Изменение распределения мирового населения

ЗБИГНЕВ

БЖЕЗИНСКИЙ

ВЫБОР

МИРОВОЕ ГОСПОДСТВО

Или

ГЛОБАЛЬНОЕ ЛИДЕРСТВО

МОСКВА «МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ»

УДК 327 ББК 66.4 (0) Б58

Публикуется по соглашению с Агентством Александра Корженевского (Россия)

Бжезинский 36.

Б58 Выбор. Глобальное господство или глобальное

лидерство / Пер. с англ. - М.: Междунар. отношения, 2005. - 288 с. —

ISBN 5-7133-1196-1

Признанный классик современной политологии, автор «Великой шахматной доски» в своей новой книге развивает мысль о всемирной роли США как единственной сверхдержавы, способ­ной стать гарантом стабильности и безопасности для всего осталь­ного мира.

И все же это - другой Бжезинский, сделавший серьезные и далеко идущие выводы после 11 сентября 2001 г.

Предметом его пристального внимания являются альтер­нативы американской гегемонии: господство, основанное на силе, или лидерство, основанное на согласии. И автор решительно выбирает лидерство, парадоксально соединяя гегемонию и демо­кратию как два рычага руководства миром.

Проанализировав возможности всех основных игроков на мировой арене, Бжезинский приходит к выводу, что США остаются сегодня единственной державой, способной удержать мир от хаоса.

УДК 327 ББК 66.4(0)

© 2004 by Zbigniew Brzezinski © Перевод с англ.: Е.А. Нарочницкая (часть I), Ю.Н. Кобяков (часть II), 2004

© Подготовка к изданию и оформ­ление изд-ва «Международные ISBN 5-7133-1196-1 отношения», 2005

Оглавление

Предисловие........................................................................ 7

Часть I. Американская гегемония и глобальная без­опасность......................................................................... 13

1. Дилеммы утраченной национальной безопасности 19

• Конец суверенной безопасности.............................. 19

• Национальная мощь и интернациональное про­тивоборство................................................................ 31

• Определение новой угрозы........................................ 41

2. Дилеммы нового глобального беспорядка............. 62

• Сила слабости............................................................ 65

• Беспокойный мир ислама.......................................... 70

• Зыбучие пески гегемонии.......................................... 85

• Стратегия разделенной ответственности......... 97

3. Дилеммы управления союзами................................. 117

• Глобальное ядро.......................................................... 122

• Метастабилъностъ Восточной Азии.................... 144

• Реванш Евразии?......................................................... 166

Часть II. Американская гегемония и всеобщее благо 175

4. Дилеммы глобализации.............................................. 184

• Естественная доктрина глобальной гегемонии.... 186

• Цель контрсимволизма............................................. 196

• Мир без границ, но не для людей........................... 211

5. Дилеммы гегемонистской демократии.................... 229

• Америка и глобальный культурный соблазн.......... 230

• Множественность культур и стратегическая сплоченность............................................................... 241

• Гегемония и демократия........................................... 251

Заключение и выводы: мировое господство или

лидерство........................................................................ 268

Благодарности..................................................................... 286

Предисловие

Мой главный тезис относительно роли Америки в мире прост: американское могущество - решающий фактор в обеспечении национального суверенитета страны -является сегодня высшей гарантией глобальной стабиль­ности, между тем американское общество стимулирует развитие таких глобальных социальных тенденций, кото­рые подвергают эрозии традиционный государственный суверенитет. Мощь Америки и движущие силы ее обще­ственного развития во взаимодействии могли бы способ­ствовать постепенному созданию мирного сообщества, основанного на совместных интересах. При неправиль­ном же использовании и столкновении друг с другом эти начала способны ввергнуть мир в состояние хаоса, а Америку превратить в осажденную крепость.

На заре XXI века американская мощь достигла бес­прецедентного уровня, о чем свидетельствуют глобаль­ный охват военных возможностей Америки и ключевое значение ее экономической жизнеспособности для благо­получия мирового хозяйства, инновационный эффект технологического динамизма США и ощущаемая во всем мире притягательность многоликой и часто незатейли­вой американской массовой культуры. Все это придает Америке не имеющий аналогов политический вес гло­бального масштаба. Плохо это или хорошо, но именно Америка определяет сейчас направление движения чело­вечества, и соперника ей не предвидится.

Европе, пожалуй, под силу составить конкуренцию США на экономической ниве, но пройдет немало времени, прежде чем она достигнет той степени единства, которая позволила бы ей вступить в политическое состязание

с американским колоссом. Сошла с дистанции Япония, которую одно время прочили на роль следующей сверх­державы. Китаю, несмотря на все его экономические успехи, похоже, предстоит оставаться относительно бед­ной страной в течение жизни по крайней мере двух поко­лений, а тем временем его могут подстеречь серьезные политические осложнения. Россия же - больше не участ­ник забега. Короче говоря, у Америки не имеется и вскоре не появится равного ей противовеса в мире.

Таким образом, нет никакой реальной альтернативы торжеству американской гегемонии и роли мощи США как незаменимого компонента глобальной безопасности. В то же время под воздействием американской демокра­тии - и примера американских достижений - повсюду происходят экономические, культурные и технологиче­ские изменения, содействующие формированию глобаль­ных взаимосвязей, как поверх национальных границ, так и сквозь эти границы. Эти изменения могут подрывать ту самую стабильность^ которую призвана охранять аме­риканская мощь, и даже возбуждать враждебность по отношению к Соединенным Штатам.

В итоге Америка сталкивается с необыкновенным парадоксом: она представляет собой первую и единствен­ную подлинно глобальную сверхдержаву, а между тем американцев все больше беспокоят угрозы, исходящие от намного более слабых недругов. Тот факт, что Америка обладает не имеющим аналогов глобальным политиче­ским влиянием, делает ее объектом зависти, негодования, а иногда и жгучей ненависти. К тому же, эти антагони­стические настроения могут не только эксплуатироваться, но и разжигаться традиционными соперниками Америки, даже если сами они вполне осмотрительно не идут на риск прямого столкновения с ней. А этот риск достаточно реален для безопасности Америки.

Следует ли отсюда, что Америка правомочна притязать на более надежную безопасность, чем другие националь­ные государства? Ее руководители - как управляющие, в чьих руках находится национальное могущество, и как представители демократического общества - должны стремиться к тщательно выверенному балансу между

двумя ролями. Упование исключительно на многосто­роннее сотрудничество в мире, где угрозы национальной и в конечном счете глобальной безопасности, бесспорно, растут, создавая потенциальную опасность для всего чело­вечества, способно обернуться стратегической летаргией. Напротив, упор главным образом на самостоятельное использование суверенной мощи, особенно в сочетании со своекорыстным определением новых угроз, может вы­литься в самоизоляцию, прогрессирующую националь­ную паранойю и все большую уязвимость на фоне повсе­местного распространения вируса антиамериканизма.

Америку, поддавшуюся тревоге и одержимую интере­сами собственной безопасности, вполне вероятно, ожидала бы изоляция в окружении враждебного мира. А если в поисках безопасности для одной себя ей случилось бы потерять самоконтроль, то земле свободных людей гро­зило бы превращение в государство-гарнизон, насквозь пропитанное духом осажденной крепости. Между тем окончание «холодной войны» совпало с широчайшим распространением технических знаний и возможностей, позволяющих изготовить оружие массового поражения, не только среди государств, но и среди политических организаций с террористическими устремлениями.

