Глава 1 Материнское сердце 5 страница

— Вот видите, — с печальной иронией усмехнулась она, — вы меня все-таки осуждаете.

— Осудить означает понять, — покачала головой Анна, — а я еще не настолько либеральна, чтобы смириться с изменой, тем более, когда она касается дел альковных.

— А как же вы сами, то есть я хотела сказать… — Наташа на мгновение замялась, но потом все же произнесла это, решительно и жестко: — Ведь вы сами — плод запретной любви. Ваш отец сотворил этот грех с другой женщиной, а не со своей законной супругой. И вот вы — живете, вы любите, у вас семья, и — мало ли что было в прошлом!

— Если бы все было так просто, Натали, я бы согласилась с вами, — вздохнула Анна. — Только вряд ли можно назвать безоблачной мою прошлую жизнь, когда я была крепостной. И разве я не еду сейчас вместе с вами в чужой дом, где мне оказано гостеприимство, а сама я лишилась сначала опекуна, потом мужа, отца, едва не потеряла детей и сестру. Судьба так помотала меня по свету, отняв самое дорогое и в завершение оставив практически бесправной и без средств к существованию…

— Вот видите, — торжествующе прервала ее Репнина, — а ведь вы вели на редкость праведную жизнь!

— Этой праведностью я искупала грех своих родителей, — сухо сказала Анна, — но, думаю, был он настолько велик, что чаша искупления испита мною еще не вся.

— Господи! — вскричала Наташа. — Да вы и говорите, как Мария! Она стала просто невыносима в последнее время. Часами запирается в своих апартаментах с духовником и кается, кается! Нет, я не желаю похоронить свою молодость, свое здоровье под грузом нелепых догм, запрещающих мне любить и быть любимой. И он тоже думает так! Он нуждается во мне, в моей ласке, в понимании! У нас с ним так много общего — во вкусах, во взглядах…

— И не только, — кивнула Анна.

— Так вы догадались? — после продолжительной паузы спросила княжна, как-то сразу потухнув и потемнев лицом.

— Фамильное сходство черт трудно не заметить, — сказала Анна. — А вы подумали о том, что ждет вашего сына в будущем?

— Он — сын Юпитера, — не без внезапного пафоса с гордостью ответила ей Репнина. — Его отец никогда не оставит его.

— Насколько я помню, — грустно произнесла Анна, — Прометей тоже был сыном Юпитера, только древнегреческого, и его жизнь трудно назвать райской.

— Как хорошо, что больше я вам ничего не должна! — вскинулась Наташа. — И мы очень кстати приехали.

— Не обижайтесь на меня, — попросила Анна, спустившись по ступенькам из коляски. — Я бесконечно благодарна вам за эту нежданную, но такую своевременную помощь. Помните, если вам понадобится моя, вы тоже всегда можете рассчитывать на меня. И… Я прошу прощения, что невольно узнала больше, чем стоило знать.

— Неужели вы по-прежнему так наивны, что полагаете мои визиты к его высочеству тайной для двора и Марии? — недобро скривилась Наташа.

— Я знаю, что ничего не могу изменить ни в вашем мировоззрении, ни в вашей жизни, — как ни в чем не бывало, продолжала Анна, словно не замечая ее злой и опасной реплики, — но вы — можете.

— Чего или кого ради? — нахмурилась Репнина.

— Ради вас самой. Поверьте, однажды пелена увлечения спадет с ваших глаз и сердца, и вы спросите себя, что же я делала все это время? Почему находила наслаждение в том, что мои наслаждения терзали других?..

— Довольно! — уже по-настоящему рассердилась Наташа и крикнула кучеру. — Пошел!

— Юпитер, ты гневаешься, значит, ты не прав, — не удержалась от сравнения Анна, но Наташа уже не слышала ее — коляска живо заскользила по булыжной мостовой прочь от дома.

Анне оставалось только пожалеть Наташу. Она ведь знала — княжна Репнина в душе и по жизни всегда была человеком глубоко порядочным, и считала, что только отчаяние одиночества могло подтолкнуть ее к адюльтеру с наследником. Анна почему-то подумала, что тот злополучный выстрел в Двугорском не только унес жизнь Андрея Долгорукого, но и лишил Наташу надежды на счастье. Быть может, между ними не было той любви, о которой мечтается, но та дружба, что связывала их, могла со временем перерасти в более сильное чувство. Вот только времени им Судьба как раз и не дала… Нет, не судьба, а княгиня Долгорукая. Но почему, почему, эта женщина никак не идет у нее из головы?!

