— Похоже, мы нашли то, что искали, — негромко сказал Ван Вирт, жестом указывая на видневшуюся впереди на холме небольшую деревянную часовню. Она стояла чуть поодаль от лесной опушки, в тени которой прятались Анна с магом, — почти на откосе, откуда с поляны открывался свободный вид на всю округу, так что подойти к ней при свете дня незамеченными оказалось просто невозможно. Особенно чужому, свои же, по-видимому, уже были здесь: к перекладине стойла близ крыльца кто-то, приехавший к часовне прежде Ван Вирта и Анны, привязал лошадь. Но, судя по всему, место это было животному хорошо знакомо, и поэтому лошадь привычно и неторопливо жевала брошенное в кормильные ясли сено, лишь изредка вздрагивая ушами на подозрительное шуршание опавшей листвы по траве.
Осень стояла теплая, но увядание брало свое — чащи становились прозрачнее, а огненное золото листьев с легкостью повиновалось потоку ветра, словно невзначай то тут, то там смахивающего с ветвей их недавно роскошное одеяние. Ван Вирт смотрел на чудачества ветра с опасением, думая лишь о том, как сохранить тайну их появления в здешних краях, Анна же думала о другом…
Они покинули охотничью сторожку на рассвете. Молчаливый Карл, поднявшийся раньше других, подготовил лошадей к походу. И вчера, наблюдая, как он управляется с животными, Анна отметила еще один удивительный дар молодого Ван Вирта — лошади слушались его, точно он был и не хозяин даже, а вожак, и вели себя послушно и спокойно. Инсценировав картину гибели Анны и ее спутника, Карл увел с собою стоявших в упряжке кареты коней и тех двух, что были под казаками, и теперь они должны были помочь магу и Анне добраться до места, о котором рассказал Санников. Одну из лошадей Карл навьючил провизией и теплыми вещами — вдруг придется заночевать в лесу, вторая должна была идти налегке — она предназначалась для смены. На оставшихся двух предполагалось ехать магу и Анне, и весь вечер перед походом Карл колдовал с седлом для одной из них, приспосабливая для езды верхом под женскую фигуру — грел на огне и стучал по изгибам тяжелым колышком, размягчая и придавая седлу новую форму. И когда утром Анна по просьбе Карла опробовала его работу, седло оказалось довольно удобным: она могла сидеть боком, не рискуя упасть, и — в самом седле, без опасения с непривычки утомиться от езды верхом. На что Карл удовлетворенно кивнул головою, по-прежнему молча и без малейшего проявления иных эмоций. И, надо сказать, эта его сосредоточенность успокаивала.
Волнение, которое не оставляло Анну все эти дни, несмотря на предстоящие трудности, отступало, когда она говорила с Ван Виртом или наблюдала за тем, как ведет себя Карл. Возможно, этим людям было открыто нечто большее, нежели способность ловкости рук и склонность к проницательности. И, глядя на отца и сына, Анна подумала, что мишура волшебства и театральности, которая окружала их, — всего лишь защита от людей, которые не всегда с должным пониманием относятся к существам, наделенным необычным даром. Страх перед неизвестностью и неопределенностью — вот, что всегда стесняет талант в обыденности, среди людей и правил жизни, заставляя видеть в исключительности ярмарочное уродство или розыгрыш. Однако, затаив дыхание, пока Людвиг Ван Вирт расколдовывал пострадавшее сознание Санникова, Анна впервые почувствовала не ужас перед тем, кому позволено погружаться в глубины памяти, а благодать откровения — как будто и ее коснулось просветление разума, которым мягко и бережно управлял Людвиг Ван Вирт.
На ее глазах Санников неспешно и весьма артистично принялся читать по памяти свой пропавший дневник, и Анна в который раз отметила, как хорош слог его письма, как выразительны даваемые им описания, как точны сделанные даже мимоходом наблюдения и как безысходно прекрасное чувство, испытываемое им к загадочной душе княжны Долгорукой. Лицо Павла Васильевича, умиротворенное и словно озаренное наконец-то достигнутой ясностью в казалось бы навсегда утерянных воспоминаниях, поражало открытостью — его взор не был ничем замутнен, и во всем его облике уже не чувствовалось прежней тревоги и сожаления о потерянном дневнике и чувствах.
Санников словно освободился от давления обстоятельств и груза обиды, горечи и сердечной боли; он как будто заново переживал дни путешествия с Соней и ее возлюбленным, не ощущая при этом ничего, кроме радости созерцания красоты окружавшей его природы и примет незатейливой любовной игры, которая велась между княжной и Ван Хельсингом на уровне слов, интонаций и полунамеков. Ван Вирт уже, кажется, и не спрашивал Санникова ни о чем — тот говорил сам, говорил, говорил…
«Господин „аптекарь“ все время не без доброй иронии именует княжну ее сиятельством, окружая всеми знаками внимания, каковые положены при обращении к особе самого высокого ранга. Его предупредительность внешне кажется насмешливой, но за нею кроется очаровательная юношеская бравада, когда, уже сдавшись внутренне без боя, молодой человек пытается сохранить видимость неприступной обороны, а гуманный победитель иного пола не торопится с требованием признания своего торжества, ибо тот, кто должен сделать его, — не враг, а страстный и восторженный обожатель…
Я всегда мечтал о проявлении со стороны Софьи Петровны именно таких чувств — непреходящего трепета, в котором читалось бы столь волнующее воображение влюбленного ожидания, не важно чего — случайного и задуманного прикосновения, стороннего или намеренного взгляда; волнения, переходящего в едва уловимую вибрацию в тоне голоса, неожиданно для самого себя приобретающего столь всеобъемлющую палитру интонационных оттенков и красок, что невольно проникаешься изумлением к собственному, лишь недавно под воздействием обстоятельств благоприобретенному художественному дару. Мне хотелось видеть обращенным к себе ее очарованный взор, в котором любовь незаметно превращала в притворство казалось бы явное негодование, а силуэт откровенного призыва умело драпировала в складках торжественной тоги Фемиды или непорочной жрицы, посвященной какой-нибудь из древних богинь. И вот я вижу все это и понимаю, что желанные чувства подарены Софьей Петровной не мне. Но, однако, странное дело — я не испытываю ни ревности, ни зависти к своему счастливому сопернику, ибо не могу считать господина Ван Хельсинга таковым — как нельзя Луне сердиться на Солнце за то, что его свет сильнее, потому как ночное светило — лишь слабое отражение настоящего небесного огня…
Удивительно, насколько изобретательна любовь, создавая свой ритуальный язык и правила поведения в кругу общепринятых условностей. Скрывая для других очевидное, настоящие влюбленные окружают ореолом таинственности и флером невинности то, что уже давно не является предметом откровения, но именно такое их преклонение перед испытываемым ими чувством заставляет и других поверить и в его тайну, и в его исключительность. И потому истинные влюбленные не похожи на тех хитрецов, которые, как говорится в пословице, — „сам себя обманул“. Напротив, пряча от посторонних взглядов и суждений свои истинные желания, они наделяют их романтичностью и возвышенностью, каковая подстать лишь самым высоким образцам искусства, запечатлевшим на холсте или в мраморе, в нотных знаках или с помощью изящной словесности величайшую иллюзию всех времен и народов, имя которой — любовь. Загадка, решение которой известно каждому, секрет, который не спрятан за семью замками даже от детей, тайна, оберегать которую бессмысленно, ибо она всегда на виду и объявляет о себе во всеуслышание, к каким бы ухищрениям не прибегали те, кто пытаются ее сохранить прежде всего от самих себя…
Мне кажется, господин Ван Хельсинг — не тот, за кого себя выдает. Или, по крайней мере, поиски его направлены не на изучение редкой уральской флоры. Но вместе с тем образ его мысли и поступки столь благородны, что я подозреваю в нем следопыта и по стечению обстоятельств благородного рыцаря. В том, похоже, уверена и Софья Петровна, которая, без малейшего на того сожаления утратив прежнее свое лидерство, беспрекословно следует за ним по пятам — послушно, но без равно унизительной для них обоих покорности. В этой нежданно-негаданно составившейся паре я наблюдаю такое единодушие и взаимопонимание, каковое составляется между людьми, прожившими бок о бок не один десяток лет, а между тем их знакомству не исполнилось еще и трех месяцев. Так неужели же оно воистину существует — то, что поэты и художники называют предназначением, предначертанием, предопределенностью друг другу, и браки действительно совершаются на небесах?..
