Две парадигмы общественного развития

Понятия реципрокции, рсдистрибуции и товарообмена являются ключевыми в созданном К. Поланьи субстантивистском направлении экономической антропологии. Сами по себе эти явления были хорошо известны и до их исследования Кар­лом Поланьи. Даже его терминологическое нововведение — рсдистрибуция — служит для обозначения феномена, описан­ного еще К. Марксом и Ф. Энгельсом в рамках их концепции азиатского способа производства (АСП), изученного затем советскими и зарубежными востоковедами, а применительно к современным индустриальным обществам известного на Западе под названием экономического «дирижизма», а у нас — как административно-командная система. Тем не менее, научная заслуга К. Поланьи велика и несомненна. Она заключается в высокой степени концептуализации известных до него эмпи­рических данных и сведении их в стройную теорию, позволя­ющую по-новому взглянуть на роль и функции государства, на этапы становления товарно-денежных отношений и посте­пенное развитие функций денег, на закономерности социаль­ной дифференциации в обществах с редистрибутивной эконо­микой, на их политические и ментальные структуры.

Весьма интересно и вот что: К. Поланьи не придавал трем основным формам экономической интеграции характера исто­рической стадиальности. «Формы интеграции,— писал он,— не представляют из себя необходимых „стадий развития". Не­сколько подчиненных форм могут присутствовать наряду с господствующей, которая сама может возникнуть снова после временного исчезновения (С. 14-15). Племенные общества — по большей части реципрокативные, хотя до некоторой степени они также дают простор для товарообмена. Реципрокция, которая играет главную роль в большинстве племенных сообществ, выживает в качестве важной, хотя и подчиненной черты в редистрибутивных архаичных империях, где внешняя торговля была все еще по большей части организована по принципу реципрокции. В самом деле, в период критического положения она была введена вновь в большом масштабе в двадцатом веке под названием „ленд-лиз" между обществами, в которых рынок и товарообмен были в других отношениях доминирующими. Редистрибуция — принцип племенных и архаичных обществ, где товарный обмен играл сравнительно незначительную роль,— приобрела огромное значение в поздней Римской империи и даже сейчас добивается все большего перевеса в некоторых современных индустриальных государствах». <…>

Итак, три формы циркуляции материальных благ и услуг — «вечные» и вневременные, стадиально равноправные? Джордж Дальтон — ближайший сподвижник Карла Поланьи, его неутомимый последователь и комментатор — считает иначе (С. 15). Во «Введении» к одному из посмертных сборников сво­его друга он пишет: «В том же самом смысле, в котором мы можем утверждать, что рыночный товарообмен интегрирует капиталистическое хозяйство, мы можем также сказать, что реципрокция и редистрибуция интегрируют примитивные и архаичные хозяйства». Отсюда вывод: три вышеописанные формы — последовательные стадии экономи­ческого прогресса, его типы, привязанные к определенным историческим эпохам. Так кто же прав — Поланьи или его коллега?

На наш взгляд, для всех трех форм не может быть одного общего ответа. Так, реципрокция связана прежде всего (за некоторыми исключениями) с отношениями между людьми в контактных группах — таких, как узкий круг друзей, знако­мых, соседей и, прежде всего, в рамках семьи. Отличительная черта реципрокции — се «погруженность» в ткань социаль­ных отношений в микрогруппах, «растворенность» в социально-психологических, эмоциональных структурах, которые придают ей смысл. Ценность отношений реципрокции для участвующих в ней лиц заключается не только (и зачастую не столько) в получаемых благодаря ей материальных благах и услугах, сколько во взаимной эмоциональной связи, которая устанавливается и поддерживается, пока функционирует реци­прокция как материальное выражение, материальный носи­тель этих самоценных — человеческих связей. Без учета этого глубинного заложенного в рсципрокцию социально-психоло­гического смысла мы ничего не поймем в ней, а чисто внешнее эмпирическое описание циркуляции материальных благ и ус­луг в системе реципрокции без сопутствующей такому описа­нию психологической интроспекции может вообще сбить нас с толку. Так, один из антропологов-субстантивистов приводит следующий пример: женщина дарит мужчине интимную бли­зость, мужчина, в свою очередь, оделяет женщину деньгами или иными материальными ценностями. Что это за отноше­ния? Чисто эмпирическая констатация фактов ничего не даст для их понимания, ибо за внешне одинаковыми явлениями мо­гут скрываться как семейно-брачные отношения, основанные на реципрокции, так и акт купли-продажи человеческого тела, совершаемый между проституткой и ее «клиентом» (то­варно-денежный обмен). Так что понять суть реципрокции и выделить ее из прочих форм циркуляции материальных благ и услуг можно лишь с учетом социально-психологического, личностно-эмоционального фактора, неотделимого от фактора чисто экономического. И поскольку на обозримое будущее семья предстает как «вечная» форма человеческих взаимоот­ношений (так же как и дружеские или соседско-земляческие коллективы), то и реципрокция тоже оказывается вечной об­щечеловеческой формой интеграции социума — не только экономической, но и социально-психологической (С. 16-17).

