(Корреспонденция из Берлина)
Известный немецкий драматург, фельетонист и театральный директор доктор
Оскар Блументаль воспользовался своим пребыванием в Москве (где во время
поста гастролировала часть его берлинской труппы - Лессинг-Театра), чтобы
повидать графа Л. Н. Толстого.
"Пройдя целый ряд длинных коридоров, я очутился наконец лицом к лицу с
этим замечательным человеком. Толстой совершенно таков, как его показал
читающей европейской публике знаменитый портрет: в широкой мужицкой рубахе,
подвязанной одноцветным поясом, с длинной белой бородою, с меланхолическими
голубыми глазами и седыми космами волос, с изрытым глубокими морщинами лбом
- работника мысли и грубыми, привыкшими к тяжелому труду руками, которые он
в разговоре охотно засовывает за пояс. Глубокая, захватывающая душу
серьезность, как бы истекающая от его лица, производит впечатление встречи с
библейской фигурой. Граф Толстой кажется внезапно ожившим апостолом Леонардо
да-Винчи, но к этому впечатлению присоединяется еще удовольствие
цивилизованного вкуса, не встречающего в фигуре великого поэта ни малейшего
следа намеренного оригинальничанья. Отчужденность от общества и его
предрассудков так прекрасно гармонирует с отшельнической фигурой Толстого,
что даже его странности кажутся вполне естественными. Монастырская простота
комнаты соответствует тихому величию ее обитателя. Белые стены безо всякого
украшения, черные кожаные стулья, полка с небольшим количеством книг и
березовый стол, заваленный свежеисписанными четвертушками белой бумаги, -
такова светская келья этого монаха по убеждению.
Первая неловкость гостя скоро исчезла, благодаря живости, с которой граф
Толстой вступил в разговор о специально-литературных вопросах. С очевидным
удовольствием слушал он мои ответы, в которых, по его выражению,
"чувствуется веяние журнального воздуха". Я воспользовался первой
возможностью и перевел разговор на драматические произведения самого
Толстого.
- Вы так живо интересуетесь литературными явлениями Берлина, граф, отчего
бы вам когда-нибудь не взглянуть на столицу Германии и не познакомиться
лично с ее живой и разнообразной умственной жизнью?
Толстой отрицательно покачал головой.
- О, нет! Я разделяю мнение индийского мудреца, приведшего в числе семи
смертных грехов также и путешествия без необходимости... Я никогда более не
покину России!
- У нас, в Берлине, вы встретили бы целый прекрасно подготовленный кружок
почитателей. Вашу "Анну Каренину" каждый образованный считает обязанностью
прочесть (*). А ваши пьесы "Власть тьмы" и "Плоды просвещения" неоднократно
играны в Берлине.
(* Не могу удержаться от маленького замечания. Почтенный г. Блументаль,
очевидно, увлекается. До сих пор романы Толстого в Германии далеко не так
популярны, как он уверял Льва Николаевича. Специально "Анну Каренину" знают
лишь весьма немногие, она читается меньше всех остальных романов Толстого. Я
даже смею сомневаться, прочел ли ее сам Блументаль. Действительной
популярностью пользуется лишь "Крейцерова соната". (Прим. корреспондента
"Нового времени".) *)
- Какое же впечатление произвели они на немецкую публику?
- Комедия показалась довольно непонятной ввиду ее чересчур национального
сюжета, зато "Власть тьмы" произвела хотя и тяжелое, но неоспоримое
впечатление... Смею спросить, не могут ли современные сцены надеяться
получить еще новую работу от вашего пера?
Толстой задумчиво улыбнулся.
- Я уже давно собираюсь написать драму, сюжет которой очень близок моему
сердцу. Обе пьесы, о которых вы говорите, были как бы упражнениями для этой
еще не начатой работы. Я хотел сперва несколько освоиться с технической
стороной драматических произведений, но боюсь, что мне не дожить до
окончания любимого плана. Я должен сначала окончить начатые в прошлых годах
работы, дабы быть свободным от всех других авторских забот и отдаться
целиком моей драме (*1*).
- Сюжет ее будет, вероятно, взят опять из русской жизни?
- Нет, драма, задуманная мной, будет иметь скорей космополитический
характер.
- Однако с сюжетом из народной жизни, как и прошлые пьесы?
- Нет, из столичной общественной жизни. В этой драме я хочу изложить мою
собственную исповедь - мою борьбу, мою религию и страдание, словом, все, что
близко моему сердцу. Да я и вообще не ищу ничего иного в работах художников.