Полагаю, господин Ван Хельсинг совершил искомое открытие, но отчего тогда немедленно сделался столь задумчив и даже суров? Софья Петровна тоже чувствует это, и ее напряжение передается нам обоим — ее возлюбленному и мне, рыцарю печального образа прекрасной княжны, поклоняться которому мне позволено, но служить более уже не дано. Я составил подробную карту нашего последнего путешествия в горы, что привело господина Ван Хельсинга в такой ужас, что он попытался было отнять у меня этот дневник, и лишь вмешательство княжны и моя решительность, с которой я охранял свои заметки от преждевременного обнародования, укротили его настойчивость, но все же полагаю, „голландец“ будет пытаться ознакомиться с содержанием дневника, что всегда было позволено единственно лишь баронессе Анастасии Петровне Корф — моему верному критику, которому я когда-то беспрекословно отдал право первой ночи своих литературных произведений. Думаю, в свете всех этих событий мне следует завтра же отправить дневник с ближайшей почтой в Петербург, ибо только так я могу быть уверен в его неприкосновенности. Наша долгая дружба с Анастасией Петровной и то уважение, которое она выказывает моему таланту, позволяют мне не сомневаться в том, что до нашего возвращения в столицу тетрадь останется в надежных руках. Я пытался сказать об этом и господину Ван Хельсингу, но он лишь покачал головою, как будто укорял меня за самонадеянность. Не понимаю, почему „голландец“ так встревожен и что побуждает его нагнетать излишнее, как мне представляется, волнение, беспокоя Софью Петровну, отчего в ее бездонных голубых глазах появляются признаки ожидаемой бури. И мне хотелось бы думать, что движется она не ко мне, а в неизвестном природе направлении…»
— Не хотите поговорить? — осторожно спросил Анну Ван Вирт, когда, увидев, что Санников снова заснул, она тихо вышла на улицу.
— Разве здесь есть неясности? — вопросом на вопрос отвечала Анна, удивившись, насколько быстро маг последовал за нею.
— Я имею в виду не господина Санникова, — покачал головою Ван Вирт, — а вас, баронесса.
— Не понимаю, — пожала плечами Анна, зябко поеживаясь на прохладном вечернем воздухе.
— Вас что-то тревожит, — сказал Ван Вирт, жестом высказывая просьбу, чтобы она не бежала от разговора с ним, — и я уверен, что волнение это не связано с тайной исчезновения вашей сестры и только что услышанными воспоминаниями господина Санникова.
— Вы ошибаетесь, — смутилась Анна, невольно выполняя его просьбу, — она остановилась при входе в избушку и оперлась спиною на столб, поддерживающий покрытый мхом навес над крыльцом.
— Я могу ошибаться в деталях, ибо по большей части они скрыты даже от вас самой, но мне всегда ведома суть, — мягко улыбнулся ей Ван Вирт, складывая руки на груди и глядя Анне прямо в глаза, отчего она почувствовала необъяснимое доверие к магу, которое все сильнее овладевало ею, и когда сопротивляться его влиянию уже было для нее не возможно, Анна по-детски открыто и беспомощно спросила:
— Зачем вы делаете это со мной?
— Я читаю в вашей душе невероятную усталость, — с сердечностью промолвил Ван Вирт после минутной паузы, — и, будучи наделен способностью видеть это, предлагаю и вам помощь, подобную той, что оказал сегодня господину Санникову.
— Но у меня нет провалов в памяти, — все еще слабо противясь воздействию его чар, прошептала Анна.
— Однако есть табу, которое камнем лежит у вас на сердце, и, не освободившись от которого, вы не сможете вырваться из тенет его, — Ван Вирт убеждающее властно на мгновение прикоснулся ладонью к ее руке, и в то же мгновение на лице его мелькнула улыбка, прозрачная и легкая, как взмах крыльев мотылька, «раскрывающего тайны». — Расскажите мне, отчего вы всегда так напряжены и воинственно настроены, как будто в любую минуту готовы дать отпор нападающему, даже если он существует только в вашем воображении? Объясните, почему ждете неприятностей и подозреваете худшее?
— Я устала от потерь, — просто сказала, как будто выдохнула, Анна. — Их череда все это время настигала меня с такой определенностью и постоянством, что я стала бояться новостей и нечаянных известий.
— Вы обвиняете себя в их изобилии на своем пути или видите в том знак судьбы, чей промысел вам неподвластен? И чего вы боитесь более всего — собственной беспомощности перед неизвестностью или намеренностью неких внешних сил вредить вам, во что бы то ни стало? — продолжал свои расспросы Ван Вирт.
— Я ничего не боюсь, — ответила Анна. — Я хочу, чтобы этот исход близких мне людей прекратился. Мне нравится встречать, но количество приобретений в моей жизни обратно пропорционально потерям.
— И вы бросаетесь в путешествие, чтобы вырваться из этого круга? — понимающе кивнул Ван Вирт. — Но перемена места между тем не привносит изменений в образ жизни, не правда ли?
— Зачем вы спрашиваете, если и так знаете все? — устало промолвила Анна.
— Догадываться и знать наверняка — далеко не одно и то же, — снова улыбнулся Ван Вирт, и в который раз его улыбка подействовала на Анну обезоруживающе. — Я хотел убедиться в том, что чувствую, и помочь вам избавиться от наваждения, которое вы сами внушили себе.
— О чем вы говорите? — растерялась Анна, чувствуя легкое головокружение.
— Я хочу, чтобы вы поняли, — вкрадчивым тоном ответил Ван Вирт, — что вашей вины нет ни в том, что когда-то случилось с вашим мужем, отцом и сестрой, ни в том, чего едва избегли ваш сын и княжна Софья. И отсутствие вины освобождает вас от обязательств по исправлению ошибок, которые не вами же были и допущены.
— Вы полагаете, что я все это время напрасно стремилась помогать своим близким? — с трудом удерживая ускользающее сознание, проговорила Анна.
— Уверен, вам не в чем себя обвинить — ни тогда, ни сейчас, — как-то очень настойчиво принялся убеждать ее маг. — Вам следовало просто принять то положение дел, которое сложилось под давлением обстоятельств, а значит — усмирить гордыню и положиться на небеса.
— Сидеть и ждать? — понимающе кивнула покорная Ван Вирту Анна.
— Терпение — высшая добродетель любого существа, — странным голосом, как будто накрывая Анну его звучанием, точно куполом, стал вещать ей Ван Вирт. — Откажитесь от суеты и гордыни, примите высшую волю и покоритесь ей. Оставайтесь и ждите, пока сам по себе не свершится круговорот возвращения. Не лишайте судьбу ее права все вернуть на круги своя и не возомните свое «я» равным ей…
Этот сон впервые принес Анне с собой облегчение. Она словно вышла из тени на свет, и под его лучами миражом растворились очертания прежних страхов и чувство вины. И зачем она вздумала вдруг пересечь океан, чтобы вновь потерять то, что уже потеряла? И как сталось, что обязанности матери были принесены ею в жертву ради поисков сумасбродной девчонки, которая всегда жила лишь одними желаниями и не знала своих обязанностей, не ведала чувства долга перед близкими людьми? Как могла она пренебречь доверием своей госпожи, которая так нуждалась в ее помощи в эти дни? Отчего не довольно ей было уже пережитых лишений и бед, что она устремилась на поиски новых? И по мере того, как вопросы, роившиеся в ее голове, приходили на ум, Анна все более уверялась в том, что ей не стоит более ни из-за чего волноваться. И чем крепче утверждалась она в этом решении, тем больше света окружало ее. А потом он и вовсе превратился в единое пространство, заполнившее пустоту ее души теплом и ослепительной, но такой приятной, точно волна, обтекающей тело белизной, которая окончательно поглотила и все прежние сомнения, и ее саму…
Из забытья Анну неожиданно вывел большой паук — он спустился с потолка по сплетенной, за ночь нити к ее лицу и едва не зарылся в ресницах, а потом пробежал вдоль линии носа, и быстрые касания его колких лапок невольно разбудили Анну. Конечно, она очнулась не сразу, но, едва приподняв голову от подушки (роль которой выполняло по-солдатски скрученное шерстяное одеяло), первым делом спросила себя, как могло оказаться, что она совершенно не помнит, как легла спать, и кто устроил ей постель, укрыв теплым, с подбоем плащом? И вообще — где она находится, и что случилось с Павлом Васильевичем, ведь из города они выехали вместе?
