Выявление маленьких различий

Обычно очень трудно стронуть лед. Осо­бенно после еды. Я уверен, что в таком со­стоянии работать вредно. Вы можете этого и не чувствовать, но, поверьте, я прожил до­статочно долгую жизнь и знаю, что потом вы будете расплачиваться за это бешеными деньгами. (Смех). Вы хоть раз слышали, что­бы кто-нибудь хорошо пел после еды? Нет. Так вот, обычно я не ем перед занятиями, поскольку, когда я говорю после еды и потом слушаю свою запись, то думаю, что кушать мне все-таки не следовало. Когда одновре­менно ешь и работаешь, становится труднее находить тонкие различия. А если этого не сделать, то работа очень сильно усложняет­ся. Вы поймете, что для выявления малень­ких отличий вы должны иметь свободу вы­бора. Но сначала давайте спросим, что же такое эти маленькие различия и как их нахо­дить?

Может ли кто-нибудь, не являясь музы­кантом и не умея замечать небольшую раз­ницу, сказать, кто из них — Менухин, Ойстрах или Хейфец — лучше играет концерт Бетховена для скрипки? Ну, я не музыкант и никогда не учился музыке в детстве. Но у меня есть друг — выдающийся музыкант, всемирно известный дирижер Игорь Маркевич. Один месяц в году на протяжении че­тырнадцати лет я давал уроки на его между­народных дирижерских курсах в Зальцбурге и Монте-Карло. Мы слушали записи этих великих скрипачей у него дома, и он стре­мился, чтобы я наконец осознал, кто же из них лучший. Если бы это слушал кто-то вро­де Зегетти, то он смог бы найти огромные различия между всеми троими. Но каким образом мы с вами можем обнаружить то, что для нас является ничтожно малой разни­цей? Не столь важно, кто из них лучший скрипач, но, просидев с Маркевичем и про­слушав несколько раз за вечер записи всех троих музыкантов, я обнаружил, что самой лучшей техникой обладает Хейфец. Его ис­полнение было легким и безошибочным. Однако величайшим исполнителем оказался Ойстрах.

Давайте посмотрим, что же вывело чело­вечество на ту ступень развития, находясь на которой мы обрели способность видеть ма­ленькие, но значимые различия. Уровень этот не слишком впечатляет, однако все же выше, чем тот, первобытный, на котором находилось человечество десять тысяч лет назад, не умея ни читать, ни писать. Не то чтобы чтение или письмо были так важны. Однако именно из-за бедности первобытно­го языка мозг человека был неразвит. Пер­вобытные люди могли видеть лишь очень большие отличия. Они могли произнести «рыба» и «гром», не имея возможности бо­лее точно определять разницы в этих поня­тиях. Что вывело нас на нынешнюю ступень развития, так это, несомненно, генетическая наследственность человеческих особей. Наш мозг очень сильно отличается от мозга жи­вотных. Мы сейчас не будем углубляться в детали, но стоит отметить, что с момента рождения мозг человека увеличивается в пять раз. При рождении он весит около 350 граммов, примерно столько же, сколько ве­сит мозг шимпанзе или гориллы. Но к концу жизни мозг обезьяны весит всего 450 грам­мов, а мозг взрослого человека с немысли­мой скоростью вырастает с 350 граммов до 1500.

Мы рождаемся с очень небольшим набо­ром рефлексов и инстинктов. Люди практи­чески лишены инстинктов. Ни один человек не может, взяв в рот травинку, определить по вкусу, ядовита она или нет. Мы не знаем, смертельна ли для нас вода, мы можем ды­шать воздухом, не чувствуя, что он нас уби­вает. А что же может определять человек так же хорошо, как животные, которые чувствуют, какую травку им нужно съесть от запо­ра? Какие инстинкты есть у человека? Люди могут рожать и ненавидеть своих детей. Многие учатся любить своих детей. Это про­сто невероятно! Если посмотреть на все на­ши инстинкты, то окажется, что они очень слабы и незначительны. Но все же у челове­ка есть нечто, что он постигает иным путем. Животные знают, что им нужно делать и как они будут жить дальше. Бобер знает, как по­строить себе жилище, не учась этому. Впро­чем, это не совсем так. Животным тоже при­ходится учиться, однако очень и очень мало по сравнению с людьми. Все матери обучают свое потомство: утки учат утят плавать, куры учат цыплят собирать зернышки и клевать червячков. Такое обучение необходимо. Од­нако человеку для своего развития нужно выйти на куда более высокий уровень по­знания. По сравнению с животными у нас совершенно отсутствуют инстинкты — есть лишь способность учиться.

Взгляните на любого из присутствую­щих: что делает нас коммуникабельными, способными общаться? Когда мы друг друга любим, ненавидим, ссоримся или мирно со­существуем, мы делаем то, чему научились. Нет ничего более важного, чем те знания, которые приобрел человек и которые отли­чают нас друг от друга. Например, мы же не будем считать одного человека важнее другого лишь за то, что он на пять дюймов выше, или потому, что он блондин или брю­нет. От остальных его отличают его знания, его манера говорить. Речь человека и лай со­баки — разные вещи. Собачка из Сан-Фран­циско и собачка из Китая легко поймут друг друга, одинаково пописав на один и тот же телеграфный столб и получив одну и ту же информацию. Но если на столб пописаю я, а какой-нибудь китаец, проходя мимо, унюха­ет это, то ровным счетом ничего не почувст­вует, кроме неприятного запаха. (Смех.) Мы можем болтать друг с другом, но не с китай­цем. Почему? Потому что китаец учился чему-то другому. Поскольку наша общест­венная жизнь никогда не стоит на месте, то обучение становится одной из наиболее важных вещей. Вы учитесь писать, и ни одно животное не умеет этого делать. Однако ни­кто не появляется на свет, уже умея писать. В мире существует около трех тысяч языков, которые складываются из разных букв и по-разному пишутся. И каждая группа учит оп­ределенный, присущий только ей язык. Но ни с муравьями, ни с птицами, ни с рыбами, ни с утками, ни с комарами, ни с вирусами, ни с бактериями — ни с одним животным в мире подобного произойти не может.

То же самое относится и к ходьбе. Мы, люди, ходим похоже друг на друга, но все же неодинаково, потому что каждый из нас этому учится. У животных походка инстинк­тивна. Десять черных кошек шагают на­столько однообразно, что вы ни за что не найдете среди них ту, которую знаете. Одна­ко если взять десять разных людей, в их чис­ле вашего отца и брата, и не обращать вни­мания на то, во что они одеты, то, увидев их на улице, идущих в ста ярдах от вас, вы их узнаете, даже если они одеты в точности, как кто-нибудь другой. Почему так происхо­дит? Да потому, что походка неповторима. По ней вы так же точно, как и по отпечаткам пальцев, можете опознать человека. И на свете нет двух людей с одинаковыми поход­ками. Но все львы ходят одинаково, и все кобры ползают как одна. Их движения на­столько идентичны, что вы не найдете в них разницы, если только не будете очень хоро­шо знать этих животных, изучать их и на­блюдать за ними. Однако в жизни человека различия имеют огромное значение. Почему же их так много? Как такое может быть, что из трех миллиардов человек вы по походке узнаете того, кого уже однажды видели?

Итак, у каждого человека своя неповто­римая манера ходить, писать, говорить. Ес­ли вы возьмете десять незнакомых вам собак и попытаетесь найти особенности в лае каж­дой, то обнаружите, что чрезвычайно трудно определить, какая из собак лаяла, поскольку лай — это инстинкт и рефлекс. Следователь но, все собаки лают одинаково, а мы — каж­дый по-своему. Пение и мышление также индивидуальны. На свете нет двух одинако­во мыслящих людей, поскольку мышление формируется посредством речи. И очень не­многие мыслят самостоятельно. Это еще одна вещь, которую нужно понять. Многие люди изучают математику, но, чтобы стать математиком, необходимо самому уметь ма­тематически мыслить. В этом смысле насто­ящим математиком не является ни один из тысячи тех, кто занимается этой наукой. Таким образом, вы видите, что большинство основных особенностей человека им приоб­ретаются.

Теперь необходимо определить, что же такое обучение. Большинство людей полу­чают лишь школьное, академическое обра­зование — то, которое относительно несу­щественно. Школьное образование — это дело выбора, который вы можете либо сде­лать, либо нет. Например, вы можете изучать химию, но, разумеется, можете выбрать и что-то другое. Для человечества в целом это не имеет большого значения. То, что для каж­дого из нас действительно важно, безуслов­но, не имеет отношения к школе. Многие из присутствующих никогда не учились в уни­верситетах, многие учились, но они ничем не лучше первых. Порой даже хуже. Так что же такое научение? Чему нам так важно на­учиться?

