Вл. И. Немировичу-Данченко. Дорогой Владимир Иванович!

Вестенде. 5/18 -- 908

5 августа 1908

Дорогой Владимир Иванович!

Заглядывая в будущее или в предстоящие монтировочные работы, наталкиваюсь на необходимость драпировки под наш занавес. Она нужна будет как для 2-го акта "Ревизора", чтоб убавить сцену, так и для 1-го акта "Синей птицы". Как там, так и во втором случае драпировки должны быть на третьем или четвертом плане, так как, ввиду узости павильона, на первом плане их ставить нельзя, ничего не будет видно с боков.

 

 

No 1 -- наши обычные сукна;

No 2 -- новые сукна; подделать их, как первые сукна и занавес, т. е. сукно того же типа, а рисунок подрисовать и кое-где, только для выпуклости, подшить шнур. Рисунок, как на занавесе;

No 3 -- боковые сукна того же тона и только рисованный рисунок занавеса;

No 4 -- половик черный -- будет грубо, а серый -- можно ошибиться; придется пробовать.

Кроме того, давно уже следовало бы сделать одну или две падуги под рисунок занавеса. Те падуги, которые у нас висят, теперь очень не сходятся с сукнами.

Скажут, что я фантазирую и впадаю в расточительность, но это не так. У меня в виду соединить четыре пользы:

1) Необходимость сукон для "Синей птицы" и "Ревизора". Они непременно должны быть под занавес, так как при этом будет понятно, что при обычном устройстве сцены и на данный случай -- решили отодвинуть декорацию назад. Занавески не обратят на себя внимания, к ним привыкли. Если же делать специальные занавески, то их причислят к самой декорации и будут спрашивать: что это, собственно, означает: комната Хлестакова в каком-то фантастическом шатре из богатых материй?

2) То же необходимо и для "Синей птицы".

3) Из этих сукон я бы сделал юбилейную декорацию. Чайка -- это наш герб¹. Серый занавес с рисунком -- это наши национальные цвета. Все это связано с театром и уместно при юбилее точно так же, как и портреты Чехова и Морозова.

4) На будущее время как сукна, так и падуги сослужат нам службу.

Сегодня опять от одного русского, москвича, с которым здесь познакомился, слышу, что в Малом театре наверное идет "Труп" Толстого?!!²

Поклоны всем.

Ваш К. Алексеев

 

О. Л. Книппер-Чеховой

5 августа 1908

Дорогая Люба!¹

Напиши мне номер квитанции, по которой багаж отправлен из Вестенде. Его можно узнать по наклейке на уцелевшем сундуке, если ты его не потеряла между Берлином и Москвой. Да не поручай этого горничной Дуняше, так как она недотепа, ни Епиходову, так как он обольет чем-нибудь уцелевший на сундуке номер,-- и тогда все пропало.

Ответное письмо не отдавай Фирсу -- он из скупости не наклеит марки.

Присылай скорее, так как, чорт побери, желтого дуплетом в угол² -- я без номера квитанции отправления ничего здесь сделать не могу.

Погода у нас все средняя. По утрам немного солнца, а после обеда ветер, и вечером холодно.

Целую тебя, моя дорогая Люба.

До скорого свидания.

Леонид Гаев

Вестенде --5/IX--1908 г.

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

Август 1908 Берлин

Дорогая Маруся.

Ехал хорошо и все время с музыкой и пением. Арендс оказался добродушным евреем. Он увлекается старинным инструментом 17 века. Это ручная фисгармония. Преинтересный звук. Он чудесно играет и поет с аккомпанементом. Все время наше купе привлекало внимание. Я заказал ему такой инструмент для театра.

...Сегодня смотрю в Каммершпиле "Лизистрату".

Нежно целую тебя, детей. Напоминаю обещание Игорю, Кире -- осторожнее купаться.

Твой Костя

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

13 августа 1908 Берлин

...Был в Каммершпиле. Смотрел "Лизистрату". Чудное помещение, скверная сцена и ужаснее ужасного все на ней, начиная с лепной декорации и до последнего костюма и исполнения. Это балаган и притом очень плохой. Постановка -- шенбергская (по шуму и бессмысленному гаму и резкости) и архиповская -- по безвкусному новшеству¹. Кончилось в 9 1/2. Днем спал -- не знал, куда деваться. Выпил чаю у Байера. В 10 часов попал в кабачок "Nachtasyl" -- там меня узнали. Много открылось там секретов; [...] московский кабачок "Летучая мышь", очевидно, сделан под впечатлением этого ². И там есть музей глупостей, но не остроумный, тяжелый, нудный. В 11 часов там запирают. Попал на Unter den Linden в другой кабачок. Там выходят мужчины и женщины и очень прилично поют берлинские "вицы" {В данном случае -- шуточные песенки (нем.). }. Скука, в 12 был дома. Спал хорошо.

...Крепко и нежно обнимаю. Будьте, здоровы и берегите друг друга. Нежно любящий и благословляющий тебя, Киру, Игоря

Костя

Среда 13 авг. 908

 

Из письма к М. П. Лилиной

22 авг. 1908

22 августа 1908

Москва

...Я, слава богу, здоров. Устаю, но не жалуюсь, так как работа идет хорошо. Однако -- по порядку. Простились с заграницей и приехали в 1 1/2 часа ночи на границу. Возмутительнее и отвратительнее я ничего не видал. Имей в виду. Дело происходит так. Отбирают паспорта, загоняют всех в огромный зал и там, как школьников, запирают. Осмотр ручного багажа. Потом всех сгоняют, как баранов, в угол. Отворяется окно, и пьяная рожа жандарма показывается в нем. Начинают безграмотно выкликать имена -- так, например, Вагау (Вогау), Пириворовщикова. Я кричу нарочно -- на смех -- басом: "Здесь". И мне выдают женский паспорт Ольги Тимофеевны. Тупость и бессмыслица. Отдают паспорта кому угодно. Получив паспорт, выгоняют на платформу. Там в тесноте расставлены сундуки. Уже 3 часа ночи. Мы с бабушкой сидим и ждем. Рядом с нами доктор Соловьев со всей семьей (фомичевский зять). Подходит к нам чиновник. Ему дают квитанцию, и он требует паспорт. Читает паспорт и нагло осматривает всю семью Соловьевых. Не по вкусу они пришлись ему, и он командует: "Валяй". Грязные солдаты выкладывают все новые платья и кладут якобы бережно, на другой сундук. Чиновник спрашивает: "Есть у вас что-нибудь?" "Нет". Находит какую-то вещь, купленную за границей. Чиновник принимает совершенно неприличный тон и начинает обличать их чуть ли не как жуликов. Тогда без всякой церемонии все из сундуков, точно назло, выкладывается на пол -- белье, кружевные платья -- все. Соловьев протестует. Его за это ведут чуть ли не составлять протокол. Та же история повторяется и с нашим соседом. Наши физиономии за поздним временем понравились, и у нас ничего не смотрели. Так провозились до 5 часов утра. Поезд с опозданием на 2 часа тронулся. Кондуктор нас утешает. Вчера была такая же история, и все опоздали на варшавский поезд и там ночевали. Все это делается в конституционной стране. По дури чиновника люди теряют заказанные места и опаздывают к своим занятиям. К счастью, мы не опоздали и остальную часть пути ехали хорошо. На московской станции меня встретил Стахович, и мы поехали домой (около 1--2-х ч. дня). Там пили чай, рассказывали друг другу все, что было за лето. В 5 часов брал ванну. В 6 часов приехал Немирович и вводил за обедом в то, что происходит в театре. Приехали Барановская и Книппер. Обе милы. После обеда, около 8-ми, пошли к Стаховичу.