У Репниных Анну ждал сюрприз — ей наконец-то позволили встретиться с Лизой. После обеденного отдыха, когда дети проснулись и им разрешили пойти на задний двор, где стояли качели и была устроена небольшая площадка для городка, Анна нашла Лизу на одной из скамеек, стоявших вдоль главной аллеи между мраморными скульптурами, когда-то украшавшими фронтоны античных дворцов и храмов и привезенными однажды князем Репниным из Италии.

С Варварой Анна расцеловалась раньше — будто ненароком столкнулась при входе в дом, но лишь потом поняла, что старушка просто дожидалась ее, уже и не чаяв свидеться. Варвара заметно сдала и подрастеряла свою всегдашнюю бодрость. Рассказывая Анне о случившемся в имении, она часто прерывалась на слезы и молитвы о здравии Лизаветы Петровны, отчего тревога, посеянная в душе Анны еще с утра, укрепилась и не на шутку разволновала ее.

О новоявленном бароне Корфе Варвара говорила глухим и печальным голосом. Она осуждала Сычиху за поспешность — как могла она с такой легкостью довериться первому встречному, показавшему ей крестик, который она когда-то отдала Ивану Ивановичу, чтобы он надел его на шею их только что рожденному ребенку. Да и не помнит она такого, чтобы Сычиха особо беременна была, впрочем, она и впрямь тогда из имения уезжала. Надолго, почти на год, может и в самом деле, что и было такого, только свидетелей-то нет, то есть она, Варвара, тому не свидетель. А что и кто говорит — это еще на сто раз проверить надо.

«Проверим, Варя, проверим», — пообещала ей Анна и вышла через гостиную в оранжерею, выполнявшую в холодное время роль зимнего сада, и откуда дверь выходила прямо во внутренний двор особняка Репниных. Лизу она нашла близ одной из кариатид, причудливо изогнувшейся под несуществующим портиком-атлантом, и ее утерянное за сотни веков выражение лица вдруг показалось Анне печальным предзнаменованием того, что ждет ее сестру. И все же она нашла в себе силы отогнать эти грустные мысли и, присев рядом с дремавшей на солнышке Лизой в накинутом на плечи теплом шотландском пледе, нежно и осторожно обняла сестру.

— Настя? — не сразу пробудившись от дремоты, прошептала Лиза, и Анна едва не расплакалась — так бестелесно и прозрачно прозвучал ее голос. — Ты здесь! Мне сказали. Знаешь, так смешно — не сразу, какими-то недомолвками, боялись испугать. Удивительные люди! Они думали, что я заболею, узнав о твоем возвращении. А мне только радости прибавилось! Это счастье такое — ты с нами, ты жива!

— Да, но… — начала было Анна, как Лиза остановила ее.

— Я знаю о Владимире, — вздохнула она. — Еще одного мужчину мы с тобой потеряли. Ушел Андрей, теперь Владимир, и вот — папенька…

— А знаешь, — Анна решила перевести разговор на другую тему, — я в Константинополе видела Соню. Она — все такая же, быстрая, впечатлительная и страшно увлекающаяся.

— В Константинополе? Что ты делала в Константинополе? — удивилась Лиза, и ее глаза заблестели неподдельным интересом.

— О, — загадочно улыбнулась Анна, — это целая история, и я ее тебе потом особо расскажу. Главное сейчас, чтобы ты поправилась.

— Как же я могу поправиться, если все вокруг только и говорят о моей болезни! — Облачко досады пробежало по лицу Лизы. — Вот даже ты говоришь со мной ласково, как прощаешься!

— Что ты, Лиза, что ты! — смутилась Анна, вынужденная, однако, про себя признать правоту слов сестры.

— Вот видишь, ты покраснела! Значит, я не ошиблась, — они и тебя уже успели убедить в моей, безысходности. — Лиза с укоризной покачала головой. — Знаешь, я не хочу, не же лаю говорить и думать о грустном. Был бы здесь Михаил, он никогда не позволил бы предаваться унынию. И потом — посмотри, сколько радости у меня: дети здоровы, с ними ничего не случилось, а тут еще и ты нашлась! В который раз, хотя мы уже и не чаяли твоего возвращения. Так что — бросай бессмысленно печалиться и рассказывай. Я жажду узнать, что с вами случилось, и где ты пропадала все это время.

