Из письма к Вл. И. Немировичу-Данченко. Дорогой Владимир Иванович!

13 авг. 909

13 августа 1909

Париж

Дорогой Владимир Иванович!

...Много думал о сезоне, и у меня есть план с хорошей работой для Марии Николаевны¹ (так как по разговору прошлого года выходило тогда, что я должен думать о ней, а не Вы. А Вы должны думать о моих ученицах). Пока не узнаю Вашего плана, должен упорно молчать. Относительно Ваших вопросов я все сказал Василию Васильевичу при свидании.

Очень хочу какой-нибудь роли для Кореневой. Аню -- не вижу. Дворянская дочь... Дворянство очень важно, так как это то старое поколение, которое, подобно саду, вырубается. Аня -- это будущая Россия. Энергичная, стремящаяся вперед. Этого не было у Лилиной, и это ее недостаток.

Кто же Аня? По энергии -- Барановская, но и она не дворянка. Коонен могла бы, но она уже занята (если не Коренева играет в "Месяце в деревне", где я ее не вижу). Коренева -- Лиза в "Горе от ума"?! Маруся очень бы хотела передать эту роль Коонен, если это не внесет много хлопот. Она мечтает о графине-внучке².

Лизу недурно читала на уроке и Барановская.

Я все-таки держусь того мнения: тех, кто двигается вперед,-- толкать. А то у нас делают два шага вперед и три шага назад. Таким образом никогда не добьемся результатов.

Если эти избранницы -- Коонен и Барановская,-- кто-нибудь (я ли, Вы ли) с ними и занимается. Если это не они, а более талантливые,-- пусть занимаются усиленно с ними. То же скажу и о Гореве.

Горев пошел -- надо его толкать сильнее, чем других, но, может быть, он глуп, ненадежен. Надо брать другого и в первую голову толкать его.

Нам скорее нужен актер, а то Качалов стареет.

Подгорный -- Трофимов -- хорошо, обещано.

Дуняша -- Дмитревская -- очень хорошо.

"Кладбище"?! -- Надо выдумывать. То превращение, которое было, никуда не годится. Очень трудно придумать, когда "Синяя птица" так далеко позади. Придумать можно, но это не должно быть сложно. Думаю³.

Буду в Москве 19-го.

20-го утром, в час,-- хорошо бы созвать всех (кроме Книппер и Москвина, который приедет 21-го). Сговориться по всем отделам (утро и вечер).

21-го утро -- фабрика или контора. Вечер -- что можно? Издали трудно решать. Смотреть ли декорации? Выбирать ли костюмы? В промежутках или в случае перемены занимаюсь с Беляевым и Верочкой.

22-го в 12 часов -- огромная первая репетиция ⁴.

Ваш К. Алексеев

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

15 августа 1909

Дорогая Маруся!

Вот я уже начал скучать без тебя и детишек. Настроение осеннее. Здоров. Ехал хорошо. Ел цыпленка и вспоминал твою заботливость с чувством любви. Вечером на ночь ел землянику и тоже был растроган. Дорогой все думал о Кирюле, о ее нетерпимости к чьему-нибудь чужому мнению -- и сам боялся своего таланта предсказывателя. Чувствую, в какой тупик она лезет, и знаю, что за разочарование ее там ожидает¹. Все это меня очень волновало.

...В Париже мерзко, тоскливо. Хотел итти в театр, но противно вспомнить о французских актерах. Пошел сидеть в Champs Elysêes. Зашел в "Ambassadeurs" и там встретил Элю Ивановну Книппер (Рабенек). Изменилась, плохой вид. Дотанцевалась до какого-то порока в сердце.

Я ей дал адрес Дункан, но ехать к ней отказался. Домой пришел около 12-ти.

Ел землянику и спал хорошо. Сегодня с утра примерки. Все сделали скверно, т. е. по-французски. Покупал кое-что для "Месяца в деревне", и все думалось о Кире. Вот то же и Эля Ивановна -- фантазерка. Хотела прежде всего не самого искусства, а, главное, того, чтоб быть хоть в чем-нибудь первой в искусстве. Живопись -- так живопись, танцы -- так танцы. Увлеклась в этом направлении, основания не заложила никакого, и, как видно, придется бросить и танцы, если не будет лучше, и заняться опять булочной ². Так всегда кончается, когда начинают с того, чем надо кончать.

Точно судьба подсовывает мне примеры. По всему Парижу красуется имя Ida Roubinstein³. Знал я ее такой же, как Кира. Только кончила гимназию. Звал я ее учиться как следует. Она нашла Художественный театр устаревшим. Была любитель[ницей], училась всему и во Франции, и в Германии, и в Англии. Хотела быть немецкой актрисой. Опять пришла ко мне. Опять не послушала. Поступила в императорский театр, думала там найти новое (другими словами, старое, что якобы делается новым). Потом планы с Мейерхольдом, с Саниным, строили театр на Неве. Опять пришла в Художественный театр. Опять не послушалась. Сходилась с Дункан, та прогнала ее. И теперь эта богачка Рубинштейн, дочь тех самых архимиллионеров харьковских [...], та Рубинштейн, которая считала всех и вся ниже себя, профинтив все, ломается в "Олимпии"⁴. Ее знаменитое имя стоит рядом с труппой собак и Maria la Bella. Сегодня иду смотреть для назидания -- к чему приводит гордость, самомнение и невежество в искусстве.

...Однако записался. Пора обедать. Будь здорова. Поцелуй детишек. Скучаю и озабочен всем, что писал, но сам телесно бодр.

Работать тоже хочу, если б и в театре не ждало меня то, что так противно в искусстве,-- самомнение, невежество и высокомерие.

...Спи крепко. Завтра уезжаю. Билеты возьмут на 1 сентября.

Нежно обнимаю. Твой навек

Костя

1909 авг. Париж

 

Из письма к М. П. Лилиной

16 августа 1909

Моя бесценная и дорогая,

через полчаса я уезжаю. Грустно удаляться от вас, но несказанно рад проститься с французами. Париж сейчас ужасен. Пуст, и потому автомобили чуть не гоняются на призы. Будьте осторожны. Скучен, развратен без всякого пикана.

Вчера я был в "Олимпии" и смотрел Рубинштейн. Более голой и бездарно голой я не видал. Какой стыд! Музыка и постановка "танца семи покрывал" (Фокина) очень хороши. Но она бездарна и гола.

Неужели и Кирюля в живописи может так заблудиться? Она у меня не выходит из головы.

...После спектакля, в котором были очаровательны собаки, обезьяна и марионетки, я отправился домой. Читал и заснул часа в 2. Сегодня с утра убрался и поехал на утренник. Не могу даже [подумать] ни о Comêdie, ни о Gymnase и потому я отправился в Porte St. Martin¹ смотреть трескучую мелодраму "Le Bossu" -- наивно, глупо и сентиментально до последней степени². Двое хорошо играют. Если хотите видеть что-нибудь по-французски эффектное, со всевозможными coups de scène {сценические эффекты, трюки (франц.). }, пойдите посмотреть.

К вашему приезду сезон начнется; с 1-го сентября открываются почти все театры.

Вчера в St. Wandrille y Метерлинка был спектакль. Шел "Макбет" en plein air³. Я был не в духе и не поехал, хотя успел бы вернуться.

К Дунканше не поехал тоже. Протомился в Париже и рад, что уезжаю. Билеты можно получить только завтра. Во-первых, потому что сегодня праздник, а во-вторых, потому что надо дождаться телеграммы на задержанные места в Кёльне и Берлине. Прилагаю имена двух портье, которым я это поручил сделать.