Судя по краю еле бледного неба, видного в перекрестие маленькой оконной рамы, солнце еще не взошло, но рассвет все же был уже близок. Анна с трудом встала с широкой скамьи, на которой для нее устроено было ночное ложе, и подошла к окну — на улице перед избушкой двое разговаривали по-немецки, и по отдельным обрывкам фраз, слабо доносившихся до нее, Анна поняла, что эти люди намерены были уехать засветло и сейчас проверяли, все ли готово к отъезду. И повинуясь пока еще необъяснимому для нее порыву, Анна встряхнула головой, сбрасывая никак не отступавшую дремоту, и вышла на улицу.
Увидев ее, двое мужчин, так странно похожих друг на друга, замолчали, а один из них покачал головою и вздохнул:
— Я должен был понять, что у вас слишком сильная воля, баронесса.
— Господин Ван Вирт? — воскликнула Анна, и произнесенное имя как будто сняло пелену с ее глаз и памяти.
Очнувшись от наваждения, она бросилась на мага с кулаками, но путь ей преградил младший Ван Вирт — Карл ловко схватил руками Анну в кольцо довольно крепких, но совершенно не романтичных, объятий и удерживал до тех пор, пока она не обмякла и не заплакала от обиды и проявленной слабости.
— Вы — негодяй! — гневно бросила в лицо магу Анна. — Теперь я поняла, что означал наш вчерашний разговор. Вы хотели лишить меня решимости продолжать поиски сестры! Вы все это время лгали мне, вы лицемер, вы… вы…
— У вас слишком богатое воображение, ваше сиятельство, — усмехнулся Ван Вирт, делая знак сыну, чтобы тот отпустил Анну. — Ни я, ни мое отношение к вам не изменилось с прошедшего вечера. Я всего лишь пытался остановить вас, потому как понимал — обычные уговоры, взывающие к здравомыслию, на вас вряд ли подействуют, для этого вы чересчур решительны и самостоятельны, а потому мне пришлось прибегнуть к другим методам убеждения. Увы, они тоже оказались непростительно слабыми. Что лишний раз подтверждает мое восхищение вами — подобные целеустремленные натуры встречаются так редко!
— А, — не без сарказма протянула Анна, — вы избрали новую тактику — пытаетесь отвлечь меня своей грубой мужской лестью! Не выйдет!
— Это я уже понял, — кивнул Ван Вирт и вздохнул. — Будем считать, что фокус не удался. А потому предлагаю вам мировую.
— Значит, я еду с вами? — Анна недоверчиво взглянула на мага.
— Увы, — сдаваясь, развел руками Ван Вирт.
— Хорошо, — все еще с опаской посматривая на него, сказала Анна. — Что я должна делать?
— Ступайте с Карлом, он проверит, хорошо ли вышло седло для вашей лошади, — улыбнулся Ван Вирт. — В отличие от меня, он был уверен, что оно все-таки понадобится. Да, похоже, я старею, и пора уступать дорогу молодым… Идите, идите с ним и не бойтесь, больше сюрпризов не будет. А когда закончите, возвращайтесь, мы вместе разбудим господина Санникова, я сделаю ему перевязку, а послезавтра с рассветом мы отправимся на поиски вашей сестры. Дорога предстоит долгая и судя по всему — утомительная. Так что нам с вами понадобятся и силы, и согласие в пути.
В отличие от Анны, пробужденный магом Санников выглядел хорошо отдохнувшим и спокойным. Возможно, подумала Анна, проснись она по времени, загаданном для нее Ван Виртом, то вела бы и чувствовала себя точно так же. Кем же был для нее тот паучок-почтальон — вестником судьбы или случайностью, способной разрушить даже самые хитроумные и детально просчитанные заранее замыслы?
А потом они выехали — Карл отправился продолжать путь по тракту, чтобы вовремя появиться в Симбирске, где его отца ждали с гастролями; Анна же с Ван Виртом углубились на лошадях в лес по едва заметной охотничьей тропе…
* * *
— Что вы собираетесь предпринять? — почему-то тихо спросила Анна, как будто кто-то мог услышать ее в этом забытом богом лесном краю.
— Ждать, — так же тихо ответил ей Ван Вирт, продолжая смотреть в сторону часовни, и добавил: — Набраться терпения и ждать. Полагаю, тот, кто привязал у крыльца лошадь, скоро вернется.
— Почему вы так решили? — Анна удивилась его уверенности.
— Если бы ее хозяин или тот, кто строил эту часовню, рассчитывал на долгую стоянку, то он, скорее всего, позаботился бы о навесе для лошадей, — пояснил Ван Вирт, оборачиваясь к своей спутнице. — Нет-нет, у приезжающих сюда людей не было намерения слишком долго оставаться в часовне…
— О! Смотрите! — воскликнула Анна, невольно прерывая мага, и тот быстро повернул голову, следуя за направлением ее взгляда.
Из часовни, не торопясь, как будто делал это ежедневно, вышел какой-то человек — по одежде его можно было принять за охотника, но единственной охотничьей принадлежностью оказалась при нем кожаная сумка для дичи, однако ни самой дичи, ни ружья, ни патронташа к нему, ни рожка для пороха или кошеля для огнива Анна не заметила. Незнакомец, лица которого из-за дальности расстояния разглядеть тоже не удалось, явно не опасался быть застигнутым врасплох — вел себя спокойно, с уверенностью человека, знающего, что без предупреждения появиться здесь некому. И даже поведение лошади подтверждало, что на то были у незнакомца все основания, — животное ожидало приближения хозяина без малейшей нервозности, равнодушно дожевывая сено. «Охотник» между тем довольно бесцеремонно прервал умиротворенный завтрак своего скакуна, шлепком взбодрив лошадь по крупу, потом отвязал от перекладины поводья и не без усилия потянул упирающееся животное за собой — лошадь явно не хотела отрываться от своего приятного занятия. И ее упрямое упорство даже вызвало хозяйский смех, который донесся до Анны и мага слабым отголоском — ветер дул в их сторону, но рассеивался в орешнике близ опушки, где они прятались. Потом охотник с легкостью, удивительной для его значительной комплекции, вскочил в седло и направил лошадь прочь от часовни. Но двигалась она каким-то странным аллюром, избегая езды по прямой.
— Ловушки! — догадался маг и, поймав недоуменный взгляд Анны, кивнул. — Судя по всему, вокруг часовни на всякий случай расставлены капканы для непрошенных гостей.
— И как мы сможем их избежать? — расстроилась было Анна.
— А мы и не полезем прямо в пекло, — улыбнулся Ван Вирт. — Давайте-ка для начала узнаем, кто этот человек и куда он направляется.
Незнакомец, от которого они, по-прежнему незамеченные, все время старались держаться на приличном расстоянии, хотя двигались точно по следу, полагаясь на исключительный слух и наитие мага, невероятным образом заранее предчувствующего любой поворот или остановку седока, за которым они следили, привел их, наконец, к заимке у подножья горы, против которой и была установлена часовня. И Анна вдруг поняла, что все это время они шли вкруг этой самой горы, ни отыскать подходов, ни приблизиться к которой им прежде не удалось.
Воображаемая карта, на словах нарисованная Санниковым Ван Вирту, поначалу, казалось, заманивала их в непроходимую чащу, уводя вглубь огромного лесного массива, пугавшего своей безжизненностью. Эта часть тайги была похожа на сказочный, заколдованный чей-то злою волею лес, в котором все живое замерло, подвластное взмаху недоброй волшебной палочки. Пока они ехали, Анна не слышала пения птиц, не замечала движения белок по ветвям величественных, но как будто окаменевших сосен с роскошными, неумирающими, вечно зелеными кронами, и ничто не указывало на привычную для типичного леса суету меж трав и в кустарниках — ни косуль, ни вездесущих зайцев. Словно что-то давно и всерьез напугало лесных обитателей, и звук копыт стал для них отныне сигналом тревоги, которую усиливал полумрак, — солнце, похоже, тоже было бессильно пробиться сквозь плотную стену мощных стволов и высокой, неисхоженной травы, в которой едва угадывалась та узенькая тропа, что вела их на слабый проблеск света впереди.