Анна снова стремительно, но нежно обняла сестру — больная, от прозрачности светившаяся Лиза убеждала ее воспрянуть духом, а она едва не расплакалась перед нею! Господи, до чего же она, верно, нелепо выглядела в глазах той, чья участь была много тяжелее и незавиднее.

— Прости меня, — прошептала Анна, отстраняясь и начиная свой рассказ…

* * *

Неделя пролетела незаметно. Анна впервые отрешилась от иных забот, кроме общения с детьми и сестрой. И, если в первые дни после встречи с наследником она еще с тревогой вслушивалась в любой шум у ворот или в гостиной, то потом перестала ждать. Возможно, княжна Репнина преувеличила свое влияние на великого князя, или дела государства, каковые, несомненно, в его жизни были первостепенными, не позволили Александру Николаевичу сразу обратиться к разрешению ее просьбы.

Конечно, Анне хотелось уладить все как можно быстрее, но, зная неповоротливость чиновничьей машины, трудно было рассчитывать на серьезное послабление в сроках исполнения бумаг, разве только — из чрезмерного усердия и желания выслужиться. Но — для последнего должен был появиться существенный повод, каким княжна Репнина справедливо видела заступничество наследника, а через него — Императора. Однако Анна не была до конца уверена в том, что Александр Николаевич действительно снисходительно отнесся к ее невольному вмешательству в его частную жизнь, и опасалась, что вместо помощи исполненный благородных побуждений поступок княжны был расценен им иначе, нежели она предполагала.

Наташа больше ни разу не дала о себе знать, и лишь однажды, во время обычной прогулки в Летнем саду, Анне показалось, что по одной из боковых аллей к ним приближается княжна с уже знакомой нянькой и голубоглазым мальчиком, но троица, шедшая им навстречу, неожиданно свернула, и они так и не встретились. Лиза же, с которой Анна поделилась своими сомнениями, глубоко вздохнула и рассказала, каким испытанием стало для Михаила известие о романе его сестры с великим князем. Репнин даже принимался как-то пару раз говорить по душам с Александром Николаевичем, но тот отверг попытки адъютанта и друга, сочтя их вмешательством, тем более что другие помощники во всем потворствовали ему.

Что и говорить, семья буквально разрывалась между родственными чувствами и опасениями быть осужденными в глазах света. При дворе и так уже шептались, что фрейлина великой княгини имеет слишком заметное влияние на наследника, ни коим образом не скрывавшего своего все возрастающего с годами чувства к Натали Репниной. Разумеется, ни один человек не посмел высказаться на эту тему открыто и вслух, но иногда на приемах и в салонах до Лизы, равно как и до княгини Зинаиды Гавриловны, доходили отголоски пересудов, в которых семью обвиняли в стремлении стать едва ли не советниками будущего наследника престола, подобно тому, как это делали Воронцовы в краткое, но такое смутное правление бесхарактерного Петра III.

Отчасти, чтобы избежать подобных обвинений (пусть и голословных, но все же опасных), но, прежде всего, из-за участившихся внезапных обмороков Наташи, которые обращали на себя все большее внимание и вызывали неподдельный интерес у придворных сплетников и сплетниц, князь и княгиня увезли дочь в Италию, к одной из родственниц — семье жены брата Зинаиды Гавриловны, где Наташа вскоре родила сына, названного по согласованию с великим князем Николенькой, в честь дедушки.

Мальчика лишь год спустя привезли в Россию, и все это время Александр не переставал писать Наташе, признаваясь в овладевшем его сердцем отчаянии и невыносимой тоске. Михаилу пришлось однажды выступить и в роли курьера — навещая сестру и родителей в Неаполе, он передал Наташе неотправленную связку писем: наследник опасался прямой почты и всякий раз полагался на дружеское участие в этом деле. Одно из посланий наследника случайно попалось ему на глаза, и Михаил с ужасом прочел в нем строки, исполненные искреннего страдания настоящего влюбленного: «Я чувствую, что расстояния угрожают нам, и боюсь стать вам неинтересным. Но вы — единственная, кто читает мое сердце, точно книгу, и я не желаю, чтобы вы прерывали этого занятия».

