О нравственном элементе в русском воспитании.1860

Если в наших деревнях нет почти преднамеренного воспитания, то тем более сильно воспитание непреднамеренное. Это сильно образующее влияние христианства. Семейный быт со своим патриархальным христианством являлся до сих пор почти единственным воспитателем нашего крестьянина.

Семейное воспитание нашего дворянства.

Патриархальность во взглядах на нравственные отношения, которую мы указали в низших слоях русского народа, является такой же характеристикой в нашем дворянстве.

Человек, умеющий себя держать прилично в обществе, строго соблюдающий вместе с тем прихотливые условия мелкой общественной честности,хороший семьянин, исполняющий в то же время внешние религиозные обряды, гостеприимный хозяин и человек, не нарушающий своего дворянского слова, честный плательшик своих долгов, сделанных на честное слово, и особенно карточных,человек, не позволяющий себе безнаказно наступить на ногу, может рассчитывать на полное общественное уважение во многих кружках, хотя бы источники его доходов были самые вредные, хотя бы его благоденствие коренилось в казнокрадстве, во взятках, в угнетении собственных крестьян.

Наша современная мать, приготовляя сына к жизни, думает нередко только о его счастье, а не о его нравственном досто­инстве и часто желает ему счастья, во что бы ни обошлось оно го­сударству, человечеству и собственному нравственному достоинст­ву ее сына. Если христианство расширило тесные пределы исключительного общества не только до пределов человечества, но и до безграничности вселен­ной, то, конечно, этим самым оно не сняло с нас обязанности жить для блага и истины и служить им точно так же, как служил спарта­нец тесной идее своей отчизны. Но много ли найдется между нашими родителями таких, которые бы серьезно, не для фразы только, сказа­ли своему сыну:/«Служи идее христианства, идее истины и добра, идее цивилизации, идее государства и народа, хотя бы это стоило тебе величайших усилий и пожертвований, хотя бы это навлекло на тебя несчастье, бедность и позор, хотя бы это стоило тебе самой жизни. Но мы поступаем не так: мы готовим детей наших не для борьбы с жизнью, а только для того, чтобы им было удобнее плыть по ее течению. Если мы и советуем им молиться, то прибавляем при этом: молись и будешь счастлив, т. е. будешь здоров, умен, богат, в чинах и т. д., забывая те евангельские слова, где выражено, что всех сих благ ищут языч­ники, и где христианское понятие о счастье навсегда отделено от языческого. Русских отцов и матерей семейства из дворянского круга никак нельзя упрекнуть в том, чтобы они мало занимались воспитанием своих детей: напротив, в большей части дворянских семейств воспи­тание составляет главную заботу родителей, цель их жизни, пред которой часто преклоняются все другие цели и побуждения. Многими родителями овладевает даже истинная страсть к воспитанию, и иные дворянские дома, где есть пять, шесть человек детей в учеб­ном возрасте, превращаются в настоящие жидовские школы. Во всех комнатах и во всех углах, на шкапах и за зеркалами, на столах и под столами вы заметите следы самой яростной воспитательной деятельности: там мальчик зубрит французскую грамматику, там девочка твердит вокабулы¹, там Петруша отхватывает страницу из священной истории, там Ванюша выкрикивает европейские реки, там раздаются крики Саши, на леность которого пожаловался учитель. Отец и мать принимают самое деятельное, самое живое участие в детских занятиях. Он силится припомнить полузабытые им правила арифметики; она зорче всякой классной дамы следит пальцем по книге, прослушивая» урок сына или дочери, и только по временам, бедная, глубоко вздохнет, подумав о том, как долго еще до того счастливого времени, когда дети ее, наконец, будут иметь право бросить все эти мучительные книжки и позабыть навсегда то, что в них написано, когда, исполнив, наконец, все прихотливые требо­вания экзамена, ее милые дети получат билет для выхода на общест­венную сцену и займутся существенными интересами жизни: теплы­ми и видными местами, выгодной женитьбой и прочими прекрас­ными и истинно полезными вещами. Наши предки не понимали при­хоти Петра Великого, гнавшего их насильно к образованию, но и мы сами еще едва ли вполне сознали его потребность: чувствуем только, что в настоящее время без него обойтись нельзя, что без него и в общественной жизни, а главное, в службе нашим детям придется плохо, и со вздохом покоряемся злой необходимости. Отсюда про­истекает и тот апатический, мрачный взгляд, которым наше общест­во смотрело до сих пор на своих педагогов: таким взором встречает иногда больной цирюльника, который пришел вырвать ему зуб. Нет! В недостатке заботливости о воспитании детей нельзя упрекнуть наших родителей: этой заботливости так много, что если бы она была направлена на истинный путь, то воспитание наше достигло бы высокого развития. Но, выходя из источника семейного эгоизма, заботы эти приводят часто к печальным результатам и ско­рее мешают, чем помогают правильному общественному воспитанию. По большей части детей не воспитывают, а готовят чуть не с колыбели к поступлению в то или другое учебное заведение или к выпол­нению условных требований того