Мы все прекрасно понимаем, что это за знания, которые нам так необходимы. То, что до двух лет успевают постичь малыши, остается для них важным в течение всей жизни. Конечно, такое научение зависит не только от ребенка и его наследственности, т. е. того, какой вид имеют унаследованные им двойные спирали ДНК, а, главным образом, от жизни человеческого существа в общест­ве людей. То, что передается нам по наслед­ству и приравнивает человека к животному, в процессе обучения должно быть культиви­ровано и видоизменено, чтобы мы стали людьми. И этот процесс заключает в себе наше индивидуальное знание, полученное от всех предыдущих поколений. То, чему вы всю жизнь можете обучать умную гориллу, умственно отсталый ребенок освоит за пер­вые три недели жизни. Итак, вы видите, что обучение имеет для нас первостепенное зна­чение, поскольку всему, что нам, как людям, живущим в человеческом обществе, необхо­димо, мы учимся. Никто не может испол­нить Шуберта или любое другое произведе­ние без длительной практики. Но ни одной певчей птичке не нужно учиться петь. Но и невозможно научить ее петь по-другому.

Так что же это за знания, которые для нас так важны? За годы я собрал около сорока различных определений, и каждое из них рассматривает только тот тип знаний, кото­рые можно обнаружить у взрослых людей, — те, что я назвал школьными. Конечно, мож­но наизусть выучить телефонный справочник, решать кроссворды или играть в шахматы. Можно выучиться на доктора, политика, эко­номиста, финансового магната. Можно на­учиться бухгалтерскому делу. Выучить можно очень многое, но ни одно из этих знаний не будет для нас универсальным. Косвенно, ко­нечно, будет, поскольку общество не стоит на месте. Однако на личностном уровне они не столь важны. Так какое же знание дейст­вительно важно? Вы обнаружите невероят­ный факт. Однажды, приглядевшись, вы убедитесь в том, что если есть знание, с по­мощью которого вы можете делать что-то, вам уже знакомое, но другим способом, по­том еще одним и вдобавок еще тремя други­ми способами, — то это как раз то самое знание, которое так важно. И когда оно пред­станет перед вами в этом свете, вы поймете, что нам открыт целый мир важнейших ве­щей.

Теперь о том, что я подразумеваю под на­учением делать что-то двумя способами. Ес­ли вы учитесь говорить, то делаете это одним, единственно правильным способом. Пра­вильно говорить: «Я тебя люблю». Но вы мо­жете сказать: «Я тебя люблю» (очень нежно), «Я тебя люблю» (решительно), «Я тебя люб­лю» (резко). Вы обнаружите, что существует множество способов сказать «Я тебя люб­лю», и все они разные. Каждый из них влия­ет на человека, к которому вы обращаетесь. И так со всем, что вы делаете: говорите, пи­шете, поете. Если же вы не можете делать это двумя разными способами, значит, у вас нет свободы выбора. И, стало быть, по-на­стоящему важное знание — это умение по-другому сделать нечто уже известное вам. Чем больше вы знаете способов этого, тем свободнее ваш выбор. А чем свободнее ваш выбор, тем в большей степени вы являетесь человеком. В противном случае вы уподоб­ляетесь включенному компьютеру, который может выполнять умные задания, но лишь одним способом. И точно так же со всеми низшими животными, бактериями, вируса­ми и т. п. Они действуют по унаследованно­му ими принципу, и ничего с этим не поде­лаешь, это — финиш.

Что мы имеем в виду, говоря о свобод­ном выборе? Давайте вернемся к вопросу о том, кто лучший — Ойстрах, Менухин или Хейфец? Для большинства людей это труд­ный выбор, потому что они не способны раз­личать мелкие детали. Если мы с Ойстрахом каждый сыграем на скрипке, то кто-то, возможно, скажет. «Да, он играет лучше, посколь­ку ты играть совершенно не умеешь, ты — абсолютно никудышный скрипач». Когда разница колоссальна, выбирать легко. Но если вы хотите, чтобы ваш выбор был выбо­ром человека, вы должны быть более чувст­вительны и уметь улавливать мелкие различия. Для этого вы должны улучшать и повышать свою сензитивность. Итак, каким образом мы можем повысить сензитивность?

Вот в чем секрет. Вы не можете повысить свою сензитивность до тех пор, пока не ос­лабите усилие. Для начала несколько дурац­ких примеров: если вы смотрите на солнце, то определить, горит где-нибудь поблизости лампочка или нет, вы не сможете. Или удаст­ся ли вам, глядя на солнце, сказать, свечу ли я позади вас фонариком? Сензитивность становится очень низкой, когда есть мощный раздражитель. Если раздражитель очень си­лен, например, вы хотите рассмотреть взрыв на Солнце, то вы увидите лишь вспышку света. Или если вы днем пройдетесь по ули­це, на которой горят несколько фонарей, то вы не заметите, что они зажжены. Итак, ес­ли раздражитель очень велик, ничего не по­делаешь — вы сможете заметить только большие различия. А значит, ваш выбор не будет свободным и не будет выбором человека.

Возьмем другие примеры. Встаньте возле самолета с работающими двигателями. Если кто-то ударит в гонг, то вы, если, конечно, не находитесь совсем близко, этого не услы­шите. Для того чтобы поговорить с кем-ни­будь, вам придется подойти к нему вплот­ную и прокричать в ухо. Если я на своей спине буду тащить пианино, а птички нака­пают на него, то я ни о чем не узнаю — не почувствую разницы. И если кто-нибудь убе­рет этот помет с пианино, я также этой раз­ницы не почувствую. Поскольку по сравне­нию с моими усилиями увеличение веса не­значительно. Что может упасть такое, чтобы я почувствовал разницу? Возможно, слон. (Смех.)

Теперь я хотел бы рассказать вам одну за­бавную историю. Она не о том, как падают слоны, хотя, знаете, Фриц Перлз делал чет­кое разделение между куриным пометом, бычьим навозом и слоновьим: видите, раз­ница настолько велика, что выбором челове­ка это быть не может. (Смех.) Сначала, после того как я написал книгу «Тело и зрелое пове­дение», один человек в Лондоне решил, что я должен был знать Генриха Якоби, поскольку кое-что из того, что было в моей книге, он узнал именно от него. Тогда я еще не знал никакого Якоби, а тот человек сказал: «Это­го не может быть. Вам нужно познакомить­ся». Он написал Якоби и отослал ему мою книгу. Полтора года спустя я взял отпуск и поехал повидать этого Якоби. Я подумал, что нам было бы интересно познакомиться друг с другом. Кто-нибудь из присутствую­щих знает, кто такой Генрих Якоби? Это очень большой учитель. Сейчас его уже нет. После той встречи мы стали большими дру­зьями и виделись с ним еще несколько раз. Но рассказать я вам хочу о том, как он меня научил тому, чему учил его я, — забавно, не правда ли? Это имеет отношение к сен-зитивности и всему, чем мы сейчас занима­емся.

Всю свою жизнь я был напрочь лишен слуха. Я ничего не мог спеть. Даже нацио­нальный гимн я исполнял лишь в том слу­чае, если рядом была большая толпа горла­нящих изо всех сил людей. Тогда я кричал вполголоса и кое-как справлялся с нацио­нальным гимном. Там, в России, в месте, где я рос, в моем доме музыки не было. Сами русские музыкальны и учатся музыке, но вот еврейская семья... впрочем, это длинная ис­тория. (Смех.) Когда я в первый раз насвис­тел мелодию, то получил нагоняй за то, что вел себя, как гой (Смех). Гой — то есть нееврей, инородец. — Прим. Ред. Еврей должен де­лать что-то, что повысит его уровень зна­ний, его интеллект, но только не свистеть, подобно гою. Конечно, когда четырех-, пя­тилетний мальчишка напевает знакомую ме­лодию и один-два раза получает за это выго­вор от своего отца, то на всю оставшуюся жизнь он лишается слуха. В то время я хотел вернуть свой музыкальный слух, и один лишь Якоби смог мне в этом помочь. У него был забавный метод. Вначале он сказал: «Видишь, это рояль Бехштейна. Не мог бы ты сыграть что-нибудь, пожалуйста?» Я от­ветил, что не умею играть на рояле, на что он возразил: «Поэтому-то я и попросил тебя сыграть». Мне показалось это забавным, и я его спросил: «Если я не умею играть на роя­ле, то как я могу на нем играть?» — «Ну, играй же! Ты знаешь какую-нибудь мело­дию? Любую». Как человек, который не сме­ет даже исполнить гимн, может сыграть ме­лодию? Якоби все просил: «Вспомни что угодно — ты хоть что-нибудь помнишь?» Тогда мне внезапно на ум пришла одна за­бавная мелодия (напевает несколько так­тов), которую пела Ровина в «Песни Песней»: «Ты прекрасна, моя возлюбленная жена» — что-то вроде этого. У меня получилось вос­произвести ее не фальшивя и гораздо лучше, чем я это сделал сейчас.

