Елена Езерская Бедная Настя Книга 7 Как Феникс из пепла
ЧАСТЬ 1 САМОЗВАНЕЦ
Глава 1 Не ждали
«Вот я и дома», — подумала Анна, глядя на возникший за окном в рассветном, нежном пурпуре силуэт города. Петербург возникал на ровном месте, словно из-под воды, вдруг проявившись куполами и шпилями, линейными колоннадами вдоль проспектов, летом всегда — теплый, почти сказочный и на редкость умиротворенный в своем сдержанном величии.
— Что вы, Анастасия Петровна, голубушка, — с уважительной сердечностью проговорил сидевший в карете напротив Анны посланник, министр Титов и дружеским, ободряющим жестом коснулся ее руки, невольно задрожавшей от волнующего момента возвращения. Дипломат заметил слезы в глазах своей спутницы и поспешил поддержать Анну, одновременно пытаясь таким образом высказать свое преклонение перед ней. — Самое трудное уже позади…
— Вы — удивительная женщина, баронесса, — с готовностью кивнул расположившийся рядом с Анной помощник Титова. — Такую дорогу преодолели с мужеством, достойным всяческого восхищения. На сие надобно сильный характер иметь!
— Я только и желала, что вернуться, — с тихой печалью сказала Анна, — но, право же, мне было бы затруднительно добиться этого без вашей помощи.
— Наш долг — помогать попавшим в беду соотечественникам, — не без гордости поспешил предупредить возможные комплименты с ее стороны помощник министра и смутился под укоряющим взглядом своего начальника, посчитавшего неуместным пафос этой, хотя и вполне справедливой, тирады.
— Мы перед вами, Анастасия Петровна, в долгу неоплатном, и помочь вам преодолеть трудности переезда — лишь малая толика того, что мы могли и должны были сделать для вас…
Титов не кривил душой: услуга, оказанная Анной, которой вместе с преподобным Иоанном (Новиковым) удалось доказать непричастность православных священнослужителей к исчезновению Вифлеемской звезды, позволила восстановить в Святой земле пошатнувшееся было перемирие. И, когда все формальности признания это факта османскими властями были соблюдены, Владимир Петрович предложил Анне присоединиться к его посольству: в сопровождении своего помощника он отбывал в отпуск — возвращался в Петербург с подробным и личным докладом о недавних событиях.
Какое-то мгновение Анна колебалась — пережитые волнения, нахлынувшие воспоминания юности и встреча с Соней и Санниковым настолько переполнили ее душу, что она разом почувствовала величайшую усталость. Ей даже почудилось, что к ногами ее словно привязали пудовые кандальные шары, и у нее уже не было сил и, главное, решимости немедленно отправляться в обратный путь. Ей хотелось замереть и, приклонив голову к подушке, лежать в тишине приютившей ее обители, заново обретая способность жить размеренной и понятной жизнью. Но «Бессарабия» уже стояла под парами, и, позволив Соне, с радостью посетившей ради нее пару модных магазинов и одного, расхваливаемого на весь европейский Константинополь портного, вернуть себе узнаваемый, светский облик, она взошла на борт военного корабля, увозившего российских дипломатов на родину.
Соня, оставшаяся на берегу что-то кричала вслед крейсеру и так энергично размахивала руками в прощальном приветствии, что Санников вынужден был удерживать ее за талию, дабы не позволить упасть за ограждения у кромки причала. Не желая обидеть сестру, Анна крепилась и постепенно переходила по палубе вдоль борта к корме, но уже не махала, а только слабо кивала в ответ на доносившиеся с берега возгласы неугомонной Сони и все думала, что, несмотря на свою кажущуюся взрослость и довольно зрелый возраст, сестра так и не обрела степенности и тяги к оседлому образу жизни. Увы, укротить эту стихию могло только одно — творчество.