Будучи не в силах отстраниться от неприятного ощущения неизвестной опасности, словно исходящей от леса, который они пересекали, Анна старалась не смотреть по сторонам и лишь крепче держалась за луку приспособленного для ее удобной поездки седла, вздохнув свободно лишь тогда, когда они достигли, наконец, края, остановившись на обрыве огромной каменной реки. Вода, судя по всему, текла где-то под огромными валунами, но услышать ее шелест можно было, лишь приблизившись к самым камням, что и сделал Ван Вирт — спешившись с лошади, он наклонился, приложив ухо к расщелине между двумя соседними валунами. Потом он проделал то же самое еще в двух-трех местах, пройдя до другого берега реки.
— Весьма интересное явление, — сказал Ван Вирт, возвращаясь в Анне. — Судя по всему, река течет от холма, что напротив горы, которую она опоясывает, точно неприступный ров, — лошади здесь не пройдут, равно, как и вы, сударыня, эти камни не для ваших ботинок. Не смотрите на меня так испуганно — этот вывод может сделать каждый, не прибегая к ясновидению. Камни со стороны холма холоднее — значит, оттуда сильнее течение реки, что и указало мне, в конечном счете, его направление. Однако, по словам вашего друга, нас должна интересовать именно та гора, а потому, прежде всего, следует найти подходы к ней.
— Но здесь мы не пройдем? — кивнула Анна.
— Да, — подтвердил Ван Вирт и махнул рукою в сторону от горы, — так попытаемся же отыскать этот путь с того холма. У него, мне представляется, слишком откровенное стратегическое положение по отношению к объекту нашего исследования.
Ван Вирт оказался прав — поднявшись на холм, они и обнаружили установленную на ней часовню. Построена она была добротно и основательно, и с холма от нее открывалась круговая панорама и на гору, и на подступы к ней. И вот теперь, следуя за незнакомцем, они убедились в том, что место это выбрано было не случайно — кто-то очень постарался обезопасить свое тайное пребывание в этих краях.
— Что дальше? — спросила Анна Ван Вирта, когда они остановились на небольшой возвышенности за деревьями в виду заимки.
Невольно приведший их туда незнакомец между тем подъехал к укрепленному частоколу, которым был обнесен стоявший во дворе просторный сруб с высоким крыльцом под крышею, подстать купеческим палатам и, не слезая с седла, ударил в колокол при входе. На звук его, однако, ответили не сразу, но после второго требовательного сигнала из баньки, примостившейся на другом краю двора, выбежал мужик, на ходу застегивавший казачьи галифе, и бросился открывать ворота. Незнакомец, въехавший в распахнутый ставень, остановил лошадь у крыльца, дождался, когда растревоженный его приездом мужик запрет засов на воротах и подойдет принять у него поводья, и что есть силы врезал казаку по физиономии. От неожиданности тот не смог уклониться от удара, и кровь немедленно потекла по его подбородку из разбитого носа. Анна не слышала, что кричал незнакомец, но по всему было видно, что он разозлен и что-то обидное выговаривал сейчас встретившему его на свою беду мужику. Казак понуро, с опаской потихоньку отирая сочившуюся по лицу кровь, слушал незнакомца с почтением и виноватостью, а из дома и баньки в приоткрывшиеся проемы дверей показались еще несколько голов, и вскоре заимка оживилась и пришла в движение.
— Их семеро, включая приезжего, — насчитал Ван Вирт, когда, одевшись, обитатели заимки высыпали на двор.
Судя по всему, время в ожидании своего хозяина они проводили довольно весело — с парком и выпивкой, о чем свидетельствовал неровный строй смотра, который им устроил властный незнакомец. Однако сделанный им разнос и кулак, свирепо подносимый под самые очи каждому, быстро привел мужиков в чувство — они заметно подровнялись и теперь стояли по струнке, одновременно поворачивая голову вслед за незнакомцем, с угрожающим видом туда-сюда двигавшимся перед строем. И если бы существование заимки и все предшествующие действии незнакомца не были окружены такой завесой таинственности, то со стороны можно было решить, что это — потешные ярмарочные игры нанятых лицедеев.
Наконец назидание было закончено, и приезжий, сопровождая свои слова привычным армейским жестом, велел всем разойтись. Мужики тут же кинулись врассыпную — кто-то принялся выводить лошадей из-под навеса у той части огораживающего заимку частокола, что была не видна с их позиции Анне и Ван Вирту, другие заторопились за разложенными для просушки на траве седлами, чтобы немедленно седлать своих скакунов, а несчастного, избитого незнакомцем, увел под руки один из казаков — усадил на скамейку рядом со входом в баньку и принес воды, чтобы тот умылся.
Вскоре от дома по ступенькам быстро сбежал казак, прежде уходивший вслед за приехавшим хозяином, и зычно прокричал для остальных построение. А потом на пороге появился незнакомец; на сей раз одет он был совершенно иначе, и Анна немедленно узнала эту колоритную фигуру.
— Маркелов! — вскрикнула она, тут же осекшись под осуждающим взглядом Ван Вирта.
— Управляющий Перминовых? — понимающе кивнул маг. — Что же, теперь все стало на свои места. И давайте посмотрим продолжение.
Маркелов вновь вышел перед строем, осмотрев его, точно был он главнокомандующим на параде, и потом, указав на пятерых, тотчас же по его команде выступивших вперед, подал каждому по небольшому, но увесистому кошелю, извлеченными им из охотничьей сумки, которую услужливо принял из его рук казак, проводивший построение.
Если это плата, то за что? — подумала Анна, и Ван Вирт, словно отвечая на ее немой вопрос, тихо сказал:
— Полагаю, это курьеры.
И, словно в подтверждение его слов, казаки, получившие по кошелю, сели на своих лошадей и выехали прочь со двора, направившись в разные стороны через лес лишь им одним ведомыми тропами. Тот казак, что прислуживал управляющему, тем временем тоже поспешил к навесу, где стояли лошади, выведя на двор запряженную вороным красавцем коляску. Маркелов сел в нее и, обернувшись к подошедшему казаку, недавно избитому им и теперь стоявшему перед хозяином с покаянным видом, что-то сердито наказал ему и велел взобравшемуся на место кучера своему порученцу ехать. Коляска тронулась по единственной приметной колее, а оставшийся за сторожа в виду своей провинности казак с минуту еще возился с задвижкой на закрывшихся за ними воротах, а потом махнул рукою и подался в дом.
— Куда вы? — Анна едва успела схватить Ван Вирта за рукав — так стремительно тот бросился в сторону заимки. — Если вы что-то задумали, я хочу это знать. Не смейте бросать меня здесь одну и в полнейшем неведении.
— Похоже, ему не удалось закрыть щеколду замка, — смущенно объяснил ей маг. — И я должен попытаться проникнуть внутрь, пока казак не пришел в себя и не понял, что случилось.
— Мы пойдем вместе, — покачала головою Анна, и тон ее голоса был настолько решительным, что Ван Вирт понял: спорить с нею — только время терять.
— Хорошо, — кивнул он, — вы войдете туда, но лишь после того, как я подам вам сигнал, я хочу быть уверенным, что больше в доме не осталось никого и вам ничего не угрожает.
Спешившись, они привязали лошадей и осторожно стали спускаться к заимке.
* * *
Ван Вирт оказался прав — казак, по-видимому, еще не протрезвевший, плотно не закрыл щеколду, и теперь с помощью тонкого клинка, невесть откуда появившегося в руках мага, он приподнял тяжелую кованую стальную пластину, и она медленно (судя по всему, ее давно не смазывали) отошла в сторону, качнувшись и глухо стукнув по деревянным доскам. На мгновение Анна и Ван Вирт замерли — в пугающей тишине леса этот звук показался им особенно громким, предательским, но в действительности на него отозвались лишь их сердца, забившиеся в тревожном предощущении, — лес вокруг и сама заимка как будто погрузились в сон, прерванный появлением управляющего и отъездом посланных им курьеров. Однако на всякий случай Ван Вирт выждал еще несколько минут, желая убедиться в том, что их действия остались незамеченными, и лишь после этого с силой налег плечом на массивную створку ворот, приоткрыв ее ровно настолько, чтобы дать им возможность пройти.
