в толпе почувствовал себя успокоенным. Наоборот, слова о войне многих испугали. Говорили о введении военного положения, об анархии, о диктатуре. Никто толком не понял, какую войну имел в виду президент. Тогда все казалось возможным.

В то утро никто не мог предположить, что метафорическая «война», к которой призывал Рузвельт, действительно обернется выстрелами, кровью и смертью на американской земле. Эта битва разрежет страну, словно взмах косы. Она начнется на вокзале в Канзас‑Сити, захлестнет улицы Чикаго, накроет своим саваном домики в Северном Висконсине, пыльной бурей пронесется по сонным фермам в Оклахоме. Поля битв окажутся разбросаны от Атлантик‑Сити до Далласа и от Сент‑Пола до Флориды. Но сражаться при этом будут не солдаты, а совсем другие люди – служащие пока не известного широкой публике подразделения Министерства юстиции, которое возглавляет пока мало кому известный чиновник по имени Джон Эдгар Гувер. Этот человек всего за двадцать месяцев обезвредит огромную преступную сеть, а потом реальные биографии бандитов превратятся сначала в общеамериканскую мыльную оперу, а потом в легенду.

 

В бульварных романах и фильмах о гангстерах события 1933–1934 годов неотличимы от фольклорных преданий и мифов. Для американцев, выросших после Второй мировой войны, такие бандиты, как Чарльз Флойд по прозвищу Красавчик, Малыш Нельсон, Мамаша Баркер, Джон Диллинджер и Клайд Бэрроу, реальны не более, чем Люк Скайуокер или Индиана Джонс. Они стали знамениты в одно и то же время – в 1933–1934 годах, – но после десятилетий, проведенных в стиральной машине массовой культуры, их биографии вылиняли так, что совсем немногие американцы знают, какими эти люди были на самом деле. А они были настоящими.

Бездельник и вор из Далласа, ставший серийным убийцей, Клайд Бэрроу родился в 1909 году – в том же году, что и Барри Голдуотер^{8} и Этель Мерман.^{9} Если бы его не убили, то ему стукнуло бы 65 в 1974 году, когда Ричард Никсон ушел с поста президента. Наверное, он превратился бы в пожилого рантье, жил бы где‑нибудь в Баркалоунджере и посмеивался во время просмотра сериала с Арчи Банкером. Вдова Малыша Нельсона умерла только в 1987 году – и она много лет наблюдала, как ее внуки смотрят Эм‑ти‑ви, пристукивая пальцами в такт музыке. Вдова Автомата Келли провела двадцать пять лет в тюрьме и умерла в Талсе в 1985 году. Еще живы люди, которым приходилось пригибаться в окошках касс, когда Диллинджер грабил их банк, или наблюдать, как Бонни и Клайд палили в шерифов, или играть в бейсбол с Малышом Нельсоном. У Келли и Флойда остались дети, которые до сих пор не прочь поговорить о своих родителях.

Этими людьми, как буками, пугали детей того поколения, которое потом назвали величайшим. Весной 1933 года, когда бандиты вроде Джона Диллинджера становились известны всей стране, 22‑летний парень по имени Рональд Рейган по радио вел репортажи об университетском бейсбольном чемпионате в Де‑Мойне, а 20‑летний Ричард Никсон играл в бейсбол за команду Витьер‑колледжа из Южной Калифорнии. Третьеклассники Джеймс Эрл Картер из Плейнса (Джорджия) и Джордж Герберт Уокер Буш из Гринвича (Коннектикут) учили таблицу умножения. В Хобокене (Нью‑Джерси) девчонки падали в обморок, заслышав пение 17‑летнего Фрэнка Синатры. А в доме на Джадсон‑авеню в Эванстоне (Иллинойс) гиперактивный девятилетний пацан по имени Марлон Брандо учился боксировать.

Сейчас, когда все это поколение сошло со сцены, трудно представить, что было время, когда знаменитые гангстеры гордо ступали по земле Америки. В мире мобильных телефонов, покупок по Интернету и ракет с лазерным наведением кажется абсурдом, что банды грабителей банков могли посеять панику по всей стране, – все это сродни историям о Диком Западе. Но это был не Дикий Запад. Это была Америка 1933 года, за восемь лет до Перл‑Харбора, за двенадцать лет до Хиросимы, за двадцать три года до Элвиса, за тридцать шесть лет до Вудстока.^{10}

При всех очевидных различиях – ни Интернета, ни телевидения, ни инфракрасных камер, ни съемок со спутников – Америка в 1933 году несильно отличалась от современной. Междугородная телефонная связь стала уже привычной, как и путешествия самолетом: и полицейские, и грабители могли летать по своим делам, и иногда летали. Среди самых влиятельных СМИ уже числились газета «Нью‑Йорк таймс» и журнал «Тайм». Люди одевались почти как сейчас, – пожалуй, самым большим отличием были шляпы. Мужчины носили мягкие фетровые шляпы или соломенные канотье, дамы из хорошего общества – отделанные кружевами шляпки, а девушки попроще – гиллигановские шляпки, закрывавшие челку. Голливуд задавал тон в массовой культуре. Самыми популярными фильмами весной 1933 года были «Франкенштейн» с Борисом Карлоффом, первый «Тарзан» с Джонни Вайсмюллером, а также «Доктор Джекил и мистер Хайд». Но всех популярнее был «Мятеж на „Баунти“». Бурно развивалось радио, но пока что едва ли в половине домов по всей стране были радиоточки.

Если говорить об отличиях, то в начале 1933 года большинство американцев не могло позволить себе наслаждаться всеми этими благами. Крах биржи в 1929 году перерос в экономическую депрессию. Сотни тысяч людей потеряли работу. С исторической дистанции именно весна 1933 года кажется самым тяжелым периодом. В больших городах – вдоль Потомака в Вашингтоне, на Риверсайд‑драйв в Нью‑Йорке, в Чикаго, Бостоне, Сан‑Франциско – возникали лагеря переселенцев. Тысячи семей бросали свои дома и пускались в скитания по железным дорогам Среднего Запада. Люди переезжали из города в город в поисках лучшей жизни и нигде ее не находили. В Вашингтоне безостановочно шли марши протеста, которые иногда заканчивались тем, что солдаты при поддержке танков разгоняли отчаявшихся голодных людей, готовых на любую работу ради пропитания. Народ озлобился. Все проклинали правительство. Все проклинали банки.

