«Лжет. Зачем? А, не хочет вынимать из подмышки руку. В ней пистолет. Поэтому он так и спокоен. Знает, что меня с оружием сюда не впустили бы, а господина подполковника никто, конечно, обыскивать не посмел бы. Но почему не стреляет? Зачем забалтывает? Это очень кстати, но чего он ждет?»
– Одиннадцать пятьдесят шесть… Скажите, зачем вам нужна всеобщая з‑забастовка? Когда промыслы окончательно встанут, из Петербурга грянет гром. Понадобятся стрелочники.
– Конечно, грянут! И громы. И молнии! – Речь Тимофея Тимофеевича ускорилась, будто он спешил выговориться. – Но поразят они не меня. Что я? Мелкая сошка. Снимут градоначальника. А кого назначить на освободившееся место? Только вашего покорного, больше некого. Новая метла когда еще сюда доедет и в здешних делах вряд ли разберется – уж это в столице сообразят. А я вот он. Докладывал, сигнализировал, рапорты подавал. – Подполковник засмеялся, но глаза оставались неподвижными. – Арташесов и прочие тузы думают, я у них на побегушках. Что ж, пусть обогащаются. И мне от их щедрот перепадет. Но, по правде сказать, сколько человеку денег нужно?
В голосе Шубина зазвучали проникновенные нотки.
«Максимальная готовность! Сейчас будет стрелять!»
– Я себя, дорогой вы мой, и так до старости обеспечил. Пора о возвышенном подумать. Я не о душе, – скривился подполковник. – Нет никакой души. Я о полете мечты. Если делать карьеру – то большую, с огромным замахом. Кто сумел запустить эту забастовку, тот сможет ее и прекратить. Я давно уже доклад заготовил на высочайшее имя: как сделать бурное Закавказье тихим и спокойным. Но сейчас подавать бессмысленно. Подумаешь – какой‑то Шубин‑Пальтишкин‑Кацавейкин. Положат под сукно. А вот когда я родину спасу, верну империи нефть – тогда другое дело. Кажется, грядет большая война. От нефти, керосина, бензина, смазочного масла будет зависеть очень многое. Кто обеспечит порядок на Кавказе? Ну, наместником меня, конечно, не сделают. Но полицейскую часть доверят, это вполне реально. Пускай для ширмы остается старенький граф Воронцов. Истинным хозяином Кавказа стану я!
В казино грянула бравурная музыка – заиграли «Оду к радости».
– Вот и полночь. – Шубин по‑кошачьи облизнулся. – Спасибо, что выслушали. Впервые выговорился вслух. Это было приятно. Как вам моя мечта?
– Г‑грандиозно, – признал Фандорин.
«Сейчас выстрелит. Зачем он тянул до полуночи?»
Правая рука подполковника чуть шевельнулась. Но выстрелы грянули в неожиданном месте – из зала. Целый залп, раскатистый и мощный. Словно открыла огонь рота солдат.
Непроизвольно Эраст Петрович повернулся в ту сторону. А когда снова взглянул на Шубина, у того в руке – не правой, а левой – матово поблескивал револьвер.
– Салютуют шампанским. Традиция! – крикнул сквозь грохот Тимофей Тимофеевич, давясь смехом. – Адьё!
С пробочной канонадой слился еще один хлопок – изнутри услышать его было невозможно.
Подполковник заорал, схватившись за простреленное запястье, согнулся пополам.
– Ура‑а‑а!!! – завопило казино.
Но миновала полночь, бутылки больше не хлопали, крики утихли, а Шубин всё вопил.
– Не надо так ш‑шуметь. Сейчас я сделаю вам обезболивание.
Подойдя, Фандорин нанес короткий удар снизу, в переносицу. Грузно, будто оглушенный бык, помощник градоначальника рухнул.
– Эй, где ты там? – позвал Эраст Петрович.
