– Весело, ничего не скажешь.
– А чего ты ожидал? Люди часто стараются забыть собственное прошлое, что уж говорить о чужом. Джессика жила одна, иногда ей было грустно, она слишком много пила, а потом умерла. Возможно, больше мы о ней вообще ничего никогда не узнаем.
Она говорила все тише, пока ее голос не превратился в едва различимый шепот.
– Нина, что с тобой?
Она повернулась ко мне. Глаза ее были ярко-зелеными.
– Ничего. Все в порядке, – уже громче ответила она. – Я просто не знаю ответа на твой вопрос. Кем она была? Кто знает? У нее было имя и была гитара. Она жила – а потом умерла. Для нее пришел судный день – как можно сказать о любом другом.
– Что ж, звучит довольно мрачно, но, в любом случае, я вовсе не это имел в виду. Это Джон сейчас звонил? Кстати, можешь не говорить – мол, он вышел в магазин или тому подобное. Я уже догадался, что ты для него больше ничего не значишь.
Она открыла было рот, но тут же снова его закрыла.
– Так где он сейчас? – настойчиво спросил я.
– Не знаю, – пробормотала она. – Пришлось полтора дня слать ему сообщения, чтобы заставить его позвонить, после чего я в течение пяти минут выслушивала уклончивые фразы, а затем короткие гудки. Нет, я вовсе не собираюсь его преследовать, черт побери. Между нами все кончено, и это вполне меня устраивает. Я просто беспокоюсь. Он странно себя ведет. Более странно, чем обычно.
– Что между вами произошло?
– Ты спрашивал его о том же самом?
– Да.
– И что он?
– Ничего вразумительного.
– Понятно. – Она отрешенно вздохнула. – Просто ничего не вышло, Уорд. Как он сказал – прошлое не вернешь, да и возвращаться уже особо некуда. Нас объединяет лишь то, что до гибели Карен мы были вместе, и ни он, ни я не намерены возобновлять прежние отношения.
– К тому же вы оба боитесь.
Она улыбнулась – в первый раз с тех пор, как я появился у нее.
– Боимся?
– По-хорошему.
– Учитывая, что я слышу это от человека со ссадинами на костяшках пальцев и с пистолетом в кармане пиджака, для меня это комплимент.
Я быстро убрал руки под стол.
– Ты весьма наблюдательна. Из тебя получился бы неплохой полицейский.
– Расскажешь, с кем подрался?
Мне не хотелось признаваться Нине в том, что я сделал и насколько я был тогда не в себе.
– Парень приставал ко мне с вопросом, не хочу ли я жареной картошки, Я просто огрызнулся в ответ. Ну, знаешь, как оно бывает.
Она пожала плечами.
– Джон был здесь несколько недель. Все было, в общем, хорошо. Мы гуляли, отдыхали, разговаривали о моей работе, поскольку у него, естественно, никакой работы нет. Это тоже часть проблемы. Возможно, даже главная проблема. Джон был очень, очень хорошим детективом. Если уж он брался что-то раскапывать – то уже не мог остановиться. Но в полицию Лос-Анджелеса он вернуться не мог, а никакого другого места для себя он просто не видел. Вскоре, возвращаясь с работы, я начала обнаруживать, что его нет. Он возвращался после полуночи и ничего не говорил о том, где был и чем занимался. Обычно он был пьян, но дело не в этом. Мысли его теперь постоянно были заняты чем-то другим. Потом он внезапно исчез на пять дней.
– Где он был?
– Во Флориде. У своей бывшей жены.
Я знал, что брак Зандта распался после похищения их дочери. Я также знал, что он побывал в гостях у жены после того, как мы нашли останки Карен полтора года спустя, и я помнил, как он рассказывал мне предшествовавшей тому ночью, что убийцы – не единственное, что является для него главным в жизни.
– Два дня назад он тоже был там.
– Я знаю. Он прислал мне сообщение.
– Думаешь, он хочет вернуться к ней?