 

Трансляцию инаугурационной речи, которую произносил тем дождливым утром Рузвельт, слушала группа правительственных чиновников, расположившаяся в кабинете на третьем этаже здания на углу Вермонт‑стрит и Кей‑стрит в центре Вашингтона. В чем состояла их работа, не знал почти никто, кроме членов их семей. Их боссом был приземистый человек 38 лет, с приплюснутым носом и вечными мешками под глазами‑бусинками. Многие подмечали его сходство с бульдогом. В то утро Джон Эдгар Гувер был очень озабочен служебными делами.

Сейчас, когда после его смерти прошло более тридцати лет (он умер в 1972 году), трудно представить, что были времена, когда Гувер еще не превратился в монументальную «забронзовевшую» фигуру – в того, чьих секретных архивов боялись американские президенты, кто дал зеленый свет тирании сенатора Джозефа Маккарти,^{11} кто преследовал самых разных людей, вошедших потом в американскую историю: Мартина Лютера Кинга,^{12} Элджера Хисса,^{13} супругов Розенберг.^{14} В течение сорока лет он отвечал за обеспечение правопорядка в Америке – так долго, как никто ни до, ни после него, – и в одиночку создавал первую общегосударственную полицейскую машину. Его наследие столь же сложно и неоднозначно, как и он сам. До Гувера правоохранительные органы представляли собой мешанину из офисов шерифов отдельных округов и городских полицейских управлений. Очень часто и те и другие были коррумпированы. Именно Гуверу удалось добиться эффективности, профессионализма и централизованного управления, которые сохраняются по сей день. Но его достижения опорочены злоупотреблением властью: повсеместным подслушиванием телефонных переговоров, незаконными вторжениями в дома, а в поздние годы и преследованиями правозащитников.

Гувер добился власти быстро – и это произошло во время Великой криминальной волны 1933–1934 годов. До начала Войны с преступностью он был безвестным чиновником, а организация, в которой он служил, пыталась избавиться от шлейфа скандалов в прошлом. Через двадцать месяцев он стал национальным героем, прославляемым в кинофильмах, книгах и комиксах. Всего шестьсот дней потребовалось для создания нового ФБР. Мы расскажем о том, как это произошло.

 

В 1933 году Гувер был директором одного из департаментов Министерства юстиции – Бюро расследований (не «федерального» – этот статус организация получит только два года спустя[3]) – и возглавлял его уже девять лет, с 1924 года. За это время он нажил себе великое множество врагов, и люди Рузвельта недвусмысленно давали понять, что очень скоро Гувер лишится своего кресла. Последнее слово оставалось за новым министром юстиции Томасом Уолшем, 72‑летним сенатором из Монтаны, ярым врагом Гувера. Через два дня после речи Рузвельта, в четверг, Уолш сел в поезд, направлявшийся из Майами в Вашингтон. Его сопровождала новая жена, уроженка Кубы. В пятницу утром миссис Уолш проснулась в купе и обнаружила, что ее супруг мертв. Злые языки в столице поговаривали, что старик не выдержал слишком бурной ночи. Однако для Гувера это была только отсрочка. Гувера бесило, что после всего сделанного им за эти девять лет его судьба зависит от политических раскладов. ФБР держалось на одном Гувере: если бы не он, бюро давно бы уже упразднили. Это была мелкая и очень странная по своим функциям организация, «бюрократический ублюдок», как обозвал ее один из недоброжелателей. Функции бюро заключались в расследовании преступлений федерального значения – от подстрекательств к мятежу до поисков автомобилей, угнанных из одного штата в другой, побегов из федеральных тюрем и правонарушений, совершаемых в индейских резервациях. Один журналист назвал бюро «сыскным агентством с крайне неопределенными властными полномочиями и ответственностью». Агенты ФБР не имели права производить аресты. Если им требовалось арестовать преступника, они должны были прибегать к помощи местных полицейских. К тому же им не разрешалось носить оружие. Это были скорее сыщики, чем полицейские, что‑то вроде Скотленд‑Ярда, «искатели фактов», как любили повторять помощники Гувера.

История бюро пестрела позорными пятнами. Оно было основано в 1908 году в связи с расследованиями антитрестовских дел, а в последующие пятнадцать лет неуклонно деградировало и в конце концов превратилось в рассадник непотизма и коррупции. В начале 1920‑х годов у ФБР было 50 отделений на местах, и сотрудники большинства из них набирались по рекомендациям политиков. Самым вопиющим был случай Гастона Минса. Этот человек зарабатывал деньги, шантажируя конгрессменов, продавал лицензии на торговлю спиртным бутлегерам и даже получал взятки за то, что обеспечивал осужденным президентское помилование. Когда в середине 1920‑х годов конгресс затеял специальное расследование деятельности бюро, журналисты окрестили эту организацию «департаментом легкого поведения».

Юристу Джону Эдгару Гуверу исполнилось всего 29 лет, когда его назначили директором этой организации, с тем чтобы он вычистил авгиевы конюшни. Гувер был аскетом и человеком строгих правил. В свои 29 он все еще жил с любящей матушкой в родительском доме в Вашингтоне, неподалеку от Капитолийского холма (Сьюард‑сквер, 413). В детстве он заикался, но сумел побороть этот недостаток, заставляя себя говорить отрывисто и очень быстро – так быстро, что за ним не могла поспеть ни одна стенографистка. Гувер был человеком аккуратным, целеустремленным и дисциплинированным – плотью от плоти вашингтонской бюрократии, среди которой он и вырос. Никто не сомневался, что он пойдет по стопам отца, чиновника Береговой и геодезической службы, и станет государственным служащим. Гувер учился на вечернем отделении Университета Джорджа Вашингтона и был активным членом студенческого братства «Каппа Альфа». Днем он работал клерком в библиотеке конгресса. Диплом бакалавра юриспруденции он получил в 1916 году, магистерскую степень – годом позже и сразу после этого вступил в коллегию адвокатов округа Колумбия.