Перила затрещали. Через них, вынырнув из тьмы, с пыхтением перелезал Гасым. Спрятал еще дымящийся револьвер.
– Вай, долго говорили. Замерз совсем.
– Ты почему мокрый? Вплавь добрался? Я же сказал: на лодке.
– Есть лодка. Там. – Гочи показал вниз. – Сюда по столб лез. Свалился. Чуть шапка не потопил. Слушай, холодно когда мокрый на ветер сидеть! Зачем собака Шубин раньше не стреляла? Болтливая, как баба!
Простреленную руку Фандорин перетянул жгутом, чтобы раненый не истек кровью.
– Теперь нужно спустить его вниз. Ч‑черт, тяжелый. Давай с двух сторон.
Гасым отодвинул Эраста Петровича.
– Э, я амбал был – десять пуд бегом носил.
Поднял огромную тушу, донес до края и – Фандорин вскрикнул – швырнул через перила. Снизу донесся шумный всплеск.
– Ты что?! Он нужен живой!
– Жирный не тонет. Верх плывет. Подберу, в лодка кладу. Там буду. – Гасым показал в сторону лодочного причала.
Быстрым шагом, беспокоясь за трофей, Эраст Петрович прошел через зал. Официанты толпились вокруг какого‑то человека, который делал странные дерганые движение. Захохотал – над головами брызнул фонтан шампанского.
– Всех искупаю! Подходи освежиться!
– Юсуф‑ага, не прикажете ли «Дом Периньона»? Юсуф Абдуррахманович, позвольте ботиночек почистить, запачкался! – наперебой кричали служители.
Забрав в гардеробе оружие, Фандорин прошел мимо кассы.
– Ничего, сударь. В следующий раз повезет, – ласково пропел меняла.
– Непременно.
* * *
Лодка мирно покачивалась под пирсом. Черная вода бликовала огнями. Из казино доносилась приглушенная музыка, с набережной – голоса гуляющих, которые фланировали по эспланаде, наслаждались ночной прохладой.
Эраст Петрович сидел на причале, свесив ноги. С наслаждением курил сигару. Настроение было превосходное.
Вторая часть разговора с Шубиным складывалась еще интереснее, чем первая.
Мокрый подполковник сидел внизу, на дне лодки, зажатый между ног у Гасыма.
Помощник градоначальника больше не умствовал, не хвастался. Смотрел снизу вверх уныло, словно вымокший кот. На вопросы отвечал без запинки. Если запинка все же случалась, Тимофей Тимофеевич получал бодрящий удар рукояткой по плеши.
– Вопрос первый. Однорукий Хачатур выполнял ваши поручения?
– Да.
– О моем прибытии вы узнали от полковника Пеструхина?
– От него.
– Но он не участвует в ваших… проектах?
– Нет. Зачем я стал бы делиться?
– Почему решили меня убить? Из‑за Спиридонова?
Пауза. Шмяканье. Вскрик.
– Да. Я боялся, что вы найдете Дятла, – быстро сказал Шубин. – И он расскажет, что Спиридонов убит по моему заданию.
Эраст Петрович удовлетворенно кивнул. Дедукция оказалась верной.
– Это пока еще не вопросы. Как видите, ответы мне известны без вас. А теперь последует настоящий вопрос: где найти Дятла?
Подполковник молчал. Получил по голове, крякнул – и все равно не спешил с ответом.
– Т‑торговаться не пытайтесь, – предупредил Фандорин, догадавшись о причине молчания. – Никаких условий. Или выводите нас на Дятла, или…
Он не договорил. Пусть сам подумает, проявит силу воображения.
С воображением у Тимофея Тимофеевича, кажется, всё было в порядке.
– Я знаю, где Дятел. Его можно взять прямо сейчас.
– И где же?
– В Черном Городе. Но без меня не найдете. Я покажу.
«Слишком быстро сдался. Что‑то задумал. Или там ловушка, или откладывает торг на потом. В любом случае – пусть показывает».