– Не знаю. Но не думаю. Сейчас его волнует лишь одно – найти Человека прямоходящего. На все остальное ему наплевать.
– Забавно. Мне он сказал как раз обратное.
– Джон лжет, – с горечью сказала Нина. – Иногда. Но иногда он говорит и правду.
– Что ж, боюсь, сыщицкое чутье начинает его подводить. Все, что ему удалось найти с тех пор, как мы побывали в Якиме, – какая-то странная и малоинформативная история про колонию Роанок конца шестнадцатого века.
– Что?
Я рассказал ей все, что смог вспомнить из урока истории, который преподал мне Джон. Когда я закончил, вид у нее был совершенно безрадостный, и некоторое время мы сидели молча.
Наконец она встала.
– Мне нужно на работу. Ты никуда не спешишь?
Я пожал плечами.
– Мне особо некуда идти.
– Вот и хорошо. Я бы хотела попросить тебя еще об одной услуге.
После того как Нина ушла, я приготовил себе еще кофе. Хорошо было находиться в доме, даже в таком неприспособленном для жилья, как у нее. В доме не нужно постоянно тратить деньги или соблюдать нормы приличия. Можно просто спокойно посидеть (что не так-то часто удается в сегодняшнем мире), зная, что никто за тобой не наблюдает и никто тебе не досаждает. Даже несколько странно. Так что я сразу же согласился выполнить просьбу Нины.
До ее ухода я скопировал все файлы с диска, который ей дал Грег Маккейн. Сам диск она собиралась передать полицейским вместе с тем, который извлекли изо рта Джессики. Я не знал, как она намеревается объяснить им, где до этого был вышеупомянутый диск, и мне не нравился риск, на который она преднамеренно шла. Она была единственной из нас, еще сохранявшей какую-то связь с реальным миром, и у меня возникало ощущение, что в ней что-то неуловимо меняется, как в пробке, которую медленно вытаскивают из гнезда. По своему опыту я знал, что форма ее может стать слегка другой и вставить ее обратно уже не удастся. Сгорбленные фигуры на каждом углу и в каждой провонявшей мочой подворотне наглядно демонстрируют, что музыка цивилизации часто умолкает и мест в зрительном зале никогда не хватает.
Первым делом я просмотрел видеозаписи. Это было не настоящее видео, лишь длинные последовательности неподвижных кадров, сменяющих друг друга через равные промежутки времени. Их было шесть. Три из них показывали Джессику, занимавшуюся беспорядочным пьяным сексом с тремя разными мужчинами: два раза на кушетке, занимавшей большую часть ее спальни, и один раз – на кровати. Кадры были зернистые, плохо освещенные, а однажды – снятые в почти полной темноте. Никто не пытался играть перед камерой, положение которой не менялось. Их позы напоминали Кена и Барби, которых какой-то ребенок сцепил вместе, не имея никакого понятия о том, что это должно означать. Судя по временным отметкам, все три записи были сделаны в самом конце вечеров, проведенных в барах. Еще одна запись включала в себя четыре часа, в течение которых Джессика смотрела телевизор, занималась уборкой, немного играла на гитаре и без особого энтузиазма пыталась собрать не слишком сложную этажерку. Большую часть этого времени на ней не было ничего, кроме оранжевых шорт. Еще одно изображение показывало ее сидящей неподвижно с залитым слезами лицом. Последняя запись была сделана со значительно большими интервалами, минут в пять-десять, и демонстрировала Джессику спящей на кушетке, под одеялом, в мерцающем свете телевизора. В конце ее она проснулась и некоторое время смотрела телевизор с чашкой кофе. Нина сказала мне, что Джессике не было еще и тридцати, но здесь она выглядела на все сорок пять.