Как бы то ни было, он сказал: «Сыграй. Это красивая мелодия». Я ответил: «Как я могу ее сыграть?» И вновь услышал: «По­пробуй». Итак, я сел за рояль и начал бить по клавишам. До чего бы я ни дотрагивал­ся — до, ре, ми, фа, соль, ля, си, — ничего не мог подобрать, ничего не получалось! (Смех.) Бац, бац здесь, бац там! Якоби терпеливо слушал. Кстати, должен вам сказать, что сам он был первым музыкантом, работавшим с Делькроссе, человеком, создавшим «Юритмикс». Кто-нибудь был на концерте «Юритмикс»? Затем он был руководителем оперы в Страсбурге. Он все слушал и слушал и после нескольких минут моей игры понял, что ни­чего из этого не выйдет, и я чувствовал себя полным идиотом.

Он сказал: «Это же Бехштейн. Хороший рояль. Что он тебе сделал? Зачем ты его ло­маешь? За что так лупишь?» Я почувствовал себя немного пристыженным и признал, что я на самом деле стучал и бил по клавишам, производя ужасный шум.

Затем Якоби сказал: «Ты в своей книге «Тело и зрелое поведение» написал, что со­гласно закону Вебера — Фехнера, стимулы и ответные реакции на стимулы соответствуют закону логарифма. Следовательно, чтобы найти отличия в очень громких шумах, тебе нужно создать очень большую разницу». А я почему-то этого уразуметь не смог. Я сам лично писал, что если вы хотите обрести сензитивность, вам нужно ослабить усилие и исходный стимул, иначе вы не сможете видеть различия. Если стимул очень силен, то между одним и другим должна быть ог­ромная разница, чтобы ее заметить. Тогда я обычно заставлял людей лежать на полу, ни­чего не делая, не напрягая мышцы, таким образом, чтобы они смогли обнаружить не­значительные отличия. В подобной ситуа­ции можно прийти к выводу, что то, что ты делал раньше, может быть сделано лучше.

Оказалось, что когда я начал прикасаться к клавишам, производя тишайший, который я сам мог едва услышать звук, и петь про себя (поет), то у меня ушло всего около трех минут на то, чтобы подобрать и сыграть ме­лодию. Притом я никогда раньше не играл и не имел ни малейшего представления о том, с чего начинать. Был и еще один сюрприз. Есть учителя, которых стоит оценивать в ка­ратах. Им известно обо всем, и ты не знаешь откуда. Пока я подбирал и исполнял мело­дию, Якоби записал мою игру на магнито­фон: мои первые удары и затем постепенное уменьшение звука, поиск и нахождение нужной музыки. У меня хорошая зрительная память, и, однажды подобрав мелодию, я мог играть ее легко и быстро. Короче говоря, запись была сделана. Так я вновь узнал кое-что, о чем помню и по сей день, спустя трид­цать пять лет. Якоби заставил меня прослу­шать запись на пленке. Сначала я слышал одно сплошное битье по клавишам, и ничего больше, а затем постепенно кое-что стало выходить, и я был просто потрясен. Пока я отыскивал нужную мелодию, я играл на удивление хорошую музыку. Затем он заме­тил мне, что раз я выучил мелодию, то могуиграть ее быстрее. Прослушав запись, я, ко­му на ухо медведь наступил, обнаружил, что играл так, что ни одному профессионально­му музыканту не было бы стьщно за такое исполнение.

Якоби сказал: «Это — настоящая музыка. Ни один музыкант не сыграет лучше. Теперь и я не смогу исполнить ее лучше тебя, т. к. это было твоим личным открытием, и музы­ка была бесподобна. Вот послушай, что у тебя в результате получилось, — обрати вни­мание на концовку в ее повторном исполне­нии».

Итак, в научении важно не то, что вы де­лаете, а то, как вы это делаете. Сейчас это звучит безумно. Если вы играете музыку, то не важно чью: Баха ли, Гершвина ли, Шос­таковича или Бартока; важно то, как вы ее играете. Если вы пишете роман, то не важ­но, о чем он. Он может быть о любовном треугольнике, о котором написано около де­сяти миллионов романов. Но именно то, как он написан, делает Пруста Прустом, Толсто­го Толстым и отличает дешевые рассказы, которые вы покупаете и выбрасываете прочь. То, как вы пишете, — вот что имеет значе­ние. Не важно, какую картину вы рисуете. Вы можете изобразить больничную утку или стул, как Ван Гог, или женский зад. Есть миллионы изображений попок, нарисован­ных таким образом. (Смех.) Но очень не многие можно сравнить с тициановскими. Есть тысячи изображений женской груди, но лишь некоторые из них незабываемы для всего мира. Это зависит от того, как, а не что вы рисуете. Вы можете, подобно Дюреру, изобразить белку. Чего там рисовать-то? Те­перь взгляните на ту белку: это самая бели­чья белка из всех, что вы знаете. (Смех.)

А сейчас давайте немного вернемся на­зад. Поскольку вы ничего не записывали из того, что я говорил, можете ли вы мне ска­зать, о чем шла речь? Вспомните на минутку то, чем мы занимались. Что такое познание? Что вам нужно, чтобы иметь свободу выбо­ра? Можете вспомнить или нет? Подумайте об этом минутку. И знаете, это не экзамен. Я повторю то, что говорил. Если я буду тре­бовать ответа, то в голове у вас ничего не по­явится. Так делается в школе, где один дурак говорит: «Я знаю», а другие молчат, по­скольку их вынуждают что-то ответить. Но как развиваетесь вы, как у вас хватает сил, уверенности и способности думать? Попы­тайтесь сейчас вспомнить, о чем мы говори­ли. Но не нужно себя этим особенно мучить, а только определите, можете ли вы воскре­сить в памяти что-нибудь из того, что вас ошеломило и не понравилось. Можете? Ес­ли нет, это не страшно. Долго не размыш­ляйте. А теперь подумайте о том, что вам по­нравилось. Можете вспомнить какую-нибудь историю из тех, что я вам рассказал? Если не можете, то я повторю все с самого начала. (Смех.) Я заново вам расскажу все так, чтобы вы это поняли.

Вы обнаружите, что даже то, что вы за­конспектировали, — бесполезно, т. к. пока вы писали, вы все пропустили мимо ушей и теперь ничего не поймете, не прочитав свои записи заново. А прочитав их, вы увидите, что слова эти имеют смысл, лишь когда я их произношу. И через какое-то время вы вовсе не сможете разобраться в том, что написали. Позже вы поймете, что научиться — значит иметь в своем распоряжении по крайней мере еще один способ выполнения того же самого действия. Думаю, вы не осмыслите, что я сказал, пока не испытаете это на собст­венном опыте. То есть пока не попробуете сделать что-нибудь из того, что вы знаете, и не научитесь выполнять это иным способом. Мы будем заниматься такими вещами на этом семинаре, и вы будете настолько по­трясены, что просто лишитесь дара речи. Вы будете шокированы, потому что это будет настоящим открытием, таким же, каким для меня было исполнение мелодии, хотя ни­когда в жизни я не играл на рояле и не имел представления о том, как это делается. Что­бы обрести свободу выбора, мы будем учить­ся делать знакомые вам вещи различными способами. Без этой свободы мы лишены человеческого достоинства.