Американское общество храбро держалось в устраша­ющей ситуации «двух скорпионов в одной банке», когда Соединенные Штаты и Советский Союз сдерживали друг друга посредством потенциально сокрушительных ядерных арсеналов, но ему оказалось труднее сохранять хладнокровие в условиях всепроникающего насилия, повторяющихся актов терроризма и расползания оружия массового уничтожения. Американцы чувствуют, что в этой политически неясной, порой двусмысленной и нередко сбивающей с толку обстановке политической непредсказуемости кроется опасность для Америки, при­чем именно потому, что она является главенствующей на планете силой.

В отличие от держав, обладавших гегемонией раньше, Америка действует в мире, где временные и простран­ственные связи становятся все теснее. Имперские дер­жавы прошлого, такие как Великобритания в XIX веке,

Китай на различных этапах своей насчитывающей не­сколько тысячелетий истории, Рим на протяжении пяти столетий и многие другие, были относительно недося­гаемы для угроз извне. Мир, в котором они господство­вали, делился на отдельные, не сообщавшиеся друг с дру­гом части. Параметры расстояния и времени открывали простор для маневра и служили залогом безопасности территории государств-гегемонов. В противоположность им Америка, пожалуй, располагает беспрецедентным могуществом в глобальном масштабе, но зато и степень безопасности ее собственной территории небывало мала. Необходимость жить в состоянии незащищенности, по­хоже, приобретает хронический характер.

Ключевой вопрос, следовательно, заключается в том, сумеет ли Америка проводить мудрую, ответственную и эффективную внешнюю политику - политику, которая избегала бы заблуждений в духе психологии осадного положения и одновременно соответствовала бы исто­рически новому статусу страны как верховной державы мира. Поиск формулы мудрого внешнеполитического курса должен начинаться с осознания того, что «глоба­лизация» по своей сути означает глобальную взаимо­зависимость. Взаимозависимость не гарантирует равного статуса или даже равной безопасности всем странам. Но она предполагает, что ни одна страна не обладает полным иммунитетом от последствий научно-техниче­ской революции, которая многократно расширила воз­можности человека в применении насилия и вместе с тем скрепила узы, все теснее связывающие человечество воедино.

В конечном счете кардинальный политический вопрос, стоящий перед Америкой, звучит следующим образом: «Гегемония во имя чего?» Будет ли страна стремиться по­строить новую мировую систему, основанную на совмест­ных интересах, или станет использовать свою суверен­ную глобальную мощь главным образом для упрочения собственной безопасности?

Нижеследующие страницы посвящены тому, что я считаю главными вопросами, на которые необходимо дать стратегически всеобъемлющий ответ, а именно:

• каковы главные опасности, угрожающие Америке?

• есть ли у Америки, учитывая ее господствующий статус, право на большую степень безопасности, чем у остальных стран?

• каким образом Америке следует противостоять потенциально смертоносным угрозам, которые все чаще исходят не от сильных соперников, а от слабых недругов?

• в состоянии ли Америка конструктивно регули­ровать свои долгосрочные отношения с исламским миром, насчитывающим 1 миллиард 200 миллионов человек, многие из которых все больше видят в Аме­рике заклятого врага?

• может ли Америка решающим образом содейст­вовать урегулированию израильско-палестинского конфликта при наличии сталкивающихся, но закон­ных притязаний двух народов на одну и ту же землю?

. _что требуется для достижения политической стабиль­ности в неспокойной зоне новых Мировых Балкан, протянувшейся вдоль южной оконечности централь­ной Евразии?

• способна ли Америка наладить подлинное партнер­ство с Европой, учитывая, с одной стороны, медлен­ные темпы политического объединения Европы, а с другой — очевидное возрастание ее экономического могущества?

• возможно ли вовлечь Россию, которая уже не явля­ется соперником Америки, в атлантическую структуру под американским руководством?

• какова должна быть роль Америки на Дальнем Востоке, принимая во внимание сохраняющуюся, но неохотную зависимость Японии от Соединенных Штатов и увеличение ее военной мощи, а также уси­ление Китая?

• насколько вероятно, что глобализация породит логи­чески законченную контрдоктрину или контральянс, направленные против Америки?

• становятся ли демографические и миграционные процессы новыми источниками угроз для глобальной стабильности?

• совместима ли американская культура с ответствен­ностью имперского характера?

• как Америка должна реагировать на новое углуб­ление неравенства между людьми, которое может резко ускориться в результате происходящей научно-технической революции и стать еще отчетливее под воздействием глобализации?

• совместима ли американская демократия с ролью, суть которой составляет гегемония, сколь бы тща­тельно эта гегемония ни маскировалась; каким обра­зом императивы безопасности, неотъемлемые от этой особой роли, скажутся на традиционных гражданских правах американцев?

Итак, настоящая книга представляет собой отчасти прогноз и отчасти - набор рекомендаций. В качестве исходного пункта взято следующее утверждение: недавно начавшаяся революция в передовых технологиях, прежде всего в сфере коммуникаций, благоприятствует посте­пенному становлению глобального сообщества, опира­ющегося на все более широко признаваемые единые интересы, - сообщества, в центре которого находится Америка. Но потенциально не исключаемая самоизоля­ция единственной сверхдержавы способна погрузить мир в пучину нарастающей анархии, особенно губительной на фоне распространения оружия массового уничто­жения. Поскольку Америке - принимая во внимание ее противоречивую роль в мире - предначертано быть катализатором движения либо к глобальному сообще­ству, либо к глобальному хаосу, на американцах лежит уникальная историческая ответственность за то, каким из двух этих путей пойдет человечество. Нам предстоит сделать выбор между господством над миром и лидер­ством в нем.

30 июня 2003 г.

ЧАСТЬ I

Американская гегемония и глобальная безопасность

Уникальное положение Америки в мировой иерархии сегодня широко признано. Первоначальные удивление и даже гнев, с которыми была встречена за рубежом откры­тая констатация главенствующей роли Америки, уступили место более сдержанным - хотя все еще отмеченным печатью обиды — попыткам обуздать, ограничить, напра­вить в иное русло или подвергнуть осмеянию ее гегемо­нию¹. Даже русские, которые по причинам ностальгиче­ского порядка менее всех склонны признавать масштабы американского могущества и влияния, согласились с тем, что в течение некоторое времени Соединенные Штаты будут оставаться определяющим игроком в мировых делах². Когда 11 сентября 2001 г. Америка подверглась террористическим ударам, британцы во главе с премьер-министром Тони Блэром приобрели авторитет в глазах Вашингтона, немедленно присоединившись к объяв­лению американцами войны против международного терроризма. Их примеру последовала значительная часть планеты, включая страны, которые ранее на себе испы­тали боль террористических атак, удостоившись лишь малой толики сочувствия с американской стороны. Прозвучавшие во всех уголках мира заявления в духе декларации «мы все - американцы» были не просто выражениями искреннего сопереживания, они стали еще и своевременными заверениями в политической лояль­ности.