— Тише, — Ван Вирт приложил палец к губам, указав Анне на стоявшую под навесом по правую руку от них расседланную лошадь — именно на этой гнедой кобылке приехал на заимку Маркелов, и теперь она отдыхала, с удовольствием вернувшись к своему излюбленному занятию. А так как двое незнакомых ей людей не посягали на ее пищу и не приближались к ней, то, слегка пошевелив ушами и пару раз встряхнувшись мордой, лошадь лишь негромко фыркнула в ответ, но шума поднимать не стала — самозабвенно уткнулась в брошенный тут же под навесом сенный холмик и продолжала жевать, уже не отрываясь от него.
Казака, оставленного для охраны, они нашли в горнице — он тоже безмолвствовал, но по совершенной иной, чем лошадь, причине: мужик был вдребезги пьян — он сидел за столом, уронив голову на скрещенные руки, и громко храпел, разнося по комнате крепкий спиртной дух, вполне соответствующий обстановке в доме. Было очевидно, что на заимке никто постоянно не жил, а казаки приезжали сюда, чтобы получить задание, и потому время в ожидании проводили весело, ни о чем не заботясь. И Анна невольно поморщилась, глядя на разбросанные по столу остатки пищи — брошенные мимо тарелок полуобъеденные кости какой-то жареной птицы или кролика, надкушенные соленые огурцы посреди рассыпавшейся переваренной картошки. В нос ударил резкий запах репчатого лука, смешанного с душком, распространявшимся из открытой трехлитровой бутыли с самогонкой, стоявшей в центре стола. Заметив, что Анне стало нехорошо, Ван Вирт подошел к окну и распахнул его, позволив лесному воздуху заполнить горницу.
— Что вы делаете? — испуганно прошептала Анна. — Свежий воздух разбудит его!
— Боюсь, это может случиться прежде, чем вы упадете в обморок, — как ни в чем ни бывало улыбнулся маг. — Не волнуйтесь, я был бы рад, чтобы он проснулся. Я хочу поговорить с ним. Мне надо знать, для чего приезжает сюда господин управляющий, и что и куда увезли с собою его курьеры.
— Полагаете, это хорошая идея — открыться ему? — Анна с недоумением посмотрела на мага. — Не уверена, что этот человек будет рад нашему появлению, и не исключаю того, что он решит расправиться с нами.
— Ваши опасения не лишены здравого смысла, — кивнул Ван Вирт, — и потому я предложил бы вам подождать завершения за дверью.
— Завершения чего? — нахмурилась Анна. — Сдается мне, что вы все время пытаетесь избавиться от меня. Скажите, что вы намерены предпринять и для чего подвергаете наши жизни опасности?
— Я уже объяснил вам, — пожал плечами Ван Вирт, — я хочу узнать правду. Что же касается этого человека, то он вряд ли будет опасен.
— Вы плохо знаете пьяного русского мужика, особенно, если его разбудить некстати, — вздохнула Анна. — Он непредсказуем, как разбуженный медведь-шатун.
— Мой дар дает мне возможность укрощать любые проявления буйства, — успокоил ее маг, и Анна поняла — он собирается загипнотизировать казака. — А с пьяным это сделать значительно проще. И, поверьте, на самом деле, вам нечего опасаться — проснувшись, этот человек не вспомнит ни вас, ни меня, ни того, что видел нас и говорил с нами. И никогда не будет знать, что рассказал обо всем, что знал.
— Ах! — вскрикнула Анна, вдруг заметив, что казак пошевелился.
Свежий ветерок, поступавший от окна, сделал-таки свое дело, но Ван Вирт, ничуть не смущаясь, без опасения подошел к казаку и сел за стол напротив него. И когда тот, встряхивая нечесанными волосами и упираясь кулаком в подбородок, спрятанный под излохмаченной жидкой бороденкой, чтобы голова не падала, разглядел сквозь туман в глазах незнакомца, Ван Вирт заговорил с ним. И слова закапали, точно слезы капели, собираясь в ручей, и он все рос, рос, расширяясь и заполняя собою все, подчиняя твою волю, твои мысли, все твое существо… Анна с трудом удержалась от желания тотчас же погрузиться в сладкий, прозрачный сон и сделала невероятное усилие над собою, чтобы вслушаться в содержание разговора между Ван Виртом и казаком и понять, о чем идет речь.
С одной стороны, Анна не узнала ничего нового — Гаврила, так звали мужика, лишь подтвердил то, о чем они уже догадывались. Заимку эту много лет назад построил управляющий Перминовых — Маркелов — и определил сюда сторожем Гаврилу, который давно служил при его доме в Каменногорске, но взять ему семью с собою не разрешил. Так что родных Гаврила видел теперь редко, но за работу он получал довольно, и потому жена не роптала — надо было на что-то жить и кормить детей. Гаврила поначалу думал, что управляющий построил заимку для забав — с заезжими купцами в баньке попариться, на охоту по глухомани походить, с бабами поиграться, но никогда он не видел здесь ни женщин, ни каких других гостей кроме пятерых казаков, которых самолично Маркелов набрал из охранников рудников со всего Урала. И мужики эти были, хотя из разных семей, но как на одно лицо — одинаково крепкие, злые и молчаливые. Приезжали они на заимку раз в неделю, а то и две, и ели-пили здесь в свое удовольствие из подвалов в доме, где и медовухи было вдоволь, и самогон бутылями стоял, и разные мясные заготовки с соленьями всегда в запасе имелись. Что-то из еды привозил с собою Маркелов, что-то с охоты запасал Гаврила; он же ходил по грибы и заготавливал дрова на зиму. Обычно мужики дожидались приезда Маркелова, который наведывался на заимку за день до их приезда; коляску тогда ставили под навес, а сам он садился в седло одной и той же лошадки, беречь которую Гавриле было велено пуще своего глаза. Маркелов переодевался, как для охоты, и уезжал, но возвращался без обычных охотничьих трофеев, а с кожаной сумкою, набитой кошелями, которые раздавал казакам. После чего они и сами садились по коням и опять пропадали — дней на семь, а то и на десять. А прежде, пока ждали управляющего, казаки хорошо гостевали с самогонкою, и Гаврила всегда с ними за компанию, да еще втихаря к рюмочке с ними прикладывался услужливый и тихий мужичок — возчик Маркелова. В отличие от других, он при барине был постоянно, потому и страху в его глазах всегда было больше. Однако то, куда ездит господин управляющий в свои тайные отлучки в тайгу, Гаврила не знал, но принужден был Ван Виртом покаяться, что любопытство, одолевшее его, заставило как-то подсмотреть, что же такое увозят с собою казаки. И не сразу, но он понял, что в кошелях находятся какие-то камни — на вес они были не слишком тяжелые, но россыпью и какие-то гладкие, отчего он подумал, что драгоценные, но какие именно разглядеть не успел: управляющий едва не застал его за этим занятием (те самые перминовские алмазы — переглянулись между собою Ван Вирт и Анна). А вот возчик, видать, тоже озабоченный разведать это, был Маркеловым пойман с поличным, прямо на кошеле, и с тех пор Гаврила того мужика больше не видел: управляющий велел тогда ему самому садиться на козлы, и Гаврила получил неожиданный отпуск домой — уж было радости у жены и детишек…
— Мы как будто в начале пути, — разочарованно промолвила Анна, когда они с магом вышли из горницы, оставив Гаврилу досыпать свой разорванный сон. — Этот человек не сказал нам ничего такого, о чем бы мы уже и сами не догадались. Но мы по-прежнему не знаем, зачем в ту часовню ездил управляющий.
— Он сказал главное — наши догадки верны, — поспешил успокоить ее Ван Вирти добавил: — И между делом объяснил, как мы сможем довести наше расследование до конца.
— Я что-то пропустила? — удивилась Анна, непонимающе взглянув на своего спутника.
— Помните, — кивнул Ван Вирт, спускаясь с крыльца и указывая рукою в сторону стойла, где под навесом отдыхала уже знакомая им лошадь. — Этот Гаврила поведал, что на свои якобы охотничьи прогулки господин управляющий отправлялся всегда на одной и той же лошади. А мы с вами вряд ли смогли бы приблизиться к часовне и оттуда добраться до заимки, если бы вздумали ехать сами и напрямую…
— И что? — нетерпеливо спросила Анна, и вдруг догадка осенила ее. — Ловушки!
— Вот именно, — улыбнулся Ван Вирт. — Быть может, мы не нашли ответа на все свои вопросы, но нашли нечто не менее важное — проводника. Так что не будем терять времени!
