Часть 2 дорога без возврата 2 страница

«Будь с ним очень, очень осторожен, – говорилось в ней. – Это оригинал. Найди на нем что-нибудь для меня, а потом отошли обратно».

Прежде чем заняться чем-нибудь еще, я позвонил на сотовый Нине. Голос у нее был усталый и расстроенный.

– Рада, что посылка дошла, – сказала она. – Но не думаю, что это хоть чем-то поможет. В полицейском управлении Лос-Анджелеса уже проследили всю историю этого диска. Они нашли человека, который купил ноутбук, некоего мелкого деятеля шоу-бизнеса по имени Ник Голсон, но у него есть квитанция, подтверждающая, что он продал его в магазин подержанной техники в Бербанке в прошлом июле. Он думал, что получит хороший заказ на сценарий, но так его и не получил и в итоге не смог позволить себе компьютер. После этого кто-то купил его за наличные, снял жесткий диск, а остальное куда-то выкинул – мы вряд ли когда-либо узнаем, куда именно. Сотрудников магазина сейчас допрашивают, но убийца, как мне кажется, был достаточно умен, чтобы не оставить следов.

– И каким же образом я получил оригинальный диск?

– Благодаря моему женскому обаянию.

– У тебя есть обаяние?

– Ты удивишься – есть. Собственно, я и сама удивляюсь. Вероятно, все дело лишь в моем положении.

Она призналась, что слегка надавила на компьютерщика из полицейского управления, после того как я дал понять, что копия может меня и не устроить. Парень готов был пойти ей навстречу в немалой степени потому, что они и так уже сделали с диском все, что могли. Отпечатки с него уже сняли, так что к нему можно было спокойно прикасаться. Но…

Я сказал, что буду с ним крайне осторожен.

Положив трубку, я посмотрел на предмет, который, как я теперь знал, провел некоторое время во рту мертвой женщины. Не знаю, что больше действовало мне на нервы – то ли это, то ли осознание того риска, на который пошла Нина.

Принесли кофе. Я выпил чашку и выкурил сигарету, после чего, как обычно, почувствовал себя куда увереннее перед лицом вызова, брошенного мне миром. Достав внешний бокс, я осторожно вставил в него диск и подключил кабель к ноутбуку Бобби. На рабочем столе появилась иконка диска.

Открыв содержимое диска, я еще раз убедился в том, о чем мне уже говорили. Там было всего два файла: музыкальный в формате МР3 и текстовый. По словам Нины, цитата в начале текста принадлежала Генриху Гейне. Запись «Реквиема» Форе была взята из вполне уважаемого источника начала шестидесятых, что само по себе могло ничего не значить. Классическая музыка не подвластна времени, и недавнее вовсе не означает лучшее. Все, что я смог узнать об этой музыке, – это то, что она записана в стереоформате, с битрейтом 192 килобита в секунду, с высоким качеством. Учитывая, что большинство людей не слышат разницы между битрейтами 192 и 160, возможно, предполагалось, что она либо будет воспроизводиться через высококачественную аудиосистему, на которой будут заметны недостатки более низкой частоты, либо – что выглядело более простым и очевидным – музыка имела некое немаловажное значение для того, кто ее записал. Так или иначе – толку немного. Я прослушал файл несколько раз, параллельно изучая текст, и заметил легкое шипение, а также один или два щелчка. Возможно, МРЗ-файл записывали с виниловой пластинки. Маловероятно, чтобы кто-то, разбирающийся в компьютерах, полностью презирал компакт-диски, так что, возможно, пластинка имела для него некое сентиментальное значение. Опять-таки – немного толку.

Запустив мощную сканирующую программу, я стал ждать, пока она закончит работать.