В июле 1917 года его взяли на работу в Министерство юстиции. В то время многие подающие надежды молодые юристы ушли со службы, записавшись добровольцами в армию, и Гувер, всегда с иголочки одетый, пунктуальный и усердный, быстро пошел в гору. За первые полгода службы он получил два повышения. Сначала он перешел в отдел регистрации иностранцев, а затем был назначен начальником Разведывательного управления, нового департамента, который боролся с радикальными движениями в среде рабочих, с анархистами и коммунистами. Его деятельность на этом поприще получила самую высокую оценку, и он дал свое первое интервью «Нью‑Йорк таймс». В январе 1920 года его управление организовало облаву на коммунистов в 33 городах, и в результате было арестовано более 3000 человек. А Гувер уже прощупывал возможности получения нового места. В августе 1921 года он этого добился: стал заместителем директора ФБР.

В 1924 году деятельностью бюро занялся сенат. В итоге были уволены и попали под суд и директор ФБР, и министр юстиции. Новый министр, Харлан Фиске Стоун, не знал, что ему делать с этой конторой. Сохранились его записи: «…в ее штате полно людей с самой дурной репутацией… не признает закона… агенты вовлечены в крайне жестокие и недостойные дела» и т. п.[4]Стоун не знал, кому поручить реформирование такой организации, и один из его друзей предложил кандидатуру Гувера: молод, но честен, старателен и трудолюбив. Стоун поспрашивал коллег, получил самые лестные отзывы, и 10 мая 1924 года Гувер встал во главе ФБР, правда пока только в качестве исполняющего обязанности директора.

Первым делом он решил заменить агентов на местах (к 1929 году их насчитывалось 339 человек). Гувер твердо знал, кого он хочет видеть в штате: ему были нужны молодые, энергичные белые в возрасте от 25 до 35 лет, с юридическим образованием, смышленые, умеющие формулировать свои мысли, аккуратные и выросшие в приличных семьях. Словом, ему требовались люди такие же, как он сам. И он их нашел. Уже через несколько недель Гувер избавился от наследия прежнего руководства, положил конец протекционизму при приеме на работу и стал набирать сотрудников по способностям. Желавших служить в ФБР оценивали по критериям «уровень интеллекта», «поведение во время интервью», а также по «внешнему виду». Последняя графа предполагала оценки «опрятен», «вульгарно одет», «одет бедно» и, наконец, «неаккуратен».

В своей организации Гувер правил самовластно, и сотрудники боялись его как огня. Ревизоры могли нагрянуть в местные отделения в любой день без всякого предупреждения и записать всех, кто опоздал на работу хотя бы на минуту. Гувер не терпел бездельников и нерях, требовал строжайшего соблюдения новых правил поведения, которые он довел до общего сведения. Во главе региональных отделений он поставил руководителей, называвшихся «ответственными специальными агентами» (в 1929 году всего их было 25). Малейшее нарушение дисциплины влекло за собой увольнение. Когда глава Денверского отделения предложил посетителю выпить у себя в рабочем кабинете, его тут же отправили в отставку.

«Я хотел бы, чтобы Бюро расследований и Министерство юстиции в целом рассматривались как сообщество джентльменов, – объявил Гувер в 1926 году. – И если кто‑то не умеет себя вести на службе, то мне придется с ним расстаться».

Те, кто удержался в бюро из прежнего состава, и новички, набранные Гувером, представляли собой однородную группу. Многие из них были родом с юга. Многие окончили тот же университет, что и директор, – Университет Джорджа Вашингтона, причем часть из них тоже принадлежала к братству «Каппа Альфа». Заместитель директора, служивший в ФБР с 1917 года, Гарольд Натан по прозвищу Папаша был именно из числа «каппаальфовцев». Кстати, Натан в течение многих лет был единственным евреем в бюро. Агенты, приезжавшие в Вашингтон в командировку, часто останавливались в доме «Каппа Альфа». Оттуда же пришел на службу в ФБР и молодой человек родом из штата Миссисипи, адвокат Хью Клегг, – в будущем еще один заместитель директора. В первые месяцы службы Клеггу, как и другим новым сотрудникам, пришлось поработать в нескольких местных отделениях. Таким новичкам зачастую приходилось сталкиваться с враждебностью местной полиции. Полицейские видели в безоружных людях Гувера жалких дилетантов, которые хотят захватить их поле деятельности, и прозвали фэбээровцев диджеями^{15} и ребятами из колледжа.

В чем‑то копы были правы в своих насмешках. В ведомстве Гувера внешний вид, преданность делу и трудолюбие ценились выше, чем бойцовские качества. Почти ни у кого из новых сотрудников не было опыта столкновений с преступниками, и Гувер это с сожалением признавал. Поговаривали, что Гуверу нравятся мужчины «молодые и милые». Он заявлял во всеуслышание, что у него все сотрудники имеют юридическое образование, однако в то же время потихоньку набирал не только юристов, но и ветеранов полиции с юго‑запада. Эти «ковбои» были людьми совсем другой породы. Они пили, жевали табак и сплевывали на пол, но на их поведение директор закрывал глаза, потому что они умели искать и находить преступников. В нарушение правил некоторые из них продолжали носить оружие. В Вашингтоне Джон Кит таскал с собой кольт 45‑го калибра, в Далласе Чарльз Винстед не расставался с большой винной бутылкой, а в Чикаго бывший техасский рейнджер Джеймс Уайт по прозвищу Док носил за поясом кольт с костяной рукояткой, а в голенище – большой нож. Двое из тех, кому Гувер поручал расследование важнейших дел в первые годы своего руководства ФБР, были именно такими ветеранами‑«ковбоями»: Гус Т. Джонс, глава отделения в Сан‑Антонио, и старший брат Дока Уайта, тоже бывший рейнджер, – Томас Уайт, который возглавлял оклахомский офис.