У людей, которые не обладают свободой выбора, отсутствует самоуважение, они счи­тают себя ниже других и даже ниже самих себя! Итак, чтобы иметь свободный выбор, нам необходима ощутимая разница. И, что­бы ее получить, вы не можете увеличить сти­мул, однако можете повысить сензитивность. А поскольку сензитивность повышается лишь тогда, когда вы уменьшаете стимул, значит, вы ослабляете усилие. Поэтому все, что вам дается с трудом, с болью и вызывает переутомление, — бесполезно и никогда не пригодится вам в жизни. Вот почему люди ходят в школу и не запоминают ничего из того, что учили. Потому что они учили это с напряжением, по принуждению, прилагая огромные усилия, смущаясь, борясь, сорев­нуясь друг с другом и попросту заучивая ма­териал. Это не учеба. Это — упражнение. В таких условиях остается лишь повторять одно и то же столько раз, сколько нужно для того, чтобы учитель остался доволен. Вы переходите в следующий класс, давая отве­ты, которые хочет услышать учитель, в про­тивном случае вам не поставят зачет. Много­кратные повторения, монотонные упражне­ния — все это — мартышкин труд, так вы никогда ничему не научитесь. Лучшее, что вы можете сделать, — это узнать один вариант ответа. И в этом случае вы теряете спо­собность совершенствоваться.

Сегодня подобное происходит в Америке с бегом трусцой. Люди все бегают, бегают и бегают, а я готов поспорить, что за счет это­го золотых медалей в этом виде спорта у американцев не прибавится. Бегуны трени­руются, а не учатся. Они не учатся бегать. Если, постоянно тренируясь, можно было бы обрести знания, то для того, чтобы на­учиться считать, вы бы сейчас сидели и твер­дили: четырежды пять — двадцать, и так раз пятьдесят. Почему вы этого не делаете? По­чему вам не нужно упражняться таким обра­зом? Потому что вас научили тому, что число двадцать вы можете получить сотней различных способов.

Если вы внимательно присмотритесь к маленьким детям, когда они учатся, то уви­дите, что для них такие вещи имеют большое значение. Спросите мальчика, только что начавшего изучать сложение: «Сколько бу­дет четыре плюс шесть?» — и он скажет: «Девять». Тогда вы спросите: «Как это де­вять? Разве ты не знаешь, сколько будет, если к четырем прибавить шесть?» На что маль­чик ответит, что десяти быть не может, т. к. десять — это пять и пять. Мы не видим, что десятка уже занята двумя пятерками. (Смех.) Поэтому думаем, что 10 можно получить по меньшей мере миллионом разнообразных способов: прибавлением, вычитанием, деле­нием и умножением сотен цифр. И именно так мы этому научились — раз и навсегда. И вы будете помнить это до тех пор, пока не свихнетесь. Это и есть научение, а не заучи­вание, и оно не представляет собой никакой сложности. И никому ничего не нужно за­писывать ни в тетрадь, ни на пленку.

Чтобы повысить сензитивность, вы долж­ны ослабить усилие. А как это сделать? Мы привыкли ко всему прилагать большие уси­лия, потому что в борьбе за то, чтобы полу­чить признание, чтобы с нами считались, как с другими, мы должны соревноваться не только друг с другом, но и сами с собой. На занятиях в школе мы невероятно напрягаем­ся. Те, кто этого не делает, считаются совер­шенно никчемными людьми. И еще много лет спустя, даже если они умны, они кажут­ся себе бесполезными. Надеюсь, мы все на самом деле значительно умнее, чем выгля­дим. (Смех.) И это не шутка. Вот увидите, что почти все вы можете учиться гораздо бы­стрее, чем думаете. И не такие уж вы дураки, какими казались себе в школе.

Итак, как мы ослабим усилие? Делая что? Наши родители и учителя говорят: «Ты мог бы стать кем угодно, если бы только приложил усилия, захотел этого. Вот другие дети стараются: садятся и делают — и стано­вятся хорошими учениками, а ты — глупый осел. Я плачу за тебя, ращу тебя, учу — и что? Ты даже не пытаешься что-нибудь сде­лать!» Поэтому, до тех пор, пока мы не сде­лаем усилия, мы не заслуживаем того, чтобы чему-нибудь научиться или чего-нибудь до­биться. Мы привыкли напрягаться даже тогда, когда в этом нет необходимости. Мы прилагаем усилия, которые не улучшают наших знаний; они улучшают нашу способ­ность терпеть и напрасно тратить энергию. Посмотрите на все те страдания, волнения и тот вред, что нам причиняют эти тщетные усилия. Ну что нам остается делать?

Усилие. Я выражаю свои мысли неопре­деленно, но мы увидим, что ничего из того, о чем я говорю, нельзя объяснить на бумаге, даже если вы не очень понимаете, что я имею в виду. Только познав это собствен­ным телом, вы убедитесь, что для того, что­бы сделать свой выбор свободнее, вам при­дется повысить сензитивность и ослабить усилие. И вы не можете его ослабить без со­вершенствования своей организации. Теперь: что значит «совершенствовать свою органи­зацию»? Какого рода организацию?

Ну вот. Только что говорили об этом, и я тут же сделал худшее, что может сделать учи­тель. Напряг ваше внимание как раз тогда, когда один из вас зевнул. И поскольку этот человек не глупее вас или меня, я вас заве­ряю, что уже через минуту многие начнут зевать, так как вы уже порядком устали. И ес­ли я продолжу, то вы увеличите свои усилия, переутомитесь и перестанете учиться, а по­том скажете: «О, да, я не помню, о чем он говорил, но было интересно». (Смех.)

Себе же я буду интересен в том случае, если вы пойдете и скажете своему любимому или жене: «Послушай, он кое-что рассказы­вал о научении тому, что я уже знаю, но по-другому, чтобы у меня был свободный выбор. Для этого я должен научиться различению. И различия должны быть значительными. Но я смогу находить и меньшие различия, не увеличивая стимул, но ослабляя усилие. И, чтобы добиться этого, я должен совер­шенствовать свою организацию. И на этом он остановился». Вы можете повторить, что я вам рассказывал сегодня? Вы увидите, что каждый из вас может это сделать, включая тех, кто ничего не записывал и не делал за­меток. Я считаю это образцом хорошего на­учения, не хорошего обучения, а именно хо­рошего научения, поскольку имеет значение то, что вы учитесь, а не то, что я учу вас. И если учитель не в состоянии обеспечить людям научение, то, на мой взгляд, он вовсе не является учителем. Надеюсь, я — хоро­ший учитель. (Аплодисменты.) А хороший учитель должен знать, когда ему замолчать. (Смех.) Большое спасибо.

Урок первый

ВИНТОВОЕ ДВИЖЕНИЕ К ПОЛУ

Встаньте, расставьте ноги на ширине плеч. Расслабьте колени. Держа правую руку ладонью вниз, коснитесь ею пола впереди и чуть левее вашей левой ступни. Пусть в 1ши колени сгибаются и поворачиваются так, чтобы вам было легко выполнить движение. Не переставляйте ноги. Касайтесь пола и возвращайтесь в исходное положение много раз, до тех пор, пока движение не станет для вас привычным. Продолжайте выполнять движение и каждый раз, когда наклоняетесь к полу и поднимаетесь обратно, следуйте траектории своего таза.

Теперь представьте, где бы оказались ва­ши колени, если бы вам пришлось продол­жать следовать за движением таза, стоя в позе, когда рука соприкасается с полом. Что будет делать ваше тело и где в конце концов приземлится ваш зад? Движение должно вы­полняться непрерывно, без остановок и без каких бы то ни было изменений. После того как вы дотронулись до пола, оставьте на этом месте ладонь и, не меняя положения ног, позвольте ступням поворачиваться в одном с вами направлении. Вы обнаружите, что будете закручиваться до тех пор, пока не сядете по-турецки, глядя в сторону, проти­воположную той, с которой начинали. Те­перь поднимитесь, не отрывая руки от пола, где вы его коснулись, когда садились. Долж­но повториться то же восходящее винтовое движение, и таз должен пойти по той же тра­ектории. Заметьте, какая нога каждый раз оказывается поверх другой, когда вы так са­дитесь. Достигнув непрерывности восходя­щих и нисходящих движений, попробуйте то же самое выполнить левой рукой, на этот раз дотрагиваясь до пола ею. Прежде чем на­чать, несколько раз представьте себе эти движения.