Потом я начал просматривать неподвижные изображения, которых было огромное множество. Маккейн сбросил их все в одну большую папку. Вызвав программу просмотра, я щелкнул по нескольким первым попавшимся картинкам. Они изображали Джессику, занимавшуюся тем же, что и на видео, но без секса. Обнаженную или частично обнаженную. Читающую журнал. За едой. У компьютера. С чашкой кофе или стаканом «Джека Дэниелса». Спящую. Курящую. Просто уставившуюся в никуда. Общее впечатление показалось мне несколько странным, но я начал понимать, чем Джессика так привлекала Маккейна. Я и сам был хорошо знаком с вебкамерами, долгими часами наблюдая за улицами Нового Орлеана, или берегом озера Макдоналд, или витринами компьютерных магазинов на главных улицах неприметных городков Среднего Запада. Чтобы обработать полученную информацию, требовалось немало времени и трудов. Наблюдать приходилось вовсе не в надежде увидеть нечто экстраординарное, скорее наоборот. Именно благодаря отсутствию какой-либо активности картина выглядит более реальной. Когда наблюдаешь за чем-то конкретным, то только это и видишь. Ты видишь конкретное событие, конкретный момент, и это отвлекает от кажущегося малозначительным фона, на котором разворачивается действие. Если же ты не наблюдаешь ни за чем конкретным – то в итоге видишь все. Ты видишь реальность такой, какая она есть.
Множество случайных изображений Джессики вызывало точно такой же эффект. Ни для одного из них момент не выбирался специально. На многих она оказывалась за кадром или не в фокусе. Они не показывали ничего конкретного и вместе с тем демонстрировали все, что только можно. Отображение ее жизни напоминало саму эту жизнь – бесконечный ряд случайных, непреднамеренных и довольно скучных мгновений. Собранная Маккейном коллекция создавала намного более реальный образ этой женщины, чем можно было бы себе представить, раскладывая ее на мельчайшие пиксели. Пятнадцать мегабайт ее славы.
Лишь просмотрев то, что относилось к последним дням ее жизни, я взглянул на фотографии, которые дала мне Нина. На них была изображена квартира Джессики в тот день, когда полицейские обнаружили труп. Они тоже были достаточно невыразительными, но на этот раз далеко не случайными. Каждый их квадратный миллиметр говорил о том, что девушки, жившей здесь, нет в живых, и именно поэтому мне сперва хотелось просмотреть изображения с камеры.
Некоторое время я внимательно разглядывал фото. Потом снова вернулся к файлам на жестком диске, расположил их в хронологическом порядке и просмотрел еще раз.
Мне потребовалось немало времени, прежде чем я кое-что заметил.
– Видишь?
Нина кивнула.
– Получше картинки нет?
– Это самое лучшее, что удалось найти. Я увеличил ее, но… – Я переключился на окно, скрытое под первым: – Мы все-таки живем не в кинофильме, и увеличенное изображение выглядит хуже некуда.
Нина наклонилась, глядя на картинку на экране, зернистую и нерезкую, на которой была изображена лежащая на кровати Джессика от груди и выше. Над ней нависало мужское лицо.
Ни меня, ни ее этот человек не интересовал. Полиция Лос-Анджелеса действовала быстро: они уже сделали фотографии всех троих мужчин, встречавшихся в видеозаписях Маккейна, и показывали их знакомым Джессики, начиная с бара «У Джимми». Тамошний бармен сказал, что никто из них не похож на того, кто был с ней в вечер ее смерти. Все это в числе прочего Нина успела выяснить до своего возвращения домой в середине дня. Мы же смотрели на столик рядом с кроватью Джессики, который был виден в промежутке между размытыми лицами Джессики и ее очередного приятеля. На столике стояли лампа, дешевый радиобудильник, стопка книг с яркими корешками, три кофейные чашки и небольшая фотография в рамке.
Нина взяла фотографию, изображавшую спальню, и внимательно посмотрела на нее.
– Ты прав, – сказала она. – Ее там нет. И я не видела ничего похожего в квартире.
Едва заметив несоответствие, я позвонил ей, дав точное описание кадра, и она заглянула в квартиру Джессики, чтобы проверить еще раз.