...Возвращался пешком домой около 11 часов. За всю дорогу встретил четверых трезвых, остальное все пьяно. Фонари не горят, мостовые взрыты. Вонь. Я вспомнил и оценил заграницу. И так мне стало страшно и грустно за Россию, вспомнив рассказы одного господина, ехавшего со мной в вагоне, который был в Константинополе и рассказывал о тех чудесах, которые проделывает этот якобы дикий народ. Дикие -- мы, и Россия обречена на погибель. Это должны понять и иметь в виду наши дети.

На следующий день -- суббота 16-е, в 10 ч. в конторе общее собрание. Просидели до 6 часов. То же -- много было русских разговоров. Вечером пришел в театр. На сцене играли 1-й и 2-й акты "Ревизора". Никак, хотя у Уралова, Горева и Москвина намечалось что-то. Не поняли серьезности отношения к роли и мои методы убеждения¹. В 10 часов репетиции прекращаются. Сулер пришел ночевать, и мы согрешили -- заснули в 1 час ночи. На следующий день проснулись в 9 часов. Пили чай на кирюлиной террасе. Тепло. В 11 часов репетиции до 3 и от 7 до 10. Прошли весь первый акт и вечером повторили начисто. Многое уже выходит, и тон, кажется, найден. Может выйти хорошо, и труппа это почувствовала и оживилась. Между репетициями поехал на конке подышать в парк и попал на скачки. Побыл 10 минут, поймал на месте преступления всех наших игроков-актеров, с Москвиным во главе. Опять ночевал Сулер. В понедельник в 11ч. утра -- 2-й акт "Ревизора" -- туже, не выходит. Горев может быть очень хорош. Вечером -- просмотр "Леса". Маленький скандал. Егоров зазнался и уехал с репетиции демонстративно. На следующий день ходил сконфуженный. Во вторник -- утро: 2-й акт "Ревизора", вечер: просмотр "Лазоревого царства" (очаровательная декорация). "Ночь" (хорошо). 2-я картина "Ночи" (хорошо)². Среда утро -- 2-й акт "Ревизора". Вечером заседание. Решили начать с "Синей птицы". Потом "Ревизор". Все дни ночевал Сулер. В четверг утро -- фабрика, вечер--1-й акт "Синей птицы" в фойе. Все забыли. Германова -- Фея -- никак. Сегодня пятница -- утро -- дельная репетиция 1-го акта. Налаживается. Германова прилична.

Вечером -- "Ночь" на сцене -- дельная репетиция. Никто не опаздывает. Введены штрафы. Подтягивают.

...Вот, в общих чертах, отчет. Спасибо за твои милые письма...

...Какую тебе роль готовить? У тебя их три. Фея (Германова может быть прилична). "Ревизор" (Коренева в основном составе -- под большим сомнением). "У царских врат" -- это роль. Я бы выбрал последнюю для души, а "Ревизор" -- была бы готова для спасения театра ³.

Думаю, что у Владимира Ивановича расчет такой: если Германова не будет играть Фею, то ты запутаешься в двух маленьких ролях и тогда "У царских врат" спустят Германовой.

...Начинаю скучать, так как все это время было не до скуки. Не было времени опомниться. Нежно целую и люблю и благословляю. Кирюлю и Игоречка (спасибо ему за послушание и за раннее спанье) целую и благословляю. Н. Б. поклон.

...Почему вы так рано в Берлин? В Голландию не едете? Будь здорова, и дай бог скорей свидеться.

Твой весь Костя

 

Из письма к М. П. Лилиной

26 авг. 1908

26 августа 1908

Москва

Дорогая и бесценная!

Все эти дни был очень занят. Приставала контора. Утром и вечером репетиции. В театре работали хорошо, но третьего дня, когда взялись за 2-ю картину "Синей птицы", оказалось, что не знают ни ролей, ни мест, несмотря на то что в прошлом году репетировали акт не один десяток раз. Это меня повергло в отчаяние, и опять настроение прошлого года вернулось. Вечером был свободен. После репетиции прошелся пешком в парк и обратно. Грязь, мерзость, дикость Москвы еще больше усилили тоску по порядку и дисциплине. Мне показалось, что мы погибнем в распущенности. Нужна дисциплина. Вечером остался дома и написал, кажется, недурно, главу об этике ¹. Вчера, в понедельник, на утренней репетиции прочел ее актерам. Кажется, призадумались, и репетиция была хорошая. 2-я картина налаживается. Потом приехал Володя ², ныл о разных делах, и к вечеру я опять потерял настроение, и репетиция "Ночи" не дала ничего. Рано кончилось. Ко мне зашли Мчеделов и Сулер, и мы читали мою книгу³. Первая половина -- хорошо и понятно, а дальше опять путаница и придется переделывать. Грешным делом засиделись до часу ночи. Сегодня и утром и вечером "Синяя птица": 1-й и 2-й акты.

...Получил милое письмо от Игоречка и открытку от Кирюли. Нежно целую их и благодарю. Успею ли я ответить на них так, чтобы вы получили ответ,-- не думаю. Сегодня последний день. Игорек премило описал Брюссель. Хорошо, что он заинтересовался тем, что красиво и интересно, а не ударился в критику. Пусть приучается искать в жизни хорошее, а не скверное. Пусть приучается хвалить, а не ругать. Стиль, слог мне понравились. Спасибо ему. Жалею, что не могу ответить ни Кире, ни Игорю. Дома отвечу беседой. Погода у нас ни то ни се. Бывает и тепло, бывает и холодно. Ночи холодные. Скучаю. Надоело быть одному. Жду с нетерпением. Вот беда -- 31-го свадьба дочери А. И. Шамшина, как раз в то время, когда вы приедете. Вечером свадебный обед. Мне выгодней поехать днем на свадьбу, а вечером сидеть с Вами. Может быть, не приеду встретить на вокзал.

Твой весь Костя

 

А. А. Блоку

 

11 сентября 1908 Москва

Многоуважаемый Александр Александрович!

Вот уже больше двух недель, как я вернулся в Москву и не могу освободить вечера, чтоб прочесть Вашу пьесу, за присылку которой сердечно Вас благодарю¹. Читать ее теперь, в том измученном состоянии, в котором я нахожусь, я боюсь. От 10 утра и до часу ночи я занят. Разрешите мне ответить Вам по поводу Вашей пьесы через две недели, когда пройдет "Синяя птица" и мы проводим Метерлинка, который собирается приехать в Москву между 20 и 24 сентября.

Верьте, что мне самому весьма трудно удержаться от желания поскорее прочитать интересующую меня пьесу, но, зная себя, я боюсь это делать с утомленной головой.

Еще раз благодарю за присылку. Жму Вашу руку и прошу передать мое почтение Вашей супруге от сердечно преданного Вам

К. Алексеева (Станиславского)

11/IX --908

 

Л. А. Сулержицкому

26 сентября 1908

Москва

Милый Сулер,

пишу, не отходя от режиссерского стола.

Простите, если я Вас обидел, но у меня и в мыслях не было. Орал я или нет -- не помню, но я кричал с 11 часов утра и до 11 вечера, у меня больше не хватало ни голоса, ни нервов, чтобы поддержать порядок.

Справедливо Правление требует, чтоб я скорее отпускал оркестр.

Сац¹изменил музыку, и у меня работает фантазия, чтобы охватить и связать движения с музыкой.

Вода, после полутора лет -- не действует. Мне шепчут, что надо бросить то, о чем мечтал полгода ².