– Не думайте, что я хитрю, – сказал Шубин, будто подслушав. – Больше у вас со мной проблем не будет. Я отлично понял, с кем имею дело. Всё будет так, как вы хотите. Я приведу вас к Дятлу, вы его возьмете, а потом мы с вами потолкуем и, может быть, договоримся.
«Будет покупать. Люди этой породы твердо верят, что непродажных на свете не бывает, а бывает лишь недостаточная цена».
Но ответил Эраст Петрович без чрезмерной категоричности, чтобы не лишать информатора надежды:
– Особенно на это не рассчитывайте.
* * *
В путь отправились на «руссо‑балте»: за рулем Эраст Петрович, рядом владелец, позади Гасым, время от времени почесывавший подполковнику спину кончиком своего великолепного кинжала. Шубин, впрочем, вел себя паинькой. Исправно говорил, где поворачивать, поглядывал заискивающе. Что‑то здесь было не так. По опыту Фандорин знал: субъекты этой породы безоговорочно не капитулируют.
«Ладно, поглядим…»
В Черном Городе, на глухой улочке, застроенной бараками, автомобиль проехал через толпу нетрезвых рабочих. Кто‑то пнул ногой шину, потом засвистели, кинули вслед палку.
– Бастуют, – оглянулся Шубин. – Есть на что выпить. Товарищи революционеры обеспечивают пролетарскую солидарность. Трудненько будет эту шваль загнать назад, на буровые и в цеха.
«Вот он на что надеется. На индульгенцию грехов в обмен на прекращение забастовки. Ну, это он пускай с Петербургом договаривается. Начальника дворцовой полиции ему не простят. Хотя доказательств нет. Разве если Дятел даст показания. Судя по тому, что о нем известно, это маловероятно».
– Вы абсолютно уверены, что он там один? – уже не в первый раз спросил Фандорин.
– Абсолютно. Никому не доверяет.
– Откуда же вы знаете, где он п‑прячется?
Подполковник ответил, с гримасой нянча раненую руку:
– Я знаю всё, что происходит в городе… Теперь налево. Нет, лучше остановиться здесь. Услышит звук мотора – насторожится. Ночью легковому автомобилю в этих местах делать нечего.
Совет был правильный. Эраст Петрович выключил двигатель.
– Гасым, возьми его за локоть. Держи крепче.
За поворотом тянулась на удивление чистая улица с одинаковыми аккуратными домиками. Ни звука, ни огонька.
– Товарищество «Бранобель» построило образцовый квартал для квалифицированных рабочих. После начала забастовки всех выгнали в шею, поэтому Дятел здесь и прячется. Вон, в дальнем конце.
Квартиры для чернорабочих фирмы «Бранобель»
Действительно: если приглядеться, было видно, что в одном из домиков слабо светится окно.
На всякий случай Фандорин решил сделать подполковнику последнее внушение.
– Не скрою, что мне хочется вас убить. Очень сильно хочется. При малейшей п‑провокации с вашей стороны, при любом подозрительном движении…
– Не тратьте зря время, – поморщился Шубин. – Буду я рисковать жизнью из‑за какого‑то пернатого. Пропади он пропадом! Хорошо бы, конечно, чтобы он оказал сопротивление и вы его ухлопали… – Жандарм мечтательно вздохнул. – Это было бы очень недурно. Но не беспокойтесь, я ни во что вмешиваться не стану. Заканчивайте скорей и едем в госпиталь. Рука ужасно болит.
На пустой улице было тихо, а вот в ее окрестностях не особенно. Где‑то дурные голоса орали нестройную песню. В другом месте бешено вопили и чем‑то громыхали – кажется, дрались. Время от времени то там, то сям, слышались и выстрелы.
– Черный Город, райское место, – покачал головой Шубин. – Никогда не бывал здесь ночью. И надеюсь, больше не придется.
Оставив пленного на попечении гочи, Эраст Петрович бесшумно подкрался к окну.