Реформы Гувера изменили ФБР. Были закрыты плохо работавшие местные отделения, уничтожена бюрократическая волокита, построена вертикаль власти, стандартизована документация. Не прошло и полугода с момента назначения Гувера, как бюро превратилось в образцовую, современную и эффективную правительственную организацию. Вскоре статус «исполняющий обязанности» был изменен, и Гувер стал полноправным директором. Теперь, после всех преобразований, оставалось одно: найти свое поле деятельности. В первые шесть лет правления Гувера наиболее важными (хотя и не самыми громкими) оказались два дела: расследование коррупции в федеральной тюрьме в Атланте и дело об убийствах, связанных с захватами богатых нефтью земель, принадлежавших индейцам в Оклахоме. Этими расследованиями руководил «ковбой» Том Уайт. В 1927 году его назначили начальником тюрьмы в Левенуэрте, и главе нового расследования – дела о побеге опасных преступников – Гувер поставил Гуса Джонса.

Агенты ФБР выполняли всю работу по розыску бандитов, но, когда дело доходило до ареста, они были вынуждены уступать место полицейским сыщикам. «Помню, обнаружили мы дом, где скрывается преступник, – вспоминал Хью Клегг. – Звоню в полицию. Полицейский мне говорит: „Ты становись у задней двери, а я пойду через центральный вход. У тебя ведь револьвера нет, значит, внутрь идти должен я.“ Я подобрал кусок кирпича, стою у задней двери и молюсь, чтобы бандит не вздумал уходить этим путем. Думаю: если он выйдет и начнет стрелять, я пропал, – у меня же никакого оружия, я полностью в его руках…»[5]

Гувер занимался только административной работой. Он редко покидал свой вашингтонский кабинет, уставленный красивыми китайскими безделушками. Хотя директор ФБР позиционировал себя как главного борца с преступностью, он лично не произвел ни одного ареста, не говоря уже о том, чтобы хоть раз выстрелить из револьвера. Расследования вели главы местных отделений, а директор наблюдал за их работой и, если ему что‑нибудь не нравилось, отправлял им гневные послания. И он, и Папаша Натан бывали очень резки в своих суждениях и оценках. Они оба, разумеется, отдавали себе отчет в том, что по‑настоящему компетентных сотрудников у них совсем немного. Натан писал Гуверу в июне 1932 года: «Мне кажется, что вся проблема в том, что у многих наших руководителей на местах в голове сплошной туман. Что ни говори, они плоховато шевелят извилинами».[6]

Как и всякий умный чиновник, Гувер заботился о том, чтобы народ был в курсе деятельности его организации. Он выступал с речами, время от времени давал интервью газетам и всякий раз при этом подчеркивал монолитное единство бюро и приверженность его сотрудников тому, что он сам называл «научным подходом к борьбе с преступностью»: обвинение должно строиться на строгих доказательствах, отпечатках пальцев и свидетельствах очевидцев. Нельзя сказать, чтобы вся пресса ему верила. В 1932 году в журнале «Коллиерс» появилась статья, в которой ФБР называлось «личной политической машиной Гувера».

«Этот человек доступен посетителям меньше, чем президенты, – писал журналист. – Он держит своих агентов в страхе, под постоянной угрозой увольнения, перемещает их с места на место по первому своему капризу. Ни в одной другой правительственной организации нет такой чехарды с кадрами».

Именно эта статья впервые намекнула на ахиллесову пяту Гувера: пустила слух о его нетрадиционной сексуальной ориентации: «По своему внешнему виду мистер Гувер совсем не похож на полицейского сыщика, каким мы его себе представляем по детективным романам. Одевается он очень изящно, предпочитает, чтобы галстук, носочки и носовой платок всегда были выдержаны в голубом цвете… Он небольшого роста, полноват, деловит, манеры и походка у него несколько жеманные».

Первые восемь лет руководства Гувера ФБР занималось только мелкими делами. Шанс попасть в центр общего внимания появился лишь в июне 1932 года, после принятия так называемого закона Линдберга. За три месяца до этого в Хопуэлле (Нью‑Джерси) был похищен, а впоследствии и убит маленький сын Чарльза Линдберга.^{16} По новому закону похищение человека стало рассматриваться как преступление федерального значения, но при условии, что похититель или его жертва пересекли границу штата. Дело Линдберга породило целый ряд сходных преступлений, но, к огорчению Гувера, за весь 1932 год ни одно из этих дел не подпало под новый закон. Однако преступный мир осознал, что при похищении людей можно с легкостью получать огромные выкупы, и количество таких преступлений стало стремительно расти. В 1933 году было совершено 37 громких похищений, в два раза больше, чем в любой из предшествующих годов. Их стало столько, что «Нью‑Йорк таймс» завела для репортажей о них постоянную колонку. Начиная с февраля 1933 года, когда в Денвере был похищен миллионер Чарльз Бётчер III, агенты ФБР включились в расследования подобных дел и участвовали в раскрытии примерно десяти из них. Фэбээровцы наконец‑то оказались причастны к делам, которые привлекали внимание широкой публики.