Современному миру может не нравиться американское превосходство: он может относиться к нему с недоверием, негодовать и время от времени даже составлять направ­ленные против него заговоры. Однако прямо оспаривать верховенство Америки в практическом ключе остальному миру не по силам. В течение прошлого десятилетия пред­принимались отдельные попытки сопротивления, но все они потерпели неудачу. Китайцы и русские пофлиртовали с идеей стратегического партнерства, ориентированного на формирование «многополярного мира» - понятие, истинный смысл которого легко расшифровывается с по­мощью слова «антигегемония». Из этого мало что могло выйти, учитывая относительную слабость России по срав­нению с Китаем и прагматизм китайских руководителей, прекрасно осознающих, что в настоящий момент Китай больше всего нуждается в иностранных капиталах и тех­нологиях. Ни на то, ни на другое Пекину не приходилось бы рассчитывать, приобрети его отношения с Соединен­ными Штатами антагонистический оттенок. В заверша­ющем году XX столетия европейцы, и в первую очередь французы, с помпой провозгласили, что Европа вскоре обзаведется «автономными возможностями в области глобальной безопасности». Но, как не замедлила показать война в Афганистане, обещание это было сродни некогда знаменитому советскому заверению в исторической по­беде коммунизма, «виднеющейся на горизонте», то есть на воображаемой линии, неумолимо отодвигающейся по мере приближения к ней.

История - летопись изменений, напоминание о том, что всему наступает конец. Но она же подсказывает, что некоторым вещам дарован долгий век, а их исчезновение отнюдь не означает возрождения предшествовавших реальностей. Так будет и с сегодняшним мировым пре­обладанием Америки. Однажды оно тоже начнет кло­ниться к закату, возможно, позднее, чем кое-кому хотелось бы, но раньше, нежели полагают, ничтоже сумняшеся, многие американцы. Что придет ему на смену? - вот клю­чевой вопрос. Внезапный конец американской гегемонии, без сомнения, погрузил бы мир в хаос, в обстановке которого международная анархия сопровождалась бы

взрывами насилия и разрушениями подлинно грандиоз­ного масштаба. Сходный эффект, только растянутый во времени, имел бы и неуправляемый постепенный упадок господства США. Но поэтапное и контролируемое пере­распределение власти могло бы привести к оформлению структуры глобального сообщества, основанного на со­вместных интересах и располагающего своими наднацио­нальными механизмами, на которые в возрастающем объеме возлагались бы некоторые специальные функции в сфере безопасности, традиционно принадлежащие национальным государствам.

В любом случае эвентуальное окончание американ­ской гегемонии не повлечет за собой восстановления многополярного баланса между знакомыми нам вели­кими державами, которые заправляли мировыми делами в последние два столетия. Не увенчается оно и воцаре­нием на месте Соединенных Штатов другого гегемона, обладающего аналогичным политическим, военным, эко­номическим, научно-техническим и социокультурным глобальным превосходством. Известные крупные державы прошлого века слишком утомлены или слабы, чтобы спра­виться с ролью, которую сегодня играют Соединенные Штаты. Примечательно, что начиная с 1880 года в иерар­хической табели мировых держав (составленной на основе совокупной оценки их экономического потенциала, воен­ных бюджетов и преимуществ, населения и т.д.), меняв­шейся с интервалами в двадцать лет, верхние пять строк занимали всего лишь семь государств: Соединенные Штаты, Великобритания, Германия, Франция, Россия, Япония и Китай. Однако только Соединенные Штаты неоспоримо заслуживали включения в ведущую пятерку в каждый 20-летний период, а в 2002 году разрыв между государством, занявшим самую верхнюю позицию, -

(~~*

соединенными Штатами - и остальными странами ока­зался намного больше, чем когда-либо прежде³.

Бывшие великие европейские державы - Великобри­тания, Германия и Франция - слишком слабы, чтобы при­нять на себя удар в схватке за гегемонию. Маловероятно, что в ближайшие два десятилетия Европейский союз до­стигнет той степени политического единства, без которой

народам Европы никогда не обрести воли к соперни­честву с Соединенными Штатами на военно-политиче­ской арене. Россия уже не представляет собой имперскую державу, и главным вызовом для нее является задача социально-экономического возрождения, не выполнив которую она будет вынуждена уступить свои дальнево­сточные территории Китаю. Население Японии стареет, ее экономическое развитие замедлилось; типичная для 1980-х годов точка зрения, сулившая Японии превраще­ние в следующее «сверхгосударство», выглядит сегодня исторической иронией. Китай, даже если ему удастся сохранить высокие темпы экономического роста и не утратить внутриполитическую стабильность (и то и дру­гое сомнительно), станет в лучшем случае региональной державой, потенции которой по-прежнему будут лими­тироваться бедностью населения, архаичной инфра­структурой и отсутствием универсально притягательного образа этой страны за рубежом. Все это относится и к Индии, трудности которой, сверх того, усугубляются неясностью долгосрочных перспектив ее национального единства.

Даже коалиции всех этих стран — образование которой крайне маловероятно, учитывая историю их взаимных конфликтов и взаимоисключающих территориальных притязаний - не хватило бы сплоченности, силы и энер­гии, ни чтобы столкнуть Америку с ее пьедестала, ни чтобы поддерживать глобальную стабильность. Как бы то ни было, если бы Америку попробовали сбросить с трона, часть ведущих государств подставила бы ей плечо. И в самом деле, при первых же осязаемых при­знаках заката американского могущества нам, вполне возможно, довелось бы наблюдать спешные попытки упрочить лидерство Америки. Но самое главное, даже общее недовольство американской гегемонией бессильно приглушить столкновения интересов различных госу­дарств. В случае же упадка Америки наиболее острые противоречия могли бы разжечь пожар регионального насилия, который в условиях распространения оружия массового поражения чреват самыми страшными послед­ствиями.

Все сказанное позволяет сделать двоякий вывод: в предстоящие два десятилетия американское могуще­ство будет являться незаменимой опорой глобальной ста­бильности, а принципиальный вызов мощи США может возникнуть лишь изнутри: либо если американская демо­кратия сама отвергнет силовую роль, либо если Америка неправильно распорядится своим глобальным влиянием. Американское общество при всей достаточно очевид­ной узости его интеллектуально-культурных интересов твердо поддерживало продолжительное миромасштаб-ное противостояние угрозе тоталитарного коммунизма, а сегодня полно решимости бороться с международным терроризмом. Пока эта вовлеченность в мировые дела сохраняется, Америка будет играть роль глобального стабилизатора. Но стоит антитеррористической миссии потерять смысл - потому ли, что терроризм исчезнет, потому ли, что американцы устанут либо утратят чувство общей цели, - глобальной роли Америки быстро наста­нет конец.

Злоупотребление своим могуществом со стороны США также способно подорвать их глобальную роль и поставить под вопрос ее легитимность. Поведение, вос­принимаемое в мире как произвол, может стать причи­ной прогрессирующей изоляции Америки и лишить ее если не потенциала самообороны, то возможности вос­пользоваться своей властью для вовлечения других стран в общие усилия по формированию более безопасной международной среды.

Общественность в целом понимает, что новая угроза безопасности, которую столь драматическим образом вы­явило 11 сентября, нависла над Америкой на долгие годы. Богатство страны и динамизм ее экономики делают отно­сительно приемлемым оборонный бюджет на уровне 3-4% ВВП: это бремя значительно легче того, что дове­лось нести в годы «холодной войны», не говоря уже о вре­менах Второй мировой войны. Вместе с тем в процессе глобализации, способствующей переплетению американ­ского общества с остальным миром, национальная без­опасность Америки оказывается все менее отделимой от вопросов общего благополучия человечества.