Многим кажется, будто компьютеры – всего лишь машины вроде пылесосов или видеомагнитофонов. Но они ошибаются. С самого начала, еще во времена высокоразвитых калькуляторов типа «Амиги» или «Эппл II», наши отношения с компьютерами стали совсем иными. Сразу было ясно, что это нечто обладающее собственными правами. Если сломалась стиральная машина или телевизор – их несут в ремонт или выбрасывают на свалку. Это всего лишь предметы старой, обычной технологии. В них нет никакой магии. Однако если перестает работать компьютер – ты никогда полностью не уверен в том, кто именно в этом виноват. Ты чувствуешь, что и сам к этому причастен. Это примерно как разница между карандашом и автомобилем. Карандаш прост и предсказуем. Он может выполнять лишь одну функцию (если заточен) и отказывает по вполне очевидным причинам (слишком короткий, слишком тупой, нет грифеля). Что касается автомобиля, особенно если это какое-нибудь ржавое ведро, за руль которого большинство из нас в первый раз садились, то тут все несколько сложнее. Его приходится порой уговаривать, особенно холодным утром. Странный шум, непонятно что означающий, но никогда не исчезающий, случайные отказы двигателя, которые порой начинаешь приписывать положению луны на небе. Все это не значит, что машина неисправна, просто она требует дружеского к себе отношения, напоминая о том, что у нее есть свои потребности. Постепенно отношения с ней превращаются в ритуал, возникает некая связь, основанная на ее непредсказуемости, на том, что с ней нужно уметь обращаться. Примерно так же начинаешь лучше разбираться в людях, узнавая их странности, положительные и отрицательные стороны и вообще все то, что отличает их от других.

Компьютер в этом отношении чем-то напоминает автомобиль, только куда глубже протягивает свои щупальца в твою жизнь. Компьютер – словно отражение твоей души, многослойное, снабженное системой меню представление о том, кто ты есть, кто имеет для тебя значение и какие грехи ты совершаешь. Если ты провел вечер, блуждая по Сети в поисках голых женщин, твои следы остаются в истории браузера и дисковом кэше, не говоря уж о том, что твой адрес фиксируется всеми сайтами, на которых ты побывал, так что они могут заваливать тебя спамом до скончания времен. Если ты обмениваешься легкомысленными посланиями с коллегой по работе, но тщательно избавляешься от них, – этого все равно недостаточно, пока ты не выполнишь команду очистки корзины.

Даже если ты считаешь себя очень умным и удаляешь ненужное, очищая корзину, – этого тоже мало. Все, что происходит, когда ты «стираешь» файл, – это то, что компьютер лишь удаляет ссылку на него. Точно так же, как если уничтожить каталожную карточку, которая указывает, на какой полке можно найти книгу, – сама книга останется на месте, и если поискать, то ее можно обнаружить или случайно на нее наткнуться.

Или представим себе человека, который пишет заметки карандашом на огромном листе бумаги. Если ослепить его, записки останутся там же, где и были. Он не может показать, где находится каждая из записей, но они никуда не делись. Если он будет продолжать делать записи (иными словами, если продолжать сохранять файлы), он начнет писать поверх старого текста. Его новые записи, его новый опыт будут перекрывать куски предшествовавших файлов, лишая возможности вернуться к тому, что было раньше, понять или даже вспомнить, что произошло прежде и сделало его жизнь такой, какой она стала теперь. Однако фрагменты этих файлов, хотя и кажутся утраченными навсегда, продолжают существовать – словно прежний опыт компьютера, отрезанный от внешнего мира, но все еще обитающий в некоторых частях диска, подобно призракам и воспоминаниям, смешанным с событиями настоящего. Собственно, так же бывает и у нас самих.

Программе потребовалось полчаса, чтобы завершить проход. Результат оказался нулевым и лишь подтверждал то, что уже выяснил компьютерщик Нины: диск был тщательно очищен от информации, прежде чем на него скопировали два файла. Человека, делавшего записки, не только ослепили, но еще и увели подальше и расстреляли.

Кофе в кружке остыл. Я запустил одну из специальных программ Бобби, которая обследовала поверхность диска в поисках нерегулярности – или неожиданной регулярности – в двоичном мусоре, пытаясь как можно глубже проникнуть в туманные отголоски воспоминаний цифрового разума. Прошлое сопротивляется вторжению, даже среди тех, у кого кремниевый мозг.

На экране появилось диалоговое окно, сообщавшее, что процесс займет чуть больше пяти часов. Наблюдать за ним было не слишком интересно, и я, проверив, что компьютер включен в сеть, отправился прогуляться.

 

В три часа позвонил из аэропорта Зандт. Я сообщил ему, как добраться до «Эспрессо», и отправился обратно к отелю дожидаться его. Сорок минут спустя подъехало такси, из которого вышел Джон и, бросив яростный взгляд на швейцара в форме перед входом, двинулся в мою сторону – размеренным и очень ровным шагом. Я прекрасно знал, что это означает.