– Когда это было снято?
– Чуть меньше чем за неделю до ее смерти.
– Если предположить, что дата верна.
– Верна. Она совпадает с датой создания файла.
– Неделя. Значит, за это время она могла куда-нибудь ее переставить.
– Не думаю. Если фотография достаточно важна для тебя, чтобы держать ее на столике у кровати, вряд ли тебе придет в голову идея вообще от нее избавиться.
– Вполне возможно, если это фото бывшего приятеля.
– Верно. Но вот, посмотри… – Я переключился на третью картинку, изображавшую одну лишь фотографию на столике. – Она увеличена еще сильнее. Я использовал интерполяционную программу, которая проверяет цвет каждого пикселя, сравнивает его с окружающими и пытается предположить возможное изображение на картинке. Да, выглядит, конечно, отвратительно, но кое-что интересное заметить можно.
Я показал на центр картинки.
– Какие-либо детали различить невозможно, но отчетливо видно, что там две головы.
– Именно. Джессика и ее бывший.
– Сомневаюсь. Какого цвета верхняя часть обеих голов?
– Серого.
– То есть – цвета волос пожилых людей. Возможно, это ее родители.
– Думаешь?
– Джессика и в самом деле могла не слишком часто бывать дома, но я бы очень удивился, если бы в квартире не оказалось семейной фотографии. Фото мамы с папой или, если она была с ними не в ладах, кого-нибудь из братьев, сестер или племянников. Какое-то напоминание о семье. Девушки обычно это любят.
– Вот как? А ты нашел здесь хоть одну? Спрятанную среди принадлежностей для шитья и любовных писем?
– Нет, – сказал я. – Но я особо и не искал. К тому же и ты не девушка.
– И то правда. Просто страшная баба.
– Не просто, – ответил я. – Но суть в том, что в квартире Джессики кое-чего не хватает.
– Думаешь, убийца там побывал?
– Да, думаю. И вот доказательство.
Я щелкнул по еще одному файлу, одной из картинок, которые Маккейн сохранил в папке. Она изображала Джессику, развалившуюся на кушетке в довольно-таки неприличной позе. На ней была голубая пижама в розовый и белый цветочек.
– Ты сказала, что ее нашли…
– Именно так. В этой самой пижаме. Господи. Ты прав. Он был там.
– Думаю, он какое-то время охотился за ней и побывал у нее дома, готовясь к убийству. Он взял пижаму и, думаю, еще один сувенир. Видимо, он выяснил, что это родные Джессики, и решил забрать нечто имевшее для нее значение.
– И она не заметила?
– Назови мне предмет в этом доме, на который ты смотришь каждый день. И посмотри на фото – на столике страшный беспорядок. К тому же…
– Но как насчет пижамы? Если она пропала, этого ведь нельзя не заметить?
– О чем я и собирался сказать. Вероятнее всего, он побывал там в тот день, когда ее убил.
– Тогда почему бы ему было не дождаться ее и не убить ее дома?
– Потому что это был ее дом, а не его. Ты же знаешь, каковы эти люди. Им хочется выстроить все так, как хочется им самим.
– И чем все это может нам помочь?
– Он выяснил, где она живет. Как? Это значит, что по крайней мере один раз его могли видеть рядом с ее квартирой. И это значит, что он сумел туда проникнуть. Опять-таки – как?
– Полиция уже опросила всех соседей. Никто ничего не видел.
– Но как он смог узнать, где она живет?
– Уорд, ты очень наблюдателен, но ты не полицейский. Вероятно, он просто следил за ней, пока она шла домой из бара. Извини, но даже если ты и прав, это ничего нам не дает. Он взял пижаму и украл фотографию. Возможно. И что дальше?
Я раздраженно повернулся к ней, но вид у нее был усталый, и я не стал говорить того, что собирался сказать.
– Странно, что у вас с Джоном ничего не вышло. Несмотря на все ваше здравомыслие и непредвзятость.