В перерыве между посещениями портного и магазинов Соне удалось как-то раз вынудить Анну позировать себе, и та подивилась, насколько серьезной может быть ее сестра. Откуда-то вдруг у нее появилась усидчивость, сосредоточенность в движениях и взгляде. Анну поразила приобретенная Соней манера рисования — решительная, быстрая, но при этом — какими емкими были жесты, какими точными — штрихи угольного карандаша, которым Соня делала эти минутные, уличные зарисовки! Как верно схватывала она детали и настроение — Анна сразу же узнала себя в скорбящей по чему-то уходящему фигурке, присевшей отдохнуть на невысокий парапет на набережной. И Анне сделалось страшно — она словно увидела себя со стороны: вечная странница, за переменою мест утратившая смысл переездов и связь с тем, что грело и поддерживало ее в пути: родными местами, родными душами.
И в Санникове, так заботливо и нежно оберегавшем Соню от неосторожных движений в направлении моря, Анна тоже узнала себя — и он следовал за чем-то нереальным, ускользающим. Видел то, что хотел видеть, и находил лишь то, что мог найти, — отражение своих иллюзий и несбыточных надежд…
Россия встретила ее весной, разогревшейся перед подступающим летом, и Анна поняла, как истосковалась по этим пейзажам, по воздуху — другому, пьянящую сладость которого может понять, только родившийся здесь и здесь живущий. Ее слух, надорванный неумолкающим и страстным гомоном экзотических портовых городов и шумом баталий, на миг утратил было способность воспринимать и оценивать звуки, но потом она с забытой ясностью ощутила многоголосие особой российской тишины. Вспомнила эту отечественную особенность, о которую разбивались и свои бунты, и иноземные нашествия: огромное, простиравшееся за средней полосой пространство рассеивало громы и распыляло грозы, успокаивая любую стихию — природную или человеческую.
Конечно, ее спутники были предельно корректны и не докучали Анне утомительными разговорами, но она с видимым и приятным для них удовольствием присутствовала при довольно бурных обсуждениях минувших дел и ожидаемых поворотов событий, но в детали не вдавалась. Анна просто слушала родную речь, словно заново привыкала к ней и училась быть самой собой. Ей больше не надо было притворяться и примерять на себя чуждые имена и биографические сюжеты, она чувствовала себя своей в своем кругу и в молчании черпала внутри самой себя силы, чтобы предстать перед детьми собранной и уверенной.
Дома ей предстояла нелегкая задача уберечь детские сердца от потрясения: их мать жива и возвращается к ним, но отца им более не суждено увидеть… Какой, однако, черезполосицей устроена жизнь! За обретениями следуют потери, за утратами приходят новые времена с новыми дарами. Равновесие рождается из «да» и «нет», гармония — из противоположностей. И ничто не бывает случайным: рука дающая не оскудевает, но и получающий не всякий раз протягивает длань за приношением, что-то время от времени ускользает между пальцами — то вода, то песок, то образ, дорогой и любимый…
Анна была благодарна Титову и его помощнику, офицерам на крейсере за внимание, всю дорогу до Севастополя остававшееся ненавязчивым. И потом, когда они ощутили, наконец, под ногами твердую землю, дипломаты продолжали хранить верность выбранному тону — они словно были ее ангелами-хранителями: зримыми, но сторонними наблюдателями, всегда готовыми прийти на помощь. И Анна благодарила Бога за то, что оставшуюся часть пути до столицы ветра и дороги благоволили к ним. Закрепленная за Титовым и сопровождавшими его лицами карета нигде не встречала препятствий, упряжка бежала легко, в одном ритме, как будто не было перемен на почтовых станциях, — неутомимые лошади как на крыльях несли ее домой…
— Что я еще могу сделать для вас, баронесса? — спросил Титов, собираясь выйти из салона. Особняк, который принадлежал его семье, был расположен дальше по Фонтанке, и Анна растерянно взглянула на посланника: мысленно она уже взбегала на родное крыльцо и не сразу поняла, о чем ее спрашивают. Титов, кажется, уловил ее настроение и улыбнулся: — Вам совершенно не о чем беспокоиться, я уже распорядился. Василий Игнатьевич и офицеры сопроводят вас до самого дома. — Помощник с готовностью кивнул Анне. — Надеюсь, мы еще увидимся…
Когда он вышел, помощник постучал кулаком по той стене салона кареты, что выходила к облучку кучера, и еще раз уточнив, куда везти Анну, крикнул:
— Езжай по набережной, да не гони, любезный, от булыжников слишком сильная тряска!