Велев проходившему мимо официанту принести ему пива, он сел напротив меня.

– Привет, Уорд. А ты тут, похоже, уже вполне обжился.

– Я? В таком случае ты похож на процветающего наркодельца. Как Нина?

– У нее все в порядке, – ответил он.

Он замолчал, ожидая, когда ему принесут пиво. На этот раз он был без бороды. За весь свой недолгий опыт общения с Зандтом я успел понять, что он крайне неразговорчив. Он просто говорил то, что считал нужным сказать, а затем или умолкал, или уходил. К тому же в последнее время он много пил. Требуется провести с пьющим человеком некоторое время – как когда-то пришлось мне в течение года, – чтобы начать замечать внешние признаки пьянства. Мешки у него под глазами потемнели, и он потянулся к кружке в то же мгновение, как только ее поставили на стол; но взгляд его был ясным, а голос – спокойным и бесстрастным.

– И что там у нас в Якиме?

– Как я уже сказал – почти ничего. Я вернулся в Лос-Анджелес и рассказал Нине о том, что мы нашли. Она доложила об этом своему начальству, и на этом все. Собственно, и я-то в основном стал этим интересоваться потому, что…

Он пожал плечами.

Я понял. Сказать ему больше было особо нечего. В свое время он занимался расследованием убийств, совершенных «Мальчиком на посылках», в результате чего оказалась похищена его дочь Карен, которую он так больше и не увидел живой. Брак его распался. Он ушел из полиции. Я считал его очень хорошим детективом – именно ему удалось выяснить, что Человек прямоходящий стоял во главе группы, поставлявшей жертвы для очень богатых психопатов из Холлса, похищая людей по их заказу. Но даже если бы Зандт и хотел вернуться на службу, что на самом деле было не так, вряд ли полиция Лос-Анджелеса предоставила бы ему такую возможность. Так что ему оставалось делать? Стать телохранителем? Уйти в бизнес? В качестве кого? У Зандта точно так же не было никаких шансов найти нормальную работу, как и у меня.

– Мы могли бы пойти в ФБР.

– Ну да, конечно. Тебя ведь вышвырнули из ЦРУ, а это всегда производит хорошее впечатление. Ладно. Помнишь слово на двери той хижины, что мы нашли?

– Не совсем, – сказал я. – Я видел там какие-то буквы, но мне показалось, что в них нет никакого смысла.

Он достал из кармана небольшой кусочек глянцевой бумаги.

– Одна из фотографий, которые я сделал. Высококонтрастный отпечаток. Теперь видишь?

Я посмотрел внимательнее. На двери определенно были вырезаны буквы. Присмотревшись, можно было даже разобрать слово или имя «Кроатан». Видимо, надписи было уже немало лет, и она успела стать неразборчивой.

– Что это значит?

– Я думал, что это название какого-то старого рудника или что-то в этом роде. Но ничего похожего мне найти не удалось. Единственная ссылка, которую мне удалось обнаружить, выглядит весьма странно.

Он пододвинул ко мне толстую стопку листов бумаги. Я увидел множество слов, отпечатанных разными, очень мелкими шрифтами, разделенных на отдельные главы под общим заголовком «Роанок».

– Надеюсь, у тебя есть краткое изложение всего этого?

– Ты ведь слышал про Роанок, верно? На восточном побережье?

– Да, – ответил я. – Довольно смутно. Там много лет назад пропали люди. Кажется, так.

– На самом деле люди там пропадали дважды. Роанок был первой попыткой англичан основать колонию в Америке. Британскому мореплавателю Уолтеру Рэли королева Елизавета Первая пожаловала участок земли, который должен был положить начало Новому Свету. В тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году Рэли отправил туда экспедицию, чтобы выяснить, что же он получил во владение. Территория эта называлась Роанок, и находилась она на побережье, там, где сейчас Северная Каролина. Они обследовали ее, установили контакт с местным племенем – кроатанами – и вернулись назад в Англию.