– Смотри, потребую сатисфакции, – улыбнулась она.
– Спасибо, – сказал я. – Ты подтвердила мои самые безумные ожидания. А теперь – давай заберем твою еду из магазина.
– К черту. Поехали лучше туда, где ее еще и готовят.
В конце концов мы оказались в Санта-Монике, в итальянском ресторане на Променаде. Мы немного поели, а потом переместились в бар, где просидели несколько дольше. Бокал вина выглядел в руке Нины вполне естественно, словно и должен был быть там всегда. Я коротко рассказал ей о том, что мне удалось сделать за последние несколько месяцев, а когда вино ударило в голову, я начал говорить о том, насколько мне не хватает Бобби и моих родителей, а она понимающе кивала и благоразумно молчала. Я понял, что на самом деле почти ничего о ней не знаю, и выяснил, что она выросла в Колорадо и училась в колледже в Лос-Анджелесе, но не более того. Она рассказала мне о какой-то своей школьной подруге, которая ей звонила и с которой она собиралась встретиться, и мы пришли к общему выводу, что прошлое – совсем другая страна, которую движение тектонических плит времени с каждым годом отдаляет от нас все больше. Ближе к вечеру, когда в баре стало больше народу, Нина смотрела на людей так, что они предпочитали держаться подальше от моего места, пока я выходил покурить на улицу. В присутствии Нины ее взгляда было вполне достаточно.
По мере того как я все больше напивался, окружающие начали казаться мне все более и более отвратительными. Разговоры вокруг шли, естественно, о шоу-бизнесе, о деньгах, о здоровье и избыточном весе, о моде. Чем более нелогичной становилась тема разговора, тем, казалось, громче всем хотелось на эту тему говорить, словно вознося бесконечную молитву богам судьбы. В конце концов я начал разражаться длинными тирадами, в то время как Нина продолжала сидеть молча.
Разговоры о моде всегда приводили меня в ярость. Этим летом все мы должны носить ярко-красное? Кто это сказал? Почему при виде бикини из квадратиков разноцветного пластика мы должны делать вид, будто это должен носить каждый?
– Потому что, – проворчал я, обращаясь к Нине, – именно таким образом выставляет себя напоказ капитализм.
Именно так наша культура вываливает наружу свои непотребные места. «Эй вы, бесплотные тени в погруженном в хаос мире, только взгляните, на что мы способны! Если мы в состоянии тратить свое время и усилия на подобное дерьмо – только представьте, сколько у нас золота, оружия и зерна, насколько сыты и счастливы мы, граждане нашего мира!» Вот только они вовсе не счастливы, а некоторые из них даже недостаточно сыты, но никто не знает и никого не интересует, что происходит за рекламными щитами, ограждающими жизненный путь, поскольку жизнь для тех, кто имеет значение для общества, становится все лучше.
По всей стране все сидят и читают книги о том, как еще больше возлюбить ближнего своего, как будто это хоть в какой-то степени возможно. Прокуренные кафе превращаются в заведения, куда отправляется самоуверенная молодежь, чтобы скачать из Сети очередной новомодный роман; душные неуютные бары превращаются в места отдыха для сотрудников успешных корпораций. Недавно я был в одном баре, и там пахло благовониями – как это понимать, черт возьми? Не сигаретным дымом, но лавандой с пряностями? В помещении воздух не бывает более свежим, чем на улице, разве это не понятно? Нельзя перестать бояться, лишь делая вид, будто все, что тебя пугало, перестало существовать.
– Отчасти проблема состоит в том, – продолжал я, возможно, столь же несносным голосом, как и голоса окружающих, – что я еще помню времена, когда никто никуда не бежал.