Через щель между шторками было видно скромно обставленную комнату.
На койке, закинув руки за голову, лежал и курил мужчина. Его лицо тонуло в тени. На тумбочке горела прикрытая тряпкой лампа.
«Ну‑ка, что это там, под газетой? Ясно… А в углу что за ящик с открытой крышкой?»
– На тумбочке «наган», это ничего, – шепотом рассказывал Фандорин минуту спустя. – Но у стены ящик с г‑гранатами. Это хуже. Твое дело, Гасым, отрезать Дятла от ящика. Я попробую взять его прямо на кровати, но если не успею, он может выстрелить по гранатам. Очень этого не хотелось бы.
– В гранаты не надо. Я встану, в меня попадет, – пообещал Гасым. – Пуля – это ничего. Гранаты – аман.
Эраст Петрович повернулся к Шубину.
– Вас одного я здесь не оставлю. Вбегаете сразу за нами. И застываете на месте. Если отстанете или попытаетесь скрыться… Гасым!
– Застрелю собака, – коротко молвил гочи.
Шубин вздохнул и ничего не сказал.
– Гасым, на счет три вышибай дверь – и сразу к ящику, – шепнул Фандорин. – Учти: Дятел мой.
– Всё самый лучший себе берет, – проворчал гочи. – Ладно, говори «три».
– Раз, два, ТРИ!
Мощный удар.
Дверь обрушилась внутрь.
Обогнув Гасыма, Эраст Петрович бросился к кровати.
Шубин, как паинька, вбежал следом и остановился.
Лежащий дернулся, но Фандорин успел смахнуть «наган» вместе с газетой на пол.
Худое лицо, перекошенное от ярости, было совсем рядом. Зубы ощерены, глаза бешеные. Никакого сходства со старой фотографией из досье – разве что волосы того же светло‑русого цвета. Да, крепко изменила жизнь бывшего вольнолюбивого студента.
Дятел повел себя нестандартно. Не нагнулся за оружием, не попытался ударить нападающего. Опрокинул тумбочку на Фандорина. Метнулся к стене, по дороге оттолкнув неповоротливого Гасыма, выхватил из ящика гранату и взялся за чеку.
– Гасым! – крикнул Эраст Петрович, поняв, что не успевает.
Сверкнул кинжал – раз и еще раз.
Хриплый вопль. На пол упала кисть одной руки, потом второй. Двумя струями ударила кровь. Граната с невыдернутой чекой покатилась по полу.
Ко всякому привык Фандорин – и то обомлел. Гасым был в движениях неуклюж, и стрелок, хоть меткий, но не из быстрых. А с кинжалом управлялся так, что позавидовал бы мастер кэндзюцу.
Человек без рук, прижимая к груди обрубки и не переставая хрипеть, ринулся в дальний угол комнаты – должно быть, от боли и ужаса сам не понимал, что делает.
Нет, понимал!
В углу, почти невидимая в полумраке, была еще одна дверь. Дятел толкнул ее плечом, исчез.
Здесь произошла еще одна неожиданность – нынче вообще все выходило не слава богу.
– Мы так не договаривались! – закричал покладистый до сего момента Шубин.
Наклонился, подобрал здоровой рукой «наган», очень некстати отлетевший ему под ноги, и выстрелил дважды: в Фандорина и в Гасыма.
Спасительное «чувство кожи» заставило Эраста Петровича в самый миг выстрела наклониться. Пуля прогудела мимо уха. Но гочи – он стоял к подполковнику боком – охнул, шатнулся, схватился за живот.
Делать было нечего. Фандорин выхватил «веблей», не переставая «крутить карусель», то есть делать резкие бессистемные движения, затрудняющие противнику прицельный огонь.
Однако Шубин не стал искушать судьбу. Со сноровкой, поразительной для такой внушительной массы тела, он развернулся и выпрыгнул в окно, вышибив стекло вместе с рамой.