По возвращении в Петербург Репнины поселили Наташу отдельно, сняв для нее большую квартиру на Мойке в доме с видом на канал, и вскоре там часто стали видеть известную многим в столице черную, без опознавательных знаков карету наследника, в которой он выезжал в город, дабы, как он наивно полагал, не привлекать к себе излишнего внимания посторонних глаз. Именно Александр настоял на возвращении Натали в свиту великой княгини. Император Николай, желая подготовить сына к обязанностям монарха, не только назначил его на ответственные посты в важнейшие государственные структуры, но и придал ему собственный двор, существенно увеличив штат фрейлин и адъютантов.

Имя и присутствие княжны Репниной не вызвало возражения лишь у самой великой княгини. Мария Александровна проявляла поистине христианское смирение по отношению к своей подруге, ставшей соперницей. Николаю же не нравилась откровенная либеральность взглядов смелой и европейски, проанглийски ориентированной княжны, которая неоднократно позволяла себе открыто высказываться по некоторым важнейшим вопросам возможных общественных реформ, и, как казалось, Николаю, наследник слишком уж внимательно прислушивался к ее высказываниям.

Но потом, однако, стало понятно, что, несмотря на столь глубокую близость и общность интересов, Александр слушал не столько то, что говорила ему княжна Репнина, а больше наслаждался звуками ее прекрасного, чарующего голоса, созерцанием ее прекрасных лучистых глаз, и предпочитал видеть в ней не советника по политическим вопросам, а задушевного друга, игнорируя таким образом ее способности государственного деятеля и отводя ей роль, как сейчас бы сказали, психоаналитика. Официальные же вопросы Александр продолжал обсуждать с отцом и матерью, и реже — с женой, которая на фоне нескромного адюльтера своего супруга еще более возвысилась в глазах окружавших ее людей и в народе, почитавшей великую княгиню за мученицу…

И, как часто это уже бывало в ее жизни, Анна получила приглашение во дворец тогда, когда почти перестала ждать, забывшись в домашних и материнских радостях. Краткий миг счастья в окружении детей, который служил ей мостками между непередаваемо бурным прошлым и пугающим остротою своего конфликта будущим, закончился, и Анна опять ощутила ту тревожную дрожь, которая превращала ночи в бессонницу, а жизнь — в борьбу.

На сей раз Анну в Зимний сопровождала Татьяна, которая осталась в коляске ждать ее возвращения. Она не меньше других была рада счастливому «воскрешению» Анны, и, прежде всего, потому, что всегда видела в ней защитницу. И впервые за время с памятной ночи пожара она смогла, наконец, вырваться из дома Репниных, передав Анне заботы о Лизе и детях, чтобы отправиться в Двугорское и навестить в тюрьме Никиту. И по возвращению передала Анне его просьбу о скорейшем вызволении его из заключения.

Татьяна и сама уже не помнила, как постепенно свыклась с существованием в своей жизни Никиты. Когда князь Долгорукий решил, что для блага подросшего Андрюшеньки ей следует удалиться из дома, Татьяна не стала возражать и по согласованию с Анной переехала в имение Корфов. И, хотя она была свободной — князь сразу после рождения сына подписал ей вольную, Татьяна продолжала оставаться в доме Долгоруких служанкой, нянькой собственного ребенка.

Увы, таковы были правила — признанный сыном Андрея, мальчик должен был вырасти в своем кругу, и общество матери-простолюдинки могло «испортить» его вкусы и взгляды на жизнь. Когда Андрея по достижению учебного возраста и ходатайству Михаила, ставшего вместе с Лизой и отцом его опекуном, поместили в императорский Лицей в Царском Селе, Татьяна стала видеть его только в летние месяцы. И то если Долгорукие и Репнины не уезжали заграницу и не увозили мальчика с собой. Тот с удовольствием путешествовал в компании двух веселых и жизнерадостных сыновей Елизаветы Петровны.

И тогда отношения с Никитой, к которому барышня Соня уже давно утратила романтический интерес, возобновились сами собой и вскоре переросли в привычку, прямым и неизбежным следствием которой стало их венчание. Этим замужеством Долгорукие остались довольны — у Татьяны теперь была своя жизнь, и роль матери должна была перестать для маленького Андрюши быть такой важной, как в раннем детстве. Никита, наконец-то, обрел душевный покой, и Варвара все не могла нарадоваться на их счастье: старая нянька и прежде считала, что эти двое были созданы друг для друга. А сама Татьяна, избавившись от девических грез, впервые осознала смысл семейной жизни и приняла Никиту не только как друга, но и как мужа.