Согласно логике искусного государственного управ­ления, задача заключается в том, чтобы преобразовать существующий фундаментальный общественный кон­сенсус в сфере безопасности в долгосрочную стратегию, которая встретила бы в мире не всеобщее неодобрение, а всеобщую поддержку. Этого нельзя добиться, ни апелли­руя к шовинизму, ни провоцируя панику. Здесь требуется такой подход к новым реальностям глобальной безопасно­сти, в котором воедино слились бы традиционный аме­риканский идеализм и трезвый прагматизм. Ведь с обеих точек зрения очевиден один и тот же вывод: укрепление глобальной безопасности является для Америки принци­пиально важным компонентом ее собственной нацио­нальной безопасности.

¹ Когда в 1997 году я опубликовал книгу «Великая шахматная доска: господство Америки и его геостратегические императивы», бывший канцлер Германии Гельмут Шмидт в рецензии, под которой стояла его подпись, выразил возмущение в связи с признанием мною исторически нового факта мировой гегемонии Америки. Несколько позже французский министр иностранных дел того времени Юбер Ведрин иронически окрестил гегемонию США «гипермощью».

² В недавно опубликованных российских исследованиях, посвя­щенных мировым тенденциям, недвусмысленно признается, что период американского главенства продлится как минимум еще два десяти­летия или около того, причем никакая другая держава не сможет даже приблизиться к подобному статусу. (См. Мир на рубеже тысячелетий. -М., 2001, коллективная монография Института мировой экономики и международных отношений.) Решение президента Путина недву­смысленно занять после событий 11 сентября сторону Америки было явно продиктовано осознанием того, что открытая враждебность к США могла бы только осложнить для России ее собственные дилеммы безопасности.

³ Хотя такое распределение мест в международном иерархическом списке вызывает споры, в 1900 году в нем фигурировали, последова­тельно, Великобритания, Германия, Франция, Россия и Соединенные Штаты, причем все они располагались относительно близко друг к другу. В 1960 году лидировали Соединенные Штаты и Россия (СССР), а Япо­ния, Китай и Великобритания находились далеко позади. В 2000 году список возглавили Соединенные Штаты, за которыми с большим отры­вом следуют Китай, Германия, Япония и Россия.

Дилеммы утраченной национальной безопасности*

На протяжении большей части истории Америки как суверенной страны ее граждане считали безопасность нормой, а отдельные периоды незащищенности - откло­нением от нормы. Отныне же все будет наоборот. В эпоху глобализации отсутствие безопасности превратится в долговременную реальность, а поиск путей укрепления национальной безопасности - в предмет постоянной заботы. Придется решать, какая степень уязвимости допу­стима; этому вопросу предстоит стать весьма непростой политической проблемой для Соединенных Штатов как современного мирового гегемона, а также культурной дилеммой для американского общества.

Конец суверенной безопасности

Становление Америки произошло в эпоху, когда нацио­нальный суверенитет и национальная безопасность были почти синонимами. Именно ими определялась междуна­родная жизнь. В течение нескольких последних столетий международный порядок покоился на фундаменте нацио­нально-государственного суверенитета, каждое государ­ство выступало в пределах своей территории верховным и абсолютным арбитром собственных требований к на­циональной безопасности. Хотя юридически суверенитет считался абсолютным, явное неравенство национальных потенциалов не только делало неизбежными существенные

* Автор использует понятие «insecurity» - в буквальном переводе «небезопасность», «отсутствие безопасности». - Прим. пер.

компромиссы, прежде всего со стороны слабых госу­дарств, но и сказывалось в серьезных нарушениях суве­ренитета отдельных стран по воле более сильных держав. Тем не менее, когда в качестве реакции на опыт Первой мировой войны была учреждена первая всемирная орга­низация межгосударственного сотрудничества - Лига Наций, в угоду абстрактному понятию абсолютного суве­ренитета все государства-члены получили равное право голоса. Симптоматично, что Соединенные Штаты, отно­сясь особенно трепетно к своему суверенному статусу и уверенные в преимуществах своего географического положения, предпочли остаться за рамками этого объ­единения.

К моменту создания в 1945 году Организации Объ­единенных Наций у ведущих государств уже не осталось сомнений в том, что если ООН предназначено играть сколько-нибудь ощутимую роль в сфере безопасности, ее устройство не должно игнорировать реальности миро­вого соотношения сил. И все-таки принцип равенства суверенных государств не мог быть отвергнут полностью. В итоге остановились на компромиссном варианте, преду­смотрев и равные права всех стран-членов при голосо­вании на Генеральной Ассамблее, и право вето в Совете Безопасности ООН для пяти лидеров, которыми стали державы-победительницы во Второй мировой войне. Найденная формула скрывала молчаливое признание того обстоятельства, что национальный суверенитет все больше обращается в иллюзию для всех, за исключением горстки сильнейших государств.

Для Америки связь между государственным сувере­нитетом и национальной безопасностью традиционно являлась еще более органичной, чем для большинства других стран. Ее отразила идея особого предназначения, которую проповедовала американская революционная элита, стремившаяся оградить свое отечество от межго­сударственных конфликтов далекой Европы и одновре­менно представить Америку образцовой носительницей принципиально новой и универсально значимой концеп­ции государственной организации. Эту связь подкреп­ляло понимание географических реальностей, сделавших

Америку заповедной территорией. Располагая двумя без­брежными океанами в качестве уникальных буферов без­опасности и гранича с гораздо более слабыми соседями на севере и юге, американцы рассматривали суверенитет своей страны и как естественное право, и как естествен­ное следствие не имеющей аналогов национальной без­опасности. Даже когда Америка оказалась вовлечена в две мировые войны, именно американцы пересекали океан­ские просторы, чтобы сразиться с противником в даль­них краях. Не война приходила в Америку - американцы уходили на войну'.

После завершения Второй мировой войны и с наступ­лением во многом неожиданной «холодной войны» против враждебно настроенного идеологического и стратегиче­ского неприятеля большинство американцев поначалу чувствовали себя надежно защищенными монополией США на атомную бомбу. Стратегическое авиационное командование (САК), обладавшее (по крайней мере до середины 1950-х годов) способностью нанести в односто­роннем порядке опустошительный удар по Советскому Союзу, взяло на себя функцию защитного покрова страны, которую прежде выполнял базирующийся на двух океа­нах военно-морской флот. САК символизировало и увеко­вечивало представление о безопасности как неотъемлемом атрибуте особого положения Америки, хотя почти для всех других национальных государств отсутствие без­опасности в XX столетии уже стало нормой. Разумеется, американские войска в Германии и Японии защищали и другие народы, обороняя одновременно Америку, но тем самым они также удерживали опасность на удаленных от Америки географических рубежах.

Только в конце 1950-х годов, а возможно, лишь в ходе Кубинского ракетного кризиса (известного в совет­ской историографии как Карибский кризис 1962 г. - Прим, пер.) Америка ошеломленно обнаружила, что со­временная техника сделала неуязвимость принадлеж­ностью прошлого. В 1960-е годы в стране поднялась мощ­ная волна беспокойства из-за «отставания по ракетам» (советские лидеры намеренно завышали данные о каче­ственных характеристиках и количестве своих ракет).