– Гасым, куда тебя, в живот?
Гочи рассматривал окровавленную ладонь.
– Через жир прошла, как шампур. Дырка в стена делала. Э, где собака Шубин? Убивать хочу!
Физиономия гочи потемнела от гнева.
«Касательное. Не страшно».
– Ты свой Дятел догоняй. Я собака Шубин хочу!
Отпихнув Эраста Петровича, Гасым затопотал через комнату.
– Постарайся живьем! – крикнул Фандорин и сам тоже побежал – к двери, куда четверть минуты назад скрылся Дятел.
Темный коридор.
Направо?
Нет, там кухня.
Налево?
Да, сюда.
Выход во дворик. Калитка.
За ней еще одна улица, точно такая же.
Но луна зашла за небольшую тучу, свет померк.
Выругавшись, Эраст Петрович зажмурился, принялся массировать глазные яблоки. Срочно требовалось ночное зрение. Человек с такими ранениями далеко не убежит, но нужно его поскорей найти и наложить жгуты, пока не изошел кровью. Мертвецы на вопросы не отвечают.
На соседней улице стреляли: «наган», гасымовский «смит‑вессон», снова «наган», снова «смит‑вессон». Выстрелы постепенно удалялись.
Наконец полминуты, необходимые для адаптации, прошли. На счете «тридцать» Фандорин открыл глаза – и снова выругался. Оказывается, пока он терял время, луна снова выглянула. На земле отчетливо виднелись пятна крови. Эраст Петрович побежал, глядя под ноги.
Метров через сто следы пропали. Фандорин не сразу это заметил – почва здесь была совсем темная, пропитанная нефтью и мазутом. Пришлось вернуться, светить фонариком.
Оказалось, что капли свернули в сторону, в зазор между двумя заборами.
Там, у перевернутого дырявого корыта, лицом вниз лежал человек, раскинув куцые руки. Он был без сознания. Пощупав пульс, Эраст Петрович понял, что ничего сделать нельзя – сердце вот‑вот остановится.
Все же попытался: перетянул культи, нажал точку у основания носа, потом нанес точечный удар по грудине, чтобы заставить сердце работать. Тщетно. Дыхание прекратилось.
– Юмрубаш! Эй, Юмрубаш! – орал где‑то неподалеку мощный голос.
– Я здесь!
Вытирая платком руки, Фандорин выпрямился.
– Догнал Шубина?
– Не догнал, собака быстро бегала.
– Упустил?!
– Зачем упустил? Пуля догнал. Я живьем хотел, честно. – Гасым поправился. – Нет, врать не буду. Не хотел живьем. Но очень старался. Не получилось.
– И у меня не лучше, – мрачно сказал Эраст Петрович, светя вниз фонариком. – П‑полюбуйся. Ладно… Подгоню машину, погрузим трупы. И руки прихватим.
– Руки зачем? – удивился Гасым.
– Для дактилоскопии – сверю отпечатки.
Но тут же вспомнилось, что сверять не с чем. Отрубленные руки ничего не дадут, потому что в досье Одиссея‑Дятла отпечатков нет. Во время единственного, давнего ареста в полиции дактилоскопического отдела еще не было.
Как всегда после победы над особенно трудным врагом, навалились усталость и опустошение.
Фандорин зажег сигару.
Всё, охота на Одиссея закончена.
Разговор с чертом
Человек, которого Фандорин считал мертвым и даже взгрустнул по этому поводу, в это время находился не так далеко от рабочего поселка компании «Бранобель».
Листал конторскую книгу, сплошь исписанную цифрами.
На странице сверху купеческой славянской вязью было напечатано «2 (15) июля, среда». Потом шла обычная бухгалтерская таблица из трех столбцов. В левом, куда записывают название финансовой операции, артикул товара или что‑то подобное – длинный перечень нефтедобывающих предприятий, коротко обозначенных именем владельца или директора. В среднем, где обычно проставляют дебет, значились цифры – число работников. В правом, кредитном, тоже шли цифры – число бастующих. Если показатели среднего и правого столбцов приблизительно совпадали, человек ставил плюс; где была существенная разница – минус. В нескольких местах справа пузырился ноль в сопровождении жирного восклицательного знака.