[Далее следует продолжение урока.] Решите для себя, в какую сторону вы хо­тите подняться, и расположите ноги так, чтобы вам это удалось. Вы увидите, что само направление, в котором вы поворачивае­тесь, определяет, какая рука и какая нога вам в этом помогут и как нужно располо­жить ноги. Удивительно? Вы видите? Вам даже не нужно для этого раскачиваться. Как только вы представите себе свой таз, пере­станет иметь значение, какую ногу и руку вы задействуете. Ваша нога и таз очерчивают непрерывную кривую линию. И заметьте, ваши ноги и руки сами прекрасно найду верное направление, хотя большинство учи­телей настаивали бы на точном времени, определенной ноге и конкретной руке. Знайте, вы можете выполнять движение как следует, и эта мысль приводит в порядок каждую го­лову и каждое тело. Теперь, пожалуйста, встаньте. Это уже труднее. Решите, какой рукой вам опереться о пол, — это определит, в какую сторону вы повернетесь, чтобы сесть. И вам не придется принимать решение: по­ложив на пол руку, вы обнаружите, что низ­шая система помнит, в каком направлении поворачиваться, как сесть и что делать. Дру­гими словами, вы увидите, что можете учить­ся, схватывая все в сто раз быстрее, чем про­сто выполняя монотонные упражнения. Как только вы начнете чувствовать, восприни­мать, действовать и думать одновременно, вы обнаружите, что за десять минут вы смо­жете выучить все от и до. В процессе обуче­ния, о котором я говорю, вы, скорее всего, убедитесь, что чем человек старше, опытнее и мудрее, тем быстрее он учится. И это не имеет никакого отношения к тому, болеет ли человек артритом, имеет ли заболевание сердца или у него еще какие-нибудь пробле­мы.

Теперь дайте себе минуту на то, чтобы самим попробовать сделать все, что вам за­хочется, и подумать о том, что можно было бы улучшить в вашем движении. Одновременно поднимите голову, посмотрите на по­толок и напрягите шею. Обратите внимание на то, что происходит с вами и с вашим ды­ханием. Вы выполняете движение по образ­цу, и все же оно бестолковое. Очевидно, раньше, сами того не осознавая, вы исполь­зовали голову гораздо лучше, чем теперь, тем не менее, вставая, вы должны суметь увидеть потолок. Каким же образом вы смо­жете правильно подняться и увидеть пото­лок? Вероятно, при помощи вашего собст­венного ощущения того, как это правильнее сделать, которое вы приобрели с опытом. Повторите то же самое, но вставайте, глядя в направлении своих половых органов. Снова выполните движение, переводя взгляд с одного человека на другого. Это означает: с себя на потолок, с потолка на себя.

[Человек, у которого болит спина, оста­навливается. Он сидит со скрещенными но­гами, высоко подняв колени. Мойше ком­ментирует.] У вас ничего не получается. Тем не менее, если вы выполните движение пра­вильно, при условии, что вы не будете его делать как гимнастическое упражнение, ваша спина пойдет на поправку. Выполняй­те его как можно медленнее, выясняя, поче­му и где вы так глупо распоряжаетесь своей спиной. Вам не нужно вставать, оставьте эту идею. Ваши ноги зажаты. Вы знаете почему? Мне бы хотелось, чтобы вы увидели и осознали, когда функциональная интеграция сделает различие и когда никто в мире не сможет сделать это движение лучше вас. Ви­дите, эта женщина встала первой, хотя пос­ледние шесть недель у нее были боли в спине. Если сделать рентген, то будет видно, что расстояние между позвоночными диска­ми несколько сужено, и ей предложат либо корсет, или, если станет хуже, операцию. Теперь взгляните на ее колени! И на его ко­лени! Вы видите, насколько они далеко от пола? Знаете почему? Смотрите. [Мойше просит мужчину, на которого он указал, ок­руглить спину и ближе сдвинуть колени.] Посмотрите, у него поднимаются колени, значит, работают не они, а поясница. И не пытайтесь этого изменить. У вас болит пояс­ница, потому что вы счастливый человек. Боль предупреждает вас, что если вы сделае­те еще несколько неправильных движений, то у вас возникнут такие чудовищные ос­ложнения с позвоночником, что вы не смо­жете выпрямить ног и окажетесь парализо­ванным. Мы так устроены, что сначала чув­ствуем боль. Вся структура мозга, спинной мозг и позвоночник в целом устроены таким образом, что чувствительные нервы нахо­дятся снаружи, а двигательные — внутри по­звонков. Между каждыми позвонками дви­гательные и чувствительные корешки объ­единяются в нерв. Боль заставляет вас тормозить двигательные корешки, чтобы вы не могли сделать причиняющего боль дви­жения и повредить двигательную часть нерва. Если бы было наоборот, то сначала вы бы оказались парализованы, а лишь затем появилась бы боль. Боль показывает вам путь к выздоровлению, чтобы на всю ос­тавшуюся жизнь вы смогли от нее избавить­ся.

Итак, чему же вы должны научиться? Сядьте, расположив ноги крест-накрест, и обопритесь на руки сзади. Попытайтесь ос­торожно поднять колени и проделайте это десять раз. Поднимайте и опускайте, стара­ясь широко их не разводить. Теперь выпол­няйте это движение мельче, но чаще, вот так — пап...пап...пап... где-то около тридца­ти раз. Обратите внимание на свое дыхание.

Сделайте около тридцати движений, до­бившись их монотонности, и вы все меньше и меньше будете препятствовать своей цели. Медленно придвиньте обе ноги чуть ближе к себе. Плавно, и лишь те, кто хорошо себя чувствует. Раскрылись ли ваши колени больше, чем прежде? Немного. А раз так, проверьте, можете ли вы уже с большей лег­костью передвигаться чуть вперед и назад. Теперь поменяйте местами ноги и снова поднимите колени. Осторожно вытяните ноги и медленно переставьте их так, чтобы они оказались к вам ближе. Можете помогать себе руками. Передвигая ноги, располо­жите на полу правую руку позади левой. За­метьте, что, пока вы выполняете это движе­ние, ваш таз покачивается. Остановитесь и обопритесь на обе руки позади себя, оставив правую руку на месте и придвинув к ней левую. Теперь, находясь в этой позе, почти не двигаясь, представьте, что вы собираетесь-передвинуть таз так, что давление, которое, он испытывает, придется на переднюю часть-седалищной кости. Это значит, что вы не-i много выпячиваете живот и голова становится выше. Теперь сделайте наоборот и не­сколько раз плавно повторите это движение. Вы увидите, что на самом деле источник ваших неприятностей находится не внизу, где вы чувствуете боль, а выше, в дорсаль­ной части позвоночника. Много раз повто­рите движения вперед и назад. Позвольте движению самому регулировать ваше дыха­ние. Теперь поменяйте руки так, чтобы пра­вая оказалась впереди, ближе к ноге, и мед­ленно выполните то же движение. Насколь­ко оно для вас необычно? Помните о плечах, грудной клетке и грудине. Как насчет клю­чиц? А лопаток? Обратите внимание, что меняется, когда она думает о движении? Даже глаза находятся в другом месте.

Знаете, глаза человека обычно двигаются по горизонтали, в противном случае он ста­новится рассеянным. Что-то нарушает его внимание, зрение, а это признак того, что, возможно, человек испытывает боль. Теперь заведите обе руки назад и сделайте то же самое легкое движение, едва-едва. Разведите колени, и хотите вы этого или нет, но не раз­жимайте их силой. Медленно поменяйте местами ноги. Видите? У нее отличная нерв­ная система, однако разговоры мешают ду­мать. Хорошо. Теперь перенесите правую руку влево и посмотрите, можете ли вы ру­ками придвинуть ноги поближе к себе? Перенесите руки в одну сторону и проверь­те, можете ли вы подняться налево. Для больной спины это чертовски здорово. Те­перь не так больно? Нет. Вот и все, что мы можем сделать. По тому, насколько раскры­лись колени, видно, что спина практически не напряжена. (Ответ: «Да, это действитель­но так».)

Если в другой раз вы решите сделать что-нибудь в том же духе, то поймете, что боль ушла.

Чтобы добиться улучшения в короткие сроки, я работаю с человеком, используя свои руки, добиваясь таким образом необхо­димой сенсорной реакции. Когда человек годами испытывает по-настоящему сильную боль, то перестает верить, что это можно из­менить. Такой человек сам себе мешает и не выполняет движения так, как это делаете вы. Поэтому он не может поправиться, пока я не пройду через все вместе с ним. Я пред­ставляю себе это танцем и могу заставить его танцевать со мной. Вот что мы называем функциональной интеграцией.

Уже прошел час, и будет полезно сделать перерыв и пройтись, чтобы продолжить со свежими силами. Можете ли вы припо­мнить, что я делал? Перед тем как выйти, подумайте, что вы узнали нового, причем вспоминайте не только то, что можно запи­сать на бумаге. Кстати, я советую вам вос­кресить в памяти все, что вы хотели бы запо­мнить, и позже в своей комнате аккуратно и содержательно все записать. Так вы запише­те то, что знаете. Иначе, если вы будете пи­сать здесь и вдобавок записи будут сделаны быстро, на скорую руку, то, читая их позже, вы прочтете то, о чем мы не говорили. И уже через час вы не будете понимать, что вообще имелось в виду. Записывать — значит стара­тельно заниматься формальным обучением и упражнением, не думая головой и не ис­пользуя мыслительные способности. Такого рода обучение принесет вам совсем немного пользы — вы останетесь такими же, как прежде, — на пути к своей цели, а реализо­ваны будут лишь несколько ваших фанта­зий. Делая записи, вы останавливаетесь в развитии, к которому стремитесь.