Это выразилось в усилившемся страхе перед неизбежной нестабильностью ядерного сдерживания, в озабоченно­сти стратегов по поводу возможного разоружающего ядерного удара со стороны СССР и возрастающего риска случайного пуска ядерной ракеты, а позже - и в работах над новыми видами высокотехнологичных оборонитель­ных систем космического базирования, в частности проти­воракетных комплексов. Интенсивная общенациональная дискуссия по этим вопросам в конце концов завершилась общим признанием: обеспечивающие стратегическую ста­бильность отношения с Советским Союзом достижимы только на основе взаимной сдержанности. Тем самым был проложен путь к подписанию в 1970-х годах Договора по противоракетной обороне (ПРО) и соглашений об огра­ничении стратегических вооружений (ОСВ), а затем, в 1980-х годах, к подготовке договоров о сокращении стра­тегических наступательных вооружений(СНВ).

Эти договоры, шТсути, явились признанием того, что безопасность Америки уже не находится исключительно в руках американцев, а частично зависит и от договорен­ностей со смертельно опасным антагонистом. То, что этот антагонист был в равной мере уязвим и его поведение, судя по всему, определялось аналогичным осознанием собственной уязвимости, вселяло некоторую надежду и психологически облегчало признание общей уязвимости для американской общественности. Конечно, договорен­ности не устраняли риск взаимного уничтожения, но их очевидная рациональность и привносимая ими пред­сказуемость несколько успокоили американцев. В итоге предпринятая в начале 1980-х годов попытка админи­страции Рейгана восстановить неуязвимость Америки с помощью «стратегической оборонной инициативы» (СОИ) - проекта развертывания в космосе оборонитель­ных комплексов, предназначенных для защиты террито­рии Соединенных Штатов от ударов советских баллисти­ческих ракет, - не получила поддержки подавляющего большинства населения.

Неожиданная умеренность американской обществен­ности, вне всякого сомнения, была отчасти следствием прогресса разрядки в советско-американских отношениях,

благодаря которому страхи перед ядерным столкновением несколько поутихли. Но она также объяснялась 'возник­шим в обществе ощущением, что советский блок и сам Советский Союз переживают масштабный внутренний кризис. Угроза, в восприятии американцев, шла на убыль. И в самом деле, после крушения в 1991 году Советского Союза советские ракеты, перестав быть предметом согла­шений о сокращении вооружений, попали в сферу вни­мания американских служб по демонтажу оружия, ибо США начали предоставлять деньги и методики для обес­печения безопасного складирования некогда внушавших ужас советских ядерных боеголовок. Превращение совет­ского ядерного арсенала в объект, обслуживаемый аме­риканской системой защиты, свидетельствовало о том, до какой степени ликвидация советской угрозы стала свершившимся фактом.

Исчезновение советского вызова, совпавшее с впечат­ляющей демонстрацией возможностей современной аме­риканской военной техники в ходе войны в Персидском заливе, естественным образом привело к восстановлению уверенности общества в уникальной мощи Америки. Возглавляемая США и обусловленная техническим про­грессом революция в военном деле (РВД) породила не только новые виды оружия и новые тактические концеп­ции, которые предопределили однозначный исход двух мини-войн 1991 и 2003 годов против вооруженного Совет­ским Союзом Ирака, но и новое ощущение глобального военного превосходства американцев. На краткий миг Америка вновь почувствовала себя почти неуязвимой.

Этот новый настрой совпал с широким осознанием того, что за крахом Советского Союза скрываются более кардинальные сдвиги в глобальном распределении поли­тического могущества. В то время как операции против Ирака в 1991 году и в Косово в 1999 году красноречиво демонстрировали крепнущее первенство Америки в воен­ном применении высоких технологий и ее способность относительно безнаказанно наносить удары по другим странам, американское превосходство все больше вос­принималось за рубежом как явление далеко не только военного порядка. Оно было по меньшей мере столь же

очевидным в плане «мягких» измерений силы, научных инноваций и их технического внедрения, экономического динамизма и, что хуже поддается оценке, социокультур­ного экспериментирования. К началу 1990-х годов многие иностранные комментаторы - порой не скрывая крайнего раздражения - признали Америку не только мировым гегемоном, но и уникальной (и нередко нарушающей привычный покой) социальной лабораторией человече­ства. Стремительное распространение нового типа связи через Интернет явилось лишь одним из многих выраже­ний огромного глобального влияния Америки как миро­вого первопроходца в сфере общественного развития.

В процессе этих изменений роль Америки на миро­вой арене стала «диалектичнее», чем когда-либо: амери­канское государство, полагаясь на свою превосходящую мощь, выступает в качестве бастиона международной стабильности в традиционном смысле этого понятия; американское общество же, оказывая на окружающий мир громадное разноплановое воздействие, облегчаемое глобализацией, преодолевает национально-территориаль­ные барьеры и разрушает традиционный общественный порядок.

Сочетание двух этих обстоятельств, с одной стороны, усиливает известную склонность Америки считать себя моделью для всех остальных народов, поскольку амери­канское превосходство еще больше укрепляет представ­ление американцев о моральном призвании их страны свыше. Стремление Конгресса США уполномочить Госу­дарственный департамент выносить оценки поведению других государств весьма симптоматично для нынешней позиции Соединенных Штатов, которые все более прене­брежительно относятся к чужому суверенитету, по-преж­нему тщательно оберегая свой.

С другой стороны, под совокупным воздействием американской мощи и глобализации меняется природа национальной безопасности США. Современные техно­логии стирают эффект географического расстояния, мно­гократно увеличивают разнообразие и радиус действия средств поражения, а также число субъектов, способных на неординарные акты насилия. При этом лавина гневных

протестов против глобализации устремляется на Соеди­ненные Штаты, превращая их в первоочередную мишень. Но глобализация ведет к всеобщей уязвимости, даже если главным объектом ненависти оказывается Америка.

Неодолимой силой, уравнивающей общества в смысле уязвимости, является технический прогресс. Революцион­ное сокращение расстояний благодаря современным коммуникационным технологиям и радикальному увели­чению радиуса действия средств намеренного причине­ния смерти пробило брешь в традиционном защитном зонтике национального государства. Более того, и воз­можности приобретения вооружений, и дальность их действия придают им постнациональные черты. Даже неправительственные субъекты, такие как подпольные террористические организации, постепенно налаживают каналы доступа к оружию большой разрушительной силы. Совершение в том или ином месте акта подлинно высокотехнологичного терроризма - лишь вопрос вре­мени. Но и это не все: в результате того же «уравниваю­щего» процесса бедные государства, вроде Северной Кореи, получают инструменты для нанесения против­нику ущерба в таком объеме, в каком прежде это было доступно лишь горстке богатых и мощных государств.

В определенный момент эта тенденция способна при­вести к апокалиптическим последствиям. Впервые в исто­рии становится возможным рассматривать небиблейский вариант «конца света» — не деяния Божьего, но предна­меренно развязываемой, творимой человеком цепной реакции глобального катаклизма. Армагеддон, описанный в последней книге Нового Завета (Откровение, гл. 16), вполне может сойти за картину планетарного ядерно-бактериологического самоубийства². Хотя в предстоящие несколько десятилетий вероятность подобного события, возможно, останется слабой, с развитием науки неуклонно будет расти и способность человека к актам самоунич­тожения, которые организованное общество не всегда может оказаться в состоянии предотвратить или огра­ничить.