...Мысленно обнимаю вас всех и благословляю. Тебя нежно целую и люблю.

Твой Костя

Париж 16/29 авг. 1909

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

19 августа 1909 г.

Москва

19 августа 1909

...Пишу на блок-нотах. 11 часов. Всех отпустил спать, а бумаги нет.

Уехал из Парижа в 10 часов вечера, Gare du Nord. С купе вышла путаница. К счастью, оказалось свободное купе и хорошо устроился. Ехал один. Вечер прохладный. Спал хорошо. Утром в 8 часов вылез в Кёльне и перешел в простой вагон. Народу всегда (говорят) с этим поездом мало. Опять целый день ехал один. Было даже свежо. Все время читал Тургенева¹. В 6 часов в Берлине на Potsdammer Bahnhof взял извозчика, переехал на Friedrichstraße, побрился, выпил кофе -- и в 7 часов дальше. Обедал в вагоне. Спал хорошо. Залег в 9 1/2 часов, и в 1 1/2 ночи разбудили -- граница. Повеяло Русью. Бестолковщина, крик, шум, неразбериха. Провозились до 4-х. Ничего не взяли. Спал остальную часть ночи хорошо, но мало, так как в 8 часов Варшава. Поезд опоздал, и потому прямо с вокзала -- на вокзал на пароконных.

...На вокзале встретил Эмилию Карловну Павловскую (певица и сестра Фанни Карловны) с мужем и с доктором Чулковым (мой бывший товарищ по гимназии). Поезд пошел тихо; я оказался опять один в вагоне. Прохладно, но пыльно. Ничего не делал и даже не читал, а только болтал с Павловскими. Сегодня в 1 час 40 минут приехал в Москву. Меня встретил Иван. Каштанка визжала. Василий стоял у дверей и изображал радость и т. д. Пустой дом, духота и даже жара на дворе (с 5 августа жара доходила до 30--40 градусов). Вспомнил я о море и его воздухе. Немного уныло, скучно. Прямо вванну. Потом звонил в театр. Говорил с Румянцевым. По-видимому, настроение кислое, а Южин и Незлобии горят: доход выяснился -- 103 тыс. рублей (а думали -- 112 тыс. рублей).

Пришел нотариус по продаже дома Александры Владимировны Алексеевой. Прочитал письма. Много глупых пьес, и ничего ни приятного, ни неприятного. Пришел к обеду Владимир Иванович. Постарел, спокоен и вял. Пошли подробные отчеты. Труппа работает добросовестно. Лужский нервится. Прошли четыре картины, но на самой главной застряли и ни с места. Очевидно, ждут меня, как подстежки. Качалов, говорят, хорошо работает и даже играет. Вишневский банален, но местами трогает. Бутова -- совсем плоха, и заменить некем. Германова (по словам Владимира Ивановича) -- ничего не дала еще. Горев -- хорош (сын, чахоточный). Халютина великолепна (бессловесная роль) ².

Поговорили о Германовой и об Эллиде³. Владимир Иванович говорил хорошо и соглашался со мной. У Германовой нет обаяния, а роль вся на нем. Это дело отложено. Завтра собирают всех для "Месяца в деревне". От Барановской письмо -- все лето хворала и была в санатории. В 10 часов Владимир Иванович ушел. Я проводил его пешком. Тепло. Вернулся и пишу тебе. Завтра утром, пошлю телеграмму. Боялся сделать это сегодня, так как, думаю, телеграмма придет вечером, позвонят у главного входа ночью и напугают вас.

Думаю о вас и скучаю. От тебя получил письмо в Париже (открытка) и больше ничего не знаю. Пишу наудачу в Париж -- в Лувр: не условились, куда писать. Я здоров и не устал от путешествия. Надеюсь, что вы не трусите, так как теперь ночи лунные. Бедняжка, с завтрашнего дня начинается твоя мука -- укладка, потом Париж... Ох!.. Даже не знаю: кто сейчас счастливее -- ты или я?!

Да хранит вас бог. Обнимаю, нежно целую, благословляю, люблю. Киру и Игоречка -- обнимаю.

Твой Костя

 

Из письма к М. П. Лилиной

1909 -- 21/8 Москва

21 августа 1909

Дорогой и бесценный ангел -- Маруся!

Начал. Вчера был на репетиции. Настроение довольно сонное. Никто не точит ножей для битвы. Работают добросовестно. Ворчат потихоньку на Лужского. Лужский нервничает, уверяет, что здоров, и ремесленно работает очень усердно¹. Симов ничего не сделал за лето. [...] Добужинский прислал три акта, их подделывают².

Написано -- судя по тому, что я видел в сарае,-- прескверно, как театральный маляр. Не могу понять, в чем дело. Присланная мебель -- выше всяких похвал. Кто ее делал и расписывал?! Сам ли Добужинский или новый бутафор -- не знаю.

Если новый бутафор от Комиссаржевской, то он -- талант. Но... ему, несмотря на все хлопоты, не разрешают жить в Москве. То немногое, что прислал Симов,-- прескверно. Опять целый пол настлан. Сделана грязь и всякая ненужная лепка. Симов должен был режиссировать -- ничего подобного, его и в Москве нет.

...Итак -- "Анафема" не в порядке. Вчера все собрались, и была беседа с Владимиром Ивановичем. Дельная и толковая. Книппер приедет только завтра. Москвин уже здесь. Вечером ко мне приехали Москвин, Коонен, Коренева (Верочка), Болеславский и Готовцев (Беляевы) ³.

Горев болен -- воспаление слепой кишки.

Прочитали 2 1/2 акта, тоже дельно.

Сегодня я освободил целый день, чтобы справить свои дела, фабрику и контору. Ничего не вышло: и Шамшин и Четвериков -- заняты. Сижу на балконе, пишу письмо. Погода теплая, но то гроза, то жара. Когда жара, очень скверно, душно в городе, когда дождь при теплой погоде -- хорошо.

Вечером тоже буду свободен, если не приедет Стахович и не назначат заседания.

Сегодня Москвин проходит тона с актерами.

Эти два дня спал плохо и только сегодня догадался. Оказывается, мне поставили не мою кровать из кабинета, а кровать Сулера, на которой он болел месяц. Надо признаться, кровать очень неудобная. Я разругал наших. 6 человек в доме и поленились перенести кровать сверху.

Скучаю без вас. Получил вчера твою открытку от 29-го. Спасибо, люблю, жду с нетерпением.

Как детишки? Как Кира? Обнимаю вас всех. Надежде Борисовне поклон.

Твой весь.

Костя

 

В. В. Котляревской

 

4 сентября 1909

Москва

Дорогой друг Вера Васильевна!