Хорошо. А сейчас задумайтесь на минуту о том, чему мы научились, что вас поразило, что было ново. Мы затронули несколько очень важных моментов: вопрос о центре тя­жести, вопрос о том, какое движение самое лучшее, о том, что таз должен описывать не­прерывную дугу, что независимо от движе­ния он в любой момент может остановиться, продолжить свою траекторию или вернуться по той же линии движения и что не играет роли, насколько вы толсты, безобразны, красивы, стары или молоды, немощны или здоровы. Когда нервная система и мозг ра­ботают так, как сейчас работаем мы, тело наполняется церковной музыкой. (Смех.) А теперь давайте выпьем кофе. Спасибо. (Ап­лодисменты.)

Кто-нибудь хочет сказать, как можно было бы улучшить уроки, которые мы до сих пор выполняли? Возможно, кому-нибудь что-то не понравилось — метод, продолжи­тельность, детали, голос — что угодно? Все, о чем вы могли бы сказать: «Если бы это было так, я был бы по-настоящему удовле­творен». У кого-нибудь есть возражения? (Ответ: «Это выглядит банальным, но мне хотелось бы иметь возможность начинать и завершать занятия одинаково. Я чувствую себя неловко, когда хочу сесть к вам лицом, а для этого мне приходится поворачиваться спиной. Можно ли как-нибудь делать более полный поворот? Вы спрашиваете, чего мы добились. Мне было бы гораздо лучше, если бы я мог больше развернуться или сделать что-то в этом роде, глядя в том же направле­нии».) Еще кто-нибудь? (Ответ: «Мне слож­нее поворачиваться направо, чем налево. Как обычно, я все еще склонен поворачи­ваться налево и так и не понял почему»). Ну, это не моя вина. (Смех.) Я не шучу. Вы гово­рите о проблеме нашей терминологии, бес­полезной терминологии, которой пользуют­ся во всем мире. Теперь может ли кто-ни­будь в нескольких словах определить цель урока? (Отвечает.) Зачем мы этим занима­емся? Не разговаривайте, а хотя бы минутку подумайте и затем скажите. Может быть, сам по себе урок был довольно хороший и приятный, но у нас еще пять дней, и в том, что мы делаем, должен быть какой-то смысл, поскольку мы всегда что-то делаем с определенной целью. И это ошибочно. Что произойдет, когда вы добьетесь цели? Вам больше будет нечего делать. Важен именно способ достижения цели; например, у всех нас есть одна цель — умереть. Все ее достиг­нут. Разница между рождением и смертью заключается лишь в пути, по которому мы добираемся от одного к другому. Поэтому важна не сама цель, а способ ее достижения. Цель вторична, и не закончится ли ваша жизнь тогда, когда вы однажды достигнете какой-то цели? Вы получаете Нобелевскую премию, можете заснуть и умереть. Выигра­ли миллион долларов и — финиш. Конечно, это звучит безумно. Скорее всего, из присут­ствующих не найдется и двух человек, кото­рые пришли сюда с подобной целью. Поэто­му то, как вы сюда пришли, — вот, что важно.

Я не могу не пользоваться теми же слова­ми, что и все остальные, иначе у нас с вами ничего не получится. Однако, видите ли, я имею в виду не ту цель, о которой вы думае­те. Я говорю о том, что должна совершенст­воваться жизнь. Поэтому, если мы выполни­ли урок только для того, чтобы лучше под­ниматься и опускаться, то это было лишь его незначительной частью. До сих пор вы жили и двигались так, как двигались. И вы не чув­ствовали, что портили себе этим жизнь. И то, чему мы научились, имело некую иную цель, направленную на совершенствование всего действия в целом. Действие — это нечто, что не существует само по себе; его не может быть без ощущения, восприятия, без мышления, следовательно, улучшенное дей­ствие улучшит и нашу жизнь. Это значит, что усовершенствуются наши ощущения, восприятие, мышление и действие. И ниче­го большего делать не нужно. То, что мы де­лали, — это пример действия, наш способ его осуществления и подготовки к нему. По­чему конечный результат оказался лучше?

Мы выяснили, что он более продуманный и что мы можем остановиться и начать все за­ново и уж, конечно, вам не нужно приседать и вставать, чтобы понять, что можно пре­рваться, вернуться на шаг назад и сделать нечто иное. Как получается, что этот способ подниматься лучше, чем другой? Одна жен­щина была недовольна тем, что поворачива­лась в другую сторону, но не смогла встать в ту позу, в которую разворачивались мы.

Дело в том, что почти все действия чело­века, как и других животных, имеют уни­кальный для каждого индивида паттерн. Когда некая группа веществ устанавливает границу — в нашем случае кожу, — она от­деляется от остального мира. Это — индиви­дуализация, т. е. существует человек и внеш­ний мир. Граница отделяет вас от остально­го мира, отделяет от него меня и образует внешний мир и меня. Теперь граница созда­ет ситуацию, когда я и внешний мир факти­чески становимся одним и тем же, потому что та часть вещества, которая является гра­ницей, не может существовать сама по себе, ей необходимо иметь возможность действо­вать, думать, двигаться, чувствовать. А для осуществления деятельности требуется энергия, которая может исходить лишь извне. Мы потребляем воздух, воду, пищу и отвергаем то, что нам не нужно. И все это проходит через границу. Следовательно, индивидуализация означает разделение мира на индивидуальный и внешний мир, и связь между тем индивидуальным веществом и другими веществами, между частью вещест­ва в границе и остальным веществом приво­дит к непрерывному взаимообмену. Если такой взаимообмен между входящим и исхо­дящим веществом нарушен с точки зрения его непрерывности или умеренности, то это свидетельствует либо о заболевании челове­ка, либо о неблагополучии мира, либо о том и другом вместе.

Когда мы что-то постигаем тем спосо­бом, о котором я говорю, нам необходимо знать, что улучшает отношение человека к миру и к самому себе. А что в жизни являет­ся одной из важнейших вещей? В чем разни­ца между существованием, в процессе кото­рого происходит рост, и вегетативным, ко­торое также является жизнью? Вегетация обладает наследственностью, постоянством. Есть определенный фрукт, и данное дерево никогда не принесет другие плоды, и, следо­вательно, его семена произведут такое же де­рево и такой же фрукт. У него есть ДНК, есть все компоненты, но отсутствует движе­ние. Он пассивен. Он способен к самовос­произведению, самообслуживанию. У него происходит обмен веществ, т. е. то, что свойственно всем живым существам от бак­терии до вас самих. Однако животная жизнь обладает способностью к самосохранению. И в отношении движения это имеет огром­ное значение, поскольку наиболее суровым испытанием движения является самосохра­нение. Почему, например, мы поднялись, если взглянуть на это с точки зрения само­сохранения? Обычно животное не встает до тех пор, пока не слышит, не видит, не чует или не чувствует какое-то изменение в окру­жающей обстановке, которое не может при­нять за безопасное. Вспомните, как лежит собака, — навострив уши и глядя вокруг. Какое изменение в окружающей среде может подвергнуть риску ее безопасность, ее чувство самосохранения? И движения, кото­рые мы делаем, все наши движения, изна­чально выполнялись точно так же. Вообра­зите себе людей 10 000 лет назад. Какие сиг­налы заставляли их подниматься и почему для них было важно вставать плавно и бы­стро, так, чтобы не требовалась предвари­тельная перегруппировка? Почему сначала мне не нравилось, как вы выполняли движе­ния? Потому, что вы делали два или три дви­жения вместо одного. Если бы в ярде от вас была кобра, вы бы погибли. Однако с помо­щью нового движения, которому вы научи­лись, вы можете встать на ноги немедленно. Его недостаток заключается в том, что лицо вы поворачиваете в другую сторону. В этом-то и заключается проблема. Представьте, что кто-то хочет вонзить вам нож в спину. Что же произойдет, если вы, чтобы избежать этого удара, попытаетесь встать любым более подходящим способом, вместо того чтобы повернуться, как это делали мы? (Смех.) Ну же, попробуйте, вонзите нож.