Кто сидел за режиссерским столом, тот должен простить, если в эти минуты человек, отдающий и не жалеющий самого себя, неприлично ведет себя. Я один думаю и отдаю волю всем актерам, я живу за всех за своим столом.

Простите,-- может быть, я виноват, но заслуживаю снисхождения.

Ваш

К. Алексеев

 

С. И. Мамонтову

Конец сентября 1908

Москва

Дорогой Савва Иванович!

Очень бы хотел видеть Вас завтра в театре, как моего учителя эстетики¹.

Все лучшие места забрала депутация.

Остается единственный билет, не сердитесь, что он не в ближних рядах.

Сердечно любящий Вас

К. Алексеев

Л. Я. Гуревич

 

5 ноября 1908

Москва

Глубокоуважаемая и дорогая Любовь Яковлевна!

Поругался с Шиком¹ (такая фамилия, что невольно выходит каламбур).

Шик уверил меня, что он послал Вам длиннейшее письме... Попробуем -- подействует [ли] на него головомойка. Если нет, напишите. У меня еще два кандидата: 1) Сулержицкий -- талант, но за аккуратность не поручусь, 2) Татаринова -- аккуратна, но не талантлива и требует моего и Вашего контроля. Может сообщить то, что не подлежит печатанию. Пристрастна. Любит меня, не любит Немировича. Подумаю еще.

Спасибо за статьи. Читал все и нахожу, что они прекрасна написаны и очень помогают нашему театру.

Целую ручки и благодарю.

Конечно, мы вернулись к реализму, обогащенному опытом, работой, утонченному, более глубокому и психоло[гическому]. Немного окрепнем в нем и снова в путь на поиски. Для этого и выписали Крэга ².

Опять поблуждаем, и опять обогатим реализм. Не сомневаюсь, что всякое отвлеченье, стилизация, импрессионизм на сцене достижимы утонченным и углубленным реализмом. Все другие пути ложны и мертвы. Это доказал Мейерхольд.

Целую ручку и низко кланяюсь.

Преданный и уважающий

К. Алексеев

5--11 (?) 908

 

А. А. Блоку

Телеграмма

14 ноября 1908

Москва

В этом сезоне пьесу поставить не успеем. Подробности письмом через неделю. Приходится советовать печатать пьесу¹. Жму руку.

Станиславский

 

И. А. Бунину

20 ноября 1908

Глубокоуважаемый

Иван Алексеевич!

Очень тронуты и польщены Вашим предложением¹. При первом случае -- обратимся к Вам.

Пока репертуар будущего сезона не выяснен.

Правда, что Крэг приглашен и будет работать в театре. Для него как англичанина приятнее всего было бы поставить Шекспира. Мы думаем об этом, но, повторяю, пока еще ничего не решили. Искренно благодарю Вас за Ваше доброе письмо.

Сердечно преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

20/XI 908 Москва

 

A. A. Блоку

 

3 декабря 1908

Дорогой и глубокоуважаемый

Александр Александрович!

Простите за задержку ответом. Трудный сезон потребовал больших усилий.

Я в плену у театра и не принадлежу себе.

Простите.

"Синяя птица" задержала постановку "Ревизора". "Ревизор" задержит постановку "У царских врат".

Теперь ясно, что в этом году нам придется ограничиться только тремя начатыми пьесами, тем более что сезон очень короткий.

Репертуар будущего сезона еще не обсуждался, и потому о нем говорить преждевременно.

Я прочел Вашу пьесу раза четыре.

По-прежнему люблю первые картины¹. Полюбил и новые за их поэзию и темперамент, но и не полюбил действующих лиц и самой пьесы. Я понял, что мое увлечение относится к таланту автора, а не к его произведению. Я не критик, я не литератор и потому отказываюсь критиковать.

Я не пришел ни к какому выводу и потому могу только писать то, что чувствовал и думал о Вас и Вашей пьесе.

Пишу на всякий случай, так как меня ободряет Ваше умение выслушивать чужие мнения.

Если Вы разорвете письмо, не дочитав его,-- я тоже пойму, так как ничего веского и важного я не берусь сказать.

Словом, делайте как хотите, только не сердитесь на Вашего искреннего поклонника.

Я всегда с увлечением читаю отдельные акты Вашей пьесы, волнуюсь и ловлю себя на том, что меня интересуют не действующие лица и их чувства, а автор пьесы. Читаю всю пьесу и опять волнуюсь и опять думаю о том, что Вы скоро напишете что-то очень большое. Очень может быть, что я не понимаю чего-то, что связывает все акты в одно гармоническое целое, а может быть, что и в пьесе нет цельности.

Почти каждый раз меня беспокоит то, что действие происходит в России! Зачем? ²

В другие дни мне кажется, что эта пьеса -- важная переходная ступень в Вашем творчестве, что Вы сами недовольны ею и мечетесь в мучительных поисках.

Иногда -- и часто -- я обвиняю себя самого. Мне кажется, что я неисправимый реалист, что я кокетничаю своими исканиями в искусстве; в сущности же, дальше Чехова мне нет пути. Тогда я беру свои летние работы и перечитываю их. Иногда это меня ободряет. Мне начинает казаться, что я прав. Да!.. Импрессионизм и всякий другой "изм" в искусстве -- утонченный, облагороженный и очищенный реализм.

Чтоб проверить себя, делаю пробы на репетициях "Ревизора"³, и мне представляется, что, идя от реализма, я дохожу до широкого и глубокого обобщения.

В данную секунду мне кажется, что причина непонимания Вашей пьесы -- лежит во мне самом.

Дело в том, что за это лето со мной что-то приключилось.

Я много работал над практическими и теоретическими исследованиями психологии творчества артиста и пришел к выводам, которые блестяще подтвердились на практике. Только этим новым путем найдется то, что мы все ищем в искусстве. Только этим путем можно заставить себя и других просто и естественно переживать большие и отвлеченные мысли и чувства. Когда я подошел к Вашей пьесе с такими мыслями, то оказалось, что места, увлекающие меня, математически точны и в смысле физиологии и психологии человека, а там, где интерес падает, мне почудились ошибки, противоречащие природе человека.

Что это: догадка, мое увлечение новой теорией -- не знаю и ни за что не отвечаю, а пишу на всякий случай. Если глупо или наивно,-- забудьте, если интересно,-- при свидании охотно поделюсь с Вами результатами своих исканий. В письме всего не передашь.

Не сердитесь за откровенное письмо.

Быть может, оно неуместно, но -- искренно.

Жму Вашу руку и прошу передать поклон Вашей супруге от сердечно преданного Вам

К. Алексеева (Станиславского)

3/ХII -- 908. Москва

 

Простите за спешное письмо. Пишу его за гримировальным столом, в антракте между двумя актами.

Ваш К. Алексеев

 

М. Метерлинку

 

Декабрь (до 9-го) 1908

Москва

г. М. Метерлинку.

На этот раз я обращаюсь к Вам по поручению моего друга, известного русского композитора и пианиста Сергея Рахманинова. Он очень известен в Англии и Германии, не только как композитор, но и как дирижер и пианист. Не знаю, интересуется ли им Франция?

Это человек совершенно исключительного таланта, серьезный, трудящийся, скромный и исключительно порядочный, и потому я беру на себя смелость горячо ходатайствовать за него. Вот в чем заключается его просьба. Он мечтает написать оперу на Вашу "Монну Ванну", с этой целью уже написал некоторые пробные номера.

1) г. Рахманинов обращается к Вам с просьбой: разрешить ему "Монну Ванну" для оперы и предоставить ему право для России и Германии, так как для Франции, кажется, это право предоставлено Вами другому лицу.