общественного кружка, в котором, по мнению родителей, придется блистать их детям. Вот откуда происходят те, поистине дикие заботы о французском языке, которые ^так вредно действовали на воспитание многих, вот откуда происхо­дят и те странные вопросы, которые нам часто приходилось слышать: «По каким учебникам проходится арифметика или география в таком-то заведении? Я готовлю туда сына или дочь» и т. п. И напра­сно бы вы старались отделаться ответами, что требуются вообще такие-то и такие-то познания, а не знание тех или других учебни­ков. «Нет, все-таки вернее»,— ответит вам родитель. И из этого не­важного обстоятельства вы уже можете заключить, какой характер имеют его воспитательные заботы. Напрасно старались бы вы уве­рить какую-нибудь родительницу, что слишком раннее изучение иностранных языков сильно вредит правильному умственному раз­витию ребенка. Если вам и удастся доказать ей эту истину совер­шенно ясно, то она, может быть, и вздохнет, но скажет: «Все это так, но как же обойтись-то без французского языка, а станут дети изучать его позже, то никогда не приобретут хорошего выговора». И для этого хорошего выговора жертвует она иногда не только умст­венным развитием, но и нравственностью своих детей, вверяя их иностранным авантюристам и авантюристкам. «Зачем вы учите вашу дочь музыке?— спрашиваете другую мать.— У нее нет никаких музыкальных способностей, и она никогда не полюбит музыки». Но в голове заботливой родительницы уже проносятся женихи, для которых невеста с музыкой так же необходима, как невеста с фран­цузским языком для Анучкина в гоголевской «Женитьбе». «Выйдет замуж, может музыку и бросить,— думает про себя заботливая мать,— а до тех пор пусть поиграет». И мучит понапрасну и учите­ля, и дочь. Не из этого ли же источника проистекает презрение к отечественному языку и к отечественной музыке? Разве нет еще теперь матушек, которым сын или дочь доставят большое удоволь­ствие, сделав ошибку в русском языке, показывающую, что ино­странный элемент начинает решительно преобладать в их головах, тогда как ошибка их во французском языке доводит иногда слабо­нервную матушку до истерики и слез. Это, видите ли, так мило, так аристократично ошибаться по-русски, и, к сожалению, это действи­тельно очень аристократично. Не из того ли же источника происхо­дит и то, что наши прекрасные русские песни и наши дивные сла­вянские мотивы, которыми так дорожил великий Бетховен, остаются в полном пренебрежении и вымирают даже в устах кормилиц и нянек, хотя они долго убаюкивали этими песнями детство русского человека. Глупейшие романсы, самым жалким образом исполненные итальянские арии — все это так аристократично! ^~\) Аристократичность, стремление лезть вверх, дать своим детям такое образование, чтобы они стали выше нас в обществе, чтобы они выбрались из того положения, в котором мы сами стоим,— вот один из главнейших мотивов нашей семейной воспитательной дея­тельности. Всякая сколько-нибудь здравая педагогика говорит нам: воспитывайте ваших детей так, чтобы они, выросши, были довольны не только тем положением, в котором находились их родители, но и гораздо более скромным. Но наша практическая семейная педа­гогика говорит другое. Эгоизм, самолюбие, тщеславие делаются побудительнейшими мотивами воспитания: «Учись хорошенько, будешь умнее других, будешь богат, в чинах, выйдешь в люди, станешь человеком». Но под этим словом «человек» разумеется вовсе не хри­стианское понятие. Этот выход в люди перепортил у нас уже не одно поколение. По нашему понятию люди где-то вверху, выше нас, а не наравне с нами и тем более не внизу нас. «Тебе не прилично»— вот фраза, которая чаще всего слышится в нашем семейном воспитании. «Благовоспитанный мальчик не должен ходить на кухню, благовос­питанная девушка не должна говорить правду всякому встречно­му.». (...) Христианство не восстановляет раба против господина — это правда и великая правда, но делает гораздо более: оно уничтожает возможность иметь рабов. Раб может, оставаясь рабом, быть христианином, но истинный христианин не может быть владельцем рабов; Окруженные с самого раннего детства существами бесправными в отношении к нам, мы сами рано привыкли к бесправности? Крепостная корми­лица, крепостная няня, крепостная горничная приучили нас с детст­ва к произволу в отношении подобных себе существ, и как трудно было воспитателю развить в ребенке, живущем в такой сфере, чувство нравственного достоинства человека! Мог ли даже говорить воспитатель о христианском понятии брата и ближнего, не возмущая ребенка против окружающей его сферы? А отрицательное направле­ние в воспитании, без сомнения, есть самое опасное и ложное. Но еще лживее и опаснее, если ребенок замечает, что слова религии и науки только слова, имеющие значение в уроке и никакого значения в жизни. Тут не только нравственный урок пропадает даром, но при­носит существенный вред, приучая слух и душу ребенка к таким сло­вам, которые без этого, может быть, когда-нибудь потрясли бы его сознание. Все это он слышал уже не раз, слышал и привык не слы­шать, видел и привык не видеть, т. е. приобретал именно ту поги­бельную привычку, которая более всех прочих мешает идти человеку по пути нравственного совершенства.