[Некоторые люди в группе демонстриру­ют это. Мойше спрашивает жертву: «Почему вы так поступили?» Ответ: «Потому что при­ближался нож!»] Следовательно, это движе­ние было сделано ради самосохранения. Когда вы спокойно сидите и вдруг позади себя улавливаете шум, то поворачиваетесь в направлении возможной опасности и одним движением оказываетесь в состоянии готов­ности к действию. В ситуации реального само­сохранения вы потеряете слишком много времени, если сделаете два движения перед тем, как отреагировать.

[Обращается к кому-то из присутствую­щих]. Подойдите к ней сзади и попробуйте задушить. (Смех.) Теперь взгляните, что вы делаете, вы используете то правило, которое мы только что учили. Вы обнаружите, что ваш организм умнее вас. Он понимает, что это как раз то, что нужно делать. Итак, каков ответ? Лучший ли это способ действия? Если вы повернетесь ко мне спиной, то смо­жете лишь убежать прочь, однако это может и сослужить службу. Все зависит от расстоя­ния, на котором нападающий находится от вас. Если опасность еще далеко, вы можете повернуться спиной и убежать. Но если убе­гать уже слишком поздно, то вам необходи­мо быстро приготовиться. Итак, вы видите, что вопрос правильного движения первосте­пенен. Обеспечивается выживание или самосохранение, ради того и другого важно совершить движение вперед. Мы этого не делаем, поскольку в нашем образе жизни, культуре предполагается, что самосохране­ние гарантировано полицией. Многих лю­дей грабят и убивают на улице, и они даже не думают о том, чтобы совершить действие, которому мы научились, и не знают, как им убежать. Самосохранение подверглось риску, а движение выполнено плохо. Пред­положим, вы решили, что завтра поймаете восточноевропейскую овчарку и на выру­ченные от ее продажи деньги прикупите наркотиков. Если я дам вам дротик, ставлю один к ста, что всадить его в собаку вам не удастся. Что произойдет? Как собака избе­жит нападения? Я пробовал. Мои попытки сделать это запечатлены на фотографиях — у меня ничего не вышло. Собака будет стоять на месте и никуда не убежит. Но как толь­ко вы замахнетесь дротиком, она сделает легкое движение, и ваш дротик пронзит воз­дух.

Вот вам и ответ. Мы рассматриваем дви­жение с точки зрения самосохранения и находим, что у качественного движения есть особые составляющие, в частности отсутст­вует предварительная реорганизация. Так что любое движение, которое имеет одно, два или три предварительных превраще­ния, — неправильное движение.

Наша нервная система устроена так, чтобы сделать самосохранение возможным, а непрерывное движение легким. Однако если вы не выполняете правильно основной задачи, то чему бы вы впоследствии ни учи­лись, это будет лишь наложением одной ошибки на другую до тех пор, пока вы не до­живете до сорока и не скажете, что ваша осанка никуда не годится. Но что это зна­чит? Что значит неправильная осанка и что такое осанка вообще? Почему считается, что если у меня так наклонена голова, то это плохо? Может, потому, что это не доставля­ет эстетического удовольствия вам? Ну, для меня нет никакой разницы, нравлюсь я вам или нет. В любом случае я уже слишком стар для того, чтобы нравиться. Итак, что же пло­хого в такой позе? Если бы я захотел прыг­нуть или залезть на дерево, я бы не смог. Мне бы пришлось сделать предварительную перегруппировку. Значит, та составляющая правильной осанки, о которой вы узнали, изучая движение, позволяет вам держаться прямо, быть быстрыми, подготовленными и гармонично удовлетворенными собой. Однако есть еще кое-что, о чем я отдельно не говорил. Когда вы двигаете тазом, ваши руки и ноги располагаются так, чтобы сде­лать именно то, что вам нужно. У нас одна на всех наследственность и один на всех опыт наших предков. Тело устроено таким образом, что самая мощная его часть, в ко­торой задействованы все сильные мышцы и которая несет ваш вес, — это таз. Мышцы с самым большим поперечным сечением, включая глютеальную, четырехглавую, по­ясничную мышцу, мышцу живота и боковую мышцу, расположены вокруг тазового пояса, и поэтому руки и ноги лишь перена­правляют эту силу туда, куда вам необходи­мо.

[Мойше просит человека лучше выпол­нить движение перед всей группой.] Следите за тем, как поднимаетесь. Помните, что я вам говорил, — опять неверно. Смотрите, вам мешает большой палец. Поставьте его туда и посмотрите, насколько у вас прибави­лось силы. Видите — мельчайшая деталь ва­шего движения обретает первостепенное значение, когда вы рассматриваете ее с точки зрения того, зачем движение было вы­работано у человека как вида. Оно было вы­работано, чтобы сохранить нас. Если бы наши предки не были защищены, не было бы и нас. Те, кто не выполнял движение правильно, кто подвергал опасности большой палец руки, погибали и не воспроизво­дились столь же хорошо, как те, кто все делал правильно. Эту теорию предложил Дарвин. Забавно, что выживание осущест­вляется не при помощи познания того, как правильно что-то делать, а при избегании того, что угрожает вашей жизнеспособнос­ти, вашей жизни. Выживание носит нега­тивный характер; выжившие особи — это те, которые избежали гибели. Никто не всеве­дущ. Бронтозавры вымерли не потому, что не знали, насколько изменится температура. Они избегали температур, которые были для них смертельны. И так они передвигались на новые места, однако умерли, потому что температура все-таки изменилась, а они не были к этому готовы. Выжили те, кто избе­жал этой разрушительной силы благодаря мутации. Сейчас мы знаем, что это произо­шло благодаря мутации, а не потому, что они говорили себе: «Скоро возникнет атом­ная энергия, благодаря которой мы выжи­вем». Нет ни одного животного в мире, ко­торое могло бы сказать, что ему нужно сде­лать для того, чтобы просуществовать на земле еще одну тысячу лет. Я приведу вам пример, даже несколько хороших примеров. Профессор Гамбургер, французский хирург, написал чрезвычайно интересную книгу, в которой говорит о живучести дарвиновских идей. Профессор Гамбургер по своему происхождению алжирский еврей и располагает определенными знаниями о Сахаре и Афри­ке. Он обнаружил любопытную вещь. Вам известно, что малярия — смертельно опас­ное заболевание, убивающее многих афри­канцев. В тех же местах распространена еще одна редкая болезнь — смертельное сердеч­ное заболевание, тоже очень опасное, по­скольку люди от него обычно умирают в воз­расте 6—7 лет. Однако тем, кому удалось перенести эту болезнь и вырасти, не требу­ется вакцинация против малярии. Эта бо­лезнь им не грозит. Все остальные заража­ются малярией, и этих людей комары кусают тоже, но ничего не происходит. Вот что пред­ложил профессор Гамбургер. Мы не знаем, что за люди будут те, кто продолжит сущест­вование через сто — двести лет. Профессор предлагает представить такую ситуацию: на­чалась сильнейшая малярия, и ДДТ больше не может остановить ее распространение. Вновь от малярии гибнет множество людей. И с этим необходимо что-то делать. Однако может случиться так, что те люди, которые выживут, будут иметь наследственную сер­дечную недостаточность. И именно они мо­гут стать людьми будущего. Другими слова­ми, мы не знаем, кто выживет. Но очевидно, что такая вероятность существует.

Теперь стоит еще раз вам продемонстри­ровать, что движение с точки зрения выживания диктует, чтобы вы не подвергали опас­ности большой палец руки, поскольку это замедляет ваши действия. Почему это про­исходит? Потому что наша нервная система знает, что если вы всем своим весом наляже­те на большой палец, то он сломается. Зна­чит, это не жизненно необходимая, а очень даже скверная привычка. И, кстати, если по­смотреть на людей, которым не понаслышке известно, что значит драться, то будет вид­но, что они никогда не подвергнут себя опас­ности, положив большой палец туда, где его можно сломать. Это частность: но если вы хотите стать такими, какими мечтаете быть, вам придется выбросить весь тот мусор, ко­торый вы заучили и который вам не принад­лежит. Вы научились этому, подражая дру­гим и встречая у людей, которым никогда не приходилось защищаться от грабителей или в драке. Мы должны выработать совершен­но иное отношение к жизни.