Вот как это выглядело:
Закончив подводить дневной баланс, счетовод посмотрел на часы. Пару дней назад он по протекции устроился на должность, которую не променял бы ни на что на свете. Нынче первый раз предстояло идти в ночную смену, однако время еще оставалось.
Человек задумчиво прищурился, глядя в угол тесной комнатенки. Там на вешалке висел дождевик. Он слегка качнулся на сквозняке – будто повел плечами.
– Как делишки? – спросил Черт. – Кудряво?
– Идет к концу, – беззвучно пошевелил губами человек. Усмехнулся. – А ты сомневался.
– Восхищаюсь и даже снял бы шляпу, если бы она не висела на отдельном крюке. Что, брат, скоро уже?
Забастовки, беспорядки...
– Осталось договориться с эсерами насчет флотилии и с грузинами насчет железной дороги. Тогда уже неважно, все буровые встанут или не все.
Черт поинтересовался вроде бы почтительно, но в то же время и с подковыркой:
– Значит, всё у тебя предусмотрено, всё под контролем? А главный фокус не подведет? Гляди, не сорвалась бы охота.
– Не сорвется. Времени достаточно.
– А не слишком ли достаточно? – задал собеседник вопрос, в грамматическом смысле не вполне грамотный, но где сказано, что черти обязаны в совершенстве владеть русским языком?
– Зараза… – Человек заерошил волосы, начал хмурить брови, барабанить по столу. И вдруг обругал ни в чем не повинного беса: – Чтоб ты провалился! А ведь верно! Может сделать ручкой. Зачем ему теперь? Ах ты, козел рогатый! Не предусмотрел!
– Ну вот, я же еще и виноват, – донеслось из угла, но человек только отмахнулся. Он лихорадочно соображал.
Дьявол, впрочем, был не из обидчивых.
– Нужен дивертисмент, – прошептал он. – Что‑нибудь милое, затейливое, но стопроцентное.
– Ты прав. – Человек улыбнулся, даже рассмеялся (тоже беззвучно). Сказал в рифму: – Скучать мы не дадим. Мы вот что учудим…
Фандорин задерживается
Кроме Черта с его невежливым собеседником и Эраста Петровича, в эту самую минуту размышлениям на охотничью тематику предавалась еще одна особа.
Саадат сидела, нахохлившись, на мягких кожаных подушках экипажа, и с каждой минутой всё больше злилась. Засада на зверя очень уж затянулась. Не пришлось бы возвращаться с пустыми руками.
Ночь сначала казалась отрадно прохладной. Потом Саадат в своем несерьезном одеянии начала мерзнуть. Хорошо, у припасливого Зафара под сиденьем оказался плед. В него Саадат сейчас и куталась.
Она была поражена и оскорблена, когда облагодетельствованный Фандорин нежданно‑негаданно отказался явиться за благодарностью. Причем изумление было сильнее обиды.
Что за чудеса?
Москвич безусловно не из трусов, это проверено. К женским чарам неравнодушен – когда ужинали, всю с головы до туфель обследовал ненаглым, но вполне недвусмысленным взглядом. С женой он расстался и, судя по собранным сведениям, нисколько по ней не тоскует – совсем наоборот. В чем же дело?
Зафар пересказал какую‑то дребедень про отсутствие взаимного притяжения. Но Саадат Валидбекова хорошо училась в гимназии, а лучше всего успевала по естественным наукам. Небесные тела не притягиваются друг к другу с равной силой. Это Солнце тянет к себе Землю, а Земля – Луну. Всегда кто‑то тянет, а кто‑то упирается; кто‑то охотник, а кто‑то дичь.