Теперь же бег стал обязательной составляющей жизни. Бег – это мудрость. Бег – это абсолютное благо, наш ритуальный путь к благосклонности богов. Беги, и все будет хорошо. Если бы мы пребывали в лоне католической церкви, святость каждого определялась бы временем, которое кандидат провел в кроссовках. «Да, конечно, отец Брайан трудился на благо других и спасал чужие жизни и добро, но каков его результат забега на милю? Отец Нейт? И думать не смейте. Он за всю жизнь не пробежал и половины марафонской дистанции». Мы потеряли чувство меры, чувство здравомыслия, в то время как по всему миру, в странах, где у людей нет времени или денег на подобную чушь, нас все больше терпеть не могут за то, что мы ведем себя так, будто владеем всей планетой. Но кого это на самом деле волнует? Новая диета завоевывает популярность! Дженнифер Лопес купила себе новое украшение – посмотрите, как оно великолепно! Кого беспокоит, что творится в какой-то дыре, где даже не говорят по-американски? Жизнь прекрасна! Откройте для себя новый кофе без кофеина!
В конце концов я выдохся, и у меня закончилась выпивка. Я заметил, что молодые люди за соседними столиками смотрят на меня так, словно я пытался подвергнуть сомнению основы мироздания.
– Идите к черту, – громко посоветовал я.
Все отвернулись.
Даже Нина смотрела на меня, подняв брови.
– Похоже, доза антидепрессанта тебе бы сейчас не помешала.
– Будь проклят этот мир, – в замешательстве пробормотал я. – И все люди в нем тоже. Пусть он катится ко всем чертям. В Армагеддон.
– Угу, я помню, как все было, когда мне было пятнадцать, – сказала она. – Не бойся. Все пройдет.
Она встала.
– Пойдем, Уорд. Я пьяна, а ты вообще нагрузился. Пора домой.
Я увидел на столике чек и понял, что где-то в последние пятнадцать минут она расплатилась по счету.
Соскользнув с табурета, я последовал за ней на улицу, чувствуя себя крайне глупо. И кое-что еще.
К тому времени, когда мы нашли такси и вернулись в дом Нины, я уже не испытывал ничего, кроме усталости. Большая часть поездки прошла в молчании, хотя неловким это молчание вряд ли можно было назвать. Я даже совершил выдающийся поступок, заплатив за такси, а потом споткнулся и едва не упал, выходя из машины. Возможно, Нина была права. Для мужчин порой существует порог психологического возраста – сколь бы старым иногда ни казалось мне мое тело, в душе я почти всегда ощущал себя пятнадцатилетним.
Когда мы вошли в дом, я направился прямо к кофеварке, по пути бросив взгляд на автоответчик Нины.
– Тебе сообщение, – сказал я.
Нина нажала кнопку и посмотрела на высветившийся номер.
– Это Монро.
Сообщение было коротким. Мужской голос отрывисто потребовал, чтобы Нина позвонила ему, как только вернется. Она закатила глаза, но сразу же нажала кнопку ответного вызова.
– Кабинет Чарльза Монро, – послышался громкий отчетливый голос на том конце линии.
– Это Нина Бейнэм, – сказала Нина, потирая глаза. – Меня просили перезвонить.
На другом конце не ответили, но три секунды спустя раздался голос начальника Нины:
– Нина, где вы были, черт бы вас побрал?
– Уходила по делам, – ответила она, явно удивленная его тоном. – Почему вы не позвонили мне на сотовый?
– Я звонил. Три раза.
– Вот как? Наверное, там было слишком шумно. – Она многозначительно посмотрела на меня. – Что случилось?
– Мне звонили из полицейского управления Портленда.
Нина сразу посерьезнела.
– Новое убийство?
– И да, и нет. Во всяком случае, жертва – не девушка. И при ней нет жесткого диска.
– Тогда что?