Когда Рузвельт приступил к исполнению президентских обязанностей, известия о похищениях постоянно мелькали на страницах газет по всей стране. В памяти людей еще были свежи 1920‑е годы – та волна преступности, олицетворением которой стал Аль Капоне, – и репортажи о новом виде преступлений подливали масла в огонь дебатов на тему: нужна ли нам федеральная полицейская служба? Мнения разделились. С одной стороны, раздавались голоса сторонников реформ, обвинявших местную полицию в коррумпированности и неспособности справиться с новым, мобильным поколением преступников, для которых пересечь границу штата все равно что перешагнуть трещину на тротуаре. Но с другой стороны, сильны были и позиции местных – городских и окружных – властей, не собиравшихся отдавать федералам свою территорию. Их поддерживали и некоторые конгрессмены: они заявляли, что введение общенациональной полиции – это первый шаг к созданию американского гестапо. Антифедерализм в то время был все еще силен. Многие, особенно на юге и на Среднем Западе, и раньше мало доверяли Вашингтону, а с началом Великой депрессии эти настроения резко усилились: во всех бедах винили политиков. Споры обострились после избрания Рузвельта. Советники подталкивали нового президента к централизации власти, внушали ему, что только переход управления от отдельных штатов и городов к федеральному правительству может возродить экономику. В рамках этих дебатов обсуждалась и централизация правоохранительных органов.

За первые сто дней президентства Рузвельта через конгресс успешно прошли десятки законов, определивших его «Новый курс». В этот период главным сторонником учреждения федеральной полиции выступил помощник президента Луис Хоу. Не вызвало удивления и то, что на ту же точку зрения встал заменивший Томаса Уолша новый министр юстиции – бывший адвокат из Коннектикута Гомер С. Каммингс. Весной 1933 года Хоу и Каммингс готовили реформу Министерства юстиции и обсуждали вопрос о том, какое место может занять в нем федеральная полиция.

Для Гувера избрание Рузвельта означало, что он может либо все получить, либо все потерять. Большая часть знатоков правительственной политики была уверена в том, что Гувера уволят, и если бы сенатор Уолш не скончался, то скорее всего так бы и произошло. Но теперь положение изменилось: если бы Гуверу удалось убедить Белый дом в своей полезности, то у него мог появиться шанс, весьма небольшой конечно, что его маленькое бюро станет ядром будущей федеральной полиции. Разумеется, в правительстве были и другие люди, которые претендовали на ту же роль. Среди них выделялся Элмер Айри, глава следственной части Налогового управления. Активная работа этого ведомства в 1931 году привела на скамью подсудимых самого Аль Капоне.

Всю весну 1933 года Гувер занимался лоббированием своих интересов: ему нужно было если не продвинуть свое ведомство, то, по крайней мере, сохранить его в нынешнем виде. Главы отделений ФБР на местах получили задание добыть письма поддержки от видных политиков. Бывший начальник Гувера Харлан Фиске Стоун, ныне один из судей Верховного суда, обратился к своему коллеге Феликсу Франкфуртеру, а тот переговорил с самим Рузвельтом. Однако позиции противников Гувера были все еще сильны. Один из советников Рузвельта впоследствии писал, что на президента «оказывали огромное давление многочисленные политики, требовавшие одного: заменить Гувера одним из тех полицейских начальников, который будет мягче относиться к их протеже при поступлении на должности».[7]

Судьба Гувера всю весну висела на волоске. Ему были необходимы ощутимые успехи, отраженные в газетных заголовках, уголовные дела, которые сделают его публичной фигурой и продемонстрируют, что ФБР неузнаваемо изменилось. И Гувер получил все это, однако способ оказался необычным: славу ФБР принесла борьба с теми преступниками, на деятельность которых юрисдикция бюро никак не распространялась, – с грабителями банков.

 

Первое достоверно известное ограбление банка в США (на самом деле, скорее, ночная кража со взломом) произошло в 1831 году. Некто Эдвард Смит проник в банк на Уолл‑стрит и забрал оттуда 245 тысяч долларов. Его поймали и приговорили к пятилетнему заключению в тюрьме Синг‑Синг. Это преступление заставило американские банки заняться вопросами безопасности: в 1834 году в них были установлены сейфы. Однако вплоть до Гражданской войны вооруженных ограблений не происходило. Во время войны налетчики из числа конфедератов ограбили несколько банков на севере страны, но первое ограбление банка гражданским лицом состоялось только 15 декабря 1863 года. В этот день некто Эдвард Грин, человек бешеного темперамента, вломился в банк в Мадлене (Массачусетс), выстрелил кассиру в голову и забрал 5000 долларов. В 1866 году этому первопроходцу накинули на шею петлю.

Первое организованное ограбление банка в мирное время произошло в 1866 году в Либерти (Миссури). Его совершила банда безработных, бывших партизан, воевавших на стороне конфедерации. Во главе банды стояли братья Джеймс – Фрэнк и Джесси. Банда Джеймсов занималась грабежами в течение последующих пятнадцати лет, ее дела постоянно муссировались прессой, и у бандитов появилось множество подражателей на западе: среди них были братья Дэлтон, Билл Дудлин, а также знаменитая банда «Дыра в стене» Буча Кэссиди и Малыша Санданса. После того как Кэссиди и его сообщник в 1901 году бежали в Южную Америку, а освоение Фронтира на западе страны было окончательно завершено,^{17} грабежи банков на время вышли из поля зрения прессы и широкой публики. Банки, конечно, продолжали грабить, но никто из бандитов не стал известен всей стране. Если верить статистике (впрочем, ненадежной), количество преступлений такого рода значительно упало в годы, предшествовавшие Первой мировой войне.

Однако и после войны их число не сильно увеличилось. По крайней мере до середины 1920‑х годов бандиты предпочитали открытому грабежу ночные кражи. В это время получила известность банда Ньютонов – четырех братьев из Техаса, которые с 1919 по 1924 год обокрали десятки банков на Среднем Западе. Тактика у них была такая же, как у любых других взломщиков: они проникали в банки по ночам, «отпирали» дверцы сейфов при помощи нитроглицерина и уходили с добычей – обычно раньше, чем шерифы успевали организовать преследование. Все это работало до тех пор, пока в середине 1920‑х годов банки не установили сверхпрочные сейфы и сигнализацию. Тогда Ньютонам и другим бандитам этого поколения пришлось заняться грабежами среди бела дня. Самой большой их добычей – крупнейшей за все десятилетие – оказалась сумма в 2 миллиона долларов, похищенная при ограблении почтового поезда в Раундауте (Иллинойс, неподалеку от Чикаго).