Реципрокция — материальный субстрат морально-этичес­ких отношений, понижение ее удельного веса в жизни обще­ства тут же приводит к кризису морали, деградации семьи и общества в целом. Так произошло, например, в Нововавилон­ском царстве, где товарно-денежные отношения, глубоко про­никнув в семью, сильно потеснили в ней реципрокцию. «Каждая сделка, будь она самой незначительной и с кем бы она ни заключалась — с близким соседом, родственником, братом, женой, мужем, сыном, дочерью, отцом,— фиксирова­лась письменно. Когда дело доходило до денег, голос крови, дружбы, любви и привязанности у вавилонян замолкал. Поэ­тому вавилонское общество производило отталкивающее впе­чатление на многих иноземцев, которые близко соприкасались с ним. Не случайно в Библии Вавилон стал синонимом неуем­ной «корысти и бессердечия». Ранние формы капи­тализма дают нам образцы явлений того же порядка, что нашло отражение в западноевропейской художественной лите­ратуре XIX века. Сходное явление имело место и в империи инков, только там реципрокция была в значительной степени заменена не товарно-денежными отношениями, как в Вавило­нии, а редистрибуцией («инкский феномен» будет подробнее рассмотрен ниже). Результат тот же — деградация морали, распад общества. Живой пример на ту же тему — исправительно-трудовые колонии (ИТК). Если не считать мелких неформальных групп (на лагерном жаргоне — «семья», «кентовка»), выполняющих функции взаимопомощи и психологической защиты и осно­ванных, т. о., на отношениях реципрокции, в лагерях господ­ствует тотальная редистрибуция, порождающая все прелести архаичного общества с его кастовой иерархией, полным под­чинением личных интересов групповым и т. д. Вот как описы­вает эту «неофициальную» редистрибуцию социолог: «Каждый осужденный... должен сдать все, что имеет, в общий котел, лишаясь права индивидуального пользования своим имуще­ством. „Общий котел" — это материальная база сплочения группы, паразитирующей на идеях коллективизма и товари­щеской взаимопомощи. Наличие „общего котла" предполагает всеобщую деятельность по поддержанию его изобилия, уста­новлению норм распределения, отражающих существующую иерархию». Результат подобной «экономической интеграции по-лагерному» нам хорошо известен — волчьи законы лагерного «общежития», социальное одичание и мо­ральное вырождение (С. 17-18).

Из всего вышесказанного следует, что реципрокция — одна из базисных форм человеческого общежития, лежащая в основе любой социально-экономической формации, столь же вечная, как и общечеловеческие нормы нравственности. Чем выше удельный вес рсципрокации в обществе, тем оно здоро­вее, моральнее, чище (характерный пример: кунакство, т.е. традиция гостеприимства на Кавказе). Идея коммунизма в изложении К. Мар­кса — это прекрасная мечта о всеобщей реципрокции, вытес­нившей все другие формы обмена деятельностью. Ведь комму­нистическое «непосредственно общественное производство» с его прямым продуктообменом по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям» — не что иное, как реципрокция, вышедшая за пределы семьи и охватившая весь земной шар. Совсем иное дело — незаметная подмена прин­ципов реципрокции принципами редистрибуции — лагерного «общего котла», произошедшая в СССР и в других странах «соцлагеря». Отметим, что относительно реципрокции прав оказался К. Поланьи — она действительно вечна и свойственна (в той или иной про­порции) всем эпохам.