Я не люблю того холодного беспристрастия, которое теперь так хвалят. При
виде старания, с которым в некоторых новейших произведениях уничтожено
всякое личное чувство, я всегда вспоминаю о картине, которую вы можете
видеть здесь, в Москве, в одной из первых комнат Третьяковского музея.
Картина эта изображает старообрядческую женщину, которую стража ведет в
цепях по городу и которую поносит и мучает фанатическая толпа (*2*). Я
спросил у живописца: "Почему изобразили вы страдание именно этой женщины?
Разве вы сами старообрядец?" - "Нет", - отвечал мне художник. "Почему же вы
не создали образ той религии, которую вы сами чувствуете", - допытывался
я... и этот же вопрос мне всегда хочется предложить нынешним поэтам. Не
может захватить за сердце меня лично ни одно произведение, в котором я не
могу найти какого-нибудь чисто человеческого признания, вытекшего из сердца
самого автора... Скажите, пожалуйста, - прибавил гр. Толстой, внезапно меняя
разговор, - какое впечатление произвели на вас последние вещи Ибсена?
- Последние вещи! Вы говорите о "Хедде Габлер" и "Строителе Сольнесе"? По
совести, граф, я сам ставил эти пьесы на своей сцене, но никогда не мог
понять их вполне... Мне даже иногда казалось, что Ибсен публиковал эти
таинственные драмы лишь в надежде хоть когда-нибудь от своих критиков
узнать, что он сам думал, писавши их.
- Да, неясность раздражает меня больше всего в драмах Ибсена. Я прочел
"Дикую утку" и "Привидения" и не могу понять успеха и славы их автора...
Впрочем, плохой перевод может совершенно испортить впечатление. Я сам на
себе испытал нечто подобное. Своим переводчикам я могу засвидетельствовать,
что они знают по-русски, но сомневаюсь, чтобы они хорошо знали по-немецки.
Особенно "Крейцерова соната" много потеряла в немецком переводе. Мне
кажется, что все особенности стиля и красок совершенно сглажены и пропали.
- Правда ли, что она все еще запрещена в России?
- Лишь отдельной книгой. В общем издании моих сочинений она разрешена.
Разговор перешел на Москву и ее общественную жизнь и был вскоре прерван
появлением меньшого сына графа Толстого (*3*). Смеясь и сияя
жизнерадостностью, ворвался хорошенький ребенок в тихий приют мыслителя,
возвещая своей оживленной русской болтовней о приближении обеденного часа.
- Я еще раз выражу искреннее желание, чтобы все начатые работы, которые я
вижу на вашем столе, кончились поскорей и уступили место той драме, о
которой мы говорили.
- Я сам желаю этого более чем кто-либо. Но поверьте, я умру, не окончив
желанной работы.
Странной, мистической серьезностью отзывалось повторение этого
предсказания. С особенным внутренним чувством расстался я с патриархальной
фигурой великого поэта, и долго, долго преследовал мою душу меланхолический
призрак его чарующего образа. На другое утро граф Толстой прислал мне свой
портрет с любезной надписью".
Комментарии
Блументаль у графа Л. Н. Толстого. (Корреспонденция из Берлина). - Новое
время, 1894, 22 апреля, No 6517.
Оскар Блюменталь (1852-1917), немецкий театральный критик и драматург,
основатель Лессинг-театра (1888). Был у Толстого во время гастролей театра в
Москве зимой 1893-1894 гг. В книге Н. Н. Гусева "Летопись жизни и творчества
Л. Н. Толстого" (М., 1960) время посещения Блюменталем Толстого ошибочно
отнесено к ноябрю - декабрю 1894 г. (см. с. 159).
В позднейших воспоминаниях о Толстом Блюменталь писал: "Я очутился здесь в
несколько затруднительном положении, так как я пришел с целью
интервьюировать, а оказался в положении интервьюируемого. Я явился с
намерением ставить вопросы, а вынужден был отвечать сам. Новое литературное
движение в Германии; политическая жизнь, как она развернулась при Вильгельме
II; имена народившихся новых талантов на поприще новелл и драматических
произведений; основы представления и инсценирования пьес, как они
изображались гастролировавшим в Москве Лессинг-театром... словом, все
чрезвычайно интересовало графа" (Сборник воспоминаний о Л. Н. Толстом, М.,
изд-во "Златоцвет", 1911, с. 69).
1* Речь идет о пьесе "И свет во тьме светит", автобиографической драме,
над которой Толстой работал в 1896-1897, 1900 и 1902 гг., но которая так и
осталась незаконченной.
2* Картина "Боярыня Морозова" (1887) В. И. Сурикова, с которым Толстой был
лично знаком с 1879 г.
3* Шестилетний Ванечка Толстой (1888-1895).