Когда в 1934 году правительство вдруг обнаружило, что в стране открыто орудуют банды до зубов вооруженных грабителей банков, то задалось вопросом: откуда они взялись? Большинство сошлось на том, что всему виной Великая депрессия. В принципе это было верно: значительную часть нового поколения бандитов составляли отчаявшиеся безработные. Однако, возлагая всю вину за Великую криминальную волну 1933–1934 годов только на экономику, забывают о том, что предшествующий период (1925–1932 годы) оказался золотым веком для такой категории грабителей, как налетчики. Эти люди совершали свои многочисленные грабежи в основном на территории от Техаса до Миннесоты, которую стали называть «криминальным коридором». Согласно статистике, опубликованной страховой компанией «Трэвелерс Иншурэнс Компани», с 1920 по 1929 год преступления с похищением собственности – от грабежей банков до налетов на аптеки – в среднем выросли: в Далласе с 17 до 965 в год, в городе Гэри (Индиана) – с 30 до 300, в Сагино (Мичиган) – с 9 до 836.[8]Поэтому можно сказать, что преступления, которые в 1934 году прославили на всю Америку таких людей, как Джон Диллинджер, были не началом криминального бума, а его завершением.

Волна грабежей банков явилась и следствием технического прогресса, продемонстрировавшего несовершенство механизмов полицейской защиты. После войны у бандитов появилось гораздо более мощное оружие, чем прежде, – тут надо в первую очередь отметить автомат Томпсона, способный производить 800 выстрелов в минуту. Он давал бандитам преимущество в огневой силе по сравнению со всеми (исключение составляли специально вооруженные полицейские, в основном городские). Но особенно успеху грабежей способствовали автомобили, особенно новые модели с надежным и мощным восьмицилиндровым двигателем V‑8. Пока деревенский шериф вручную заводил рукоятью свой старенький «Форд‑А», бандит успевал укатить очень далеко. Интересно, что первым автомобиль при грабеже банков использовал не американец, а француз: это было еще в 1915 году. А одним из первых американцев, сделавших то же самое, стал опытный налетчик из Оклахомы Генри Старр: в 1921 году он ограбил банк в Гаррисоне (Арканзас) и ушел от погони на автомобиле марки «нэш». Такая практика скоро стала обычной.

«В 75 процентах всех преступлений сегодня задействуется автомобиль, – писал один из аналитиков в 1924 году. – Машины и хорошие дороги значительно увеличили количество некоторых видов преступлений. У нас теперь появился тип „бандита на автомобиле“, который действует только при помощи машины, независимо от того, собирается ли он грабить банк, жилой дом или просто обобрать пешехода».[9]

Местная полиция оказалась к этому не готова: ей не разрешалось преследовать машины бандитов, пересекавшие границы штатов. Поэтому особенно привлекательными для преступников оказались именно границы штатов: самую печальную известность получил район, где сходились штаты Миссури, Оклахома и Канзас. Однако центральное правительство на помощь не спешило: ограбление банка не считалось федеральным преступлением. Координация между разрозненными местными полицейскими службами была очень слаба. Только в некоторых штатах уже возникли централизованные полицейские управления (полиция штата), но и у них недоставало ресурсов для расследования серьезных дел. Поэтому на борьбу с преступностью на Среднем Западе, как в старые добрые времена, выходили вооруженные граждане, составлявшие добровольческие «комитеты бдительности». Это, однако, не помогало: если налетчику удавалось целым и невредимым уйти с места преступления, то шансов его поймать почти не оставалось.

В такой ситуации грабежи банков становились все более заманчивым занятием для простого народа на Среднем Западе, тем более что деньги было на что потратить. В 1920‑е годы развернулось производство товаров массового спроса: одежда, стиральные машины, радиоприемники – все это поступало в продажу. Однако засуха и последовавший за ней спад в сельском хозяйстве привели к тому, что очень немногие фермеры могли позволить себе приобрести то, что красовалось в витринах магазинов. А одно‑единственное ограбление банка давало возможность изменить всю жизнь. В то время как средний доход на душу населения в штатах вроде Оклахомы или Миссури опустился до уровня 500 долларов в год, ограбление банка сулило 10 тысяч за одно утро.

Братья Ньютон в новую моторизованную эпоху оказались типичными непрофессионалами и скоро сошли со сцены: их арестовали после ограбления поезда в Раундауте. А бандитом, который первым вышел на новый уровень в деле грабежей банков, оказался Герман К. Ламм по прозвищу Барон, немецкий эмигрант, родившийся в 1880 году. Имя этого человека окружено множеством мифов. Говорили, что свою криминальную карьеру он начинал еще в банде «Дыра в стене». Однако достоверно известно, что примерно в 1917 году, сидя в тюрьме штата Юта, Ламм разработал целую теорию грабежа. Он первым догадался «выслеживать» банки, то есть, прежде чем идти на дело, устанавливать слежку за охранниками и кассирами, получать сведения о системе вызова полиции. Банки он именовал «кувшинами», а человек, ведущий слежку, назывался у него «маркировщик кувшинов». У каждого из членов банды Ламма была определенная функция: один стоял на шухере, другой сидел за рулем автомобиля, третий отвечал за ту часть помещения, где находились посетители банка, четвертый сразу направлялся в хранилище за деньгами. Самым важным изобретением Ламма были специальные дорожные карты («мерзавчики»), на которых размечались все возможные пути ухода. Наметив банк для грабежа, Ламм тщательно исследовал все ведущие к нему дороги («кошачьи тропы») на расстоянии в десятки миль. Он записывал все приметные ориентиры на местности и при помощи секундомера размечал временные отрезки. Явиться в банк с дробовиком и забрать деньги способен любой подросток, самое сложное – это уйти целым и невредимым. «Мерзавчики» Ламма, крепившиеся к приборной панели автомобиля, избавляли бандитов от необходимости выискивать пути отхода. Банда Ламма в 1920‑е годы совершила десятки успешных ограблений, пока ее главаря в 1930 году не застрелили вблизи Клинтона (Индиана). Впоследствии его система нашла массу приверженцев. Двое из членов банды Ламма будут обучать ей заключенного тюрьмы штата Индиана по имени Джон Диллинджер.