Карета остановилась у высоких ажурных ворот.
— Не стоит меня провожать. — Анна мягким движением руки остановила дипломата, вознамерившегося было следовать за нею к дому. — Здесь мне уже ничего не угрожает, да и к тому же у меня и вещей-то нет. Ровным счетом — никаких забот.
Помощник министра хотел было возразить, но Анна не дала ему договорить и обратилась к кучеру, склонившемуся с козел, чтобы получше расслышать приказ — то ли спешиваться и идти барыню провожать, то ли гнать с барином дальше по маршруту: и он, и лошади за дорогу устали, в Питер приехали засветло, пора было и отдохнуть.
— Езжайте, — кивнула Анна и, не оглядываясь, прошла за открытые чугунные ворота ограды, окружавшей тенистый парк, примыкавший к особняку Корфов. Она слышала, что какое-то время карета еще стояла при въезде во двор, словно сидевший в ней пассажир испытывал нерешительность в своих дальнейших действиях, но потом кучер односложно прикрикнул на лошадок, и они заторопились дальше.
Анна вздохнула и вдруг остановилась, не сразу понимая, что задержало ее, и лишь минуту спустя, осознала, что не узнает этого места.
Зеленая лужайка на подступах к особняку исчезла, а все пространство, что она занимала, сейчас было усыпано мелким гравием, смешанным с блестящими разноцветными конфетти, носившим следы хаотично разъезжавшихся карет. А вместо роскошной клумбы с редкими тюльпанами, что Анна однажды привезла из Франции, находился постамент с претенциозной чашей в виде огромной морской раковины, из центра которой иссякающей струйкой подтекал фонтанчик, издававший характерный запах игристого вина. То тут, то там Анна наступала на сгоревшие петарды, позолоченные маски и розовые шелковые ленты и бантики с амурами.
Анна даже оглянулась — туда ли она попала? Все эти аксессуары, растерзанные гостями какого-то праздника, никак не вязались с обликом ее дома — дома, где уже давно не звучал смех детей, играющих с родителями. Или, быть может, здесь уже получили по линии министерства сообщение о её возвращении и готовились к встрече? Нет-нет, видимые Анной следы явно принадлежали чужому торжеству, но тогда — как и почему кто-то посмел превращать ее дом в ярмарочную площадь?.. Анна решительно оттолкнула носком туфли попавшуюся ей под ноги блестящую бумажную спираль и решительно поднялась по ступенькам наверх.
Она довольно долго беспрепятственно в растерянности ходила по залам и комнатам первого этажа, не узнавая ни обстановки, ни убранства помещений. Иногда навстречу ей попадались сонные и совершенно незнакомые дворовые обоих полов, вяло помахивающие щетками для уборки мусора. В гостиной с роялем — теперь уже бывшей, превращенной в бальную залу, на четвереньках ползала какая-то девица с покрасневшими от бессонницы глазами и с задранным подолом юбки. Девица усердно оттирала с мраморного пола следы вина и кондитерского крема.
Зимний сад в эркере гостиной, любимый и тщательно оберегаемый Анной и ухаживавшей за ним привезенной из Двугорского Любашей, превратился в будуар игривого цвета, заставленный мягкими диванами с большим количеством тканных золотом арабских подушек и подушечек. Цветы же куда-то исчезли — их заменили три пальмы в кадках, рядом с которыми валялись кальяны, еще источавшие ароматы восточных благовонных курений.