2) г. Рахманинов просит Вас прислать соответствующее письмо, разрешающее ему писать оперу на сюжет "Монны Ванны" для России и Германии.

Это письмо не откажитесь прислать мне в Москву¹ или же на имя самого г. Рахманинова по следующему адресу: Allemagne, Dresden, Sidonienstraße, 6. Garten Willa Sergei Rakmaninoff.

Горячо ходатайствуя за г. Рахманинова, я не сомневаюсь в том, что Ваше произведение попадает в руки исключительного по таланту музыканта.

Кроме вечерних спектаклей, "Синяя птица" идет по утрам в праздничные дни для детей. Жаль, что Вы не можете видеть этой очаровательной детской публики. Это оживленные спектакли, на которых детская толпа громко обсуждает то, что происходит на сцене. "Синяя птица" сделалась мечтой всех московских детей. У меня завязалась целая переписка с детьми по этой пьесе. Целые школы и отдельные семьи присылают ко мне депутации и прошения, написанные неуверенным детским почерком, с просьбой достать им билеты на "Синюю птицу". Все это очень трогательно...

 

В. В. Котляревской

24 декабря 1908

Москва

Дорогой друг

Вера Васильевна!

Поздравляю с праздником и Новым годом. Шлю привет и поздравления Нестору Александровичу. Чтоб судить о том, как я был занят, я расскажу Вам следующий факт. На генеральной репетиции "Ревизора" подходит ко мне Гнедич¹. Я расспрашиваю его о Петербурге, об Александринке и только тут узнаю о его уходе и о том, что Нестор Александрович сделался тоже жертвой "театролина". Это Вы его заразили. Душевно радуюсь за театр и за то, что нашего полку прибыло, но не знаю, радоваться ли за самого Нестора Александровича. Напишите, как это случилось и как Вы к этому относитесь².

Я не читаю газет весь этот год и ничего не знаю, что делается на свете. Пока я был глуп, читал газеты и отравлял себе ими весь день,-- на свете и в театрах было плохо. Что делается у Вас теперь, с приходом Нестора Александровича -- не знаю.

Сезон у нас недурной. "Синяя птица" имела успех, "Ревизор" тоже, хотя, говорят, газеты ругаются неприлично. Как режиссер я переутомлен, как актер -- совсем схожу со сцены, и это меня волнует, так как сам я люблю только актерство.

Моя летняя работа принесла хорошие плоды. Новый психофизиологический метод дает хорошие результаты и заинтересовал труппу. Театр блеснул еще одной молодой артисткой -- Коонен, на которую я возлагаю большие надежды ³.

Напишите, как живете, какие театральные планы у Нестора Александровича. У нас тоже обновляют Малый театр, но совсем по-другому. В минуты обновления начинают сманивать у нас актеров и набивать им цену. В обыкновенное время ругают нас за бездарность, а в минуты обновления сманивают.

Напишите, как себя чувствуете и не собираетесь ли Вы в Москву?

Помог ли Гомбург? Много ли играете?

Жена, дети шлют Вам поклоны. Я целую ручки и крепко жму руку Нестору Александровичу.

Сердечно преданный

К. Алексеев

24/XII -- 908

 

Л. Я. Гуревич

 

Февраль (до 9-го) 1909

Москва

Глубокоуважаемая Любовь Яковлевна!

Что же мне с ними делать? Остается поговорить с Татариновой, а пока пишу на вопросы коротко, так как безумно тоже занят.

1) Поездка решена. Начинаем с пасхи. Пробудем недели три, чтоб выполнить 5--6 абонементов (из 3-х пьес). В абонемент войдут: 1) "Синяя птица", 2) "Ревизор" и 3) или "Три сестры" или "У царских врат".

2) Присылайте список абонентов. Сделаю все, удача зависит от Румянцева. Если он не спутается во всех 10 000 записей, то все пройдет благополучно. Было бы полезно на первой неделе, когда он приедет, повидаться с ним в Петербурге и проверить там, на месте.

Если пошлете Румянцеву список, все-таки копию пришлите мне. Неудача может случиться и в том случае, если толпа начнет буйствовать, как в прошлом году, и полиция своею властью уничтожит запись¹.

3) Спасибо за заметки о "Ревизоре" ². Очень ценю и тронут Вашим длинным письмом и волнениями о "Ревизоре". Многое исправимо, но есть и неисправимое.

Так, например, нельзя исправить молодости, неопытности, недостаточной развитости темперамента и голоса Горева. Он второй год на сцене и, если не считать Сахара ³, играет первую в своей жизни большую роль, да еще какую -- Хлестакова. В комедии -- Хлестаков, в трагедии -- Гамлет. Это роли наивысшей технической трудности. Когда играет Хлестакова опытный старик, вроде Садовского, говорят: он стар, хотя и технически совершенен. Понятно, что Горев будет технически несовершенен, но молод. Что лучше? По-моему, последнее. Горева исправит время. Насиловать опасно.

Детали с башмаками, с хохлом полового можно и убрать⁴. Это не важно, но если принять во внимание, что действие происходит в 30-х годах, и вспомнить отношение барчонка к слугам того времени, то иного отношения и быть не могло. Недавно, на днях, я видел своими собственными глазами, как один известный в Москве барчонок в минуту раздражения выплеснул стакан с вином в лицо половому, который не вовремя доложил ему что-то. И половой конфузливо улыбался. Неделю тому назад в своем театре я видел такую сцену: разряженная и расфуфыренная дама (из Сибири) выла в фойе так, что ее пришлось отвести в отдаленные комнаты. Она выла именно как самая настоящая кухарка.

И этот контраст с платьем и внешним великолепием был особенно типичен для провинции. Она выла потому, что опоздала на 1-й акт и ее заставили ждать в фойе.

Я Вам рассказывал о дочке городского головы провинциального города, которая в декольте и в розовом атласном платье в тридцатиградусную жару выходила к приходу парохода, чтоб встречать негритянского короля из Негрии.

Все это происходит в XX веке, что же было во времена Гоголя?

Все эти мелочи и создают ту атмосферу наивности, в которой могла разыграться история с ревизором.

Но, конечно, если публика не доросла до смелой правды на сцене, если ее понятия об эстетичности не идут далее академичности -- не стоит засорять ее трусливой фантазии мелочами, так как за ними она не разглядит главного. Поэтому спасибо большое за Ваши замечания. Вы заботливо устраняете лишнее с той же целью, и я воспользуюсь Вашими советами, поскольку это окажется возможным.

Ваша статья мне очень понравилась. Я ее перечел два раза и сохраню в той папке, куда я кладу все то талантливое и дельное, которое так редко появляется в нашей критике.

Ничего о "Ревизоре" я не читал. О статьях Кугеля -- Пуришкевича даже и не слыхал. Он перешел границу в своем негодовании и потому даже на актеров, о которых он пишет, его ругательства перестали действовать. Бог с ним. Он талантлив, но к делу не пригоден⁵.

Какие же новости Вам сообщить? Вот Вам одна, о которой никто еще не знает.

Десятилетняя деятельность наших актеров выработала невольно благодаря ежедневным спектаклям и утомительной актерской деятельности приемы, привычки, вредные для художника. Труппа сознала это и решила бороться с ними. Всю труппу и школу разделили на группы, и теперь каждый день мы собираемся и друг у друга исправляем то, что считаем нежелательным. Самочувствие актера на сцене бывает обманчиво и не отвечает тем результатам, на которые он рассчитывает. При такой проверочной работе можно урегулировать и проверить свое творческое самочувствие.

В будущем году решены пьесы: "Гамлет" (с Качаловым и с Крэгом) -- открытие сезона; потом "Анафема"⁶, потом "Месяц в деревне".