Опять не сообразил!.. Оказывается, я и Владимир Иванович с двух сторон бомбардировали Вас телеграммами и заваливали поручениями¹ как раз в то время, когда у Вас в театре работа. Кому же, как не мне, легче понять это состояние: репетиция, тормошня, панихиды, спектакль. Жизни хватает только на театр, когда же к нему примешиваются новые заботы, тогда надо умирать. Как назло, случилось это совпадение. Мне совестно перед Вами и перед Нестором Александровичем, но тем более я ценю Вашу дружбу ко мне и к театру. Спасибо Вам большое за хлопоты, надеюсь, что эта трепотня не очень отозвалась на Ваших нервах. (Ведь я, дурак, не принял в соображение, что для Вас всякая смерть вызывает тяжелые воспоминания. Надо было отвлекать Вас от этого, а я толкал. Простите, я -- безмозглый дурак!) Вчера должны были переслать Вам деньги из нашей конторы -- в Петербург. (Ба!.. Я совсем дурак. Ведь я переслал Вам 55 р., а надо было 80. Только сейчас сообразил... Ради бога, простите. Вкладываю остаток долга в это письмо, краснею и бью себя по затылку.) Потерял голову... и знаете отчего? Помните, в прошлом году я говорил Вам о творческой сосредоточенности, о круге внимания? Я так развил в себе этот круг внимания, что хожу с ним денно и нощно. Чуть под электричку не попал, у Вас украл 25 р. В нашем кабаре, где в антрактах читают шутовские телеграммы, недавно было получено следующее известие: "Станиславский замкнулся в круг. Пришлите скорее Кирилина (театральный слесарь), чтобы разомкнуть. Лилина". Ходит другой анекдот про меня. Кто-то ко мне подходит и говорит: "Константин Сергеевич, за Вами 15 рублей". Я быстро оборачиваюсь -- где?., и начинаю сзади, на полу, искать эти деньги. Пишу все это, чтоб Вас рассмешить.

В театре идут преинтересные пробы. Моя система делает чудеса, и вся труппа на нее накинулась. Разрабатывается целая новая система для школы. Все повернулось шиворот-навыворот. При свидании объясню. Целую ручку и благодарю за дружбу и услугу.

Ваш К. Алексеев

Ничего не пишу о бедной и милой Ольге Николаевне, чтоб не расстраивать Вас. Жму руку Нестору Александровичу. Прилагаю с благодарностью долг -- 25 р.

Оказывается, что в письме деньги не пересылаются, а надо отдельно посылать их по какому-то бланку.

 

Н. В. Дризену

 

12 сентября 1909

Глубокоуважаемый Николай Васильевич!

Сегодня выехал в Петербург Юшкевич¹. Он повез в цензуру свою новую пьесу с чудесным названием "Господи, помилуй нас!" В тот момент, когда театры начинают испытывать настоящий голод от полного литературного неурожая, появилась пьеса Юшкевича,-- я угадываю ее на сцене и бесконечно радуюсь тому, что появился наконец писатель, который широко и как поэт взглянул на жизнь. Какие бы ни были недостатки в пьесе, в ней есть одно большое достоинство -- она поэтична и молода по чувствам и темпераменту.

Если Вы поймете нетерпение голодных, Вы извините мне мое обращение к Вам.

Позвольте воспользоваться Вашей добротой и любезностью и, не злоупотребляя ими, просить Вас посодействовать скорейшему разрешению пьесы.

Если это случится скоро, Вы избавите театр от необходимости ставить другие намеченные пьесы, которые приходится играть по необходимости, а не по страсти или увлечению. За такую услугу буду бесконечно благодарен Вам; теперь же, признаюсь Вам, мне очень стыдно беспокоить Вас своей просьбой и отрывать Вас от Ваших многосложных обязанностей. В заключение письма не могу не выразить Вам моей радости и поздравлений по поводу обновления "Ежегодника". Чудесный журнал, чудесное издание². Дай бог Вам дальнейших успехов. Не откажитесь передать мое почтение Вашей уважаемой супруге от сердечно преданного Вам и искренно уважающего Вас

К. Алексеева

12 сентября 909

Москва

 

Н. В. Дризену

 

3/XI 909

3 ноября 1909

Москва

Глубокоуважаемый Николай Васильевич!

Пишу в антракте между актами. Это единственное время, когда я могу заниматься своими личными делами. От 10 [до] 12 у меня ежедневно фабрика -- конторские дела. От 12 до 4 1/2 репетиции. От 4 1/2 до 5 прием в театре, от 5 до 7 обед и отдых, от 7 до 11 1/2 -- вечерний спектакль или репетиция. После спектакля, до 2 час. ночи, работаю над ролью¹. По воскресеньям и праздникам -- два спектакля. Когда же мне писать? Когда мне сосредоточиться и уйти в дорогие для меня воспоминания об Антоне Павловиче? Давно уже я собираюсь, хотя начерно, записать все, что сохранилось в памяти, но, увы, мне это не удалось сделать даже летом.

Моя переписка с Антоном Павловичем совершенно интимная. Все, что касалось постановки и пьесы, он писал Немировичу. Так было условлено.

Ваше письмо я передам Владимиру Ивановичу.

Еще раз пересмотрю всю переписку и, если найдется что-нибудь, пришлю, конечно, с разрешения семьи.

Года два назад я рассказывал все свои воспоминания об А. П. моему помощнику по режиссерству -- Льву Антоновичу Сулержицкому. Он их записал и хотел издавать.

Сулержицкий кое-что писал в беллетристике и печатался в "Знании". Быть может, Вы поручите мне переговорить с ним или сговоритесь с ним письмом? Его адрес: Москва, Художественный театр.

Теперь о режиссерском отделе.

Право фотографирования постановок принадлежит исключительно московскому фотографу Фишеру (бывший Дьяговченко). По контракту только он владеет и распоряжается негативами и снимками. Что делать с материалом постановки? Эскизы декораций "Месяца в деревне", равно как и рисунки костюмов, принадлежат Добужинскому. Театр хранит только копии. Mise en scène не будет никакой. Скамья или диван, на кот[орый] приходят, садятся и говорят,-- ни звуков, ни подробностей, ни деталей. Все основано на переживании и интонациях. Вся пьеса сплетена из ощущений и чувств автора и актеров. Как записать их, как передать неуловимые способы воздействия режиссеров на артистов? Это своего рода гипноз, основанный на самочувствии актеров в момент работы, на знании их характера, недостатков и пр. Как в этой пьесе, так и во всех других -- эта и только эта работа существенна и достойна внимания. Все то, что говорит о деталях и реализме постановки, является случайно, в последнюю минуту, после первой генеральной.

"Анатэма" сложнее по mise en scène, но и там группировка действующих лиц интересна и нужна только в связи с внутренним переживанием. Как передать все те переживания, которыми оживлена сухость пьесы? Чтобы передать эту режиссерскую работу, единственную нужную и интересную, пришлось бы писать тома и забираться в дебри психологии актерского творчества.

Вот почему попытки наши всегда были неудачны. Вот почему и теперь я не знаю, как приступить к этой работе.

Общий взгляд на постановку -- очень вреден и путает. В свое время мы написали такой взгляд для чеховской пьесы "Три сестры". По этим запискам поставили пьесу. Я видел эту постановку. Ужаснее ничего придумать нельзя. Поняли только, что в пьесе нужна тоска, печаль. У нас эта тоска достигается смехом, так как Ў пьесы -- на смехе. Там смех отсутствовал, получилась отчаянная тоска -- для публики.

Я перечитываю письмо и вижу, что по всем трем пунктам мне приходится огорчить Вас.

Поверьте, мне это очень тяжело, и я ломаю голову, как мне избежать такого результата, так как для Вас я бы всегда хотел сделать все от меня зависящее. Кроме того, Ваше новое дело мне в высокой степени симпатично. Чтобы загладить свою теперешнюю вину, я буду думать: что бы я мог написать верного и интересного. Пока у меня задумана большая работа, но она будет готова не скоро. Задумана статья: о трех родах драматического искусства (переживание, представление, доклад). Раньше лета мне не придется приступить к ней.

Словом, буду всячески стараться загладить свою вину, а Вы подождите сердиться на меня и будьте снисходительны и терпеливы. Надеюсь оправдаться в будущем. Жму Вашу руку и шлю сердечный привет Вашей уважаемой супруге.