Три человека из банды Ламма оказали большое влияние на знаменитых преступников 1933–1934 годов. Один из них – Эдди Бентц, уроженец Сиэтла, грабивший банки по всей Америке и обучивший основам ремесла и Автомата Келли, и Малыша Нельсона. Эдди был большим любителем чтения и считал себя интеллектуалом. Он разъезжал по стране с целой библиотекой классической литературы и в свободное от работы время его можно было увидеть с томиком «Путешествие пилигрима».^{18} Другой знаменитый налетчик «века джаза» – Харви Бейли, бывший бутлегер. Этот бандит вел себя как джентльмен: усаживая в свою машину взятых в банке заложниц, он именовал их «хозяйками». Бейли рассчитал и подготовил самый удачный налет 1920‑х годов – ограбление инкассаторов неподалеку от Денвер‑Минт в 1922 году. Это принесло ему столько денег, что он смог на время отойти от дел. Он открыл несколько бензоколонок и автомоек на юге Чикаго, однако в 1929 году, после краха биржи, потерял все свои сбережения и был вынужден начать карьеру с нуля. Бейли отправился Сент‑Пол, где обучал начинающих грабителей банков, собиравшихся в пользовавшейся дурной славой таверне «Зеленый фонарь». Среди его «учеников» были Автомат Келли, Элвин Карпис и братья Баркер. В 1932 году Бейли арестовали в Канзас‑Сити во время игры в гольф. Его отправили в тюрьму, однако 31 мая 1933 года он организовал массовый побег заключенных и снова занялся грабежами. Третий и последний из знаменитых налетчиков «века джаза» – Фрэнк Нэш по прозвищу Джелли. Именно он сумел пронести в тюрьму оружие, которое помогло его другу Харви Бейли вырваться на свободу. Нэш, здоровенный мужчина со смешной накладкой фальшивых волос, начинал преступную деятельность в родной Оклахоме: верхом на лошади грабил поезда. Впоследствии его арестовали и посадили в Левенуэрт, он сбежал оттуда и тоже подался в Сент‑Пол, чтобы грабить банки вместе с Бейли и бандой братьев Баркер.

Всем троим – Эдди Бентцу, Харви Бейли и Фрэнку Нэшу – было суждено сыграть ключевые роли в Великой криминальной волне 1933–1934 годов. Именно Нэш, сам того не желая, запустил механизм войны преступного мира с ФБР и Джоном Эдгаром Гувером. И сделал он это не потому, что собрался ограбить банк или похитить какую‑нибудь важную персону, а потому, что пожелал насладиться отдыхом на тихом курорте в Арканзасе.

 

II

БОЙНЯ,

УЧИНЕННАЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ

Июня 1933 года

 

С точки зрения газетного репортера, июнь выдался тихий. В Вашингтоне сенаторы обсуждали внесенный администрацией Рузвельта законопроект о восстановлении промышленности. Каждое утро приходили новые тревожные вести из Германии. Так, 6 июня был уволен дирижер Берлинского государственного оперного театра Отто Клемперер. Он был еврей, а по новому закону лицам «неарийского происхождения» запрещалось находиться на государственной службе. В Индии Махатма Ганди голодал в знак протеста против дурного обращения с «неприкасаемыми». Всю эту неделю читатели «Нью‑Йорк таймс» следили за новостями о техасском летчике Джеймсе Маттерне, который пытался побить рекорд времени кругосветного перелета: как раз в эти дни он «покорял» Сибирь. В Чикаго пришла пыльная буря с долин. Она повалила деревья, оборвала провода и заставила тысячи посетителей только что открывшейся Всемирной выставки^{19} в панике искать укрытия.

Вечером 8 июня 1933 года, во вторник, школьный учитель из Оклахомы по имени Джо Гудиберг доигрывал партию в покер с друзьями в своем деревянном доме, находившемся в пригороде городка Кромвель. Когда игра была закончена, Гудиберг вышел на улицу и потянулся. Жара никак не спадала. Пока гости садились в свои машины, он не торопясь прошел к гаражу и закрыл его на засов.

В гараже находился отличный черный «понтиак», принадлежавший Гудибергу, а также бандит Чарли Флойд по прозвищу Красавчик, который забрался туда, чтобы эту машину угнать.

Оказавшись в темноте, Флойд выругался. Вот уже несколько месяцев ему постоянно не везло. Чарли Флойду – а никто, кроме газетчиков, не называл его Красавчиком – было 29 лет. Небольшого роста – всего пять футов восемь дюймов, со здоровенными ручищами и круглым плоским лицом, он напоминал молодого Бейба Рута.^{20} Глаза у Флойда были серые, а волосы он зачесывал назад, оставляя слева пробор. Вблизи него можно было уловить слабый запах сирени – это был запах препарата для укрепления волос.

Из всех преступников, именам которых предстояло прогреметь в это время в Америке, один только Флойд был уже знаменит – по крайней мере в Оклахоме, где он стал героем для тысяч недовольных властями жителей. Все знали историю его жизни. Сын довольно состоятельных родителей‑фермеров, он с детства отличался редким упрямством. В своем родном городке Эткинсе он работал в поле и время от времени занимался мелкими кражами, пока в 1925 году не попался при взломе магазина Крогера и не угодил на пять лет в тюрьму штата Миссури. Выпущенный в 1930‑м, Флойд переехал в Канзас‑Сити и попытался начать новую жизнь. Однако его постоянно тревожила полиция, и потому он почувствовал себя жертвой несправедливости. Флойд возобновил знакомство с товарищами по тюрьме, перебрался в Огайо и вскоре был там арестован за ограбление банка. Когда поезд вез его в тюрьму, он сбежал, выпрыгнув из окна, и скрылся в Оклахоме. Осенью 1931 года Флойд взялся за грабежи банков в маленьких городках своего родного штата, и его имя стало появляться в оклахомских газетах. Однако на первые страницы он попал в связи с преступлением, к которому был непричастен. 2 января 1932 года двое бывших заключенных устроили засаду и убили шестерых полицейских неподалеку от Спрингфилда (Миссури). Эта резня остается до сего дня самым крупным преступлением подобного рода в американской истории. В сообщении Ассошиэйтед Пресс промелькнула гипотеза, что к этому делу причастен Флойд, а оклахомские газеты охотно подхватили новость, представляющую интерес для местных жителей.