Иначе, на наш взгляд, обстоит дело с редистрибуцией и то­варообменом. Обе эти формы циркуляции материальных благ могут вырастать как из рсципрокции, так и друг из друга, взаимопревращаясь и переходя одна в другую.

Товарообмен зарождается на периферии общин. «Вообще ошибочно,— пишет К. Маркс,— принимать обмен внутри од­ной и той же общины за первоначально конституирующий элемент. Напротив, вначале обмен возникает чаще между различными общинами, чем между членами одной и той же общины».

Связано это как с тем, что в период господства коллек­тивной собственности обмен мог иметь место лишь между разными общинами, так и с тем, что товарообмен всегда пред­полагает наличие разных потребительных стоимостей, проти­востоящих друг другу как товары. Одни и те же вещи, про­изводимые внутри данной общины, могут быть объектом рсципрокции или редистрибуции, но ни в косм случае не товарообмена. Короче говоря, товарообмен предполагает про­изводство различными общинами разных потребительных сто­имостей, т. е. общественное разделение труда. Переходной ступенью от реципрокции к примитивному меновому товаро - обмену является дарообмен (С. 18-19). Недаром первые торговые контак­ты между общинами всегда выступали как обмен подарками.

Если появление избыточного продукта вело на периферии общин к постепенному превращению реципрокции в товаро­обмен, то внутри общин избыток однородных потребительных стоимостей требовал не товарообмена, а концентрации в виде общественных фондов, предназначаемых на случай неурожая, а также для потребления на праздниках и в религиозных целях, для обмена с другими общинами, для помощи нетрудо­способным и на прочие общественные нужды. Функцию цен­трализованного сбора, хранения и перераспределения избы­точного продукта выполнял старейшина общины. За этот управленческий труд — на основании принципа реципрокции — он получал определенную долю богатства общины. Ни о какой эксплуатации простых общинников речи пока не шло. Более того, «настоящие вожди всегда умирали бедными», ибо «имущество такого лидера — нечто вроде страхо­вого банка для коллектива, а подношения ему — тип кредита, причем накопление этого имущества требовало спорадического его потребления, которое традиционно выражалось в форме щедрых раздач, особенно в экстраординарных случаях. Однако это ни в коей мере не меняло того, что старейшина общины тем самым приобретал новое и чрезвычайно важное право — право редистрибуции». И первоначальные эгалитаристские качества, унаследованные юной редистрибуцией от породившей ее реципрокции, не могут заслонить главного — потенциальных возможностей превращения редистрибуции из средства выравнивания имущественных различий в мощней­шее орудие установления социального неравенства. Забегая вперед, скажем, что эти потенции со временем были реализо­ваны, превратив редистрибуцию в систему жесточайшей экс­плуатации трудящихся государственным Левиафаном.

