Земля без конца и без края 4 страница

таинства, как свет электрических ламп. В море все было таинственно,

как свет звезд. Городские пути были ровные, мощеные. В море был только

один путь, зыблемый и опасный. Пути города давно уже были открыты и

завоеваны. Путь моря приходилось сызнова открывать и завоевывать

каждый день, и каждый уход в море был неведомым приключением. На земле

нет Матери Вод - Иеманжи, нет праздников в ее честь, нет такой

печальной музыки. Никогда музыка земли, жизнь города не влекли к себе

сердце Гумы. Даже вечерами на прибрежье, где рассказывалось столько

разных историй, никогда никто еще не упомянул о таком небывалом

случае, чтоб сына моряка потянуло к спокойной городской жизни. И если

кому-нибудь вздумается заговорить о чем-то подобном со старыми

штопальщиками парусов, они не поймут и рассмеются ему в лицо. Бывает,

конечно, что человеку вдруг взбредет в голову отправиться по морю

поглядеть другие земли, - так бывает. Но оставить свой парус для жизни

на суше - такое можно выслушать лишь за стаканом водки, да и то со

смехом.

Гуму никогда не манила земля. Там нет неведомых приключений. Путь

моря, зыблемый и длинный, один лишь манил его. Конечно же, путь моря

приведет его туда, где найдет он все, чего у него нет, - любовь,

счастье. А может, смерть, кто знает? Его судьбою было море.

В одну такую вот, как эта, ночь пришла его мать. Никто прежде не

говорил ему о ней, и она пришла с земли, ничего в ней не было от

женщин моря, ничего у нее не было общего с ним, Гумой, она показалась

ему гулящей женщиной, какую он ждал для себя на палубе "Смелого".

Зачем приезжала она? Только чтоб заставить его страдать? И почему не

вернулась больше? Другие женщины пришли с земли на его шлюп, сначала -

гулящие, что явились за деньгами, потом молоденькие мулатки, служанки

из домов, стоящих близ порта, и эти приходили потому, что считали его

сильным и знали, что им будет с ним хорошо в любви. Первые напоминали

ему мать. Они были надушены такими же духами, говорили с такими же

интонациями, только лишь не умели улыбаться, как она. Мать улыбалась

Гуме, как улыбаются женщины с пристани своим детям, и так как она была

для Гумы одновременно и матерью, и гулящей женщиной, то от этого он

страдал еще сильнее.

Она не вернулась больше. Бродит, верно, по другим портам, с

другими мужчинами. Кто знает, быть может, какою-то ночью, когда

последний мужчина уйдет и оставит ее одну, она вспомнит о сыне,

проводящем жизнь на борту и так и не сумевшем тогда сказать ей ни

одного слова? Кто знает, быть может, той ночью она напьется пьяной

из-за любви к этому сыну, потерянному для нее?.. Но когда музыка

наплывает с моря и разносится над фортом, над шхунами и челнами и

говорит о любви, Гума забывает обо всем и отдается душою лишь этой

прекрасной, убаюкивающей, плавной пеоне.

Детство его было быстротечным, и потому он почти не знал игр. Но

в детстве уже он чувствовал свою силу и искал ей приложения. Этот

большой шрам на руке остался от одной ссоры, когда ему было

четырнадцать лет. Противниками были Жакес, Родолфо, Косой и Манека

Безрукий. Он шел с Руфино, и ссора разыгралась из-за пустяка, из-за

того, что Манека слишком заинтересовался ножками сестры Руфино,

толстенькой негритяночки десяти с небольшим лет. Они с Руфино

беззаботно болтали, когда Марикота прибежала с плачем.

- Он мне под юбку лезет...

Руфино отправился искать Безрукого. Гума не такой был человек,

чтоб покинуть друга в трудный час, да и законы пристани подобного не

допускают. Пошли они вместе и застали четверку все еще помирающей со

смеху. Руфино поднял руку - споры и жалобы были не в его вкусе, - и

битва разыгралась на славу, Это было на пляже, где солнце раскалило

песок, и оба врага покатились по земле, нанося друг другу бесчисленные

удары. Манека Безрукий, у которого в действительности, правда, были

руки, но одна - кривая и слабая, получив удар Руфино, упал плашмя. Но

и такой бой был неравным - трое против двоих, - и в самый разгар его

Родолфо (дрянной парень, по совести сказать) схватился за нож, и пошла

уж тут резня. У Руфино и сейчас виден шрам под подбородком, и когда

Гума подскочил, то успел лишь отвести нож, направленный в самое лицо

друга. Однако, несмотря на то что силы были неравны, враги бежали.