Монро помолчал, затем снова заговорил, медленно и осторожно:
– Позапрошлой ночью в полицейский участок явилась проститутка по имени Дениз Террел, которая пребывала в полной растерянности. Она заявила, что днем работала по вызову и произошло что-то странное. Дальше она помнила лишь, что очнулась ночью возле мусорного контейнера. В конце концов они поняли, что у нее серьезная контузия, и отправили ее в больницу. На следующее утро она вспомнила кое-что еще и начала рассказывать, что ее направили к одному из постоянных клиентов их агентства, но она договорилась с другим мужчиной, который откуда-то знал о ее клиентуре. Он связался с ней напрямую и предложил ей денег в обмен за то, что она сообщит ему, где и когда она встречается с клиентом. Он сказал, будто тот должен ему кучу денег и он хотел бы поговорить с ним наедине. Девушка, которая работает под именем Черри, согласилась.
– Чарльз, можно ближе к делу?
– Портлендские полицейские поехали по указанному ею адресу. Там они нашли труп, принадлежавший некоему Питеру Ферильо – владельцу ресторана, имевшему связи в среде организованной преступности здесь, в Лос-Анджелесе. Тело было обнажено и изуродовано, Ферильо выстрелили в голову и оставили в кресле. Полицейские обследовали всю комнату от пола до потолка, но ничего не нашли. Однако потом патрульный офицер обнаружил кое-что на клумбе, в тридцати ярдах дальше по улице: открывалку для бутылок со следами крови. Крови Ферильо. На ней оказались отпечатки пальцев. Хорошие, четкие отпечатки. В полиции выяснили, кому они принадлежат.
Мне показалось, будто я мгновенно протрезвел. Мы с Ниной уставились друг на друга.
– Нина, – сказал Монро, – это отпечатки пальцев Джона Зандта.
Глава 16
По мере того как он ехал все дальше, он все больше осознавал, что его опутывает паутина. Паутина улиц, людей, мест и вещей, И другая паутина – паутина нового мира. Параллельная жизнь, где живут под адресами электронной почты и делают покупки в интернет-магазинах. Там можно найти очень многое и даже почувствовать себя богом. Все, что существует в паутине Сети, – информация в том или ином виде; но в наше время в Сети существует практически все, так что, можно сказать, весь мир превратился в чистую информацию. Все в мире выражается посредством нее, через набор слов и изображений. Это касается всего, что мы покупаем и на что смотрим, наших привычек и желаний, наших контактов с другими, всего того, за чем мы подглядываем, чем восхищаемся и что нас влечет. Все наше существование пропитано информацией. Она больше не подчиняется нам. Она повествует миру нашу историю, и иногда для этого приходится кое-что предпринимать.
Для него история началась заново, когда он нашел там Джессику. Конечно, таких, как Джессика, много, но среди них была и единственная. Найдя ее, можно было открыть окно в ее жизнь, убеждаясь в ее существовании, но точно так же можно было его и закрыть. Можно было завершить программу или даже перезагрузить компьютер, и тогда прошлое исчезало, и можно было начать все заново. Клавиша «Удалить» существует не просто так. Иногда нужно начать сначала.
Одна из его любимых серий снимков с веб-камеры была сделана в Питтсбурге, городе, в котором он никогда не был. Она состояла из трех изображений, относившихся к интервалу с 5.43 до 6.14 однажды утром в конце мая 2003 года. Все они были сделаны одной и той же камерой, хотя ее направление и степень увеличения менялись от снимка к снимку, вместо того чтобы давать одну и ту же неизменную картинку. На первом снимке рассветное небо, покрытое розоватыми облаками, занимало верхнюю половину кадра. Внизу слева струилась река Аллегейни, в темных водах которой отражались три моста. Повсюду – на улицах, вдоль берегов реки, вокруг фонтана и бассейна в конце парка Пойнт-Стейт, у супермаркета – горели огни, маленькие белые точки, казавшиеся в угасающих сумерках золотистыми или розовыми.
Второй снимок был сделан со значительно большим увеличением, и за прошедшие четверть часа камера успела повернуться в другую сторону. Трудно было сказать, какой именно части города соответствует эта картинка. Кадр в основном заполняли деревья, а также тянувшийся среди них участок ведшего в город шоссе, на котором можно было заметить несколько автомобилей – ранние пташки, спешившие на работу. Изображение казалось более ярким, поскольку на нем было меньше неба.