Прикормив лошадь кусочками сахара от расколотой сахарной головки, прихваченными со стола, Ван Вирт вывел ее из стойла и подсадил Анну в седло, а сам, взяв лошадь под уздцы, пошел рядом. Животное, по-видимому, действительно годами натренированное на одно и то же действие, покорно позволило вывести себя за ворота и после того, как Ван Вирт слегка подтолкнул лошадь, слегка похлопав по спине, равнодушно затрусила по привычному маршруту, вскоре выведя их из леса к знакомой опушке и дальше — к самой часовне. Всю дорогу Анна сосредоточенно молчала, боясь спугнуть лошадь, зато Ван Вирт шел рядом с нею спокойно и уверенно, как будто не делал ничего необычного.
— Я иногда думаю, — промолвила Анна, когда Ван Вирт помог ей спуститься с лошади и привязал последнюю к перекладине у входа в часовню, — зачем вы устроили весь этот поход, ведь вы, кажется, все и так знаете?
— Иногда я не чувствую разницы между тем, что чувствую и что действительно знаю, — вздохнул маг. — И оттого меня часто полагают обманщиком — видят в моей прозорливости домашние заготовки и подозревают в нечестной игре. Но это всего лишь одна из форм прозрения, возможно, более сильная, потому как не связана с участием в нем других людей. Это прямой канал связи с Небом, невидимый и оттого пугающий тех, кто оказывается невольным свидетелем его открытия.
— Вам никогда не бывает страшно? — участливо спросила Анна, поднимаясь по ступенькам в часовню.
— Вы говорите о страхе перед прикосновением к истине или перед людьми? — Ван Вирт, шедший впереди, оглянулся и на крыльце посмотрел ей прямо в глаза, что повергло Анну в смущение, какого она еще прежде не знала. — Суеверие — худший из страхов, дорогая баронесса, но он — спасение от знания истин, которые и не должны быть раскрываемы всем. Нельзя лишать секретов тех, кто их создавал.
— То, что вы сказали, ужасно, — вздрогнула Анна. — Ведь именно это мы и пытаемся сделать сейчас!
— И именно поэтому я убеждал вас остаться и не вмешиваться, — пожал плечами Ван Вирт и снова испытующе взглянул на нее. — Еще не поздно сделать это — для вас…
— Оставить вас одного и остаться одной, чтобы умереть от страха ожидания в неизвестности? — покачала головою Анна. — Думаю, мы зашли слишком далеко, чтобы возвращаться с полдороги.
— Вы сделали выбор, — промолвил Ван Вирт и вошел в часовню. Анна, перекрестившись перед входом, последовала за ним.
Внутри часовня тоже оказалась ничем не примечательной, икон в ней было немного, и все они писаны были недавно, Исключение, кажется, составляла лишь та, что была помещена в глубокую раму и покрыта тонким стеклом, — икона лежала в углублении на алтаре, установленном в центре часовни. По четырем краям оклада иконы дымились свечи — по-видимому, их зажег еще управляющий Маркелов, и, следовательно, сделаны они были из особого материала: Анна не помнила, чтобы обычные церковные свечи горели так долго. Повинуясь естественному порыву, она оглянулась в поисках спичек — Ван Вирт проследил ее взгляд и понял, чего она хочет.
— Возьмите, — он протянул ей извлеченный из своей сумки, наподобие той, что была у Маркелова, коробок с серными спичками.
Анна кивком поблагодарила мага, потом, взяв из углубления в алтаре четыре новых свечи и убрав старые, разогрела нижние края свечей на огне от спички и установила их в круглые блюдца подсвечников. А потом наклонилась к самому стеклу, закрывающему икону, чтобы поцеловать образ Святой Троицы.
— Что-то не так? — маг с интересом посмотрел на нее: Анна замерла, не успев прикоснуться к образу.
— Она — другая, — растерянно промолвила Анна, выпрямляясь. — Эта икона — старообрядческая.
— Другая? — маг немедленно подошел к алтарю и вдруг стремительным жестом, так что Анна не успела ему помешать, сдвинул оклад иконы к себе.
— Что вы делаете? — с негодованием было вскричала Анна, но невысказанные слова замерли у нее в горле: жест мага привел в действие механизм, скрытый в алтаре — по-видимому, он находился под иконой. И тотчас же раздался характерный режущий металлический звук, как будто был запущен ход старых башенных часов. Алтарь вместе с иконой на крышке плавно, хотя и со скрипом, отъехал в сторону, обнаружив в полу отверстие, достаточное для того, чтобы в него свободно мог спуститься человек.
Ван Вирт, словно и не замечая потрясения Анны, уверенным и быстрым движением извлек из своей загадочной сумки какую-то длинную металлическую трубочку с ручкой в виде полуовальной дужки и открутил крышечку с ее верхнего конца. Потом, забрав у Анны спички, он поджег одну из них и поднес к открывшемуся отверстию внутри трубочки, и оттуда полыхнуло пламя, горевшее ровно, но издававшее при этом весьма незнакомый резкий и удушливый запах.
— Это — нефть, — пояснил Ван Вирт и посветил этим своеобразным факелом над открывшимся под алтарем проемом.
И тогда они увидели уходящий глубоко вниз провал, вкруг стен которого шла металлическая винтовая лестница, конца которой было не видать.
— Сим-сим, откройся! — воскликнул Ван Вирт, и глаза его торжествующе заблестели. — Прошу ознакомиться, Анастасия Петровна, это и есть вход в таинственное алмазное подземелье Перминовых. Voila!
Глава 5 Круги по воде
— Осторожно, — шепотом сказал Анне Ван Вирт, удерживая ее за талию: спускаясь с последней ступеньки, Анна покачнулась, не сразу почувствовав под ногами опору, и едва не соскользнула с неширокого, около метра шириною выступа, балконом идущего вдоль скалы, расколотой каким-то древним катаклизмом.
По созданному им естественному пролому текла подземная река: от воды веяло холодом, и хотя было совершенно непонятно, откуда она начинала свое движение, ее течение оказалось столь сильным, что отливающая металлом поверхность реки в свете маленького факела в руке мага выглядела пугающе неподвижной.
Ван Вирт на мгновение замер, пытаясь определить, в какую сторону от лестницы им следовало двигаться дальше, но вместе с ним замер и огонек пламени нефтяной свечи — его потянуло наверх, в сторону лестницы, однако они ведь только что спустились по ней! Анна хотела было что-то сказать магу, но Ван Вирт остановил ее — он пытался по движению воздуха угадать направление пути, который им еще предстояло преодолеть. Однако воздух, равно как и река в метре от них, был холоден и неподвижен. И тогда в тишине они вдруг услышали странные звуки, словно по воде хлопали лопасти огромной мельницы или парохода. Но откуда здесь быть пароходу и кому в подземелье могла понадобиться мельница?
— Полагаю, нам — туда, — кивнул Анне Ван Вирт.
Медленно, прощупывая ногою каждый отрезок выступа перед тем, как сделать очередной шаг, они начали движение вдоль скалы справа от спуска из часовни, держась за стену и стараясь не отходить от нее слишком далеко. Огонь от нефтяной свечи, конечно, помогал им, но все же он был недостаточно ярким для того, чтобы двигаться быстрее и увереннее. И оттого Анне почудилось, что время прекратило свой бег, — под землею она не ощущала ни движения воздуха, ни движения времени, и поэтому, когда река вдруг сделала поворот, она удивилась: хотя бы что-то в этом мире изменилось.
— Что это? — одними губами промолвила Анна, выглядывая из-за плеча остановившегося Ван Вирта — маг велел ей идти строго следом за ним и держаться рукою за его плечо.
— Я никогда не видел ничего подобного, — прошептал Ван Вирт, и Анна и сама обомлела от необыкновенного зрелища, представшего ее взору.
Сразу за излучиной реку перекрывала гигантская мельница, но вместо лопастей, гнавших воду, на колесе были установлены большие ковши, которые поднимали воду наверх и направляли ее по искусственным рукавам выдолбленных в скале каналов — они шли в разные стороны в глубь горы, откуда доносились слабые удары, похожие на стук отбойных молотков рудных мастеров. От входов в эти каналы натянуты были идущие навстречу друг другу канаты с движущимися по ним клетями и образующие систему перемещений, позволявшую спускаться вниз и подниматься — от реки к самой верхней из галерей. Река же, проходя «мельницу», впадала в подземное озеро, которое занимало все основание пещеры, чьи темные своды уходили далеко вверх.