Сердечно преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

 

Н. А. Попову

 

3 ноября 1909

Москва

Дорогой Николай Александрович!

Пишу коротко, так как очень занят.

Прежде всего спасибо за внимание, за любовь и за статью обо мне¹. Тронут и конфужусь. Относительно Вашей будущей деятельности Вы знаете мое личное мнение.

Могу сказать словами Хлестовой:

"А ты, мой батюшка...-- Пора перебеситься".

(Не сердитесь. Говорю любя и уважая!)

О Дагмарове, Павленкове и Урванцеве сказал правлению и Немировичу ².

Для того чтоб говорить за них в правлении, мне необходимы некоторые сведения, а именно:

а) на какое содержание они пойдут;

б) какие роли в нашем репертуаре они могли бы играть;

в) хватит ли у них энергии и терпения пройти нашу шлифовку, прежде чем завоевать себе прочное положение в труппе;

г) быть может, они любят много ролей и много играть?

Мне представляется, что Дагмаров мог бы в некоторых ролях заменить со временем Качалова.

Работаю до одури над "Месяцем в деревне". Пьеса до того тонка по психологии, что не допускает никакой mise en scène.

Приходи, садись на скамейку и переживай почти без жестов. Приходится разрабатывать внутренний рисунок до небывалых тонкостей.

Жму Вашу руку.

Жена и дети кланяются.

Сердечно преданный и любящий

К. Алексеев

1909 --3/XI

 

О. Л. Книппер-Чеховой

 

1909

Милая и дорогая Ольга Леонардовна!

Не еду к Вам сам, чтобы не причинить Вам неприятность. Я так надоел Вам, что должен некоторое время скрываться. Вместо себя -- посылаю цветы. Пусть они скажут Вам о том нежном чувстве, которое я питаю к Вашему большому таланту. Это увлечение вынуждает меня быть жестоким ко всему, что хочет засорить то прекрасное, которое дала Вам природа.

Сейчас Вы испытываете тяжелые минуты артистических сомнений. Глубокие чувства страдания на сцене рождаются через такие мучения. Не думайте, что я хладнокровен к Вашим мукам. Я все время волнуюсь вдали и вместе с тем знаю, что эти муки принесут великолепные плоды¹.

Пусть не я, пусть кто-нибудь другой, быть может, Москвин, объяснит Вам то, что Вам дано от природы. Я терпеливо издали готов любоваться тем, как Ваш талант, отбросив ненужное, почувствует свободу и проявится во всей своей силе, которую временно задерживало проклятое ремесло актера.

Верьте мне: все то, что кажется Вам сейчас таким трудным,-- в действительности пустяки. Имейте терпение вникнуть, подумать и понять эти пустяки, и Вы познаете лучшие радости в жизни, которые доступны человеку в этом мире.

Если моя помощь была бы Вам нужна,-- я разорвусь на части и обещаюсь не запугивать Вас научными словами². Вероятно, это была моя ошибка.

Молю Вас быть твердой и мужественной в той артистической борьбе, которую Вам надо одолеть не только ради Вашего таланта, который я всем сердцем люблю, но и ради всего нашего театра, который является смыслом всей моей жизни.

[...] Вам так мало надо сделать, чтобы быть прекрасной Натальей Петровной, которую я уже десятки раз видел. Просмотрите всю роль и ясно определите, на какие куски она распадается ³.

Здесь -- я хочу скрыть свое волнение; здесь -- я хочу поделиться с другом своим чувством; здесь -- я удивилась и испугалась; здесь -- я стараюсь уверить его, что ничего страшного не произошло, и для этого то становлюсь нежной, то капризной, то стараюсь быть убедительной. Потом я опять сосредоточилась. Пришла Верочка, я не сразу бросаю сосредоточенность. Наконец поняла -- взяла роль барыни и стараюсь убедить ее, что ей надо выйти замуж.

В каждом месте роли ищите каких-нибудь желаний для себя и только для себя и гоните все другие пошлые желания -- для публики. Эта душевная работа так легко Вас увлекает.

Увлекаясь ею, вы отвлекаетесь от того, что недостойно настоящей артистки -- служить, подслуживаться публике. Насколько Вы нелогичны в последнем случае, постольку Вы логичны при увлечении настоящим переживанием. Но... выходя на сцену,-- приготовьтесь, сосредоточьтесь, увлекитесь настоящими переживаниями.

Вы счастливица, у вас есть сценическое обаяние, которое заставляет Вас слушать, и потому Вам легко делать на сцене все, что Вы захотите.

Нашему брату труднее, так как нам надо в каждой роли выдумать, придумать, сделать это обаяние, без которого актер все равно что роза без аромата.

Мужайтесь и сядьте раз и навсегда на Ваше царственное место в нашем театре. Я буду любоваться издали или, если нужно, работать для Вас, как чернорабочий.

Простите за причиненные Вам муки, но верьте -- они неизбежны.

Скоро Вы дойдете до настоящих радостей искусства.

Сердечно любящий Вас, поклонник Вашего большого таланта⁴.

К. Алексеев

 

Л. Я. Гуревич

24 декабря 1909

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

Спасибо за письмо и за немецкую выписку. Спасибо немцам за то, что они нас не забывают¹.

Я знаю, что Вы нас не забыли, а Вы знаете, что мы Вас не можем забыть. Разве оазисы в пустыне забываются? Вы такой оазис в нашей артистической жизни. Боже, до чего все остальное большинство критиков тупы, узки и не вдумчивы. В этом году нас хвалят совершенно неожиданно. Это произошло потому, что Южин и Незлобии приказали хвалить их театры, неловко же ругать нас одних. Хвалят, но, пожалуй, лучше бы ругали... Как трудно доказать самые простые истины.

Внешняя сторона этого сезона -- отвратительна, так как публику, которая, как Вы знаете, умнее большинства критиков, спутали, и нам приходится бороться с этим самыми решительными мерами. Южин проповедует свободу актера, другими словами: монтировочная часть дает какую угодно декорацию и обстановку; кто угодно режиссирует; на пьесу заранее определяют 15, 20 репетиций (даже на "Дмитрия Самозванца", на "Цезаря и Клеопатру" ², причем на главные роли назначают по 2 и по 3 исполнителя. Они имеют каждый по 5, 7 репетиций. Причем часто репетируют не с теми, с кем играют. Когда молодежь обращается к Южину за советом, как пережить такое-то место роли, он отвечает: "Какое мне дело? Играйте хорошо". Все бездарные актеры в восторге, точно так же как и старики; наиболее талантливые из молодежи просятся к нам... За 4 месяца состряпали, кажется, от 8 до 10 пьес. Пресса разрывается от восторга, и публика валит (это значит вместо 700 р. на круг делают 1200). Итак, антреприза, самая провинциальная, и поощрение актерского ремесла.

Незлобии делает как раз то, в чем нас до сих пор упрекали, т. е. ни единого порядочного актера (лучший -- Асланов, наш ученик, который оказался слабым для нашей труппы),-- все построено на сверчках, комарах, шуточках; то играют на сукнах, то устраивают три сцены на одной, т. е. проиграют на одной, откроют другую и т. д. Надо отдать справедливость: любви и порядочного отношения -- много. Скажу даже, что театр симпатичен и куда симпатичнее теперешнего Малого. Шуму и похвал много, сборов никаких. Но все-таки это путает публику. Теперь никто ничего не понимает: кто же первее -- актер, режиссер; нужен ли реализм или импрессионизм?