В тысяча пятьсот восемьдесят шестом году туда отправилась вторая экспедиция из ста человек. Им уже не настолько повезло. Они взяли с собой слишком мало провизии, встретили не слишком радушный прием со стороны туземцев, и в итоге всех их, кроме пятнадцати, подобрал проходивший корабль, на котором они и вернулись домой. Однако Рэли намеревался основать там действующую колонию и на следующий год послал туда еще одну экспедицию, поставив во главе ее человека по имени Джон Уайт, который должен был стать тамошним губернатором. Всего отправилось сто семнадцать человек: мужчин, женщин и детей – с мыслью о том, что семейные группы сделают сообщество более устойчивым. Им не ставилась задача направляться именно на Роанок, но… именно там в конце концов они и оказались. Они нашли оборонительные сооружения, построенные предыдущей экспедицией, но никаких следов пятнадцати человек, которых оставили их охранять. Они просто исчезли. Уайт сумел восстановить отношения с кроатанами, которые сказали, что на форт напало вражеское племя и убило по крайней мере нескольких солдат. Уайт, естественно, разозлился и, когда одного из новых колонистов нашли мертвым, решил напасть на местное враждебное племя поухатанцев. Вот только его люди все перепутали и умудрились вместо этого убить нескольких кроатанов, вероятно, по давнему принципу «для меня они все одинаковы».

Я покачал головой.

– Остроумно, ничего не скажешь.

– Само собой, все прежние добрые отношения с кроатанами по понятным причинам тут же прекратились, и те отказались снабжать их едой. Колонисты прибыли летом, и сеять семена было уже поздно, а то немногое, что было у них с собой, успело испортиться.

– Ну и глупые же они были, эти первопоселенцы.

– Глупые или отважные. Или и то и другое сразу. Так или иначе, Уайт решил вернуться в Англию за провизией – другого выхода не было. Они договорились, что, если колонистам придется уйти в глубь материка, они оставят знак, указывающий, куда именно они ушли. Кроме того, если причиной этому станет нападение врагов, они должны были вырезать в каком-нибудь заметном месте крест. Проблема заключалась в том, что, когда Уайт вернулся в Англию, он обнаружил, что его страна воюет с Испанией, и он не мог вернуться в Роанок целых три года.

Я попытался представить себя на их месте – заброшенных, на чужой земле, в окружении ненавидящих соседей, с подходящими к концу запасами еды. Глава колонии отправляется домой, чтобы пополнить припасы, и пропадает почти на целый период между Олимпийскими играми.

– А потом, когда он вернулся?

– Никого не было. Все исчезли. Ни единой живой души, никаких признаков трупов. Все имущество осталось на месте. Креста тоже нигде не нашли, однако на воротах частокола было вырезано слово «Кроатан».

– Ладно, – сказал я. – Звучит довольно жутко. И что же там случилось?

Он пожал плечами.

– Об этом толком никто не знает. Уайт хотел выяснить, что произошло с людьми, которых он там оставил, но капитана и команду корабля это интересовало куда меньше, и он вынужден был вернуться в Европу. Он пытался снарядить туда еще одну экспедицию в конце тысяча пятисот девяностых годов, но к тому времени Рэли и его спонсоры утратили к этому предприятию интерес. С тех пор это пробовали проделать многие, начиная с некоего Джона Смита, который побывал в поселении Джеймстаун двадцать лет спустя.

– И?..

– Смит поговорил с местными индейцами, и у него возникло несколько мыслей, которые обсуждаются до сих пор. Оказывается, слово «Кроатан» относится не только к племени, но и к довольно обширной и не слишком четко очерченной территории. Так что надпись могла означать место, куда все ушли, – как и было оговорено с Уайтом. С другой стороны, можно было предположить, что сами кроатаны сменили гнев на милость и начали помогать несчастным колонистам. Или если допустить, что это племя все же напало на них, то вполне возможно, что колонисты вынуждены были отступить в глубь материка. Любой из этих вариантов не исключает возможности, что некоторые или все поселенцы (по некоторым предположениям, все мужчины были убиты и остались только женщины и дети) ассимилировались с одним из местных племен. На самом деле есть несколько индейских народностей – в особенности ламби, – которых вполне можно в этом подозревать, причем с достаточной долей уверенности. К данной теории стали относиться серьезно где-то с середины тысяча восьмисотых годов, а разговоры об этом шли еще со времен Джеймстауна. Рассказывают о каком-то миссионере, о том, что в начале семнадцатого века он встречал в тех краях дружественно настроенных туземцев, говоривших по-английски, а также о некоем немецком исследователе, имени которого мне найти не удалось, но он якобы утверждал, будто встречался с «могучим народом бородатых людей» – то есть с возможными потомками поселенцев.