— Невероятно! — только и смогла выдохнуть Анна, потрясенная видом этих удивительных сооружений. — Кто мог придумать такое?
— Не знаю, — судя по тону, с каким были сказаны эти простые слова, Ван Вирт тоже был взволнован и восхищен. — Но для того, чтобы построить все это, необходимы были немалые деньги и много, очень много безропотной рабочей силы.
— Крепостные, — вздохнула Анна.
— Крепостные Перминовых, — уточнил Ван Вирт. — Однако мы узнали все, за чем пришли, и я смогу доложить Его высочеству, что слухи о тайных рудниках в уральских горах — не вымысел. Идемте, нам стоит поторопиться — теперь, когда нам известно так много, наши жизни подвергаются еще боль шей опасности.
— Я никуда не пойду, — Анна отвела руку мага, когда Ван Вирт попытался взять ее под локоть, чтобы подстраховать при возвращении в подземный коридор, по которому они пришли.
— Что это значит? — растерялся Ван Вирт, когда его спутница столь решительным образом отвергла предложенную им помощь.
— Вы спустились под землю, чтобы найти объяснение загадки, раскрыть тайну которой вам поручил Александр Николаевич, я же отправилась в это путешествие, чтобы найти свою младшую сестру, — решительно сказала Анна. — И не уйду отсюда, пока не увижу ее. Или не узнаю доподлинно, что сталось с нею.
— Баронесса! — Ван Вирт обвел жестом руки подземную пещеру. — Посмотрите, здесь десятки галерей, где, по-видимому, ведутся разработки. Там темно и сыро, там опасная для здоровья пыль. Там много людей, и далеко не все из них окажутся рады нам и уж тем более, не бросятся помогать. Если княжна жива, то мы спасем ее, лишь благополучно вернувшись домой. — Его высочество направит сюда военную экспедицию, и все узники этой подземной каторги будут тотчас же освобождены.
— Вы искренне думаете, что я способна бросить здесь сестру на произвол судьбы? — громким шепотом возмутилась Анна. — Вы полагаете, что, проделав столь долгий, полный лишений и тягот путь, я вернусь с половины пройденного, убоявшись новых возможных трудностей? Вы очень плохо знаете меня, господин маг! Вы меня совершенно не знаете!
— Я не пущу вас! — Ван Вирт попытался было обхватить Анну руками за талию и увлечь за собою назад в скальный коридор, идущий вдоль русла подземной реки. — Я не позволю вам подвергать опасности разоблачения мою миссию! Этого требуют от меня интересы государства!
— Не трогайте меня! — воскликнула Анна, отталкивая мага, и потеряла равновесие — ее ноги заскользили по выступу, и она едва не рухнула в реку. Ван Вирт, проявляя недюжинную Силу и сноровку, успел схватить ее за руки и прижать к себе, отчего они вместе, словно обнявшись, упали на скальный выступ, и Ван Вирт, уронивший в воду в результате борьбы свою нефтяную свечу, раздраженно зашипел Анне прямо в лицо, прижимая ее всем телом к стене:
— Что вы творите, сумасбродка? От шума, который вы создаете, сюда сбегутся все охранники! Вы что, хотите, чтобы мы погибли?
— Я хочу, чтобы мы спасли мою сестру, — в тон ему отвечала Анна, пытаясь высвободиться из-под Ван Вирта. — И не пытайтесь меня заколдовать — с вами или без вас, но я отправлюсь на ее поиски.
— Вы невыносимы! — простенал Ван Вирт, наконец, отпуская Анну, и она осторожно принялась подниматься, спиною скользя по колкой и холодной стене.
— Вы тоже оказались несколько тяжелее, чем можно было предположить на вид, — отшутилась Анна, и Ван Вирт покачал головой — эта женщина умела убеждать.
— Хорошо, — сказал он, — но имейте в виду, что времени у нас мало.
— Вы так плохо загипнотизировали того казака на заимке? — усмехнулась Анна, окончательно выпрямляясь и поправляя волосы и платье. — Или думаете, что его сведения не верны?
— То, что сказал этот человек, скорее всего, — правда, — кивнул Ван Вирт, он тоже поднялся и с грустью посмотрел на свою спутницу. — Но жизнь часто преподносит нам сюрпризы. Так что ничего нельзя заранее знать наверняка — кто знает, что придет в голову вашему милому знакомому, я говорю о господине Маркелове, и он затеет вернуться на заимку. И потом — как долго мы сможем оставаться в этом подземном муравейнике незамеченными?
— В таком случае, — кивнула Анна, — у нас тем более нет повода слишком долго оставаться на одном месте и предаваться рассуждениям.
— И куда вы намерены направиться? — не без иронии поинтересовался у Анны Ван Вирт. — Или вы были здесь прежде и оставили на стенах зарубки, по которым мы сможем найти дорогу к вашей сестре?
Маг хотел было сказать еще что-то, но Анна закрыла ему рот ладонью и страстно зашептала:
— Тише, тише, вы только прислушайтесь. Слышите? Это же звон церковного колокола. Это — знак! Это — Божий знак! Нам надо идти туда! На этот звон!
— Это нелепо, — прервал ее Ван Вирт, отнимая ее ладонь от своего лица. — Звук может идти и от часовни на холме, не забывайте — там висит колокол, а мы оставили вход открытым.
— Нет-нет! — убежденно промолвила Анна. — Колокол звонит в галерее на третьем этаже, можете поверить, у меня абсолютный слух.
— Хорошо, — сдался Ван Вирт, — мы попробуем подняться, но — умоляю вас! — не отходите от меня далеко и не проявляйте излишней инициативы. И главное — молчите, слушайте и — молчите!
Анна радостно кивнула, и они стали пробираться вдоль берега озера к ближайшему подъемнику. Забравшись в клеть, Ван Вирт нашел узел, который держал канат, позволяющий им поднимать клеть вверх. Механизм пришел в действие, и клеть медленно стала двигаться — легко и без шума, судя по всему, это устройство было рассчитано на перемещение куда более тяжелых грузов.
С высоты третьего этажа озеро смотрелось еще более величественным и загадочным, и Анну снова поразили возможности инженерной мысли, сумевшей не просто использовать природную силу подземной реки, а обжить все пространство пещеры, превратив его в гигантский подземный город. И еще — удивительно: снизу купол пещеры казался ночным небосводом — зажженные у входа в каждую галерею факелы казались звездами, и, приближаясь к ним, ты словно ощущал возвышение…
— Приехали, — прошептал Ван Вирт, закрепляя канат на уровне третьего яруса.
Анна, решив держать данное магу обещание, молча кивнула и, открыв запор клети, толкнула дверцу, чтобы выйти наружу. И в этот момент из глубины галереи послышались голоса. Анна в ужасе оглянулась на своего спутника, и даже в неверном свете факела было заметно, как побледнело его лицо.
— Сюда, — еле слышно выдохнул Ван Вирт, выталкивая Анну из клети и буквально втискиваясь вместе с нею в какую-то нишу в скале и закрывая их обоих своим плащом — черный шелк мгновенно сделал их невидимыми.
На поверку церковный колокол, который почудился Анне, оказался колокольчиком на носилках, которые тяжело, волоком каждый за собою тащили два мужика, — по-видимому, этим звуком они сообщали всем о своем приближении. Мужики шли друг за другом, и, когда первый показался перед входом, второй, оставив свои носилки в галерее, направился к товарищу на подмогу. Вместе они подняли его весомую ношу и поставили носилки на самом краю скального выступа, потом мужики склонили головы над тем, кто лежал на носилках, и несколько раз истово перекрестились. А второй зашептал заупокойную.
— Ну что — давай? — тихо спросил один из мужиков, когда его товарищ закончил читать молитву.
— Прими, Господи, его душу, — со вздохом кивнул второй: вдвоем они без труда столкнули носилки с обрыва, и вскоре Анна и Ван Вирт услышали глухой звук упавшего в воду тяжелого груза.
— Дело сделано, — снова заговорил первый, — пошли за следующим.
— Да мой-то вроде и жив еще, — возразил его напарник. — Я сам слышал, как он всю дорогу стонал. А то отправим несчастного к Софье Петровне?
— Если так, как ты говоришь, поднимем его в лазарет, у княгинюшки — руки золотые и душа сердобольная (при этих словах Анна с силою сжала Ван Вирту руку), может, и выходит, — первый мужик встал на колени перед носилками, которые доставил его товарищ, и, склонившись к самому лицу лежавшего на них человека, прислушался. — Чего-то я не пойму, то ли дышит, то ли нет. А тебе часом не привиделось?