Что же делать при таких обстоятельствах? Мы решили утроить художественные требования к себе и выбросить все, что стало пошлым на сцене. Никаких mise en scène, никаких звуков. Повели все на простоту, на внутренний рисунок роли. Понимаете, чего стоит перевернуть всю труппу сразу на то, к чему мы шли постепенно и систематически. Нет худа без добра. Это заставило всех обратить внимание на мою "систему", которую за эти годы я достаточно подготовил. Работа адская, но интересная.

Нас хвалят, но, конечно, многие даже не поняли нового направления театра. Так, например, в "Месяце в деревне" стоит посреди сцены лавка, в другом акте -- диван, в третьем -- скамейка. Все по парам приходят, садятся и, без единого движения, говорят. Пьеса имеет большой успех, и все-таки все сделал режиссер и обстановка, а актеры -- посредственны. Публика видит перемену, пишет мне письма, просит разъяснить. Я отписываюсь... Но нельзя же частным образом объяснить толпе ту чепуху, которая происходит во всех театрах. А тут еще, с легкой руки Балиева, пошли эти проклятые кабаре!..

Тем не менее наше новое направление, по которому можно пойти только пройдя все этапы 12 лет тяжелой работы и искания, делают свое дело. Мы стоим особняком, нас не смешивают с той пошлостью, которая гнездится рядом. Дела поэтому идут пока хорошо, даже очень. До постановки "Месяца в деревне" -- с одной "Анафемой", которую нельзя ставить по пять раз в неделю, как "Синюю птицу", так как актеры бы умерли от истощения, изображая чертей и богов... С "Анафемой" по два раза в неделю, а в остальные дни со старыми пьесами, мы по 9 декабря сделали на круг с утренниками (которые идут по сильно удешевленным ценам) по 2175 р. на круг. С 9 декабря по сие время -- сплошные полные сборы с аншлагами.

На праздники до 7 января -- все билеты проданы. Это, конечно, блестяще. Лучше, чем в прошлом году. Так что на публику жаловаться грех. На работу также. Но... что будет дальше?! Не спутают ли нам публику, которую мы 12 лет подготавливали?!..

А Вас здесь нет... ни одной живой души, чувствующей театр, здесь нет...

Вот почему с начала сезона и по сегодняшний день (первый в этом сезоне) у меня не было ни одного вечера свободного, если не считать 4--5 вечеров, которые я, по приказанию доктора, лежал в кровати от истощения и усталости. Первым свободным вечером пользуюсь, чтобы написать Вам и жене, которая с детьми уехала на несколько дней в деревню, где их неожиданно застал 25-градусный мороз.

Сижу накануне праздника один в большом доме. Скучновато, одиноко и потому с тем большим удовольствием пишу милому петербургскому другу. Вспоминаю милую Ольгу Николаевну, которой, увы, не могу уже писать.

Не сердитесь на жену. Она с ног сбилась. Дети выросли, начались выезды. Она, бедная, отдувается за меня, заглаживая все мои промахи по семье и многочисленной родне. Кажется, она, как и я, не может найти часа, чтобы одеться и поехать сняться.

С праздником! Желаю бодрости, успеха и здоровья.

Пишу 24-го, а письмо пошлю 27-го, так как сегодня, в канун праздника, оно затеряется на почте. Целую Ваши ручки.

Сердечно преданный К. Алексеев

 

341. М. В. Добужинскому

28 декабря 1909

Москва

Дорогой и многоуважаемый Мстислав Валерьянович!

Поздравляю Вас с праздником и наступающим Новым годом. Не писал до сих пор потому, что загнан работой, как лошадь. Играю ежедневно, часто по два раза на дню; кроме того -- репетиции, составление поездки и репертуара будущего года.

С нетерпением ждем вестей от Александра Николаевича Бенуа. Искренно рады тому, что он заинтересован Мольером. Относительно Тургеневского спектакля -- думаем. Нелегко сразу определить эпохи. Немирович обещал перечесть все пьесы и сообразить с литературной стороны заданный Вами вопрос.

Сам спектакль решен для будущего года, тем более что, если мы его не сыграем, у нас перехватит эту идею Малый театр.

Вернее всего он составится из следующих пьес:

1) "Нахлебник",

2) "Где тонко",

3) "Провинциалка",

4) "Вечер в Сорренто"¹.

Хотелось бы знать Ваше мнение: как Вам чудится распределение эпох между этими пьесами.

Несомненно, что "Нахлебник" -- самая ранняя по эпохе пьеса, а "Вечер в Сорренто" -- самая поздняя.

В "Провинциалке" почему-то хочется самых широких кринолинов.

Напишите: куда Вас тянет.

"Месяц в деревне" делает полные сборы, но вне абонемента публика слушает пьесу довольно плохо. Сильно кашляют. Сегодня Книппер попробовала изменить прическу. Играла в своих волосах. По-моему, несравненно лучше и даже типичнее для ее лица. Часто вспоминаем Вас и очень жалеем, что Петербург не в Москве, а Москва не в Петербурге.

Низко кланяемся Вашей уважаемой супруге. Еще не собрался на выставку, так что не видал там эскизов "Месяца в деревне". Жена, дети шлют Вам поклоны. Жму Вашу руку и мечтаю опять поработать не только над Тургеневым, но, главное, над Метерлинком.

Сердечно преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

28/XII 909

 

Ф. Ф. Комиссаржевскому

 

Январь 1910

Москва

Глубокоуважаемый Федор Федорович!

Простите, что не тотчас же ответил, как хотелось. Вы, как режиссер, знаете, что такое праздники в театре, особенно когда исполняешь несколько обязанностей: актера, режиссера и директора.

Спасибо за то, что Вы, по старой памяти, прямо и просто обратились ко мне¹.

Позвольте и мне прямо и просто ответить Вам.

1) Нам нужен хороший и самостоятельный режиссер.

2) Хорош ли, дурен ли наш театр,-- он имеет свои приобретения, свои возможности. Необходимо с ними подробно ознакомиться, для того чтобы принять их в соображение при дальнейших исканиях.

3) После целого ряда эволюции театр вернулся к простоте,-- мы ищем простоты глубокого чувства и богатой фантазии и потому объявили войну простоте бедной фантазии и актерского мышечного темперамента, нередко пытающегося заменить чувство. Конечно, нам это не скоро, а может быть, никогда не удастся, но одно стремление к этой цели дает театру новую энергию.

Всякие поиски в этом направлении будут приветствоваться.

4) Как это ни удивительно, обстановочная сторона у нас никогда, а тем более теперь, не играет почти никакой роли. По крайней мере ей режиссер отдает весьма мало забот. Монтировочный отдел за время существования театра приобрел опыт и справляется с этой стороной довольно хорошо. Вся работа режиссера направлена на внутреннюю сторону пьесы и ролей. Нам нужен режиссер-психолог, режиссер-литератор, режиссер-артист. Сразу им быть нельзя, надо его готовить годами, практическим путем. Теоретическая сторона для такой подготовки у нас выработана в больших подробностях.

5) Будущность для такого режиссера в нашем театре огромна, но на первых порах труд режиссера, готовящего себя к такой деятельности, не может быть самостоятельным и хорошо оплаченным.

6) Все сказанное, конечно, не исключает необходимости для режиссера быть художником, т. е. знать эпохи, костюмы, иметь большой художественный вкус и пр.

Как видите, пишу то, что думаю, не боясь Вас запугать.