А потом случился пожар… Впрочем, пожаром Татьяна считала все то, что произошло с ними после появления молодого человека, который называл себя бароном Иваном Ивановичем Корфом. Сначала он просто поселился в имении и стал захаживать к Долгоруким, но дружбы между старым князем и Репниными у него не получилось, в то время как Мария Алексеевна неожиданно для всех нашла в нем постоянного собеседника: Татьяна отметила, что княгиня зачастила к ним с визитами, проходившими в атмосфере абсолютной секретности. «Барон», которого Долгорукая звала «милый Жан», запирался с нею при встрече в кабинете, и о чем они долго разговаривали там, не знал никто.

Все это казалось подозрительным, и Никита ходил с тем к князю Петру Михайловичу, а потом по его просьбе привозил к нему из Петербурга (старый князь уже очень плохо двигался и для него местный кузнец-умелец даже соорудил специальную самоходную коляску) старого поверенного в делах Корфов. Но тот только сочувствовал и разводил руками — признание молодого человека членом семьи было законным и основывалось на подлинных документах. Кто же виноват в том, что он не пришелся Долгоруким ко двору!

Особенно напряженным это противостояние стало после появления в имении Корфов бывшего управляющего, Карла Модестовича. Говорили, он разорился, так и не наладив кондитерское дело, и даже одно время уезжал на родину, но вернулся, по-прежнему обремененный намертво прилепившейся к нему Полиной и карточными долгами, отрешиться от пагубной страсти к игре он так и не сумел. Как и откуда Шулер узнал о переменах в имении, было неведомо, но новоявленный барон встретил его, как родного (что немедленно всех насторожило), и вскоре объявил Никите, что в его услугах управляющего он больше не нуждается. Однако, после заступничества старого князя Долгорукого, имевшего с ним продолжительную беседу на повышенных тонах, узурпатор смилостивился, разрешив Никите остаться до конца сбора урожая. Но и до этого не дошло — по доносу Марии Алексеевны Никита вот уже месяц сидел в уездной тюрьме, ожидая суда.

И вся надежда была у Татьяны сейчас только на Анастасию Петровну! Татьяна денно про себя, ночью — шепотом только и делала, что молилась за ее успех. Жаль, что князь Петр не успел узнать, что дочь его жива и здорова. После того, как Варвара с учителем Санниковым привезли детей Анны и Владимира из Парижа, Долгорукий сник и словно замер, ожидая худшего. А после известия о смерти дочери и зятя, кажется, и вовсе утратил интерес к жизни и делам семьи. И только краткие наезды внуков на каникулы пробуждали его.

«Господи, помоги ей», — взмолилась Татьяна, глядя, как Анна поднимается по ступенькам входа в ту часть дворца, где были помещения, отведенные для наследника и его супруги — приглашение Анне посетить двор пришло от Марии Александровны. И, хотя для молодых по приказу Императора вблизи дворца построен был особняк, где семья — великая княгиня и дети — проводила большую часть времени, но все официальные встречи проводились здесь, в Зимнем.

Церемониймейстер провел Анну в залу, где придворные дамы представляли живые картины, руководила постановкой которых княжна Репнина. Появление Анны не вызвало у игравших никакого интереса — все, включая и единственного мужчину в этой компании, наследника престола, были увлечены своими ролями и поглощены сюжетами, которые на ходу предлагала Наташа, с азартом расставлявшая свои «живые фигуры» в соответствии с избранным для инсценировки событием или полотном известного художника.

Подойдя ближе, Анна поняла, что играющими составлялся знаменитый «Ночной дозор» Рембрандта. И прекрасные дамы, весело щебеча, дружно водружали на головы шляпы с перьями, накидывали плащи и вздымали к небу шпаги, изображая из себя, бравых защитников — городскую стражу. Александр Николаевич, разумеется, был капитаном, и Натали всячески старалась еще больше выделить его фигуру, нарушая, конечно, композицию и пропорции первоисточника, но на самом деле ради того, на что единственно сейчас была способна — восхищаться своим возлюбленным.

— Баронесса Корф? — услышала Анна донесшийся откуда-то со стороны голос и оглянулась.

Великая княгиня участия в веселье не принимала — сидела поодаль с книжкой в руках: Анна узнала недавно изданный «Всеобщий словарь по истории и географии» Буйе — и не утруждала себя хотя бы случайным взглядом в сторону создаваемой Репниной «живой картины».