Раньше мне казалось, что буквы на двери хижины не произвели на меня особого впечатления, но после рассказа Джона мне вдруг стало холодно, будто я оказался посреди пустоты в компании мертвецов.

Зандт махнул рукой, подзывая официанта. Тот начал было объяснять, что занят, но, увидев взгляд Джона, сразу же пошел за вторым пивом для него.

– Вопрос в том, почему эта надпись была вырезана на двери хижины, которую мы нашли.

– Цитата? – предположил я. – Какой-то намек на тайну Роанока? Но какой в этом смысл?

– Он пытается что-то нам сказать.

– На самом деле я даже не думаю, что все это имеет хоть какое-то отношение к Полу. Ничто не связывает его с этим местом, да и вообще – зачем это ему? Зачем ему пытаться что-то нам сообщить?

– Половину времени, которое Сара Беккер провела в заточении, он читал ей лекции. К тому же вспомни тот текст, который ты нашел в Сети три месяца назад: разглагольствования о том, что все, кроме «соломенных людей», заражены социальным вирусом, вынудившим нас перейти к земледелию. Его миссия – сообщать об этом другим.

Мы сделали паузу, пока перед нами ставили пиво.

– Главное, – сказал я, – что Пол вовсе не считает себя всего лишь очередным психом.

– Никто из них так не считает, Уорд. Никто из этих людей не просыпается по утрам с мыслью: «Сегодня я совершу нечто по-настоящему чудовищное». Они просто делают то, что делают; некоторые из них понимают, что это плохо, а некоторые – нет. Но в любом случае, поступают они так вовсе не из-за этого.

– Да, – ответил я, несколько раздраженный его тоном. – Я понимаю.

– Они поступают так потому, что не могут иначе, точно так же, как наркоманы вкалывают героин себе в вены. Они не пытаются убить себя, не пытаются разрушить собственную жизнь. Им просто нужна очередная доза, точно так же, как тебе нужна сигарета или как одним нужно, чтобы у них до блеска были начищены ботинки, а другим – каждый день записывать телешоу на видеокассету или трижды проверять, что дверь заперта на ключ, прежде чем уйти из дома. У каждого есть свое магическое заклинание, свой ритуал, нечто такое, без чего они не могут жить.

– А для тебя это сейчас что? Пиво?

– Пошел к черту.

– Как у вас дела с Ниной?

– Не твое собачье дело.

– Нет, мое, – теперь я уже разозлился по-настоящему. – Во всем мире лишь трое знают о «соломенных людях». Я три месяца мотался по стране, стараясь никому не попадаться на глаза. Я до полусмерти избил одного несчастного парня в Айдахо, потому что мне показалось, будто он за мной следит. Собственно, у меня практически никого нет, кроме вас двоих.

– А что с деньгами, которые тебе остались от родителей?

– Их больше нет, – сказал я. – Не потрачены – просто исчезли. Они до них добрались.

– Черт, – пробормотал он. – Жаль это слышать.

Он помолчал, глядя через улицу.

– Все пошло наперекосяк, – наконец сказал он, уставившись на человека, переставлявшего картины в окне галереи. – Я переехал к ней. Ты же знаешь, мы раньше были вместе, еще когда я был женат. Думал, это поможет. Мы оба так думали. Но… она слишком чувственная.

– Верно. А ты всего лишь большой пушистый плюшевый медведь.

Он повернулся и пристально посмотрел на меня.

– Именно так я всегда и считал.

– Что ты делал во Флориде?

Зандт молча покачал головой. Он уже начинал всерьез меня раздражать.

– Ладно, так что еще тебе удалось выяснить?

– Ничего.

– Вот как? И ты проделал такой путь лишь затем, чтобы сообщить мне об этом? Это и есть твои новости?

– Я не только на это тратил время, Уорд, и я не собираюсь перед тобой отчитываться. Я пытался устроить свою жизнь. «Соломенные люди» – не единственное, что существует на свете, есть вещи и поважнее. Человек прямоходящий – всего лишь еще один убийца.

– Черт побери, – громко сказал я. – Он убил твою дочь и моих родителей. Он не просто «еще один». А ты занимаешься исследованием какого-то дерьма, произошедшего четыреста лет назад?

– Иногда приходится вернуться далеко назад, чтобы сделать то, что нужно.

– И это значит… что?

Зандт пожал плечами. Он сказал все, что собирался сказать.