Если, несмотря на это, Вас потянет к нам, значит, выйдет толк, в противном случае лучше отказаться от пробы, которая принесет много бесцельных мучений. Если после этого письма Вам захочется написать мне,-- пишите скорее. На праздниках нельзя сделать заседания правления, но после праздника оно состоится. Хорошо бы, чтобы этот вопрос можно было успеть обсудить в первом заседании, так как благодаря сезонной усиленной работе правление собирается довольно редко.

Без правления, Вы поймете, ничего решить нельзя, даже приблизительно.

Если судьба сулит мне оказать Вам в жизни услугу, хотя бы в память Вашего отца,-- я буду очень счастлив. Если мое письмо Вас охладит,-- не сердитесь. Мною руководили хорошие, деловые побуждения.

Напишите также минимум Ваших материальных требований. Мне надо быть в курсе Ваших желаний, чтобы не затянуть вопроса слишком долго.

Сердечно преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

 

М. В. Добужинскому

5 февраля 1910

Дорогой и многоуважаемый Мстислав Валерианович!

Судите, как я занят,-- жена только вчера рассказала мне подробно о своей поездке в Петербург и о разговоре с Вами.

Нет, мы Вас не забыли, напротив, вспоминаем часто и это время навещали и любовались Вами на выставке¹.

Без Вас не было и не будет никаких перемен в постановке ², в противном случае мы не имели бы права называть наш театр художественным. Идет речь об изменении с Вашей санкции некоторых платьев Книппер и о рубашке для Беляева (2-й акт). Про платья будет Вам писать Книппер, а о рубашке Беляева -- черкните словечко мне.

В день 25-го спектакля мы ужинали, и второй тост был за Вас. Просили послать телеграмму -- предложение принято единогласно, но административная сторона ужина оказалась ниже критики. Все понадеялись друг на друга, и потому Вы заподозрили нас в непостоянстве.

Виной всему плохая администрация ужина, а не наша неизменная к Вам любовь.

Надо приехать в Москву. Ваша комната одинока, уныла и ждет своего господина ³.

Перед Петербургом придется просмотреть декорации и подумать о том, как заменить люк (2-й акт), которого не будет в Петербурге.

Прошу передать низкие поклоны Вашей уважаемой супруге, Александру Николаевичу⁴ (ждем от него радостных известий) и всем петербургским друзьям.

Сердечно преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

Жена мне вторит, дети -- также.

5 -- 2 -- 910. Москва

Бедный, бедный Сергей Сергеевич...⁵

 

Н. А. Попову

 

5 февраля 1910

Дорогой Николай Александрович!

Простите, что пишу на клочке. Пишу в антрактах спектакля, за гримировальным столом.

После Вашего отъезда Владимир Иванович ждал от Вас какого-то письма.

Приехал Стахович, и, пользуясь его приездом, был поднят вопрос принципиальный: должны ли мы сокращать труппу и дело или, наоборот, расширять их, так как теперешнее положение большой труппы, при небольшом количестве пьес, тяжело для артистов и материально невыгодно для театра.

Долго разбирали все детали нашего дела. Труппы хватило бы не только на две, но и на три пьесы, одновременно репетируемые. И режиссеры есть... тем более что в последнее время Москвин вырабатывается в очень хорошего помощника по режиссерской части.

Главной задержкой правление признало то, что, несмотря на все сказанное, постановка пьес пока не может обходиться без участия, хотя бы косвенного, Вл. Ив. и моего. Другими словами, вполне самостоятельных режиссеров -- нет. Надо их создавать. Для этого первое время надо руководить ими, т. е. не давать им сразу самостоятельности. Кроме того, надо искать таких людей, которые сочувствуют нашему направлению и захотят учиться тому, что театр выработал за 12 лет.

Из разговора с Вами знаю, что эти условия не улыбаются Вам.

Приглашая режиссера, правление хочет поручить ему какое-то определенное дело, которое оправдало бы его материальное вознаграждение. Так, например: общее наблюдение за сценой и ее порядком, наблюдение за летними работами, которые в этом году будут очень [сложны] благодаря постановке "Гамлета" и проч.

Эти условия, я знаю, неприемлемы для Вас.

Марджанов принимает их с восторгом и идет на скромное содержание¹.

Правление покончило с ним.

Теперь у меня зарождается новый план. Если бы Вы согласились на условия: а) не полной самостоятельности, б) подробного предварительного ознакомления с тем, что выработано театром за 12 лет,-- можно бы на первое время приглашать Вас для постановки известных пьес и с оплатой их определенной суммой.

Быть может, приняв во внимание Вашу любовь к передвижениям, это были бы наиболее подходящие для Вас условия. Можно ли думать о таком проекте, или же Вы разобьете его с самого момента его зарождения?

Напишите Ваше мнение.

Я пристаю к Вам потому, что искренно желаю соединить в одно целое всех тех лиц, с которыми приходилось работать... Театральное дело -- разрозненно; надо его как-нибудь сплотить.

Жму Вашу руку.

Сердечно преданный

К. Алексеев

5--2 -- 910. Москва

 

M. Г. Савиной

 

10 февраля 1910

Глубокоуважаемая и дорогая Мария Гавриловна!

Шах и мат! Я уничтожен!!

Только одна Вы, неизменно очаровательная, умеете так бавать!¹ Что же мне теперь сделать, чтобы выйти из положения неоплатного должника?!

Начать писать свой дневник и переписать его десять раз? но... коротки руки, я не дорос еще до дневника! Переписать в нескольких экземплярах "Месяц в деревне" и послать свою кропотливую работу Вам?! Но... это глупо, раз что пьеса напечатана. Найти какую-нибудь местную достопримечательность? Какую же? Один из московских соборов? Слишком громоздко. Московский кулич? Нельзя ж об нем говорить серьезно! Больше ничего нет в Москве.

Заготовить фотографию? Какую? Большую и в роскошной раме -- нескромно и самонадеянно; маленькую и в скромной раме -- бедно. Придумать какую-нибудь особенную подпись? Разве это возможно, раз что все хвалебные слова, эпитеты и поэтические сравнения исчерпаны? Нет этих слов для определения всех граней Ваших неиссякаемых талантов, грации, ума и энергии.

Шах и мат! Нет выхода.

Остается исполнить Ваш приказ о фотографии ², благодарить за честь и низко кланяться Вам за незаслуженное мною внимание, за баловства, которые я приписываю Вашей доброте ко мне и снисходительности к нашей работе.

Я бесконечно счастлив, горд, растроган и удивлен Вашей грацией и энергией.

Я познал новую грань Вашего таланта -- литературную. Люблю простые слова, восторженные чувства. Они -- главная прелесть Вашего дневника. Говорят, что он выходит на днях из печати. Мне хочется поскорее прочесть его ³.

Пока -- храню Ваш драгоценный автограф и горжусь тем, что я его обладатель.

Нежно целую Ваши ручки, которые потрудились над дневником, и земно кланяюсь Вам. Жена удивляется и восхищается, дети ей вторят.

Ваши великолепные фотографии, как дорогие регалии, будут висеть рядом с портретом Чехова ⁴.

Сердечно преданный, благодарный и очарованный

К. Алексеев (Станиславский)

10 -- 2 -- 910 -- Москва

 

NB. Что я Ракитин даже в жизни -- это верно, но эпитет "обаятельный" приписываю Вашей доброте.

К. Алексеев

 

Айседоре Дункан

20 марта 1910

Москва

Ваше милое письмо бесконечно тронуло Вашего верного друга и поклонника. Оно было получено в день премьеры новой пьесы, в тот самый момент, когда я собирался гримироваться¹. Роль мне удалась, и спектакль имел успех, конечно же, Вы продолжаете быть добрым гением нашего театра, где Ваше имя вспоминают беспрестанно.