«Что это?» — то ли подумала, а скорее всего — вслух сказала Анна, ибо ее вдруг заметили, и откуда-то из темной ниши в переходах между залом и комнатами возник одетый в наискосок застегнутую ливрею слуга в помятом, сдвинутом набок парике с буклями в елизаветинском стиле, и пьяным голосом отрыгнул, хватая Анну за рукав платья: «Вы куда, мадам? Свадьба уже кончилась, все гости разъехались».
— Свадьба? — не поняла Анна. — Какая свадьба?
— Так хозяина здешнего, — теперь уже икнул слуга, пытаясь вновь ухватиться за край буфа на рукаве незнакомки.
— Хозяина? — воскликнула Анна. — Да что же ты, милейший, бредишь? Я хозяйка этого дома, баронесса Корф!
— Вы, сударыня, самозванка, — раздался чей-то незнакомый, но более трезвый голос. — Баронесса Корф, равно как и супруг ее, давно уже почили в Бозе, а дом этот мой хозяин снял месяц назад в аренду у барона Ивана Ивановича Корфа.
— Это шутка? — побледнела Анна. — Барон умер десять лет назад! Или вы хотите сказать, что теперь позволено подписывать договора с призраком?
— Шутить здесь изволите вы, мадам, — грубовато ответил ей незнакомец, среднего роста косолапый крепыш с надменной, нагловатой улыбкой, выдавшей в нем пехотного знатока женского пола. — Для усопшего господин барон выглядит слишком реально и вполне дееспособен. Он лично присутствовал при составлении бумаг…
— Так вы видели его? — с надеждой прояснить хотя бы что-либо быстро спросила Анна. — Сколько ему лет? Как выглядит?
— С господином бароном разговаривал мой хозяин, и, судя по всему, этой встречей оба остались довольны, — с подчеркнутой вежливостью пояснил ее собеседник. — Я же вел дела с управляющим барона Корфа, господином Шулером…
— Бред какой-то! — не удержалась от негодующей реплики Анна, невольно прерывая своего неожиданного собеседника. Этого еще не хватало! Еще один однофамилец?
— Если вы намерены оскорблять меня, сударыня, то советую вам уже остановиться, так как чаша моего терпения переполнена… — Незнакомец угрожающе сдвинул густые, торчащие ежиком брови.
— И что же вы сделаете? Выгоните меня? — недобро усмехнулась Анна. — Сами наброситесь или велите сделать это слугам?
— Я мог бы прибегнуть к насилию, — кивнул незнакомец, — но я надеюсь на ваше благоразумие.
— И совершенно напрасно надеетесь! — воскликнула Анна. — Только безумие может заставить меня покинуть собственный дом, да еще в такое время! Когда его разоряют неизвестные мне люди!
— Вы хотите скандала, сударыня? — В тоне незнакомца послышались угрожающие интонации.
— Я требую объяснений! — решительно произнесла Анна, всем своим видом давая понять, что имеет на это полное право.
— А я не понимаю, почему должен давать вам, сударыня, какие бы то ни было объяснения, — с холодным равнодушием проговорил незнакомец, который походил на управляющего. — Вы явились сюда без приглашения, в неурочный час! Ваше счастье, что хозяин с молодой супругою уже уехали в свадебное путешествие. Поверьте, у графини Андронакис характер не из легких.
— Андронакис? — вскричала Анна. — Да где я, в конце-то концов?! Это мой дом! Мой сад! Мой рояль! Господи, куда вы дели рояль?! И где мои цветы?!
— Э, сударыня, потише, иначе, я вызову полицмейстера. — Управляющий схватил было Анну за руку, но получил такой отпор, что тут же пожалел о содеянном. Незнакомка пребывала в великом гневе, и гнев ее казался праведным.