— Ваше высочество! — Анна с почтением приблизилась к Марии и склонилась в глубоком поклоне.

— Его высочество поручил мне сообщить вам, что делу вашему незамедлительно был дан ход и завтра ваш поверенный может получить в канцелярии все необходимые документы, включая высочайший указ о наделении вас приоритетными правами в решении всех спорных вопросов по наследству вашей семьи.

Мария говорила негромко, и официальность ее тона немного смутила Анну. Она побледнела и растерянно взглянула на Марию, не без основания подозревая в холодности великой княгини последствия своего посещения наследника в обществе княжны Репниной.

— Вы не рады тому, что услышали? — удивилась Мария ее замешательству.

— Что вы, ваше высочество, — еще больше смутилась Анна и невольно поморщилась, отвечая на взрыв смеха, донесшийся от группы играющих, — но, собираясь во дворец, я первым делом мечтала лично и в более благоприятных условиях изложить вам свою благодарность за ту заботу и внимание, которое вы оказали моим детям. Я хотела говорить с вами, как мать с матерью, и не столько, как с супругой наследника престола, наделенной полномочиями давать официальный ответ на поданную Его Величеству просьбу.

— Боюсь, вы правы только в одном. — Мария холодно взглянула в сторону веселившихся в обществе ее супруга фрейлин. — Место для разговора было выбрано не совсем удачно. Наверное, нам стоит перейти в мои покои. Следуйте за мной, баронесса.

Мария решительно встала и, не сделав даже попытки попрощаться с Александром и своей свитой, направилась к выходу. Следуя за ней, Анна поняла, что этот демонстративный уход не сразу был замечен наследником и окружавшими его дамами. И, лишь когда кто-то из них обратил внимание наследника на удаляющуюся спину великой княгини, фрейлины как по команде стали одна за другой приседать в запоздалых поклонах. Александр, наконец, оглянулся и на какой-то миг замер в нерешительности, явно решая, что ему предпринять — оставить игру и броситься провожать супругу до ее апартаментов или спокойно продолжить свое веселое занятие. И, судя по тому, что в момент, когда Мария и Анна покидали залу, за их спиной снова возникло оживление, Анна поняла, что наследник выбрал последнее. Она уловила, как напряглась и выпрямилась спина великой княгини, и в который раз подивилась тому мужеству, которыми были полны и ее гордая душа, и ее израненное сердце.

Когда дверь за Анной, вошедшей в покои Марии, закрылась, она огляделась, не узнавая комнату, в которой прежде неоднократно бывала. Здесь уже не было даже намека на маленькую девочку, выросшую в пансионе и по воле судьбы попавшую в сказочно богатый дворец северного принца. В явившихся взгляду Анны апартаментах властвовала умная, взрослая женщина, обладавшая одновременно и утонченным вкусом, и праведностью благородной натуры. И, если мебель в роскошном стиле Марии-Антуанетты и уникальная коллекция старинных табакерок, отделанных драгоценными камнями, свидетельствовали о сибаритских чертах в характере ее хозяйки, то висевшие на стенах полотна и в большом количестве православные иконы говорили о стремлении Марии возвысить свой дух над плотью.

— Ваше высочество… — попыталась первой заговорить Анна, но Мария остановила ее.

— Вы тоже полагаете, что удел супруги наследника престола — производить на свет детей для продолжения рода и вести бессмысленный светский образ жизни? — не без иронии спросила она, пристально глядя Анне в глаза.

— Я считаю, — смело ответила та, не избегая ни этого взгляда, ни прозвучавшего в вопросе вызова, — что мне, как и любой вашей подданной, важнее всего знать, что та, от кого, быть может, вскоре станет зависеть судьба людей и государства, наделена не только навыками повелевать, но и сердечностью и широтой души, которые привлекают к себе сердца простых граждан.

— Достойный ответ, — после некоторой паузы кивнула Мария, делая жест, приглашающий Анну присесть на обитый бархатом табурет с витыми ножками, стоявший рядом с кушеткой, на которой устроилась великая княгиня. — Вижу, вы ничуть не изменились, баронесса, а это внушает мне надежду, что выбор, который вы сделали, обратившись первым делом не ко мне, а к его высочеству, вызван какими-то иными причинами, нежели предположением о моей неспособности решать важные дела.

— Так вы знаете? — растерялась Анна.