И мир невозможен до тех пор, пока мы этого не поймем. Когда люди могут настоять на своем и не боятся этого, они дружелюбны друг к другу. Вот почему взрослый человек не боится ребенка и, как правило, никогда не причинит ему боли, если только он не ду­шевнобольной. Вы убьете ребенка, если он бьет или щиплет вас? Выкинете его из окна? Как вы поступите, если его сила и возмож­ности не угрожают вашему чувству самосохранения? Поэтому слабые люди иногда со­вершают страшные дела, например, устраи­вают войны. Тот, кто достаточно силен, не испытывает страха. Хорошо. Теперь давайте продолжим с овладением движением. Мы можем столкнуться с множеством задач, ко­торые иначе решить просто невозможно. Что такое, например, правильная поза? Хо­рошая поза — это та поза, из которой можно двигаться в любом направлении. Если я хо­жу так [Мойше демонстрирует], то вы поду­маете, что у меня грыжа. Это неудобное по­ложение, так как, чтобы идти вперед, мне необходимо остановиться. Чтобы идти впе­ред, я должен либо продолжать с той ноги, либо с этой, иначе я не смогу поднять ногу. Следовательно, постоянное нахождение на обеих ногах вот таким образом — плохая по­за для движения. Однако многие люди счи­тают, что для драки она удобна. Борец начи­нает с этой позиции, поскольку знает, что сзади на него никто не нападет и двигаться ему нужно только вперед. Но если бы атака шла и спереди, и сзади, то он мог бы погиб­нуть еще до начала боя. Итак, мы вернулись к идее о том, что мы можем совершить лю­бое движение в 16 различных направлениях: вверх и вниз, вправо и влево, вперед и назад без подготовительного движения.

Теперь вы видите, как увлекательно смот­реть на вещи, вдруг осознавая, что существует такой способ управлять собой, когда начинаешь чувствовать, как растешь, спра­ведливо ценя то, что называется движением, ценя его назначение и историю его появле­ния у людей. И вот чему мы научились этим утром: выполнять движение так, чтобы это было одно движение — вниз и вверх. И сей­час вы обнаружите нечто необычное. Вста­вайте. Сделайте движение, которое мы узна­ли сегодня утром, и выполняйте его как можно быстрее. Проделайте его около деся­ти раз. Поменяйте руки. Можете таким об­разом измерить скорость движения? Сколь­ко времени у вас ушло на выполнение деся­ти движений — меньше, чем полминуты?

Посмотрите, какое у вас сердцебиение. Запыхались? Устали? Положите руки сюда и поднимитесь любым другим способом, но не тем, которому вы научились сегодня. По­вторите эти движения десять раз, и посмот­рим, что с вами будет. (Смех.) Уже два ваших восхождения будут равнозначны тем десяти, которые вы делали раньше. Остановитесь и подумайте о том, что именно так врач изме­ряет у вас работу сердца и время, которое вам необходимо для восстановления. Тем спосо­бом, которым мы пользовались раньше, дви­жение можно было выполнить раз сто, и вы бы не выдохлись, а сделали бы эти сто дви­жений, затратив в десять раз меньше времени, чем вам потребовалось бы на их выпол­нение любым другим способом.

Еще один важный для нас момент — это то, что движение должно начинаться в тазо­вом поясе, а не в руке или ноге, однако на­правление движения задается движением го­ловы. Вспомните, что вы не смотрели ни вверх, ни вниз. Следовательно, ваша голова в движении не участвовала. Попробуйте так сделать. Сделайте какое-нибудь движение, и вы обнаружите, что не можете постоянно вертеть головой вправо и влево. Вы поймете, что, однажды постигнув суть того, чем мы занимались, вы сможете делать это любым другим способом, не выполняя движение целиком, а это и есть истинная свобода вы­бора. Однажды разгадав подлинный смысл движения, вы сможете выполнять его без участия рук, другой рукой, другой ногой — это не будет иметь значения. Но способ­ность вашей головы оставаться подвижной во время вашего движения чрезвычайно важ­на для самосохранения. Теперь вы сможете понять некоторые забавные ситуации, с ко­торыми сталкивались на протяжении всей своей жизни, но истолковать не могли.

Например, львы и тигры, так же как и все остальные животные, могут стоять на одной ноге и вертеть головой. И если я захочу под­няться, то мне будет трудно это сделать с не­подвижной головой.

Изначально в природе движение появи­лось для самосохранения. Вы обнаружите, что нет ни одного животного, которое делает что-то с неподвижной головой. Охотясь за мышью, кошка сидит и следит за ней глаза­ми. Тигр, высматривая себе добычу, продол­жает вертеть головой. Если он перестанет, то горилла с одного удара сможет пробить ему голову веткой. Зебра может пастись в деся­ти-пятнадцати футах от льва, но все это время ее голова остается подвижной. Зебра слушает и вращает глазами, и льву достаточ­но лишь шевельнуть хвостом, чтобы та мгно­венно умчалась прочь. Ни одно животное не фиксирует голову в одном положении, и ес­ли вы также не будете этого делать, то смо­жете подниматься легко и свободно и, черт возьми, справитесь с чем угодно. На самом деле, если голова подвижна, то вам даже не нужно закреплять ноги. Вам не придется ос­танавливаться на полпути. Вы этому научи­лись неосознанно, потому что правильно с подвижной головой выполнили одно движе­ние и сила исходила из области таза. А когда фиксируется голова и таз не может выпол­нить действие, тогда ничего не получается.

Именно с помощью головы вы устанав­ливаете связь с окружающим миром и нахо­дите способы самосохранения. И, конечно, если она у вас есть, то вы поймете, что дви­жение зарождается в области таза. Я встаю вот так — посмотрите, — готовый и напасть, и скрыться. [Мойше показывает, как без уси­лий поднимается со стула.] Это — компо­нент правильного движения, суть правиль­ной позы, и эти вещи должны быть познаны на телесном уровне. Вы научитесь этому лучше, если один раз ощутите собственным телом, чем получив сотню объяснений.

Урок второй

ПРОДУМЫВАНИЕ И ВЫПОЛНЕНИЕ

Лягте, пожалуйста, на спину. Раздвиньте ноги немного шире уровня плеч, но не слиш­ком широко. Расположите руки по обеим сторонам тела, опустив вниз ладони и не­много отодвинув локти от боков. Закройте глаза и представьте, что собираетесь рабо­тать только левой ногой и что ваше лицо, нос и голова повернутся так, что вы будете следовать ее движениям, т. е. все остальные части тела, глаза, нос и голова расслаблены и их положение зависит от движений левой ноги. Следовательно, ваши глаза смотрят на левую ступню, и затылок расположен так, что вы не можете его напрячь, и поворачи­ваться он будет сам по себе. Итак, левая нога несет весь ваш вес. Теперь очень-очень мед­ленно согните и выпрямите левую ступню, не делая никаких резких движений коленом или бедром. Позвольте голове двигаться так, чтобы вы могли следовать движениям левой ноги и увидеть свой левый бок. Внешняя и правая стороны левой ступни, тазобедрен­ный сустав, позвоночник и плечи устроены таким образом, что вы, если даже захотите, не сможете сделать никакого движения го­ловой. Вы можете это себе только предста­вить. Не поворачивайте ступню вправо и влево, а лишь совсем немного сгибайте и раз­гибайте ее. Теперь очень-очень медленно сде­лайте легкое, едва заметное движение, что­бы оторвать левое колено от пола. Сделайте его таким незначительным, чтобы ощутить лишь то, что ваша пятка, лежащая на полу, готова к движению. Теперь в своем вообра­жении поднимите левое колено и опустите на место. Пятка приближается к вам, по­скольку укорачивается нога. Когда вы воз­вращаете ногу на место, пятка удаляется, и, следовательно, ступня должна следовать за движением пятки.

Снова представьте, что поднимаете левое-колено. Сгибается или разгибается ваша ступ­ня при приближении пятки? Продолжайте это движение и в то же время, поднимая ко­лено, прижмите левое бедро к полу. Посмот­рите на себя. Где, вы думаете, находится ваш тазобедренный сустав? Он располагается снаружи? Может, он является верхней час­тью бедра, большим вертелом — тем местом, которое вы можете достать слева рукой? Или на самом деле это головка бедра, та его часть, что двигается в вертлужнои впадине тазовой кости? Теперь, пока вы это делаете, можете ли вы найти углубление на внутренней части бедра? Можете его почувствовать? Вы в со­стоянии определить его местонахождение на тыльной стороне бедра, между ног, задним проходом, костями, на которых вы сидите, и большим вертелом, который расположен в добрых четырех дюймах от тазобедренного сустава?

Продолжайте поднимать колено, все бли­же придвигая пятку, и вытяните ногу, под­няв бедро как можно меньшим движением, чтобы внешне ничего не было заметно. Пос­ле этого согните колено и опустите бедро. Поднимите оба плеча и грудину, или груд­ную кость, находящу