Последняя картинка показывала слияние двух рек, снятое под несколько другим углом. Камера была повернута чуть к югу, к тому месту, где Мононгахила сливалась с Аллегейни у все еще погруженного во мрак моста Форт-Питт. Огней нигде не было видно – то ли в городе выключали свет ровно в шесть, то ли их уже не было заметно на фоне посветлевшего неба.
Он немало времени провел за изучением этих картинок, постепенно понимая, что на самом деле говорит Сеть о тех, за кем наблюдает. Становилось ясно, что можно жить в городе, быть одним из его обитателей и при этом не осознавать, что являешься частью чего-то большего. Примерно то же можно было бы сказать о мышах, живущих в человеческом доме, – это их местожительство, но это вовсе не означает, что они имеют какие-то права, что их кто-то воспринимает всерьез, что они не являются законной добычей для кошек и мышеловок. Точно так же можно сидеть целый день в ресторане, но при этом оставаться не более чем посетителем, временно занимающим место, принадлежащее кому-то другому, место, на которое ты получил право, отдав деньги за кофе и гамбургеры. Даже если у тебя есть свой собственный уютный дом в пригороде, тебе все равно приходится платить за все: отдавать кредит, который ты взял, чтобы купить дом, откладывать деньги на лечение зубов сына и на будущую свадьбу дочери, оплачивать страховку, которая может покрыть расходы на операцию для родителей, но не спасет их жизни. Ты тратишь свое время, отдавая его тем, кто использует его ради собственной прибыли, продавая свою продукцию ценой твоей жизни. Твое время становится ее тайным ингредиентом, дополнительной приправой; твоя жизнь раздается бесплатно на дне пакетов, словно рекламные вкладыши. Взамен тебе помогают отдать долги банку, больницам и самой судьбе – и ты мотаешься каждый день туда и обратно, между домом и работой, на машине, за которую ты выплачиваешь кредит и которую, как бы ты о ней ни заботился, увезут из твоего гаража на буксире через несколько дней после того, как не будет сделан очередной взнос.
Ты продолжаешь заниматься этим, пока не постареешь, и твоя жизнь начнет катиться в обратную сторону. И вместо целого дома тебе останется лишь комната в доме кого-то из твоих детей, если, конечно, тебя вообще примут к себе, а под конец – комната в странном здании, в окружении стариков, с которыми ты никогда раньше не был знаком, а даже если бы и был, то они могли бы тебе не понравиться. Молодые не понимают, что хотя старики все похожи друг на друга, это вовсе не означает, что они одинаковые внутри. Они никогда не уживаются вместе. И ты еще более остро начинаешь осознавать, что жизнь идет совсем не туда. Словно кто-то стер с диска твоей жизни все то время, пока ты имел собственный дом, жил в мире своих желаний и стремлений. Его мягко вынули из твоих рук, словно кухонный нож у маленького ребенка. Вещи, которые тебе принадлежали и помогали ощущать себя личностью, отданы, проданы или выброшены, и ты снова заперт в маленькой комнатке, словно тебе двенадцать лет, но на этот раз, вместо того чтобы ощущать себя частью окружающего мира, ты понимаешь, что жизнь давно уже утратила всякий смысл. Ты сидишь в тишине и смотришь в окно, пытаясь не впасть в панику при мысли, что прошлое быстро забывается и что в нем на самом деле было не так уж и много ценного. Весь опыт, который ты накапливал в течение десятилетий, словно растворяется, вновь обрекая тебя на зависимость от других; и невозможно обманывать себя, думая, что через подобное надо лишь пройти, что все еще впереди. Впереди ничего нет. Твое время прошло. Теперь ты всего лишь существуешь на фоне чьей-то чужой жизни, и даже это, вероятно, продлится недолго.