Итак, реципрокция порождает из себя как редистрибуцию, так и товарообмен. Последние могут взаимно переходить друг в друга. Следует ли из этого, что обе формы экономической интеграции стадиально равноправны? На наш взгляд, нет, и здесь мы солидаризируемся с точкой зрения Дж. Дальтона. Но ведь во временном континууме они встре­чаются вроде бы настолько бессистемно, многократно и враз­нобой сменяя друг друга, что трудно вычленить какую-то тен­денцию, указывающую на большую прогрессивность одной формы по отношению к другой,— могут возразить нам. На это мы можем в качестве контраргумента привести многочислен­ные примеры того, как более прогрессивные общественные сил спровоцировал в отношения могут встречаться в седой древности (капитал в своих торговых формах — у финикийцев и других «торговых народов», элементы феодализма — в античной Фессалии и в доримской Галлии) и наоборот, явно пережиточные, реакци­онные формы могут вновь и вновь возрождаться в более позд­ние времена («второе издание» крепостничества в Восточной Европе, рабство в североамериканских южных штатах) (С. 19-21). Озна­чает ли такое временное «смешение» древних и современных общественных форм их стадиальную равноценность? Ответ ясен. Но почему возможно возрождение архаики в более позд­нее историческое время? На наш взгляд, главная причина этого явления в том, что на определенных, довольно узких с исторической точки зрения временных отрез­ках возникают такие ситуации, когда определенные технико-технологические особенности производства, а также обмена и распределения оказываются как бы созвучными ушедшим в прошлое социальным структурам, и возрождение этих струк­тур даст кратковременный (!) положительный эффект, но в долговременном плане приводит к гораздо более тяжелым последствиям, ни в коей мере не компенсируемым этим эф­фектом. Так, потребность в больших объемах («вал») однород­ной продукции, вырабатываемой в базовых отраслях (горно­рудных, сельском хозяйстве и т. д.) путем массового примене­ния неквалифицированной рабочей силы, как бы провоцирует возрождение рабовладельческих производственных отношений (разработка благородных металлов в испанских колониях Южной Америки, колониальное плантационное хозяйство, крепостничество в царской и ГУЛАГ в советской России и т. д.). Точно так же обстоит дело и с редистрибуцией. Где и когда на протяжении нынешнего века встречаем мы редистрибутивныс «вспышки»? — Период экстенсивного внедрения индустриальной, прежде всего конвейерной технологии, свя­занный с доминированием крупных монополий и крупных предприятий с агрегатами больших единичных мощностей и нетоварным, директивным распределением продукции внутри частнокапиталистических или государственных монополий (например, родные для нас «фонды» и «лимиты»). С этим эта­пом, приходящимся на первую половину XX в., связаны идеи фордизма - тэйлоризма, «общества — единой фабрики», «ре­волюции управляющих» и прочие авторитарно-управленчес­кие, государственно-бюрократические ментальные структуры, наиболее полно реализовавшиеся в тоталитарных режимах фашистского и сталинского типа. Этот технико-технологичес­кий этап в развитии производительных сил спровоцировал в первой половине нашего века взрыв средневековья и азиат­чины в самом центре Европы (С. 20-21). Означает ли этот «ренессанс» вассально-ленной системы («фюрер-принцип») в фашистской Германии и бюрократической азиатской деспотии в СССР ста­диальное «равноправие» этих редистрибутивных пережитков варварства и средневековья с демократическими и рыночными структурами современного типа? И достойна ли военизирован­ная экономика кайзеровской Германии с ее карточной редистрибуцией того восхищения, которое выражал по отношению к ней В. И. Ленин в 1918 г.? Встречалось усиление редистрибутивных структур и в 30-50-е годы в стра­нах третьего мира (особенно при популистских режимах в Ла­тинской Америке) на этапе так называемой импортзамещающей стадии индустриализации. Все приведенные выше при­меры показывают, что усиление редистрибуции в нашем веке имело место в связи с определенной, ныне уже пройденной технико-технологической фазой индустриального развития и сопутствующим ей этапом индустриальной гигантомании, экс­тенсивного расширения производства за счет поточного выпус­ка огромных масс качественно однородной стандартизованной продукции, значительного расширения базовых отраслей — металлургических, горнодобывающих, инфраструктурных. (Не случайно опорой фашизма в Италии и Германии, военно-фа­шистского режима в Японии были монополии, подвизавшиеся именно в тяжелой индустрии, а в СССР наиболее свирепый разгул сталинщины падает на начальный период индустриали­зации.) Если на эту технико-технологическую фазу наклады­ваются различные экстремальные состояния социума (война или подготовка к ней, форсированное «догоняющее» развитие и т. д.) плюс наличие в обществе авторитарных и дотоварных традиций, то реанимация редистрибутивных структур гаранти­рована. Но то, что хронологически они появились в XX веке, отнюдь не означает, что их историческое время относится к XX веку, что стадиально они ничуть не устарели. В XX веке захват редистрибуцией ведущей роли в экономике той или иной страны — это явный прорыв архаики в современность (или откат современности в архаику, что в общем-то одно и то же) (С. 21). <…>