Спасибо за память и за радость получить известия о Вас. Они показывают, что Вы нас не забыли. Спешу выполнить Ваши приказания и сообщаю о всем происходящем у нас. Прошлая неделя была особенно утомительной. Репетировали новую пьесу, и одновременно наш театр готовил грандиозный вечер с множеством всяких актерских шуток, примерно пятьдесят номеров. Показывали пародию на "Прекрасную Елену", где главную роль играла Книппер; были и другие пародии: на кафешантан, на глупый балет, на цирк, в котором я изображал директора и представлял публике Вишневского в роли дрессированного коня. Представление продолжалось всю ночь -- до девяти часов утра. Выручили крупную сумму в пользу нуждающихся актеров (около 20000 -- двадцать тысяч рублей).

Этот вечер и подготовка к нему так нас утомили, что лишь сегодня я чувствую себя в силах ответить Вам ².

Сегодня начали серьезно работать над "Гамлетом" под руководством Гордона Крэга, который сейчас в Москве.

Все, что он делает, прекрасно. Мы стараемся выполнять его малейшие желания, и он как будто доволен нами, так же как мы им.

Наш театр создал специально для него две мастерских. В одной из них он работает, как отшельник. Никто туда не допускается. В другой помещается огромный макет сцены с целым отрядом бутафоров под командованием Сулера, выполняющим все фантазии Крэга, которые, как только их одобрят, переносятся на большую сцену. Завтра Крэг одевает в трико всех участников спектакля, чтобы изучить их тела и движения. Я с несколькими артистами работаю отдельно над сценами "Гамлета", чтобы лучше понять на этом опыте, чего хочет Крэг. Когда мы как следует усвоим его замысел, он уедет во Флоренцию, и мы будем работать одни, без него. Готовим спектакль к августу; он вернется в Москву, чтобы поправить нашу работу и дать последние указания. "Гамлет" должен быть готов к ноябрю этого года.

Напоминаем о Вашем обещании приехать на генеральную репетицию этого интересного спектакля. Это Вы рекомендовали нам Крэга, Вы велели нам довериться ему и создать для него в нашем театре вторую родину. Приезжайте же проверить, хорошо ли мы выполнили Ваше желание.

Что сказать Вам о Ваших друзьях и обо мне? После того как я покинул Вас в Париже, я через два дня уехал с семьей в Виши, а оттуда в Сен-Люнер, в Бретани. Там я много работал над моей новой теорией и написал часть будущей книги. Всю зиму я проверял на практике свои искания, и, должен признаться, результаты превзошли все мои ожидания.

Вся труппа увлечена новой системой, и поэтому, с точки зрения работы, год был интересным и важным. В этой работе Вы, сами того не зная, сыграли большую роль. Вы подсказали мне многое из того, что мы теперь нашли в нашем искусстве. Благодарю за это Вас и Ваш гений.

На днях мы выезжаем в Санкт-Петербург, как в прошлом году, и там также будем думать о Вас и жалеть о том, что Вы не с нами.

В этом году я, увы, не смогу поехать за границу, чтобы увидеть Вас и восторгаться Вашей новой программой, которую жду с нетерпением. Желаю Вам новых вдохновений. Спасибо за очаровательные открытки и, главное, за Вашу фотографию и фотографию Вашей очаровательной дочурки.

Я не могу прислать Вам красивые пейзажи, так как жизнь наша протекает среди декораций и бутафории.

Посылаю Вам нашу последнюю работу -- пьесу Тургенева "Месяц в деревне", где Книппер играет главную роль, а я стареющего любовника, не имеющего успеха у своей возлюбленной.

Если время от времени Вы будете вспоминать Ваших московских друзей и захотите побаловать их весточкой о себе, то доставите им большую радость. Партитура польки из "Синей птицы", которую Вы хотели иметь, давно готова. Я отправил в Париж телеграмму, чтобы узнать, куда нужно ее послать, но, не получив ответа, не мог решиться отправить ее в Ваше отсутствие. Если эта музыка еще нужна, сообщите мне в двух словах, куда ее послать.

Книппер, моя жена, дети и Сулер кланяются Вам.

Ваш доктор Боткин внезапно умер.

Москва Вас помнит и ждет.

Целую руки Вам, Вашей очаровательной дочурке и прошу передать мой привет г-ну Зингеру, вновь поблагодарить его за гостеприимство и любезность, оказанные мне в Париже. Напоминаю ему об обещании позволить мне отплатить ему тем же в Москве.

Недавно M. Allain³ приезжала в Москву и дала здесь вечер, не имевший никакого успеха.

 

Л. Я. Гуревич

 

Апрель 1910

Москва

Глубокоуважаемая и дорогая Любовь Яковлевна!

Конечно, спутал! Я был убежден, что сборник Карпова и Ваш -- одно и то же¹.

Конечно, дам свою статью Вам, если мне удастся ее написать, а это весьма и весьма сомнительно². С радостью повидаюсь с Вами и поговорю. Есть много нового. За статью спасибо. Прекрасно!

Сегодня я должен был быть в Петербурге и репетировать, а я лежу в постели с флюсом и с температурой в 37,7. Волнуюсь адски.

Раньше субботы меня не выпустят. В субботу живым или мертвым должен быть в Петербурге. Репетиции, проба грима, общая проверка -- все сорвалось. Остается уповать на бога, тем более что на свои силы не рассчитываю, так как совершенно обессилел от непосильной работы. Страшно подумать. С понедельника я начинаю играть ежедневно и по два раза в день.

До скорого свидания.

Сердечно преданный

К. Алексеев

Четверг

 

Из письма к М. П. Лилиной

12 мая 910, СПб.

12 мая 1910

Бесценная, дорогая Маруся.

Спасибо за телеграмму. Стало одиноко после твоего отъезда¹. Вчера ужин сошел благополучно, пожалуй, было даже тепло и уютно. Коонен задержала, и мы опоздали на полчаса, это вышло неловко.

...Я говорил, как всегда, т. е. исполнял свою обязанность². Благодаря кругу был сосредоточен и потому не запинался³. Ничего особенного не говорил, но почему-то всем понравилось (вероятно, спокойствие и апломб).

Почему-то больше всех радовался Сергей Митрофанович⁴ и даже прослезился, должно быть, от умиления, так как в тексте ничего не было. Он дал мне первый приз застольного оратора и составил прилагаемый протокол.

Говорила Дарья Михайловна Мусина-Пушкина⁵. Говорила умно, смело и хорошо, только жаль, что подпустила театральности и ломанья.

...Вернулись домой в 6 ч.

Рассвет был чудесный.

Обнимаю тебя, бабушку, Киру, Игоречка.

Подбодри Игоречка. Осталось немного. Вот момент показать, что он мужчина и у него есть энергия ⁶. Сегодня чувствую себя сравнительно недурно.

Прощай, голубка.

Твой Костя

 

О. Л. Книппер-Чеховой

13/VII. 1910 г.

13 июля 1910

Ессентуки

Дорогая Ольга Леонардовна!

Простите, что пишу на клочке. Нет бумаги. Издержался. Послал телеграмму. Отпуска от меня не зависят. Немирович в Ялте -- гостиница "Россия". Он писал, чтобы, без всяких исключений, все были на местах к 1 августа.

Это надо потому, что, может быть, будут залаживать и гамсуновскую пьесу, которую он переделывает и которая пойдет, кажется, с Вами в главной роли¹.