– И что ты теперь собираешься делать?

– Видимо, снять номер в каком-нибудь отеле.

– Здесь вполне неплохо, – сказав это, я тут же пожалел о собственных словах.

Он улыбнулся.

– На мой вкус здесь чересчур дорого, Уорд.

– Тогда возьми в долг.

– В долг? Я думал, у тебя нет денег.

– Джон, ну почему ты такая задница?

Он встал и бросил на стол десять баксов.

– Потому что деньги в нашем деле ничего не решают.

Он вышел и зашагал по улице, не оглядываясь. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду, а потом пошел наверх собирать вещи.

 

Глава 12

 

В седьмом часу вечера, когда Том стоял на балконе, шедшем вдоль всего фасада двухэтажного мотеля, на стоянку въехала машина.

Сейчас Том во многих отношениях чувствовал себя лучше, но во многих – хуже. Он был рад, что смог наконец покинуть полицейский участок и переодеться. Помощник шерифа терпеливо ждал, пока Том облачится в новые джинсы, свитер и прочее. Все остальное имущество, принадлежавшее ему до ухода в лес, было сложено в багажнике взятого напрокат автомобиля, стоявшего теперь на парковке.

Приняв горячий душ и посидев в единственном имевшемся в номере кресле, он решил, что вполне в состоянии отправиться на поиски еды. Его старая одежда лежала в пакете, в котором ему принесли новую. Хотя трудно было поверить, что ее когда-либо можно будет снова носить, Том ощущал к ней некую суеверную привязанность. Часть его разума – та самая, которая хранила память о каждом бумажнике, которым он когда-либо владел, – готова была приписать неживым предметам некую силу. Кто знает, что могло бы случиться, не будь этой одежды.

Было и еще одно, хотя в этом он не готов был признаться даже самому себе. Одежда являлась свидетелем всего того, что случилось с ним. Она побывала там, в лесу. Она знала все то, что видел или чувствовал он. Все то время, пока Том продирался сквозь заросли, отчаянно стремясь вернуться к цивилизации, его не покидала одна мысль – теперь у него есть причины для того, чтобы остаться в живых. Он кое-что знал. Он хотел принести остальным новость.

Но все произошло не совсем так, как он надеялся.

Он все еще верил в то, что видел и чувствовал. Однако ясно было, что никто больше в это не верит. Шериф четко обозначил свою позицию, и помощник последовал его примеру. За пятнадцать минут, проведенных в небольшом магазинчике одежды на другой стороне площади, Том понял, что новости здесь распространяются очень быстро. Впрочем, об этом можно было догадаться уже по тому, что та женщина, Патриция, успела услышать достаточно, чтобы прийти и разрушить до основания все его надежды (потом она пять минут рассыпалась перед ним в извинениях, отчего стало только хуже). Всем быстро стало известно о том, что он якобы видел. И к тому моменту, когда Том расплачивался за свои покупки, он уже не сомневался, что все вокруг считают его сумасшедшим.

«Знаете, он нажрался в стельку у Фрэнка пару дней назад. Потом пытался покончить с собой в лесу, но не с помощью пистолета или чего-нибудь подходящего. Вроде как наелся таблеток и отрубился, после чего ему показалось, будто он что-то видел. Потом два дня блуждал по лесу. Забавно, правда?»

Не столько забавно, сколько грустно. Девушка за кассой ничего этого не говорила, но ее очень, очень добрая улыбка сказала ему все. Портье за стойкой в мотеле даже не смотрел в глаза, но тоже выдавил кривую улыбку. Том все понял. Его отделял лишь шаг от того, чтобы стать посмешищем. И два шага до кое-чего намного худшего. Если Коннелли расскажет хоть что-то о том, что узнал, от добрых улыбок не останется и следа. А Коннелли еще не знал всего.