Западным женщинам нравится быть дичью. Они распускают перья и курлычат, но сами в атаку почти никогда не переходят. Если и охотятся на мужчин, то на манер хищного тропического цветка, который раскрывает лепестки, источает манящий аромат, а когда пчелка или бабочка села – ам!
На Востоке не так. За Саадат никто никогда не ухаживал, никто ее взаимности не добивался. В ранней юности девушку зорко оберегали, при живом супруге любые знаки внимания со стороны чужих были невозможны, а во вдовстве она держала себя так строго, что никому бы в голову не пришло осаждать эту неприступную крепость.
К шайтану мужские ухаживания! Ей нравилось охотиться самой, выбирать добычу по вкусу. Восемьдесят семь трофеев были развешаны по стенам воображаемой охотничьей комнаты, на самом видном месте – как двенадцатирогий олень – номер 29 (м‑м‑м!). И вдруг на? тебе: зверь номер 88 идти в загон не желает! Этому должна быть какая‑то причина.
Вчера портье гостиницы «Националь» любезно зачитал две поступившие на имя Фандорина, но еще не полученные им телеграммы (любезность обошлась недешево, в двадцать пять рублей). Саадат заволновалась.
Обе телеграммы пришли из Санкт‑Петербурга.
«Срочно приезжай. Эмма». «Немедленно телеграфируй выезд. Жду. Эмма».
Вот она, причина. Ее звать Эммой.
Что же это за соперница такая, если затмила саму Клару Лунную? Наверное, немка. Золотоволосая, с пышными формами, молочной кожей, щечками‑ямочками, растравляла себя Саадат, воображая полную свою противоположность.
Однако настоящего предпринимателя серьезная конкуренция только раззадоривает. У Эммы имелся один важный дефект. Она томилась далеко на севере, а Саадат была тут, рядышком.
Еще портье сказал, что постояльцу беспрестанно названивают из австрийского консульства. И все время заходят справляться какие‑то люди. А господин Фандорин днем зашел на минутку и с тех пор не появлялся.
В общем и целом положение прояснилось. У человека масса дел плюс тоскующая Эмма со своей немецкой любовью. Конечно, Фандорину не до Саадат Валидбековой и ее благодарности.
Но невозможно смириться с тем, что ты не нужна мужчине, который нужен тебе.
Как поступил бы джигит, влюбленный в девицу‑недотрогу? Перекинул бы через седло и увез в горы.
Так Саадат и решила поступить. Потому и мерзла уже который час подле опостылевшей гостиницы «Националь». Скоро ночь закончится, а Фандорина всё нет! Где его джинны носят?
Арташесов вернул похищенный «делонэ‑бельвилль» еще вчера, но Саадат сказала себе, что ездить на нем не сможет. Воспоминания о крике Турала были ужасны, а еще в этом автомобиле убили бедного Франца. Пока нет новой машины, пользовалась экипажем.
Два белых туркменских мерина (пара обошлась в пятнадцать тысяч, дороже любого «делонэ») дремали стоя, подрагивали изящными ушами. На козлах в надвинутом на лицо цилиндре сопел Зафар – он был в кучерском наряде.
Вдруг евнух поднял голову. Через несколько секунд Саадат услышала стук каблуков по мостовой.
Кто‑то неторопливо приближался со стороны Старого Города. Саадат узнала походку, опустилась пониже, чтоб ее было не видно за кожаным фартуком коляски.
– Джиб‑джиб‑джиб, – прошептала она, что означало «цып‑цып‑цып».
Когда поздний гуляка поравнялся с экипажем, Саадат негромко сказала:
– Как вы могли? – Замер. Обернулся. – Как вы могли так меня унизить? – Ее голос задрожал. – Вы посмели вообразить, что моя благодарность означает… то, что вы подумали?!
Он сдернул панаму. Натянул обратно. Закашлялся.