Вы интересуетесь "Гамлетом". Если это так, -- сердечно радуюсь.

Крэг все еще хочет, чтобы Вы играли королеву. Мне показалось, что это Вас не увлекает, и, по правде, не вижу в Вас нежных материнских чувств.

Хотите помочь по костюмам -- буду рад.

Хотите по психологии и кругам?..

Словом, выбирайте, что Вам по душе.

Если хотите работать, -- верьте, сделаю все, что от меня зависит.

Целую Ваши ручки. Не пишу много, так как нахожусь в трансах. Ни уехать из Ессентуков, ни оставаться здесь -- невозможно. Игорь вторую неделю лежит в кровати. Опять желудок.

Сердечно преданный

К. Алексеев

 

М. Г. Савиной

 

18 июля 1910

Ессентуки

Глубокоуважаемая и дорогая

Мария Гавриловна!

Ваше письмо пришло в момент сборов к отъезду; поэтому жена просила меня ответить за нее. Все уехали в Кисловодск и вернутся поздно вечером.

Спасибо за доставленное наслаждение. Ничто не может помешать Вашему таланту сверкать и греть. Ни глупая публика, ни нелепый театр, ни дождь, стучащий о крышу, ни даже "Ессентуки" No 17 или No 4.

Целую Ваши ручки и остаюсь навеки Вашим неизменным почитателем¹.

Сердечно преданный

К. Алексеев (Станиславский)

1910--18 июля

 

О. В. Гзовской

 

27 VII. 910 г. Кисловодск

27 июля 1910

Дорогая Ольга Владимировна!

Поздравляю Вас с началом¹. Дай бог нам никогда не разлучаться. Мне очень досадно, что я теперь не в театре. При мне Вам не было бы так одиноко. Вас, конечно, пугает и то, что мы с Вами не занялись летом. Судьба почему-то не хотела этого. Когда я мог работать, у Вас был больной на руках. Когда Вы освободились, меня связал по рукам Игорь. Он с 20 июня сильно хворает. Весь мой отдых ушел на лечение, на докторов и на мелкие домашние заботы. Я фаталист и верю, что это все было нужно для чего-то. Вот почему мои телеграммы были путаны. Мы сами не знали, куда толкнет нас судьба. В день отъезда в Сочи Игорь серьезно захворал: обострившийся колит с лихорадкой, и сейчас он лежит в кровати в Кисловодске (Дундуковская улица, дом Ганешина).

Как же нам быть в будущем? Я посылаю с Вишневским разметку роли Офелии (с Коонен), конечно, она Вам не подойдет, у Вас будет другой образ². Этот экземпляр нужен Марджанову для общего руководства и для отметки кусков (или скобок).

Вместе с Марджановым самостоятельно размечайте куски, разметив, сверьте с моим экземпляром и недоразумения отметьте и запишите, потом начните вместе с Марджановым отмечать куски по желаниям. Марджанов, кажется, понял несложный секрет этой работы, и если будут недоразумения, то небольшие. Я бы сказал, что и Сулер может помочь этой работе. Конечно, он может, и даже очень. Но тут я осторожен. Не знаю степени остроты самолюбия Марджанова. И Вы будьте осторожны, чтобы не задеть еще не испытанного самолюбия. Выйдет складно -- поговорите и с Сулером.

Конечно, могут быть и ошибки и разногласия, но разве так трудно поправить их? По приезде мы сделаем это в несколько репетиций.

До меня будет черновая работа. Запишите и поймите все.

Самое же главное -- постарайтесь с первого раза найти хорошее, спокойное самочувствие на новой сцене. Важно, чтобы оно явилось с первого раза, не излишне возбужденное, а именно спокойное. Приезжайте пораньше на репетицию и несколько раз войдите в круг на самой сцене. Впрочем, до сценических репетиций еще много времени.

У актеров есть привычка внимательно следить только за замечаниями одной своей роли. Вы лучше меня знаете, что это ошибка. Было бы очень важно, чтобы Вы почувствовали всю постановку в целом, весь замысел Крэга во всем большом полотне всего "Гамлета". Тогда, сама собой, станет понятна и та часть, которая уделяется Вам. Это большая работа -- проследить всю пьесу, так как она берет много времени, но Вы увидите, насколько она важна и как она помогает справиться с целым, т. е. со всем ансамблем.

Идя в театр в первый раз, не создавайте себе иллюзий -- Вас ждет много разочарований. В нашем деле есть только одна хорошая сторона -- у нас борьба еще возможна. Наденьте шоры и направьте взоры туда, куда Вы хотите стремиться. Все, что происходит по бокам, не касается ни Вас, ни меня. Не думаю, но могут быть и косые взгляды, и кривые улыбки -- обращайте на них столько же внимания, как на рожи обезьян. Кривые рожи через месяц могут расплыться в улыбки (я начинаю говорить по-шекспировски).

Помните, что в театре есть четыре чистых отношения к самому делу: жена, Москвин, Стахович и я (отчасти Сулер, но его тянет к земле). Есть еще очень компетентный человек -- Немирович. Есть порядочные, чистые люди, любящие театр, но не очень тонко понимающие его цели: в числе их Книппер, Савицкая и др. Есть и просто обыкновенно хорошие люди -- ремесленники своего дела. Есть и милая зеленая молодежь, еще не определившаяся. Остальное -- толпа -- фон -- бараны. Таких в Художественном театре -- 6--7 человек. С ними можно столковаться, а с остальными надо бороться. На эту борьбу я Вас и приглашаю. Если Вы будете стремиться к настоящей, художественной цели -- более ярого и энергичного, чем я, помощника Вы не найдете. Если наши цели разойдутся -- тогда я сделаюсь бессильным и ненужным Вам. Войдя в театр, с первого шага не старайтесь быть скромнее, чем Вы есть, не старайтесь быть и смелее, чем Вы есть. Будьте тем, что Вы есть. Актеры -- народ чуткий. Их не обманешь. Их можно взять только настоящей простотой. Весело -- так весело, скучно -- так скучно. В смысле этики и дисциплины -- Вы молодец и подтянете других, которые очень распустились. Дай бог. Будьте спокойны и не нервитесь понапрасну. 2 и 3 августа буду усиленно думать о Вас. Целую ручки, Вл. Ал. поклоны.

Преданный К. Алексеев

 

Л. А. Сулержицкому

 

Конец июля -- начало августа 1910

Кисловодск

Дорогой Сулер,

пишу Марджанову, что если ему некогда, чтоб он передал Гзовскую Вам¹. Мне не пришлось с ней заняться летом, и потому она совсем беспомощна.

Раз что Марджанов ведет общие репетиции, Вы поймете, что нельзя затрагивать его самолюбие, поэтому, чтобы приготовить Вам ход, я пишу ему.

Кроме того, подойдите как-нибудь к костюмам. Из письма Крэга Вы поймете, что он сам не имеет почвы. Чувствую, что костюмы падут в конце концов на нас. Когда я приеду, мы все должны будем, первым долгом, навалиться на костюмы. Будьте же готовы к этому, тем более что Марджанову, который в курсе костюмов, придется вести народные сцены.

После костюмов мы с Вами должны навалиться на Качалова и Гзовскую, пока Марджанов слаживает общий ансамбль.

Берегите силы. Работайте систематически и отдыхайте. Силы нужны впереди.

Игорь очень болен, и мы проводим тревожные дни.

У него обострившийся колит с лихорадкой. Изнурен, исхудал, измучен. Лежит третью неделю в кровати, не считая прежних двух недель.

Обнимаю, люблю.

Ваш К. Алексеев