Некоторое время он сидел в кресле, тупо глядя на телефон и думая, не позвонить ли домой. Прошло три или четыре дня. Он не помнил, звонил ли перед тем, как уйти в лес, и понимал, что это не лучшим образом свидетельствует о его психическом состоянии. Наверное, все-таки звонить не стоило, хотя он уже благоразумно удержался от искушения сказать что-нибудь многозначительное или высокопарное. Он чувствовал, что надо позвонить Саре, сообщить ей, что с ним все в порядке, но в то же время понимал, что у нее нет никаких причин подозревать, что с ним что-то могло случиться. Его молчание не означало ничего, кроме дополнительного подтверждения простой мысли: «Том, ты дурак». Ему хотелось сообщить ей о своей новости. Об этом нужно было кому-то рассказать, а за все время пребывания в лесу его не оставляла мысль о том, что вопреки всему он очень любит Сару. Ему не хотелось говорить ей о том, почему он оказался в лесу (хотя она могла узнать об этом и позже), но можно было просто рассказать о своей находке. Проблема заключалась в том, что, несмотря на все им пережитое, новость уже не казалась столь захватывающей.

А без этого не было никаких причин звонить домой и не о чем было говорить. Да и к чему бы все в конце концов свелось? «Знаешь про ту тварь, которую все считают несуществующей? Большую и лохматую, которая каждый раз оказывалась подделкой? Я ее видел. Я был совсем рядом с мифическим созданием. Оно стояло надо мной, и я чувствовал смрад его ужасного дыхания. По крайней мере… мне так кажется – я был тогда пьян до потери сознания, одурманен снотворным и едва не умер. А потом я увидел следы. Хотя, возможно, я их и не видел, и, честно говоря, я тогда еще слышал какие-то голоса. Вот и все мои новости. Постскриптум: я тебя люблю».

Наверное, он сразу же вернул бы себе ее уважение. Вероятно, она бросилась бы прямо сюда, просто для того, чтобы снова быть с ним. Мой отважный исследователь. Мой… чертов придурок.

Нет. В том, что она уже знала, не было ничего хорошего, но то, что она могла однажды узнать, было намного хуже. Впрочем, в любом случае она наверняка поверила бы его словам, а не тому, что могли рассказать другие. Сейчас, когда его слова могли показаться словами безумца, звонить явно не стоило. Ему не хотелось даже посылать ей текстовое сообщение. Когда он снова начнет с ней общаться, это станет началом его пути наверх. Но сколько бы он ни стоял на балконе, ему вряд ли удалось бы придумать, где именно подобный путь мог начаться.

Автомобиль обогнул паркинг по плавной дуге и остановился прямо посередине. Открылась дверца со стороны водителя, и оттуда вышел человек чуть выше среднего роста, с аккуратно подстриженными каштановыми волосами, явно городского вида.

Он посмотрел на балкон и помахал рукой.

– Вы, случайно, не Том Козелек?

Том нахмурился.

– Да, – помедлив, ответил он. – А кто вы?

Незнакомец улыбнулся.

– Ну вот – я проделал такой долгий путь, чтобы с вами поговорить, а вы…

– Ладно, – сказал Том. – Но все-таки кто вы?

Мужчина достал из бумажника карточку и поднял ее. До нее было слишком далеко, чтобы Том мог разобрать слова, но логотип выглядел знакомым.

– Я тот, кто хочет выслушать вашу историю, – сказал он. – А теперь – мне подняться к вам или пригласить вас на кружечку пива?

 

В четверть седьмого Эл Коннелли все еще сидел за своим столом в участке, для чего не было особых причин. Фил ушел домой, но второй его помощник, Конрад, убивал время в приемной. Коннелли и сам мог быть уже дома, но, честно говоря, там тоже особо нечего было делать. Тем не менее он уже собирался встать и уйти, когда в дверь постучали. За дверью стояла Мелисса Хоффман.

– Доктор? – спросил Коннелли. – Чем могу помочь?

– Ну, – пробормотала она, – ничего особенного. Просто… в общем, я кое-что выяснила и подумала, что, может быть, стоит вам об этом рассказать.

Посмотрев на кофеварку в углу, он увидел, что та наполовину полна.

– Хотите кофе?

Она кивнула и неуверенно села. Так бывало всегда – как бы люди ни пытались вести себя непринужденно, большинство из них выглядели так, будто очень хотели, чтобы на них прямо сейчас надели наручники, на случай, если за ними числится какое-то прегрешение, о котором они сами забыли. Те немногие, кто так не выглядел, всегда оказывались настоящими преступниками, просто не желавшими в глубине души этого понимать.

Он приготовил две чашки кофе и снова молча сел за стол.

– Ладно, – сказала Мелисса. – В общем, я, наверное, плохо поступила. Когда сегодня утром я осматривала того парня, то, уходя, заметила кое-что у него в рюкзаке.