Теперь репетируем "Три сестры". Роль Ирины играет Барановская. В скором времени выступит Хлестаков -- Кузнецов⁷.

Будьте здоровы. Спасибо.

Сердечно преданный и благодарный

К. Алексеев

 

Л. Я. Гуревич

 

9 февраля 1909

Москва

Простите за опоздание -- масленица.

Можно напечатать в общих чертах¹. Десятилетняя практика наложила неизбежно след ремесленности. Чтоб избавиться от него, артисты устроили под руководством Станиславского упражнения. Просматривают друг у друга роли и исправляют.

Сегодня в театре большой капустник ².

Ваш К. Алексеев

 

С. А. Андреевскому

 

17 февраля 1909

Дорогой и многоуважаемый

Сергей Аркадьевич!

Между нами, согласен с Вами относительно "Анатэмы"¹. Но..

Я ли не мечтал о Каине?! Роль была выучена, декорации и костюмы готовы, и Синод запретил, так как Авель оказался святым, а Каин, Ева и Адам -- тоже что-то вроде святых?! ² Сарданапал, Манфред!!! Нет ли у Вас актера на эти роли? Хоть какого-нибудь завалящего. На Гамлета -- есть, быть может, далеко не идеальный, но Манфред, Сарданапал!.. никто из нас не может играть этих ролей³.

А жить нужно...

Поневоле приходится брать "Анатэму".

Пожалейте нас, голодных.

Душевно преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

17 -- II 909 -- Москва

Н. В. Дризену

17 февраля 1909

Москва

Глубокоуважаемый Николай Васильевич!

Позвольте прежде всего поблагодарить Вас за Ваше хорошее письмо, за внимание и доброе отношение к нашему театру.

Во-вторых, простите за задержку ответом. Она произошла по двум причинам.

Пришлось спешно вводить двух новых действующих лиц в возобновленные вчера "Три сестры". Эта скучная работа отняла у меня все свободное время¹.

Другая причина та, что я потерял свой юбилейный доклад² и должен был перерыть все шкафы и столы не только дома, но и в театре, в надежде найти пропажу.

Увы, я ее не нашел, а черновик уничтожен.

Эту попытку найти свой доклад я делаю вторично.

Дело в том, что после юбилея г. Рябушинский пожертвовал на общедоступный театр 1000 р.³ Этой отзывчивостью он нас всех растрогал, и я обещался дать ему свой доклад. Бросился искать его, но среди юбилейных приветствий, среди подарков и общей праздничной суматохи не мог найти пропажи. Я бы сумел устроить теперь так, чтоб, не обижая Рябушинского, снять с себя данное ему обещание. Он вернул бы его мне, но факт пропажи неисправим. Душевно сожалею.

У нас нет никаких эскизов декораций "Синей птицы", так как мы никогда не пользуемся при наших постановках эскизами. Мы делаем только макеты. Они хранятся в архиве. Сделать эскиз по макету может только сам художник. В данную секунду Егоров уехал в Данию⁴. Вероятно, у него имеются эскизы, сделанные для издания. "Синяя птица" -- это пьеса сценических фокусов; между нами, она имеет не много других, более важных достоинств.

Если открыть секрет фокусов, то всякий интерес к ним теряется.

Изложить на бумаге и в рисунках сложную машинную часть постановки -- это очень большая работа. Едва ли это заинтересует простого читателя.

Г. Фишер (бывший Дьяговченко на Кузнецком мосту) снял исполнителей "Синей птицы". Не скажу, чтобы снимки были удачны. Быть может, они могли бы оказать Вам услугу.

Юра приехал на днях. Он очень поправился: бодр и энергичен, но бедная Саша плохо поправилась⁵. Она соскучилась о детях, бросает лечение и едет в Харьков.

Не откажитесь передать мой поклон Вашей супруге и принять уверение в моем искреннем к Вам почтении.

К. Алексеев

 

Л. М. Леонидову

 

Февраль (после 20-го) 1909

Москва

Дорогой

Леонид Миронович,

сегодняшнее собрание ваше я считаю очень важным, если дебаты будут направлены в ту сторону, где затаился опасный враг театра и искусства.

Этот враг -- ремесло.

С ним надо бороться.

С ним надо учиться бороться.

Чтобы убедить товарищей в этой грозящей нам опасности и повлиять на дебаты в этом направлении, я хочу подкрепить свой последний протокол, написанный по поводу мнения г. Сулержицкого, дополнив его новым убедительным фактом¹.

Говорю о последнем спектакле "Ревизора". Вернее, о 1-м и 5-м актах его.

Я не только не могу упрекнуть кого-нибудь из участников спектакля в небрежном и нелюбовном отношении к своим ролям,-- я могу сделать совсем обратное: пожалеть о том, что в этих актах было слишком много старания и потому -- мало искусства.

Но...

Результат неутешительный.

Таких спектаклей не должно быть в Художественном театре.

Это не искусство...

Это добросовестное ремесло. Это искажение Гоголя.

Скажут, что я присмотрелся, что мои товарищи не могут меня увлекать, так как я слишком требователен к ним и слишком хорошо их знаю.

Это было бы ошибочным мнением.

Почему же в том же спектакле я краснел в 1-м и 5-м актах и хотел бежать из театра, а во 2-м я искренно наслаждался, в 3-м смотрел с удовольствием, а в 4-м лишь изредка скучал? На вопрос: почему те же лица хороши в одних актах и очень плохи в других, я берусь ответить и подтвердить свои доводы примерами.

Для этого мне нужно

1) чтобы труппа ясно сознала надвигающуюся на нее опасность. Заволновалась ею и не на шутку бы испугалась. Тогда случится

2) -- то есть все захотят вооружиться против опасного врага. К счастью, я твердо убежден, что такое оружие найдено. Оно отточено долгой практикой театра и ждет, чтобы за ним пришли те, кто в нем нуждается.

Следующая моя беседа в среду -- в 1 час дня.

С почтением

К. Алексеев

Л. Я. Гуревич

 

10 марта 1909

Москва

Глубокоуважаемая и дорогая

Любовь Яковлевна!

Как всегда, занят. Пишу коротко. Простите.

Спасибо за статью Бенуа. Очень интересно.

Пришлите Ваш фельетон -- очень интересуюсь.

Вашу просьбу передал (и даже письменно). Румянцева умолял на коленях. Татаринова уже давно послала Вам письмо в редакцию. Ее зовут Фанни Карловна Татаринова (адрес: Москва. Художественный театр).

До скорого свидания. Целую ручку.

Вчера прошли "У царских врат" -- по-моему, очень хороший спектакль (не я ставил)¹. Критика будет ругать.

Сердечно преданный

К. Алексеев

М. В. Добужинскому

Телеграмма

11 марта 1909

Москва

Правление счастливо тем, что принципиальное соглашение состоялось, приветствует всех членов кружка¹. Для выяснения условий работы и общего плана постановки "Месяца в деревне" хотелось бы на один день видеть Вас в Москве ². Если можно, приезжайте на эту пятницу или воскресенье. Поклоны. Расходы за счет театра.

Станиславский

 

Г. Н. Федотовой

 

21/III 909. Москва

21 марта 1909

Глубокоуважаемая и дорогая

Гликерия Николаевна!

Ваше письмо согрело меня своей теплотой и заставило меня любоваться красотой Вашей души.

Целый ряд счастливых годов пронесся в моей памяти длинной вереницей, начиная от неудачного дебюта в Неклюжеве и экзамена в театральном училище¹ и до настоящих дней.