Негр Руфино вытер кровь и пообещал:

- Этот Родолфо мне еще заплатит. Когда-нибудь я его проучу...

Гума не сказал ничего. Он уважал закон пристани, а закон этот не

разрешает браться за нож, за исключением тех случаев, когда противник

в большем числе. А тех, кто не подчинялся закону пристани, Гума считал

людьми пропащими.

Неделю спустя Родолфо был найден лежащим на песке, с разбитым

лицом, без ножа и без штанов. Руфино выполнил свое обещание.

Гума дружил с Руфино еще со школы. Без отца, воспитанный одной

только матерью, Руфино пробыл в школе недолго. И то, чему он там

выучился, сводилось лишь к одному: он умел ловко татуировать пером и

чернилами якоря и сердца на коже товарищей. Дона Дулсе принималась

было бранить его, но негр смеялся своими кроткими глазами, показывая

большие белые зубы, и дона Дулсе улыбалась ему в ответ. Он оставил

школу, пошел работать, чтоб содержать мать и сестру. Отдал свои

большие сильные руки на службу всем лодочникам, какие нуждались в

помощи. Он греб размашисто и смело, ибо не было на побережье человека,

который более верил бы в благоволение богини моря, чем Руфино.

Когда-нибудь у него будет своя лодка, нет сомнения, он уже просил об

этом богиню во время праздника на молу и послал флакон духов в дар

принцессе Айока (так негры называют Иеманжу), чтоб волоса ее всегда

были душистые. Она дарует ему лодку, ибо он всегда был самым

ревностным плясуном на ее праздниках и еще когда-нибудь будет жрецом

на кандомбле, устроенном в ее честь. Негр Руфино много смеялся. И

много пил, это тоже, и любил петь глубоким низким голосом,

заставлявшим умолкнуть все остальные.

А вот Родолфо совсем не казался уроженцем здешних мест. Когда-то

отец его приехал сюда, открыл таверну, но она вскоре прогорела. Однако

он не уехал, соорудил ларек на базаре, торговал на ярмарках. Родился

Родолфо. Он рос красивый, белокожий, с прямыми волосами, которые он

усердно теперь мазал брильянтином. Когда он вырос, то оставил руль

шхуны, на которую отец было устроил его, бежал с моря и жил неведомо

где, то появляясь, то снова исчезая. Иногда он приезжал с большими

деньгами, угощал всех водкой в "Звездном маяке". А иной раз, напротив,

являлся нищим оборвышем и выпрашивал у знакомых монетку в долг. На

прибрежье ему не очень доверяли и поговаривали, что он "порядочный

мошенник".

Жакес вырос на палубе, как Гума. Он женился в здешних краях, а

потом умер в одну бурную ночь. Он умер вместе с отцом, оставив жену с

ребенком под сердцем. А Манека Безрукий все еще был тут и, несмотря на

кривую руку, умел управлять шхуной как никто. Даже шкипер Мануэл,

самый, наверно, старый из здешних моряков, самый старый и вечно

молодой шкипер Мануэл, - и тот уважал его.

Таковы были у Гумы друзья детства. Много было в порту мальчишек,

подобных им, что теперь стали мужчинами, кормчими парусных шхун. Они

не очень-то многого ждали от жизни: плыть по волнам, заиметь

когда-нибудь собственную шхуну, пить тростниковую водку в "Звездном

маяке", произвести на свет сына, который пойдет тем же путем и

отправится в один прекрасный день в вечное плавание с Матерью Вод.

Правильно сказано в песне, что поет чей-то голос в прекрасные лунные

ночи:

О, как сладко в море умереть...

Дона Дулсе, что тихо стареет в своей школе и даже уже носит очки,

слышит песню и знает, что бывшие ее ученики умрут без страха. Но,

несмотря на это, в сердце ее - печаль. Она боится за этих людей, ей

жаль этих людей. Старый Франсиско, который уже не плавает, а сидит

себе на берегу, ожидая спокойной своей смерти, уже свободный от бурь,

от предательского нрава морских волн, тоже знает, что эти люди умрут

без страха. Но, в противоположность доне Дулсе, он испытывает к ним

зависть. Ибо говорят, что плыть с Матерью Вод к Землям без Конца и без

Края, под морскою волной, быстро - быстрей, чем самые ходкие корабли,

стоит больше, чем вся эта жалкая жизнь, какую влачат на берегу.