Обрисовав мрачные стороны нашего семейного воспитания, нам тем приятнее остановиться на его светлых сторонах.

Если в этой семейной сфере мы нашли мало элементов права, тотем более находим мы в ней элементы родственной любви. Какая-то особенная теплота, задушевность, сердечность отношений, не до­пускающая мысли об эгоистической отдельности одного лица от другого, составляют отрадную черту характера славянской семьи. Трудно выразить в словах, то особенно светлое нечто, что рождается в душе нашей, когда мы вспоминаем теплоту роди­мого семейного.гнезда. До глубокой старости остаются в нас какие-то задушевные связи с той семьей, из которой мы вышли.. Есть что-то неуловимо холодное, сдержанное, невысказывающееся в этих условно приличных отноше­ниях, разумно рассчитанных, пожалуй, весьма полезных, но непри­ятных для патриархального сердца славянина, которые мы замечаем в семействах иностранцев, живущих у нас, и в семейных романах западных писателей. В этих семействах каждый член пользуется большей самостоятельностью, чем у нас, взаимные права и обязан­ности высказались яснее, но именно, может быть, потому больше холода, больше рассчитанности в словах и поступках. У нас права и обязанности в семействе определены очень плохо, и всякого рода возникающие вопросы решаются не столько по семейному кодексу, сколько по внушению непосредственного, глубоко коренящегося чувства

Другую отрадную черту в семейном быту нашего дворянства,общую, конечно, и всем прочим сословиям, составляет сильный,

глубоко коренящийся в сердце патриотизм.

.

Русская семья со всеми своими элементами, добрыми и дурными, со всей своей внутренней жизнью, дающей и целебные и ядовитые плоды, есть создание истории, которого нельзя заменить никакой искусственной постройкой. Напрасно мы хотим выдумать воспита­ние: воспитание существует в русском народе столько же веков, сколько существует сам народ, с ним родилось, с ним выросло, отра­зило в себе всю его историю, все его лучшие и худшие качества. Это почва, из которой вырастали новые поколения России, сменяя одно другим. Ее можно удобрить, улучшить, приноровившись к ней же самой, к ее требованиям, силам, недостаткам, но пересоздать ее невозможно. Нет, русское воспитание не поддается и не поддастся нашим усилиям до тех пор, пока мы сами в себе не прими­рим европейского образования с живущими в нас элементами на­родности.

Глубокие, задушевные принципы патриархального быта, чуж­дые, с одной стороны, юридической строгости римского права, более или менее легшего в основу быта западных народов, а с другой -меркантильной жестокости и расчетливости, преобладание то лью­щегося неприметным ручьем, то расстилающегося широкой рекой славянского чувства, порывистого, неровного, но имеющего доста­точно силы, чтобы иногда одним натиском вынести человека из са­мой глубины нравственного омута на вершины человеческого до­стоинства; необыкновенное обилие инстинктов, скорее угадывающих, нежели изучающих; необыкновенная, изумляющая иностранцев вос­приимчивость ко всему чуждому, льется ли оно с Востока или Запа­да, и вместе с тем стойкость в своей национальности, хотя часто бессознательная; наконец, древняя православная религия с ее все­мирно-историческим значением, религия, превратившаяся в плоть и кровь народа,— вот что должно проявиться в народности русского воспитания.

Знаем также, что для многих наша народная религия как необходимый элемент воспитания кажется требованием излишним и стеснитель­ным, но тем не менее, считая святой обязанностью каждого в таком великом деле, каково народное воспитание, выражать свои глубо­чайшие убеждения, мы скажем, что уже по одной народности этой религии не только всякий воспитатель юных поколений, но даже вся­кий, кто не хочет показать, что он не любит и не уважает своего народа, должен если уже не с любовью, то по крайней мере с глубо­чайшим уважением прикасаться к тем его убеждениям, которые для него так святы и дороги и с которыми неразрывно срослось все, что есть лучшего в его природе. Если, воспитывая дитя, мы должны с уважением приближаться к душе его, то во сколько раз должно быть больше это уважение к душе народа, когда мы принимаемся за дело его воспитания.