— Это я вызову полицию, и мы быстро восстановим справедливость, а вы немедленно уберетесь из моего дома, — твердо и очень жестко сказала Анна, глядя в упор на стоявшего против нее мужчину. — Этот дом принадлежит семейству барона Корфа, а я — единственная его владелица. Я — баронесса Анастасия Петровна Корф!
— Разве я сказал, что дом не принадлежит семейству Корфов? — умиротворяющим тоном произнес управляющий, незаметно, как ему казалось, подавая знаки полусонному похмельному слуге, который первым откликнулся на появление Анны и сейчас пробирался вдоль стены, чтобы, оказавшись у нее за спиной, дождаться команды «взять!». — Я уже объяснил вам, сударыня, что прежние владельцы дома умерли, а признанный властями наследник сдал этот дом внаем, и вчера мой хозяин отметил здесь свою свадьбу.
— А я еще раз повторяю вам, что никаких иных наследников у меня и мужа, кроме наших детей, которым покровительствует сам наследник престола и его супруга, нет, и не может быть! А если вам моего слова недостаточно, то вот мои… — Анна опустила было руку в дорожный кошель, и тут же слуга, прятавшийся за ее спиной, набросился на Анну и стиснул, как клещами.
— Надеюсь, у вас там не пистолет? — цинично скривился управляющий, поднимая с пола упавший кошель и роясь в нем.
— Да вы с ума сошли! — закричала Анна. — Как вы смеете!
Управляющий только хмыкнул и развернул находившиеся в кошеле бумаги. Пробежав первую из них глазами, он мгновенно изменился в лице и кивнул слуге — отпусти! Потом внимательно изучил все остальные документы и после некоторого раздумья протянул их Анне, брезгливо поводившей плечами после мертвой хватки услужливого «цепного пса».
— Печати и подписи выглядят настоящими, — тихо промолвил управляющий, и в его голосе Анне почудилось смущение.
— Таким образом вы пытаетесь извиниться за свое грубое поведение и нападение вашего слуги? — Она гордо вскинула голову, пытаясь поймать взгляд управляющего, но тот успел отвести глаза в сторону — кивнул слуге, чтобы тот исчез.
— Я всего лишь пытаюсь прояснить ситуацию, сударыня, то есть госпожа баронесса, — поправился управляющий, — и предложить вам продолжить наш разговор в библиотеке.
— Лично я хотела бы пройти в свою спальную и привести себя в порядок с дороги, переодеться и… — начала было Анна, но управляющий со все возрастающим смущением остановил ее.
— Видите ли… Дело в том, что дом был практически пуст, когда мой хозяин арендовал его.
— Но мои вещи… — Анна вдруг почувствовала себя слабой и такой беззащитной. — Вещи моих детей, мужа. Их игрушки, наши документы, наши драгоценности…
— Мой хозяин — не вор, — с упреком сказал управляющий. — Господин граф Теополус Андронакис — один из самых богатых людей в Греции, и, поверьте, уезжая, он не станет забирать мебель, которую приобрел, чтобы жить здесь со своей русской супругой.
— Но как же тогда… — прошептала Анна, чувствуя, что силы снова оставляют ее, — как же так?..
Очнулась она уже в библиотеке, куда перенес ее управляющий, — на чужом, совершенно незнакомом ей диванчике, обивка которого свидетельствовала о весьма сомнительном художественном вкусе ее хозяина, но вовсю кричала о размерах его кошелька.
— Где я? — Анна с недоумением всмотрелась в лицо склонившегося над нею мужчины, пытаясь вспомнить, что вызвало этот неожиданный обморок.
— Вы — дома, — тихо, с сочувствием сказал управляющий.
— Дома? — точно эхо повторила Анна, и лицо ее прояснилось, но выражение, появившееся на нем, было лишено даже намека на романтическое, — холодно, холодно, очень холодно. — Разве это мой дом? Вы все уничтожили! Все, что хотя бы чем-то напоминало моим детям об их погибшем на государевой службе родителе, о детстве, проведенном в любви и согласии, о дедушке, которого они не успели увидеть, но, который всегда смотрел на них с небес и с портретов в этой комнате. А книги? Что сделали с моими книгами?