Помимо апокалиптического исхода существует и не­минуемо будет расширяться список других сценариев

эскалации насилия, которые могут воплотиться в жизнь вследствие обострения международных противоречий или в качестве побочного продукта манихейских стра­стей. В их перечень, начиная с более традиционных сцена­риев и заканчивая самыми инновационными вариантами, входят:

1) полномасштабная, несущая массовые разрушения стратегическая война между Соединенными Штатами и Россией - что на настоящем этапе все еще теорети­чески возможно, хотя и маловероятно - либо, пред­положительно через примерно 20 лет, между Соеди­ненными Штатами и Китаем, а также между Китаем и Россией;

2) крупные региональные войны с применением наи­более смертоносного оружия, например между Индией и Пакистаном или между Израилем и Ираном;

3) ведущие к фрагментации обществ этнические военные конфликты, угрожающие прежде всего много­этническим государствам, подобным Индонезии или Индии;

4) различные формы подавляемого «национально-освободительного» движения против реального или предполагаемого расового угнетения, такие как борьба индейского крестьянства Латинской Америки, рос­сийских чеченцев или сражающихся против Израиля палестинцев;

5) неожиданные акты агрессии против соседних госу­дарств либо, анонимно, против Соединенных Штатов со стороны стран, слабых во всех иных отношениях, но сумевших изготовить оружие массового уничто­жения и найти способы его доставки;

6) приобретающие все более разрушительный эффект террористические операции подпольных групп про­тив целей, возбуждающих у них особую ненависть; повторение того, что произошло 11 сентября в Соеди­ненных Штатах, а в конечном итоге - теракты с исполь­зованием оружия массового уничтожения;

7) кибернетические атаки, анонимно предпринимае­мые государствами, террористическими организа­циями или даже анархистами-одиночками против операционной инфраструктуры высокоразвитых обществ в расчете погрузить их в состояние хаоса.

Общеизвестно, что инструментарий насилия стано­вится все разнообразнее и доступнее. Он охватывает широкую палитру средств - от сверхсложных систем оружия, в частности различных типов ядерных вооруже­ний, разрабатываемых для выполнения специфических военных задач и доступных лишь нескольким государ­ствам, до менее эффективных, но столь же смертоносных ядерных зарядов, предназначенных для массового унич­тожения городского населения; от ядерных боеприпасов до химического (менее смертоносного) оружия и бакте­риологических веществ (прицельное применение которых затруднено, но поражающий эффект которых обладает высокой динамикой самораспространения). Чем беднее государство или чем изолированнее группа, готовящаяся использовать оружие подобных видов, тем вероятнее, что они прибегнут к хуже всего поддающимся контролю и наименее избирательно действующим средствам мас­сового уничтожения.

Таким образом, дилеммы глобальной безопасности первых десятилетий XXI столетия качественно отличаются от дилемм века XX. Традиционная связь между нацио­нальным суверенитетом и национальной безопасностью разорвана. Впрочем, традиционные стратегические сооб­ражения, конечно же, остаются основополагающими для безопасности Америки, поскольку в ситуации крушения международной структуры потенциально враждебные США крупные государства - такие, как Россия и Китай, -по-прежнему могли бы нанести колоссальный урон аме­риканской территории. Более того, коль скоро ведущие государства не прекратят совершенствовать имеющиеся вооружения и разрабатывать новые их виды, поддер­жание технологического превосходства над ними будет и впредь оставаться важным императивом национальной безопасности США³.

Тем не менее крупномасштабные войны между высокоразвитыми государствами уже стали редкостью. Две мировые войны, вспыхнувшие в самой передовой тогда части мира - Европе, - являлись «тотальными» в том смысле, что они велись с применением самых совер­шенных для своего времени средств, сеявших смерть в равной мере как среди участников боевых действий, так и среди мирного населения. Но, даже добиваясь полного разгрома противника, каждая из сторон рассчитывала уцелеть в противоборстве. Тотальные в своих целях, те войны все же не были самоубийственными.

После Хиросимы и Нагасаки, где слово «тотальный» обрело совершенно новый смысл, и с распространением атомного оружия, в круг обладателей которого вошли не только главные антагонисты «холодной войны», но и дру­гие государства, понятие победы в тотальной войне пре­вратилось в оксюморон — словосочетание, объединяющее взаимоисключающие идеи. Признанием и институциона-лизацией этого факта стал переход Соединенных Штатов и Советского Союза к стратегии взаимного сдержива­ния путем устрашения. Именно тем странам, которым создание самого разрушительного оружия больше всего по карману, его использование угрожает максимальными потерями, поэтому если еще можно представить себе тотальную войну между Индией и Пакистаном, то между Францией и Германией она уже немыслима. Не будет чрез­мерным преувеличением сказать, что тотальные войны оказываются бессмысленными актами, которые могут позволить себе только бедные государства.

Войны между высокоразвитыми государствами (впро­чем, маловероятные), как и военные операции развитых государств против более отсталых (вероятность которых выше), станут отныне вестись посредством все более высокоточных вооружений, а их задача будет состоять не в полном уничтожении общества противника (что могло бы спровоцировать опустошающий контрудар), а в его разоружении и последующем подчинении. Военные кам­пании США против «Талибана» в конце 2001 года и против Ирака в 2003 году представляют собой прототип военных столкновений будущего, в которых станут применяться

самые передовые виды оружия, способные выборочно поражать отдельные особо важные военные и экономиче­ские объекты.

Вялотекущее противоборство вперемешку с судорож­ными схватками становится гораздо вероятнее органи­зованных, продолжительных, формальных войн. Война как формально объявленное положение вещей - дело прошлого. Последнее торжественное уведомление о пред­стоящем вступлении в состояние войны было сделано в адрес нацистского правительства послами Британии и Франции 3 сентября 1939 г. в Берлине вслед за напа­дением нацистов (без объявления войны) на Польшу. После Второй мировой войны Соединенные Штаты уча­ствовали в двух крупных войнах, в которых погибло 100 000 американцев, и примерно в полудюжине относи­тельно серьезных военных операций, сопровождавшихся ограниченными потерями для американской стороны, а также в одностороннем порядке подвергли авиационным ударам как минимум три столицы иностранных госу­дарств, ни разу не объявляя формального состояния войны. Не сопровождались объявлением войны и три крово­пролитных конфликта между Индией и Пакистаном. В 1967 году Израиль нанес упреждающий удар по соседним арабским странам, а в 1973 году был сам атакован ими также без какого-либо официального предупреждения. Ирак и Иран в 80-е годы вели затяжную кровопролитную войну друг с другом, не признавая того официально.

В противоположность эпохе традиционной междуна­родной политики, когда войны и объявлялись, и заверша­лись формальным образом, сегодня они воспринимаются как отклонение от нормального поведения, сравнимое чуть ли не с уголовными преступлениями. Сам по себе этот факт - мерило прогресса. Тем не менее в эру глоба­лизации «война» лишь уступает место неформальному, не знающему территориальных границ и часто аноним­ному противоборству. Насилие такого рода может по­рождаться ситуацией геополитической нестабильности, подобной той, что сложилась в результате крушения оветского Союза. В других обстоятельствах раздоры становятся следствием этнического и религиозного

антагонизма, выливаясь в неистовую оргию массового умерщвления людей, - так случилось в Руанде, Боснии и на Борнео. Чем бы ни обусловливалось насильственное противоборство, его широкое распространение в наши дни очевидно⁴. А ответные реакции на него иногда пред­полагают «полицейские» акции, вроде операции 1999 года в Косово.