Это была искра, от которой разгорелось пламя легенды. Газета «Маскоджи дэйли феникс» писала: «Флойд теперь вошел в число настоящих монстров, поскольку на его счету одиннадцать человек, и все убитые – полицейские. Подвиги Билли Кида^{21} бледнеют рядом с хладнокровными, однообразными убийствами светловолосого Красавчика Флойда, который научил плохих парней в Оклахоме пользоваться автоматом и бронежилетом».

Прозвание «современный Билли Кид» оказалось более чем привлекательной приманкой для газет. Только в январе 1932 года Флойду приписали ограбления банков в трех разных городах, хотя, по всей видимости, он был причастен только к одному из них.

Но это было уже не важно. Газета «Дэйли Оклахомэн» призвала к мобилизации Национальной гвардии.^{22} Страховые премии оклахомских банков, расположенных в маленьких городках, выросли вдвое – и в этом прямо обвиняли Флойда. Губернатор Уильям Мюррей по прозвищу Альфальфа Билл объявил награду в 1000 долларов за его поимку.

Это был классический случай медийной истерии, рекламной кампании, которая создает подобие реальности, а это подобие, в свою очередь, превращается в миф. Той зимой газеты каждое утро преподносили историю о новом подвиге Флойда: сообщение о том, что снова ограблен банк, и далее – свидетельства очевидцев и предположения, где грабитель может нанести следующий удар. Полицейские безуспешно прочесывали Восточную Оклахому в его поисках, Флойд понимал, что происходит, и потому сделал грубый, но смелый ход: попробовал заручиться поддержкой общества. Он направил письмо губернатору, требуя, чтобы тот отменил приказ о награде за его поимку, и добавлял: «Я никогда не грабил никого, кроме богачей». Такое заявление обеспечивало Флойду расположение жителей сельской Оклахомы: он представлялся гонителем «богачей», а губернатор тем самым превращался в их защитника. Поступая таким образом, Флойд провоцировал социально‑экономический спор, в котором гарантированно выигрывал.

Слава Флойда упрочилась после того, как он вышел невредимым из пары перестрелок с полицией на улицах Талсы. Губернатор Мюррей назначил специального следователя по имени Эрв Келли, чтобы выследить бандита, но тот застрелил Келли в полуночной перестрелке. Однако к концу 1932 года Флойд начал уставать от жизни в бегах. Он укрылся у родственников и «ушел на пенсию». Точнее говоря, поначалу он хотел остаться заочным руководителем компании безработных, пытавшихся стать грабителями банков, которую возглавлял мрачный алкоголик по имени Адам Ричетти. Но эта банда оказалась совершенно бесталанной, и к весне 1933 года Флойд совсем отошел от дел. Теперь он проводил время на кухне в доме своих двоюродных братьев, занимаясь выпечкой пирогов. Однако, когда были арестованы несколько его родственников, Флойд решил, что надо на некоторое время покинуть Оклахому. В тот вторник он пробрался на ферму Джо Гудиберга, чтобы угнать машину и уехать.

Закрыв гараж, Гудиберг направился к своему дому. Вдруг он услышал позади себя скрежет и из гаража послышались звуки сильных ударов. Он повернулся, чтобы узнать, в чем дело, и увидел, как его черный «понтиак» вылетает на улицу, выбив деревянные двери. Ревущая машина пронеслась мимо ошарашенного учителя и вырулила на дорогу. Друзья Гудиберга вскочили в свои машины и бросились в погоню. Однако было поздно: Красавчик Флойд оторвался уже очень далеко.

Он взял курс на север, в Канзас‑Сити.

 

Через два дня после того, как Флойд выбил двери в гараже оклахомского учителя, человек по имени Хорас Гриссо шел на работу по улицам городка Нью‑Карлайл (Огайо), расположенного неподалеку от Дейтона. Гриссо служил бухгалтером в местном отделении Национального банка. Он остановился перед входом, достал ключи, открыл замок и направился к кассам. Его шаги по мраморному полу эхом отдавались под сводами банка. Как только он занял свое место за окошечком кассы, перед ним как из‑под земли выросли три человека с лицами, завязанными платками. «А ну‑ка, приятель, открывай сейф!» – приказал лидер этого трио, который в это утро впервые грабил банк.

29‑летнего грабителя звали Джон Диллинджер. Не далее как три недели назад он был освобожден из тюрьмы штата Индиана. Как и Флойд, Диллинджер был никем в этом мире: еще один бывший заключенный, которого вышвырнули в охваченную кризисом страну, чтобы он сводил концы с концами как хочет. Это был стройный мужчина небольшого роста (пять футов семь дюймов), с коротко остриженными каштановыми волосами. Обычно он имел беззаботный вид, а с его лица не сходила усмешка бывалого человека. Он отсидел девять долгих лет за пьяное нападение на бакалейщика в своем родном городке неподалеку от Индианаполиса. Выйдя на свободу, Диллинджер пообещал своему отцу, фермеру с крепкими принципами, что больше не свернет с прямого пути, но втайне он лелеял другие планы. Друзей, кроме тех, с кем он познакомился в тюрьме, у него не было, и как раз в описываемое утро он пытался добыть денег на то, что