— Похоже, это единственное, что осталось нетронутым. — Управляющий кивнул на полки, заставленными украшенными золотом переплетами.
— Там, — Анна протянула руку, — четвертая полка снизу, второй ряд стеллажа от окна, томик Шекспира с папирусовой закладкой…
Управляющий, невольно подчиняясь этому жесту, прошел к полке и снял указанную Анной книгу.
— Это «Король Лир», — сказала Анна и стала цитировать по памяти, сначала на английском, а потом — по-русски. — Откуда шел? И где сейчас живу? Там — солнце? Или все — обман? Мне в пору умереть от горя… Акт четвертый, сцена седьмая, французский лагерь, Лир, Корделия и Кент.
— Если я могу вам чем-то помочь, баронесса… — Голос управляющего звучал тихо и покаянно.
— Можете, — устало промолвила Анна. — Объясните же мне, кем и по какому праву мой дом был сдан в аренду вашему хозяину.
— Я мог бы показать вам документы. — Управляющий на мгновение замялся, но Анна опередила его.
— Я знаю, в каком месте в библиотеке находится сейф.
— Да-да, конечно, — смущенно кивнул управляющий и вытащил одну из книг в стеллаже слева от входной двери. Полка, на которой она стояла, сдвинулась, открыв потайное углубление. Управляющий открыл своим ключом сейф и достал из него документы. — Пожалуйста, вы можете ознакомиться с ними.
Анна почти неживой рукой приняла поданные ей бумаги и принялась их читать. Но… как это может быть?! Барон Иван Иванович Корф? Но дядюшка мертв! И этот почерк ей совершенно незнаком!
— Ничего не понимаю, — в недоумении покачала головой Анна. — Я не знаю этого человека. Кто он?
— Барон Иван Иванович Корф, — с жалостью глядя на нее, повторил управляющий.
— Послушайте, — устало вздохнула Анна. — Я в сотый раз повторяю — барон мертв! Десять лет назад он был подло отравлен и похоронен на семейном кладбище в нашем загородном имении в Двугорском уезде.
— Однако подлинность бумаг подтверждена поверенным в делах семьи, — указал управляющий на подпись.
Пробежав глазами текст договора аренды, Анна не сразу обратила внимания на завершающее его заверение.
— Викентий Арсеньевич? — Удивление Анны достигло крайнего предела. Как мог солидный адвокат, давний друг Корфов признать членом их семьи какого-то самозванца, нагло выдававшего себя за покойного Ивана Ивановича?!
— Я вижу, вы потрясены, — уже совершенно доброжелательным тоном сказал управляющий. — Поверьте, я искренне полагал, что вы — одна из тех просительниц, что стали осаждать моего хозяина, когда он дал объявление в газете о предстоящей свадьбе. Вы же знаете этот обычай — счастливый жених, да еще и иностранец, может одарить любого…
— Скажите… — Анна секунду помедлила с вопросом, но потом все же решилась задать его. — А этот управляющий «барона», Шулер… Среднего роста, рыжие волосы, сильный немецкий акцент? А зовут его случайно не Карл Модестович?
— Именно так, — кивнул ее собеседник. — Вот видите, значит, вы с ним знакомы…
— То, что личность господина Шулера мне может быть известна, еще не означает, что кто-то безнаказанно может пользоваться именем моего покойного опекуна, отца моего супруга, — твердо сказала Анна. — И участие господина Шулера в этом деле для меня как раз и доказывает существование некоего подлога, на который вышеупомянутый управляющий и прежде был великий умелец.
— Полагаю ни самому барону, ни господину Шулеру этот разговор бы не понравился, — нахмурился было управляющий, но Анна так взглянула на него, что он смешался и замолчал.