Мне вспоминаются Ваши материнские заботы обо мне при основании Общества искусства и литературы, Ваши мудрые предостережения, которых я не послушался и... был наказан. Потом все бросили нас... Тогда пришли Вы, без зова, без громких фраз... Вы сели за режиссерский стол и стали работать и учить.

Помню, как Вы нас ободряли, как Вы нас бранили, как Вы волновались и радовались вместе с нами.

Из маленького ядра любителей, вовремя поддержанного Вами, создался Художественный театр.

Чем я отблагодарю Вас за все добро, оказанное нам?!

Я хочу сделать все, что в моих силах.

Позвольте открыть Вам мои планы.

Ввиду того что некоторые пайщики нашего театра не могут приехать в Москву, общее собрание для распределения доходов этого года состоится в Петербурге.

Думаю, что такие лица, как Панина, Орлов-Давыдов, Стахович, Тарасов, не захотят брать того крупного дивиденда, который причитается на их долю. Я шепну им на ушко, чтоб они отдали эти доходы на покупку имения для Художественного театра².

Но, кто знает, они могут и не послушаться меня...

Я запасся другим планом: в мае мы снимаем постановку "Бориса Годунова" для синематографа ³. За это нам платят 15 000 р.

Я хочу внести предложение, чтоб эти деньги были пожертвованы на покупку имения.

На случай неудачи и этой комбинации я ищу покупателя на стороне. Говорил с одним фабрикантом, который ищет имение для своего сына; закинул удочку и в другое место...

Дело случая и удачи.

Если мне удастся провести один из намеченных планов, я буду бесконечно счастлив. Если же мне это не удастся, буду ждать нового случая, чтобы быть Вам полезным.

Почтительно целую Ваши ручки и шлю вместе с женой и детьми уверения в нашей сердечной любви и почтении к Вам.

К. Алексеев

 

К. К. Алексеевой

31 марта 1909

Петербург

Дорогая и бесценная моя Кирюля!

Сижу за кулисами, в этой маленькой красной гостиной, казенного типа. Помнишь?

Идет во второй раз "Синяя птица". Вчера был первый спектакль, и сегодня утром сыграли "Трех сестер".

В театре великий князь Константин Константинович со всей своей семьей из малышей, которые гогочут на каждую реплику. Еще из знаменитостей -- Леонид Андреев.

Вчерашняя премьера прошла, как все премьеры. В первом акте -- похлопали, потом, после "леса", утомились. Одни сходили с ума от восторга, другие -- от возмущения, третьи -- умные -- бранили детскую пьесу, четвертые впадали в детство и радовались. За кулисами было очень тревожно, так как сцена отвратительная, неприспособленная, и повестки, т. е. сигналы для музыки, попортились при самом начале. В публике было довольно оживленно, хотя больше говорили о Столыпине, чем о Метерлинке. Играли средне. Особенно жаль Коонен, которая струсила, переволновалась и напирала на реплики, слишком много смеялась, визжала, слишком подчеркивала детский тон. На первом спектакле ее не оценили, и больше понравилась Халютина. Вся пьеса с внешней стороны имела успех. Конечно, хулиганы-рецензенты ничего, кроме синематографа, не видят в пьесе. Другие, напротив, видят чересчур много и, чтобы показать свой необыкновенный ум, возмущаются тем, что театр не извлек из произведения того, что увидала умная голова рецензента. Словом, все старая история.

Я очень устал за это время. Пришлось всю страстную работать в театре с самого утра и до поздней ночи, а первые дни спектаклей -- волноваться за первые спектакли. Накануне пасхи, пока все готовились к встрече ее, мы репетировали дома. Вдруг огромная корзина с пасхой, куличом и т. д.-- от Бильбасовой. Через полчаса корзина еще больше -- от Савиной. Где же нам съесть весь этот запас? Мы послали к Мухиным, где остановилась труппа,-- звать голодных и бесприютных. Пришли Коренева, Косминская, Сулер, Ракитин, Балиев. Прибавь к ним нашу колонию, т. е. Леонидова, Вишневского, Коонен и меня. Было весело. Просидели до 3 часов.

Как живете? Целую бабушку, тебя, Игоречка, Софье Александровне -- низкий поклон.

Твой папа

И. К. Алексееву

2/1V--909

2 апреля 1909

Петербург

Дорогой мой мальчик,

Кире пишу отчет о "Синей птице", тебе -- о "Ревизоре". Но прежде: спасибо за твою открытку. Очень рад каждой твоей строчке, но только при том условии, что она написана от сердца и охоты, а не по обязанности. "Ревизора" мы ожидали, как Цусимы. Вот удобный момент, чтобы смешать нас с грязью. Бой был тяжелый и противный. Все волновались отчаянно. Первый акт прошел ужасно. Уралов без голоса и зарезал нас. Мы уж хватались за вихры, тем более что Горев трусил еще больше¹. Но все-таки он талантливый дурачок и сразу захватил публику, хотя играл гораздо хуже, чем всегда. Второй акт прошел хорошо. В третьем акте, после сцены вранья, Гореву аплодировали среди акта. Четвертый акт тоже прошел прилично. Пятый -- хуже, так как Уралов совсем осип. Финальная картина произвела большое впечатление. Опять одни хвалят, другие ругают, и на душе -- ад, так как в душе мы сознаем, что спектакль прошел плохо.

Наутро ждем, что нас обольют грязью, и к удивлению -- пресса лучше, чем можно было ждать. Горев уже ходит Хлестаковым по Невскому, и уже с ним был курьез. Сегодня утром ему при всех подают письмо. Он делает гримасу и с нетерпением говорит: "Ну! опять! началось". Т. е. намекает на то, что начали забрасывать его любовными письмами. Распечатывает письмо, все смотрят. Оказывается, ему прислали счет от портного, которому он не заплатил в Москве.

Вчера, т. е. в среду, было 1 апреля, и мама кутила. В 4 часа был шоколад и много гостей. Все Бильбасовы, Дженечка, Стахович, Коонен, Косминская, Муратова, Немирович, Григорьева, Балиев, Ракитин, Москвин, Сулер и т. д.

Вечером мы пошли в театр, а мама, Коонен, Сулер и Качалов поехали обедать в ресторан. Я вернулся домой, а их все еще нет. Вот кутилки! Ну, конечно, поволновался. Наконец в половине второго ночи вернулись.

Как Дункан?!

Поцелуй бабушку, Софью Александровну, Кирюлю и себя самого. Будь здоров и учись веселиться.

Твой папа

 

К. К. Алексеевой

10/IV 909 СПб.

10 апреля 1909

Дорогая моя и хорошая Кирюля,

спасибо за твое милое письмо. Ценю его вдвойне, если оно написано от побуждения желания, а не по долгу. Отвечаю тебе, но не жду от тебя ответа, так как теперь ты очень занята. Сделай последнее усилие, чтоб освободиться от скучных обязательств, получить бумажку и на будущее время освободить себя для настоящего умственного и духовного развития и познания жизни и людей. Игоречек написал также чудесное письмо маме. Мы им попользовались и читали его. Молодчина, у него хорошее художественное чутье и вкус. Мы проверили его критику на Дункан и согласились почти со всем.