Со временем демографическое давление со стороны перенаселенных и бедных регионов на богатые части мира может придать более насильственный характер и нелегаль­ной иммиграции. Помимо этого акты организованного насилия могут быть порождением фанатизма, насаж­даемого некоторыми неправительственными силами и нацеливаемого на первоочередные объекты их нена­висти, - примером являются террористические органи­зации, избравшие своей мишенью Америку. Многие из вышеупомянутых факторов насилия могли бы получить дополнительный импульс, если бы на почве неприятия глобального неравенства сложилась некая новая инте­гральная идеология, которая, по всей видимости, была бы направлена против страны, воспринимаемой в качестве оплота существующего статус-кво, — Соединенных Шта­тов (подробнее об этом см. Часть II).

Короче говоря, дилеммы безопасности Америки в XXI веке начинают походить на беспорядочные и много­образные вспышки преступности, против которой вот уже долгие годы ведут борьбу крупные мегаполисы, где существует свой особый подпольный мир, где постоянно тлеющее и всюду проникающее насилие есть норма жизни. Между тем риск, связанный с подобным положением, многократно увеличился с появлением смертоносных технологий, при использовании которых маховик наси­лия может внезапно выйти из-под контроля и спровоци­ровать их массированную эскалацию. Невозможность во всех случаях быстро и точно установить источник угрозы еще больше подрывает способность Америки к эффектив­ному ответу. В сущности, ее национальная безопасность, которая в XIX столетии зижделась на изолированном положении страны, а во второй половине XX - на страте­гии оборонительных альянсов с заокеанскими партнерами,

оборачивается сегодня уязвимостью, присущей совре­менному миру в целом.

В таких обстоятельствах и особенно в свете событий 11 сентября вполне понятно все более откровенное жела­ние американцев добиваться укрепления национальной безопасности. Их стремление найти защиту от реально существующих, прогнозируемых, мыслимых и даже воображаемых угроз оправдывается не только тем, что с момента окончания «холодной войны» на Соединенные Штаты возложена уникальная роль в сфере глобальной безопасности, но и тем, что образ Америки как социо­культурного центра мира притягивает к ней взоры всего человечества. А следовательно, у Америки есть причины претендовать на большую безопасность, чем у преобла­дающего числа других государств.

Но даже если мы согласимся с этим утверждением, насколько тогда осуществима концепция узко понимае­мой национальной безопасности в эпоху, когда на смену межгосударственным войнам приходит стихия множест­венных раздоров? И где та точка, в которой даже обосно­ванная озабоченность внутренней безопасностью пере­секает невидимую грань, отделяющую осмотрительность от паранойи? В какой мере безопасность Америки зависит от многостороннего сотрудничества и в какой мере ее возможно - или должно - гарантировать в одностороннем порядке? Эти простые вопросы создают исключительно сложные проблемы выбора в области национальной без­опасности, решение которых будет иметь далеко идущие последствия и для внутреннего конституционного устрой­ства страны. А динамичный, стремительно меняющийся характер как современной технологии, так и международ­ной среды в конечном счете неизбежно делает любые ответы на подобные вопросы временными и условными.

Национальная мощь и интернациональное противоборство

Понятие абсолютной национальной безопасности сегодня не более чем миф. В век глобализации полная безопасность и тотальная оборона недостижимы. Фактически вопрос

заключается в том, какая именно степень незащищенно­сти не помешает существованию Америки и удовлетворе­нию ее интересов во все более тесно взаимодействующем и взаимозависимом мире. Отсутствие безопасности, к со­жалению, является уделом многих стран на протяжении столетий. Отныне нет ее и у Америки: даже если утрата безопасности вызывает ропот общественности, полити­кам придется научиться справляться с этой проблемой.

Размышляя о влиянии нового положения на проблемы безопасности, важно не упустить из виду то, о чем уже говорилось выше. Америка представляет собой обще­ство, преобразующее мир, более того - источник револю­ционных импульсов, подтачивающих построенный на началах суверенитета международный порядок. В то же время она является традиционной державой, которая сама, односторонними методами защищает свою безопас­ность, поддерживая — не только в собственных интересах, но и в интересах всего мирового сообщества - междуна­родную стабильность. Вторая задача заставляет творцов американской политики концентрировать внимание на традиционной для США роли оплота глобальной ста­бильности. Несмотря на новые реальности всеобщей взаимозависимости и растущую озабоченность междуна­родного сообщества такими новыми глобальными проб­лемами, как экологическое неблагополучие, глобальное потепление, СПИД или бедность, ничто не имеет столь кардинального значения для сохранения мира во всем мире, как мощь Америки. Чтобы убедиться в этом, до­статочно задаться простым гипотетическим вопросом: что сталось бы, если бы Конгресс США постановил неза­медлительно вывести американские вооруженные силы с трех главных плацдармов их зарубежного базирования -из Европы, с Дальнего Востока и из района Персидского залива?

С уходом оттуда США планета, вне всякого сомнения, почти немедленно оказалась бы во власти стихии поли­тического кризиса. В Европе часть государств бросилась бы лихорадочно перевооружаться и искать особых согла­шений с Россией. На Дальнем Востоке, по всей вероят­ности, вспыхнула бы война на Корейском полуострове,

а Япония приступила бы к капитальному перевооруже­нию, не преминув обзавестись в том числе и ядерным потенциалом. В зоне Персидского залива доминирующие позиции захватил бы Иран, внушая страх сопредельным арабским государствам.

Ввиду вышесказанного у Америки имеются две дол­госрочные стратегические альтернативы: либо начать процесс постепенного, тщательно контролируемого пре­образования собственного превосходства в саморегули­рующуюся международную систему, либо положиться главным образом на национальную мощь в расчете на то, что страна сумеет обезопасить себя от международной анархии, которая могла бы последовать за ее отказом от своих обязательств. В ситуации выбора между двумя этими вариантами большинство американцев инстинк­тивно склоняются к некоей комбинации политики одно­сторонних действий и интернационализма. Наиболее консервативные сегменты американского общества и национальных элит отдают явное предпочтение всемер­ному сохранению верховенства Америки - выбор, отра­жающий интересы традиционных структур власти и ориентированных на оборону секторов американской экономики. Готовность же передать часть власти партне­рам - единомышленникам в вопросах строительства гло­бальной системы безопасности - более свойственна тем элементам американского общества, которые обычно ассоциируются с либеральными идеями и для которых стремление к социальной справедливости внутри страны предполагает аналогичную ориентацию на международ­ном уровне.

Превосходство, однако, не означает всесилие. Какую бы стратегическую формулу ни избрала Америка, ей при­дется тщательно продумать, какие регионы мира прин­ципиально важнее с точки зрения ее безопасности, каким образом лучше определить и отстаивать свои интересы и какова допустимая для нее степень международного спорядка. Задача тех, кому надлежит вынести суждения

о всем этим вопросам, чрезвычайно осложняется не только двойственной природой глобальной роли Америки,

⁰ и непрерывными изменениями в международной

сфере. Хотя национальное государство формально оста­ется главным субъектом на мировой арене, интернацио­нальная (а не международная в традиционном смысле) политическая жизнь все больше приобретает форму трансграничного, беспорядочного и часто сопряженного с насилием глобального процесса.