— Вот что, любезнейший! — Она решительно поднялась с дивана, но с трудом удержалась на ногах, и управляющий принужден был снова броситься к ней, дабы поддержать. Но Анна столь же решительно отвела его руку: — Это лишнее. Я чувствую себя хорошо. По крайней мере — достаточно для того, чтобы немедленно заняться выяснением всех обстоятельств этого сомнительного дела.
— Но вы явно с дороги, и устали, — сделал попытку остановить ее управляющий.
— Благодарю, — усмехнулась Анна. — Вы крайне наблюдательны.
Управляющий не выдержал ее ироничного взгляда и опустил голову.
— Итак! — властным тоном продолжила Анна: нет, это она была и остается здесь хозяйкой! И хотя неведомый фантом, прикрывающийся именем Ивана Ивановича, вывез в неизвестном направлении ее вещи и удалил ее слуг, только она имеет право распоряжаться всем в ее собственном доме — так было и так будет!
Управляющий с почтением ждал, когда баронесса выдержит паузу.
— Велите сейчас подготовить для меня комнату, — сказала Анна. — Пусть горничная приведет в порядок мое дорожное платье. И заложите коляску, да чтобы я не объясняла кучеру, куда ехать.
— А куда? — осторожно осведомился управляющий.
— В Двугорское, — бросила Анна и кивнула ему, давая понять — нечего стоять столбом. — Исполняйте!
* * *
Повинуясь первому порыву, Анна решила было сразу ехать к поверенному семьи, но потом передумала — вряд ли опытный адвокат, связанный с Корфами узами старой дружбы, мог пойти на подлог и совершить нечто противоправное в ущерб интересам своих клиентов и, прежде всего, ее детей. А тем более сделать это без ведома Петра Михайловича и Лизы! Нет-нет, она должна отправиться — и тот час же! — в Двугорское и все разузнать, а потом уже действовать.
Кучер, отряженный управляющим везти ее в загородное имение Долгоруких, по-видимому, тоже изрядно попраздновал в честь будущей счастливой семейной жизни своего хозяина и поэтому никак не мог справиться с одолевавшей его сонливостью и зевотой. И лошади, чувствовавшие настроение возницы, перебирали ногами неспешно, лишь за городом перейдя на легкий прогулочный шаг, однако мало изменивший скорость передвижения коляски.
Поначалу Анна пыталась кучера поторапливать, и он, понуждаемый ее возгласами, вздрагивал всей спиной и, словно марионетка, взмахивал кнутом, как будто припугивая лошадей, но потом постепенно оседал, вбирая голову в плечи, и однажды чуть не выронил поводья из рук. Повторив несколько раз эту попытку, Анна велела остановиться у ближайшего трактира и приказала кучеру опохмелиться, проследив, однако, за тем, чтобы от радости мужик не глотнул лишнего, а так — слегка приложился к наперстку и смачно хрустнул огурцом.
Народное средство подействовало — кучер повеселел, лошадки приободрились. И чем больше коляска удалялась от города, тем фантасмагоричней становилось для Анны ее возвращение. Конечно, это недоразумение, дурная шутка, ошибка! Да, ее и Владимира считали погибшими, но воскресший Иван Иванович — это уж слишком!
Впрочем, некоторая зацепка в этом подозрительном происшествии — Карл Модестович. Негодяй и пройдоха, он всегда крутился близ теплого места, точно чуя, где и чем можно поживиться. Вполне возможно, прослышав о бедственном положении ее семьи, он решил воспользоваться моментом и договорился с каким-то проходимцем составить партию, чтобы ограбить ее семью. Это объяснение представлялось Анне вполне логичным, а главное — возможным. Вот только, почему отец и сестра позволили состояться этой противозаконной сделке? Почему всегда осторожный князь Репнин не помешал самозванцу, а преданный Корфам адвокат поверил в подлинность существования новоявленного Ивана Ивановича? Ведь не мог же старый барон восстать из могилы и подписать тот злосчастный документ!