Здесь, в Санкт-Петербурге, было следующее. Во-первых, приехала Дункан с сердечными болями и была кислая. Пришлось ее лечить. Обратились к Боткину. Она надорвала себя бисами в Москве и кутежами с Эллой Ивановной. Последняя тоже лежала с припадками сердца, как пишут Ольге Леонардовне. Танцует Дункан лучше, но сборов здесь не делает никаких. Настроение у нее мрачное, так как ее школа не ладится. Девочки выросли, и оказалось, что природа и кровь сделали свое. Они стали разбегаться и стремиться к самостоятельной деятельности. Многие ушли в кафешантан. Кроме того, те, которые превращаются в женщин, начинают толстеть спереди и сзади и терять линию, меняя ее на вульгарные контуры. Этот сюрприз вконец расстроил мечтания Дункан. С Крэгом они занятны, но все ругаются,-- т. е. ругается он, Крэг, а она пожимает плечами и уверяет всех, что он сумасшедший. Вчера Дункан в первый раз была в нашем театре и смотрела "Синюю птицу", но меня не было в Санкт-Петербурге, так как пришлось ехать в Царское село на царский спектакль. Играли "Мессинскую невесту". Был царь, играл Константин Константинович¹. Даже Вишневский не выдержал и уехал после второго акта. Мне пришлось досидеть до конца, так как мне поручили Дженни Стахович.

Сегодня Боткин и Дягилев устраивают обед у Контана. Будут Дункан, Павлова (балерина), Коралли (московская) и много художников: Бенуа, Добужинский, Рерих и др. Кроме того, будут наши артисты. Очевидно, будет "дунканиада" с танцами. Пришли мне по почте два-три экземпляра нот: "Полька" Саца из "Синей птицы". Поручи это купить и послать Дуняше или кому-нибудь другому. Обнимаю тебя, Игоречка. Нежно целую бабушку. Софье Александровне целую ручку. Остальным поклон.

"Царские врата" прошли со средним успехом. Мама была не в ударе и хоть и понравилась, но играла не так, как бы могла ².

Нежно любящий вас

папа

 

А. Н. Бенуа

12 апреля 1909

Петербург

Глубокоуважаемый Александр Николаевич!

Говорят, что Вы интересуетесь нашей беседой о "Месяце в деревне". Мы очень радуемся этому и были бы рады Вас видеть и завтра, и послезавтра, и всегда¹.

До скорого свиданья.

Глубоко уважающий Вас

К. Алексеев (Станиславский)

12/IV -- 909

 

И. К. Алексееву

 

СПб. 1909. 21 апр.

21 апреля 1909

Дорогой и бесценный мой мальчик!

Сегодня Миша Стахович начал держать экзамены, и я невольно вспомнил и о тебе. Ну... еще немного понапрись, и потом -- отдых, лето, лаун-теннис. Я тебе долго не писал, потому что здесь, в Петербурге, вообще ничего дельного сделать нельзя. Люди без толку шляются друг к другу с визитами, и раз что их приняли, то они считают нужным проделывать это ежедневно. Нет никакого покоя.

Ко всему этому -- Дункан и Крэг. Читал твою критику о Дункан и согласен с каждым твоим словом. Порадовался твоему чутью и уменью выражаться. Письмо написано прекрасно, но, чтобы не забыть, один совет. Если ты умеешь ясно и образно выражаться простыми словами -- это самое лучшее. Иногда ты точно подсовываешь иностранные слова, желая казаться умнее, ученее. Не увлекайся этой позой и в этом отношении не бери примера с Володи. Это его недостаток. "Фактическая сторона дела"... этот высокопарный слог безвкусен в простом и искреннем письме. Остальная часть письма написана, повторяю, прекрасно. Да, Дункан выросла в Ифигении, не доделала вторую программу -- и Бетховен ей не по средствам¹. За этот приезд она была гораздо серьезнее и больше говорила, чем танцевала. Мы ее часто видали; она ходила к нам и много говорила об искусстве. В последние дни она мне подробно рассказывала о своей системе, а я ей объяснил свои "круги" и "стрелы" ². Я думал, что она будет смеяться над этой теорией, но оказалось, что ей и Крэгу эта теория, больше всех наших артистов, оказалась интересной и полезной. Это меня очень ободрило.

Произошел один курьез, над которым и до сих пор все смеются. В четверг она должна была уезжать и пригласила на прощальный обед Сулера, Крэга, Книппер и Маклакова. В последнюю минуту приходят и говорят, что до поезда осталось 15 минут. Поднялась тревога, и все повскакали и стали разбирать пакеты. Дункан просит меня проводить ее. Я сажусь в коляску и спрашиваю швейцара гостиницы -- куда ехать? Он уверенно говорит -- на Варшавский вокзал. Это у чорта на куличках. Мы несемся вовсю. Приезжаем за 2 минуты и там узнаем, что нам надо было ехать на Царскосельский вокзал. Вышло так, что горничная с багажом уехала в Киев, Дункан опоздала, и все друзья разъехались куда-то с ручным багажом. Возвращаемся в гостиницу -- там номер Дункан убирается. Пыль столбом. Куда деваться? Едем к нам. После спектакля собираются актеры, и подымается целый содом. Наконец, все съехались, багажи нашлись, и Дункан водворили на место.

Что же тебе еще рассказать?.. Спектакли идут хорошо. Все полно... Да... На гоголевские торжества ³ мне уехать нельзя, и я остаюсь здесь и буду присутствовать в Александрийском театре, а в Москву едет Немирович. Будь здоров. Обнимаю бабушку, Киру, тебя. Софье Александровне -- целую ручку. Дуняше, Василию, Поле -- кланяюсь. Спектакли кончаются 3 мая, так что 5-го надеюсь быть в Москве. Очень скучно здесь и без вас. Не дождемся, когда кончится сезон.

Твой нежно любящий тебя

папа

 

И. А. Сацу

Апрель (после 27-го) 1909

Петербург

Милый и дорогой Илья Александрович!

Я не ответил Вам тотчас же по получении письма потому, что оно пришло в самую суматошную неделю. Во-первых, в Петербурге была Дункан. Этим все сказано. Плясали до 6 часов утра каждый день. Если принять во внимание, что и Крэг в Петербурге и что мне приходится с 12 ч. до 7 ч. ежедневно говорить с ним об изгибах души Гамлета на англо-немецком языке, то станет понятно, с какой головой я ходил всю эту неделю.

Кроме того, ежедневно были разные чествования с объеданиями. То чествовали нас кадеты, то Бильбасовы, то Боткины, то Савина и пр. и пр.

В день же 100-го представления "Синей птицы" -- просто-напросто кутили у "Медведя" с пением, с музыкой и танцами. Этот день сломил мои силы. Я сказался уехавшим из Санкт-Петербурга и скрываюсь от людей.

Сегодня потихоньку завтракал в "Европейской" и теперь, после завтрака, сижу в гостиной и пишу Вам. Вот сколько препятствий, чтобы написать письмо друзьям во время санкт-петербургских гастролей.

Поздравляю Вас с сотым представлением "Синей птицы". Получили ли Вы поздравление от театра? Много вспоминали о Вас, много говорили о Вас и много радовались тому, что Вы скоро выздоровеете совсем. Лишь бы эта болезнь послужила Вам в пользу и научила Вас на будущее время бережнее и систематичнее распоряжаться Вашими силами и Вашим большим талантом.

Сейчас мы усиленно заняты "Гамлетом" и, как видно по началу, там будет довольно много музыки. Вот почему отчасти я ничего не пишу Вам о "Пелеасе" -- не хочу заполнять Вашу голову тем, что еще не спешно¹. Теперь я и сам ничего не знаю о "Пелеасе", так как Крэг оказался настолько талантливым и неожиданным в своей фантазии, что мне чудится, как скоро он перевернет во мне что-то, что откроет новые горизонты. Тогда "Пелеас" предстанет совсем в ином виде. Крэг ставит "Гамлета" как монодраму. На все он смотрит глазами Гамлета. Гамлет -- это дух; остальное, что его окружает,-- это грубая материя ². Есть реальные сцены и есть сцены отвлеченные. К числу последних принадлежит, например, 2-я картина (речь короля). Весь двор и помпа его представляются Гамлету в виде золота и уродливых придворных лиц. Он среди своих размышлений слышит трубы, звон колоколов, то звучный, праздничный, то надтреснутый -- погребальный. С этими звуками перемешиваются отголоски похоронных мотивов. Такие же звуки труб и гимнов, связанные с воем ветра, с шумом моря и с похоронными, загробными звуками, слышатся Гамлету и в сцене с отцом, т. е. в 4 и 5-й сценах 1-го акта ³. Что будет дальше, пока не знаю.