Из вышеприведенных соображений следуют неко­торые выводы применительно к безопасности самой Америки. Номер один в перечне главных угроз междуна­родной безопасности (см. с. 26) - полномасштабная стра­тегическая война - по-прежнему представляет серьезную опасность высшего порядка, хотя уже и не является наи­более вероятной перспективой. В предстоящие годы одной из главных задач американского политического руководства в области безопасности будет оставаться сохранение стабильности взаимного ядерного сдержива­ния США и России. В течение примерно десяти лет Китай также вполне можетТгбрести способность нанести непо­правимый ущерб американскому обществу в случае стра­тегической войны с США.

Американская политическая элита полностью осо­знает этот вызов. Следовательно, есть основания считать, что Соединенные Штаты не прекратят масштабных и дорогостоящих усилий по совершенствованию своего стратегического потенциала. Как минимум, это предпо­лагает повышение надежности, точности и способности к преодолению обороны противника американских стра­тегических и тактических ядерных вооружений с различ­ными вспомогательными системами.

В то же время следует ожидать, что возглавляемая Соединенными Штатами и обусловленная научно-тех­ническим прогрессом революция в военном деле будет выдвигать на передний план разнообразные средства ведения боевых действий ниже ядерного порога и, в более общем плане, способствовать девальвации центральной роли ядерного оружия в современном конфликте. Вполне вероятно, что Соединенные Штаты произведут - если потребуется, то и в одностороннем порядке, - значитель­ное сокращение своего ядерного арсенала при одно­временном развертывании того или иного варианта

противоракетной оборонительной системы. Привлече­ние наряду с традиционными союзниками США России и Китая к серьезному обсуждению вопросов обороны от «периферийных» ракетных ударов со стороны госу­дарств, не располагающих иными стратегическими воз­можностями, могло бы развеять опасения тех, кто подо­зревает Америку в стремлении восстановить посредством противоракетной обороны стратегическое превосходство, принадлежавшее ей в начале 1950-х годов.

Следующие сценарии, угрожающие миру, - круп­ные региональные войны, чреватые дроблением госу­дарств этнические конфликты и революционные вызовы снизу - не обязательно представляют прямую опасность для Соединенных Штатов. Даже ядерная война между, скажем, Индией и Пакистаном или Ираном и Израилем, как бы ужасающа она ни была, вряд ли создаст серьез­ную угрозу территории США. Но в любом случае можно предположить, что Соединенные Штаты воспользуются имеющимися у них политическими и даже военными рычагами влияния, чтобы предотвратить или остано­вить подобные конфликты. Способность Америки вы­полнить такую задачу в большой мере зависит от того, насколько энергичной будет ее превентивная дипло­матия и насколько весомыми и реальными покажутся ее предупреждения о намерении вмешаться в ход со­бытий ради прекращения насилия в соответствующем регионе.

Необходимость выглядеть убедительно в данной роли является для США веским доводом в пользу содержания сил, способных под прикрытием американского стра­тегического «зонта» быстро и результативно проводить операции вмешательства в локальные войны, вне зависи­мости от территориальной удаленности очага конфликта от Соединенных Штатов. Ключевыми здесь являются слова «быстро» и «результативно». Действительно, для безопасности США способность к быстрой и решающей интервенции важнее возможности вести одновременно две локальные войны (неопределенной длительности), на которой скорее из теоретических соображений настаи­вают некоторые эксперты по военному планированию.

Способность в краткий срок выиграть одну локальную войну является более эффективным средством против развязывания где бы то ни было другого локального кон­фликта, чем дорогостоящие усилия по поддержанию чис­ленности войск, необходимой для параллельного ведения двух локальных войн.

Основополагающая формула возможности решаю­щего вмешательства заключается в комбинации техноло­гических преимуществ, которые дают революционные инновации в военном деле, в первую очередь в том, что касается точности и подавляющей огневой мощи воору­жений, и авиатранспортных средств, достаточных для быстрого развертывания контингента, способного вести интенсивные боевые действия. Наличие надлежащего потенциала на случай чрезвычайной ситуации было бы весьма целесообразно, поскольку оно обеспечило бы Соединенные Штаты, которые уже контролируют про­странство Мирового~о1сеана, средствами реагирования на почти любой локальный конфликт, потенциально угро­жающий жизненно важным интересам Америки.

О таком потенциале глобального охвата - в пределах досягаемости для Соединенных Штатов - ни одна другая держава мира бесспорно не может даже и мечтать. Этот разрыв между США и остальными странами сам по себе свидетельствует об уникальных масштабах сегодняшнего превосходства Америки. Таким образом, очевидны гео­политические преимущества, вытекающие из обладания Соединенными Штатами возможностями решающего вмешательства.

Вызовы безопасности, с которыми Соединенные Штаты сталкиваются на своей собственной территории, не столь отчетливы и гораздо сложнее. С одной стороны, речь идет о менее бесспорных источниках опасности, нежели вышеописанные угрозы; с другой стороны, плохо поддающиеся выявлению и нейтрализации, эти факторы могут получить дальнейшее распространение. Именно здесь начинается та темная зона, где не так просто прове­сти черту между осторожностью и паранойей и где про­сматриваются более неоднозначные внутриполитические последствия для Америки.

До событий 11 сентября американцы были озабочены главным образом вероятностью ракетного нападения либо угрозы нападения на Соединенные Штаты со сто­роны «государств-изгоев», таких как Иран или Северная Корея⁵. В конце 2000 года администрация Клинтона даже назвала дату, когда, по ее мнению, опасность подверг­нуться удару северокорейских межконтинентальных бал­листических ракет с ядерными боеголовками должна была стать реальной, - 2005 год, - и объявила о планах строи­тельства радарной установки в рамках предполагаемого развертывания противоракетной оборонительной си­стемы, предназначенной для компенсации этой угрозы. Впоследствии администрация Джорджа У. Буша ясно продемонстрировала решимость продолжать работы по созданию еще более основательного варианта националь­ной системы противоракетной обороны, хотя вопросы ее технических характеристик и радиуса действия подле­жали обсуждению с основными партнерами США, а также с Россией и, предположительно, Китаем.

И администрация Клинтона, и сменившая ее адми­нистрация Буша учитывали искреннюю обеспокоенность общественности тем, что враждебные Америке страны однажды получат в свое распоряжение оружие массового поражения и средства его доставки. Обе администрации были небезразличны и к политическим дивидендам, кото­рые сулил любой проект, обещавший восстановить тра­диционное для Америки чувство особой защищенности. Технически инновационные оборонительные системы, призванные скрасить жестокую реальность взаимной уязвимости, выглядели по определению привлекатель­ным решением. К тому же, достоинства противоракетной обороны отстаивали отдельные заинтересованные группы американского общества, от кругов, связанных с аэро­космической промышленностью, до определенной части электората, озабоченной тем, что Ирак или Иран получат возможность угрожать разрушительным ракетным уда­ром Израилю. Таким образом, идея противоракетной обороны пришлась весьма ко времени.

Однако потенциальные выгоды любой системы про­тиворакетной обороны с точки зрения безопасности надо

сопоставить с преимуществами противодействия другим аспектам уязвимости. Каждый доллар, потраченный на противоракетную оборону, означает, что остается меньше средств на борьбу с иными опасностями, угрожающими Соединенным Штатам. Само по себе это не является аргу­ментом против разработки и последующего разверты­вания противоракетных комплексов, учитывая наличие синергической взаимосвязи между наступательными и оборонительными вооружениями. Тем не менее нельзя не отметить, что развертыванию любой системы проти­воракетной