— И не привиделось, и не прислышалось, стонал он, сердешный, — опять принимаясь креститься, доказывал свое второй мужик. — Не бери грех на душу, Кузьмич, пусть его лазарет оприходует…
Тот, кого назвали Кузьмичом, хотел было что-то возразить, но вдруг замер. Похоже, его внимание привлек какой-то странный шум, отчасти взволновавший и Анну с Ван Виртом.
— Кажись, продувка идет, — встревожено сказал Кузьмич своему товарищу. — Пошли отсюда подобру-поздорову. Как бы не затянуло.
— А он? — не отступал его напарник. — Тоже ведь человек, как ты и я, жаль его.
— Предлагаешь этого задохлика обратно волочь? — рассердился Кузьмич. — Да не смотри ты волком! Лучше прикрой его хорошенько, если такой жалостливый, а мы, так и быть, апосля вернемся. Коли, Бог даст, выживет, заберут его наверх, а нет — на то у каждого судьба своя. Да не возись ты с ним так долго, самим бы не пропасть!
— Похоронная команда! — догадался Ван Вирт, когда голоса мужиков затихли в глубине галереи. — Вот что, Анастасия Петровна, вы сейчас же…
— Вы слышали? — радостным шепотом заговорила Анна, прерывая его. — Соня здесь! Она жива!
— Это может быть и совпадение, — пожал плечами Ван Вирт, на что Анна гневным взглядом сверкнула в его сторону, и маг вынужден был признать: — Хорошо, хорошо, кажется, вам везет. Но это совершенно не исключает исполнения вами моих приказов. Иначе…
— Я сделаю все, что вы скажете! — с готовностью подтвердила Анна, предупреждая возможные угрозы со стороны мага. — Только помогите мне спасти сестру!
— Надеюсь на ваше благоразумие, — кивнул Ван Вирт и вдруг вскинул голову. — Что это за шум? Он тревожит меня. Это очень похоже на шторм, но откуда ему взяться здесь?.. Держитесь!
Ван Вирт едва успел одною рукою схватиться за крюк в стене, на который крепились двигавшие клети канаты, а второй — с силой прижал Анну к себе, снова втискиваясь в найденное им углубление в стене рядом с аркой галереи. В тот же момент из коридора хлынула волна густого, дымного, спертого воздуха, устремившаяся наружу, и скорость ее выброса была такова, что клеть, на которой они поднялись, начало опасно бросать из стороны в сторону. Анна, которую маг укрывал своим плащом, ничего не видела, но Ван Вирт и не позволял ей поднять голову — зрелище, свидетелем которого он стал, было удивительным и одновременно зловещим.
Подземное озеро вдруг пришло в движение, как будто в чреве его открылась гигантская воронка, закрутившая воду в кольца, постепенно сжимавшиеся к центру провала. Мощь этого потока была настолько велика, что бегущие по кругу частицы воды превращались в подобие облака, похожего на то, что можно наблюдать при сходе водопада с обрыва. Однако, кроме прочего, это облако обладало еще и магнетической энергией, втягивающей в свое поле воздушные потоки, вырывавшиеся из галерей на всех ярусах этого огромного подземного города. И по мере насыщения ими облачной массы она опускалась все ниже и ниже к воде, оказавшись, в конце концов, в полностью поглотившей ее воронке, которая тотчас же и захлопнулась, оставив поверхность озера столь же, как и прежде, однообразно неподвижной — словно каменной. И, переведя дух, Ван Вирт удивленно обнаружил, что дышать в пещере стало легче: воздух теперь был чище и мягче — он как будто напитался живою водою. Таким воздух обычно становится после дождя — вода, сошедшая с небес, смывает копоть со стен, лиц…
— Тот человек! — вдруг вспомнил Ван Вирт и, осторожно высвободив Анну из плаща, поспешно покинул свое укрытие и бросился ко входу в галерею.
Воздушный поток сдвинул носилки с места, но не смог утянуть за собой, и Ван Вирт поднял рогожу, покрывавшую тело лежавшего на носилках человека.
— Он жив? — участливо спросила Анна, подходя следом.
— К счастью, нет, — сказал Ван Вирт.
— Что вы такое говорите? — с возмущением воскликнула Анна.
— Судя по всему, он умер задолго до того, как был принесен сюда, — пожал плечами Ван Вирт, — ни мы, ни кто-либо другой уже давно не в силах помочь ему. Но он может помочь нам.
— Не понимаю, — Анна все еще сердито смотрела на мага, потрясенная его бессердечностью.
— Те люди из похоронной команды собирались вернуться за ним, — объяснил Ван Вирт, — и, если окажется, что бедняга все еще жив, то они намерены были отправить его в лазарет, где, как вы слышали, работает некая княгинюшка…
— Вы собираетесь занять его место? — вздрогнула Анна.
— Именно так, — кивнул Ван Вирт, — а вы без рассуждений и споров станете делать то, что я вам велю.
— Не стоит каждый раз упрекать меня в строптивости, — обиделась Анна. — Я умею оказывать не только сопротивление, но и поддержку.
— Попробую опять поверить вам на слово, — вздохнул Ван Вирт, — сделаем так…
Покрыв голову грязным платком, которым был перевязан лоб умершего шахтера, Ван Вирт измазал себе лицо сажей, в достатке скопившейся на его одежде, после чего с помощью Анны перенес погибшего в клеть и велел своей спутнице отправляться вниз. Там Анне надлежало сбросить тело в воду, подобно тому, как это делали похоронщики, и ждать его возвращения — замереть, чтобы никто не догадался о ее присутствии. Сам же Ван Вирт занял место погибшего шахтера на носилках — хорошенько укрылся рогожей, чтобы те, кто за ним пришли, не смогли бы ничего заподозрить. И вовремя — из галереи донеслись голоса: это возвращались Кузьмич с товарищем. Чтобы привлечь их внимание и предупредить возможные решения, Ван Вирт негромко, но весьма выразительно застонал, что немедленно возымело свое действие — шаги ускорились, и вскоре над ним склонился тот, что уговаривал своего напарника помочь бедняге-шахтеру. Мужик, склонившись над носилками, приложил руку ко лбу Ван Вирта, и лицо его озарила радостная белозубая улыбка.
— Жив, чертяка! Жив! — воскликнул он, обращаясь к Кузьмичу, на что тот с удивлением почесав горстью в затылке, кивнул:
— Ну, раз так — давай его наверх, пусть дохтур глянет.
Почувствовав, что мужики отошли, Ван Вирт приоткрыл глаза, чтобы рассмотреть, как они собираются переправлять его.
Кузьмич между тем подошел к канату, закрепленному с другой стороны от входа в галерею, и принялся вместе с напарником тянуть его, отчего привел в действие какой-то механизм, установленный при входе противоположной галереи того же яруса, откуда к ним медленно покатилась клеть, подобная той, на которой Ван Вирт и Анна поднялись сюда. Когда клеть доползла до их выступа, похоронщики погрузили в нее носилки с Ван Виртом и снова принялись тянуть канаты — на сей раз в обратную сторону. И клеть плавно поплыла назад.
Нельзя сказать, что Ван Вирт чувствовал себя в безопасности: не так уж просто осознавать, что ты — полностью во власти неведомых тебе механизмов, и пока клеть, мерно качаясь над озером, двигалась к своему берегу, маг затаил дыхание и закрыл глаза, решившись положиться на волю небес. Конечно, он был рад помочь баронессе, но все-таки эта женщина обладала удивительным даром втягивать окружающих в свою игру, подчинять их своей воле. Ван Вирт и раньше выполнял опасные поручения, но прежде они никогда не были связаны со столь серьезными испытаниями и настоящими опасностями. И, плывя сейчас в неизвестность, он все время спрашивал себя, как могло статься, что не он решал, каковы будут их дальнейшие поступки. Почему он с незнакомой ему в самом себе прежде легкостью позволил баронессе подтолкнуть его на подвиги, к которым, как считал Ван Вирт, он не был способен. Увы, вздохнул про себя маг, эта женщина слишком реальна и живет тем, что окружает ее — баронессе неведомы мистические флюиды и потусторонняя энергетика. Она — существо от мира сего, возможно, неправильного и неправедного, но осязаемого и ощущаемого, и потому