— При дворе не бывает тайн, и уж вы-то должны это знать, как никто другой, — вздохнула Мария, — но поскольку я подозреваю в том обычное своеволие княжны Репниной, то думаю — вы всего лишь стали заложником ее бесцеремонности.

Анна не нашлась что ответить — выдавать оказавшую ей (пусть и медвежью) услугу Наташу она не хотела, но и не признать справедливости слов великой княгини не могла, слишком уж очевидно это было.

— И вот опять вы демонстрируете образец добродетели, — ласково улыбнулась Анне Мария, и от этого взгляда у нее потеплело на душе. — Знаете, не так часто в наши дни можно встретить человека из тех, кто готов скорее позволить обвинить себя, нежели самому стать обвинителем. Даже, если таковой поступок оправдан и закономерен… Я рада, что с вами не случилось того, что прежде было объявлено. И, несмотря на то, что мне было приятно принять на себя заботу о ваших детях, я счастлива, что они вновь обрели мать. Надеюсь, что теперь вы, как и прежде, станете неразлучны. Однако, знайте, что я не снимаю с себя ответственности за них и готова и дальше оказывать им покровительство, ибо наслышана о лицейских литературных успехах вашего сына и полагаю, что со временем дочь ваша может стать одной из лучших воспитанниц нашего Смольного.

— Я бесконечно признательна вашему высочеству за заботу, — склонила голову Анна, — и приношу свои извинения за то, что невольно заставила вас страдать…

— Пустое, — кивнула Мария. — Ни я, ни вы не в силах изменить предначертанного свыше, и есть единственный способ совладать с этим — смирение и молитва. Господь помогает мне преодолеть все трудности супружеской жизни, и я прошу Всевышнего только об одном — здоровья для супруга моего и детей моих…

Мария на минуту замолчала и перекрестилась на икону Казанской Божьей Матери, и Анна поняла — она про себя помянула недавно умершую семилетнюю дочь Александру, своего первого ребенка, названную в честь мужа.

— Вы же, как я слышала, теперь вдова… — снова обратилась к Анне великая княгиня.

— Беда не приходит одна, — вздохнула Анна. — В один год я лишилась и любимого супруга, и отца, и сестра моя весьма нездорова.

— Я буду молиться и за вас. — Мария протянула Анне руку, и та поднялась, чтобы принять это неожиданное рукопожатие. — А знаете, я бы хотела, чтобы вы вернулись ко двору… Мы мало успели сказать друг другу в то время, когда вы учили музыке детей его величества, но мне всегда была по душе ваша прямота и честность, ваше умение заглянуть вглубь души и распознать там сокровенное, скрытое от чужих, посторонних глаз. Этих качеств так не хватает сейчас среди тех, кто окружает меня. И даже не раз клявшаяся мне в верности Натали…

Голос Марии задрожал, и она не смогла завершить фразу. Ей стало дурно, Мария побледнела и, кажется, стала терять сознание. Анна немедленно подхватила ее и усадила на кушетке, следя за тем, чтобы спина держалась ровно и голова не завалилась. Потом, оглядевшись, Анна нашла на туалетном столике пузырек с нашатырем и, открыв его, поднесла к лицу Марии. А когда та очнулась, Анна разыскала кувшин с водой, стоявший за ширмой в альковной части покоев, и принялась смачивать лицо и шею великой княгини, осторожно массируя ей виски и затылок. И лишь добившись, что кожа ее слегка порозовела, а помутневшие было зрачки прояснились, Анна взяла лежавший рядом с Марией на кушетке веер и принялась обмахивать им великую княжну.

С одной стороны, бледность вообще была свойственна Марии, но Анна заподозрила, что нездоровье это имеет и другое объяснение. Поначалу она неизбежно сравнила то, как выглядела сейчас Мария с состоянием сестры, приобретшей на пожаре легочную недостаточность, а если учитывать то, что Марии уже давно приписывали чахотку… Но нет, здесь все же было что-то другое.

— А его высочество знает о вашей беременности? — тихо спросила Анна, помогая очнувшейся от приступа слабости Марии подняться и сесть.

— Вы догадались? — слабо кивнула Мария. — Я не говорила об этом даже моему лейб-медику.

— Но почему? — спросила было Анна и спохватилась. — Ах, да, понимаю, вы полагаете, что супруг ваш, переживая недавнюю утрату, не сможет с должной радостью принять этот дар?