— Боже мой! — не удержалась Анна от вскрика, и кучер, не поднимая головы, направлявший лошадей с поворота дороги к подъезду в имение, испуганно вздрогнул и потянул на себя поводья, останавливаясь.
Картина, явившаяся их взору, была ужасна и потрясла Анну больше, чем разорение, постигшее ее петербургский дом, — отцовской усадьбы, больше не существовало. Некогда прекрасное здание сгорело, и только мраморные колонны при входе, обугленные и почерневшие, напоминали о нем.
Анна выпрыгнула из коляски и бросилась к дому — она смотрела на пожарище, бывшее когда-то усадьбой и не верила своим глазам. Ее сердце отказывалось принимать увиденное! Вокруг выжженного огнем места царило запустение, надворные постройки были либо сломаны, либо уничтожены пожаром. Флигель для прислуги тоже выгорел дотла, и лишь колодец сиротливо стоял в стороне, как единственный уцелевший свидетель произошедшего. Но, когда Анна подошла к нему, то немедленно почувствовала едкий запах гари, исходившей от бревен колодезного сруба.
— Чего делать-то будем, барыня? — участливо спросил кучер, подходя к Анне.
— Лошадей напои, — тихо велела она и направилась к пепелищу.
Все говорило о том, что несчастье случилось недавно, — еще слишком очевидны были следы огня, и трава не успела прорасти между каменной кладкой фундамента. Но как возник этот пожар? Была ли в том случайность или деяние природной стихии? А быть может, чей-то злой умысел? И пострадал ли только дом, или огонь унес собой и человеческие жизни? Анна медленно переводила взгляд от обрушившихся стропил к мрачно зиявшему отверстию фасадного подъезда. А потом — к истоптанным, смешанным с грязью лужайкам при входе, заброшенному, близ дома выгоревшему саду, который теперь открылся и вызывал щемящую тоску своей беззащитностью.
Анна едва сдерживала слезы. Она торопилась в Двугорское, чтобы увидеть отца, сестру, которая, по обычаю, проводила лето в деревне. Говорить с ними, успокоить их и самой найти утешение в объятиях родных и близких. Вдохнуть аромат медвяных лип и цветущих яблонь, ощутить себя дома, где всегда она чувствовала себя желанной. Но что нашла она — лишь сумрачные черные руины и безжизненную пустоту!
Это было невыносимо. Анна застонала, и тот час же на звук ее голоса появилась из развалин чья-то голова в перепачканном золой платочке.
— Матрена! — узнала Анна одну из служанок и подалась к ней навстречу, но та, вглядевшись, истово принялась креститься и пятиться, пока не споткнулась о камень в основании дома и не упала.
— Что ты, Матрена, что ты! — Анна подбежала к ней. — Не пугайся, не призрак я, живая, вот рука моя…
— Так говорили же, что померла ты сама и Владимир Иванович, и детишки сиротами сделались… — прошептала Матрена, боязливо позволяя Анне помочь ей подняться.
— Ошиблись люди, и вас обманули, здорова я, видишь, вот вернулась домой, а дома-то и нет! — Анна готова была обнять и расцеловать Матрену — единственное знакомое существо, но та все еще сторонилась ее и разглядывала с опаской: то ли и впрямь мертвая воскресла, то ли черти чудят, свят, свят!
— Ты не думай плохого, Матрена, — поняла ее сомнение Анна. — Если и есть что удивительное в моем возвращении, так это от Господа — уберег он меня от напастей, позволил вернуться.
— А Владимир Иванович, как же, тоже живой? — покачала головою Матрена и по тяжелому вздоху и вдруг изменившемуся лицу Анны поняла, что случилось непоправимое. — Вишь, как оно сделалось… Враз все на вас.
— Да о чем ты, Матрена? — предчувствуя недоброе, воскликнула Анна.