Смутился, это хорошо. Саадат внутренне расхохоталась, но на глазах послушно выступили чудесные крупные слезы – глаза засияли, как у русалки. «Всё, попалась, птичка, стой. Не уйдешь из сети. Не расстанусь я с тобой ни за что на свете».
– Виноват… – проблеяла добыча. – Но что я должен был п‑подумать?
– Вы, видно, привыкли иметь дело с бесстыдницами, со сладострастными развратницами Запада! Боже, как я оскорблена! – Саадат закрыла руками лицо, демонстрируя точеные запястья и обнаженные локти. – Разве я когда‑нибудь своим поведением, хоть единым взглядом дала вам повод?
Фандорин совсем переполошился.
– Нет! Конечно, нет… Но п‑письмо… Когда в Европе женщина пишет т‑такое письмо… Простите, ради б‑бога! Что сделать, чтобы вы меня п‑простили?
– Садитесь, – величественным жестом показала она на сиденье рядом с собой.
Сел, как миленький. Посмел бы он ерепениться после того, как нанес гордой восточной женщине такую ужасную обиду.
Зафар, не дожидаясь приказа, шевельнул поводьями. Выдрессированные мерины проснулись, экипаж плавно тронулся.
Перекинутый через седло и увозимый в неизвестном направлении красавец даже не пикнул.
Ехать до любовного гнездышка было недалеко. Фандорин порывался оправдываться, задавал вопросы, но Саадат неприступно молчала, не поворачивала головы. Пусть любуется профилем и вдыхает аромат хорасанской амбры, от которой возбуждаются даже немощные старцы.
Послушно, будто жертвенный баран, уже ни о чем не спрашивая, похищенный вошел в дом.
В спальне Зафар сделал все обычные приготовления. Правильное сочетание сумрака и хитро устроенной подсветки, густой аромат роз, шторы на окнах плотно задвинуты (восхода нам пока не нужно).
Перед нишей, прикрывающей ложе, Саадат остановилась. Руки непреклонно сложены на груди, брови сурово сдвинуты. На плечах по‑прежнему свисающий до пола плед.
Фандорин застыл перед ней, несчастный, виноватый.
– Повторяю вопрос, – звенящим голосом сказала Саадат. – Вы считаете нас, женщин Востока, такими же сладострастными развратницами, как эти ваши европеянки?!
– Нет, вовсе нет!
– И правильно, – грозно молвила она. – Европейские женщины нам в подметки не годятся.
Плед упал на ковер. Под ним была накидка из невесомого переливчатого шелка. Саадат потянула за шнурок – соскользнула и накидка. При свете двух ламп, сочащемся снизу (проверено), фигура смотрелась самым выигрышным образом, а тело казалось вырезанным из алебастра.
Одновременно Зафар в соседней комнате покрутил рычажок. За спиной Саадат медленно раздвинулся занавес. Показалась постель, вся усыпанная лепестками роз.
Добыча покачнулась, пронзенная стрелой. Сама пошла в руки.
Сад земных наслаждений
В первые минуты Саадат, как обычно, пыталась понять, далеко ли новому номеру до незабываемого двадцать девятого (м‑м‑м!).
Дистанция быстро сокращалась, потом исчезла вовсе. В перерыве между страстными объятьями, тяжело дыша, Саадат сказала себе: «Определенно, восемьдесят восьмой не хуже. Трудно сравнивать, потому что всё совершенно иначе – но нет, ни в коем случае не хуже».
Потом всё началось снова, и она уже не вспоминала, не сравнивала, не думала. Способность рассуждать, кажется, впервые в жизни на время улетучившаяся, вернулась нескоро.
Восемьдесят восьмой к этому времени уже уснул. Саадат, наоборот, словно бы проснулась. Она поглаживала возлюбленного (его голова лежала у нее на груди) по щекотной макушке и убеждала саму себя, что в данном случае соблюдать железный закон одного‑единственного свидания необязательно. Ведь здесь с самого начала всё не по правилам.