Дункан первым долгом спросила о Вас, потом потребовала обещанной польки из "Синей птицы". Пришлось выписывать ее из Москвы. Она говорила, между прочим, о том, не можете ли Вы написать ей что-нибудь для танцев, так как она отчаивается найти подходящую музыку. О материальной стороне не думайте, сделаем все, что в наших силах.

Крэг очень любит Вашу музыку из "Синей птицы". Недавно он сидел за кулисами и слушал ее. Когда запели песнь матерей ⁴ -- он привскочил и все твердил: "Very good" (очень хорошо).

Пока, ради бога, отдыхайте, а в мае -- поговорим.

Обнимаю Вас. Будьте здоровы

Ваш К. Алексеев

 

M. A. Мелитинской

 

Начало мая 1909

Петербург

Глубокоуважаемая

Мелитина Александровна!

Простите за продолжительную задержку ответом. Только сегодня, покончив петербургский сезон, я могу приняться за запущенную корреспонденцию. До этого дня, уверяю Вас, не было не только часа, но и минуты свободной. Будьте великодушной и простите.

Вы мне задаете трудный вопрос. Боюсь, что я Вас удивлю, и, чего доброго, собью с толку своим ответом. Я держусь того мнения, что великое художественное произведение годится для общедоступного и народного театра, так как художественная форма и поэзия очищают дурные человеческие инстинкты. При этом я обращаю [внимание] на одно очень важное "но".

Объясню на примере это "но".

Можно показать простому зрителю "Дон-Жуана", но если он будет неумно и нелитературно сыгран, зритель способен будет принять разврат за качество; если же "Дон-Жуан" будет сыгран понятно и грамотно, то нравственная сторона пьесы пересилит. Из этого следует заключить, что пьесы такого сорта должны быть сыграны образцово. В противном случае лучше их избегать и играть "Не так живи, как хочется" или "Польского еврея" Эркмана-Шатриана, где тенденция прямолинейна, понятна.

Прекрасную критику дали мне простые мастера об "Отелло" Шекспира, о "Слепцах" и "Там, внутри" Метерлинка. Это подтверждает мне мое предположение.

Вот все, что я решаюсь сказать, в общих чертах, о репертуаре, так как при теперешней моей усталости я не мог бы припомнить пьес для составления годового репертуара. Вы знаете, что эта задача нелегкая и что ее выполнить нельзя без близкого знакомства с труппой и условиями Вашей прекрасной просветительской деятельности.

Эта деятельность -- самая нужная и почтенная. Ваша любовь и чистое отношение подскажут Вам все то, что другие достигают временем и опытом.

Дай бог Вам энергии, силы и веры для продолжения большого и важного дела.

Сердечно преданный и уважающий Вас

К. С. Алексеев (Станиславский)

1909 25/V СПб.

 

Л. Я. Гуревич

 

14 мая 1909

Москва

Дорогая и многоуважаемая

Любовь Яковлевна!

Спасибо за доброе письмо и статью, за замечания. Многое приписываю Вашей доброте и счастлив, если театру удается хотя немного украсить нашу скучную жизнь¹. Спасибо.

Замечания верны, но мы так ушли в психологию и во внутреннее переживание, что стало некогда и лень заниматься внешними подробностями. Насчет лампы городничего -- ошибка. Лампа стоит на сцене как раз тех времен, т. е. масляная, карселевая.

Татаринова уехала, и потому пишу наскоро ответы ².

Цифровые данные верны. Мы взяли 160 000 р., т. е. 80 000 чистого, а в Москве 25 000 чистого. Но это деление не точное. Москва дала так мало потому, что она окупила все затраты постановок, которые числятся в 1 р. Затраты эти касаются не только декораций, костюмов, но и 2-х месяцев репетиций до начала сезона. Кроме того, Москва оплачивает годовое жалованье труппы, а в петербургских счетах значится лишь добавочное для Петербурга жалованье.

Относительно Крэга -- все вздор ³. Его уже начали травить за то, что он не рутинер. Я, Немирович и театр не только не разочаровались в нем, но, напротив, убедились в том, что он гениален. Поэтому его и не признали на родине. Он творит изумительные вещи, и театр старается выполнить по мере сил все его желания. Весь режиссерский и сценический штат театра предоставлен в его распоряжение, и я состою его ближайшим помощником, отдал себя в полное подчинение ему и горжусь и радуюсь этой роли. Если нам удастся показать талант Крэга, мы окажем большую услугу искусству. Не скоро и не многие поймут Крэга сразу, так как он опередил век на полстолетия. Это прекрасный поэт, изумительный художник и тончайшего вкуса и познаний режиссер. Все, что я пишу о нем, я не скрываю от публики, если она не примет этих строк за рекламу Крэгу.

Целую Ваши ручки. Поклон друзьям от меня и жены. Жена наконец снялась, но очень неудачно.

Сердечно преданный и благодарный

К. С. Алексеев

Очень тороплюсь и потому не перечитываю. Простите за почерк.

 

Л. А. Сулержицкому

 

Июнь 1909

Берлин

Милый Сулер,

сижу в берлинском банке и жду очереди. Вот прекрасный момент написать Вам. Не взыщите, что пишу на бланке.

Не имеем от Вас сведений до Виши. Если в Париже пробудем день или два, пошлем телеграмму с ответом. Если пробудем мало, то не будет времени, чтобы получить ответ.

Пока надеемся на возможное, а именно, что болезнь идет на поправку медленно, но верными шагами. Не торопитесь, только и не напортите дела преждевременным вставанием и тем более -- отъездом.

Доехали мы хорошо. Опять среди культуры с ее хорошими и дурными сторонами. Самая плохая сторона ее -- это автомобиль. Меня дамы наши катают на этой гадости. Вчера пришлось ехать чорт знает куда, чтобы выпить стакан скверного кофе на ночь и испортить себе сон. Все-таки усталость взяла свое, и я спал недурно. Сегодня шатаемся без дела до вечера, так как поезд в Париж идет в 9 часов. Завтра Париж и Дункан!!!..

Интересно, какая она в Париже? Интересно посмотреть и школу.

Думаю, что проеду к Метерлинку. Думаю повидать и наших русских гастролеров ¹.

Ну... обнимаю Вас. Будьте бодры и здоровы. Не торопитесь, и тогда это, бог даст, случится скоро. Обнимаю.

Любящий Вас

К. Алексеев

 

М. П. Лилиной

 

Июнь 1909

Париж

Здравствуй, моя бесценная!

Я уже соскучился. Хотел сегодня побывать у Ландовской¹, а завтра выехать, так как Дункан я не вижу, и делать здесь нечего. Впрочем, по порядку. Вы уехали, а я отправился к Дункан на завтрак. Приезжаю. Меня встречает очень красивый мужчина, выше меня ростом. Это Зингер ². Утрированно любезно ведет меня наверх к Дункан и уходит. Та кончает одевание в спальне. Я жду в столовой. Минут 20 проходит, не говоря ни слова. Оказывается, завтрака у нее нет и едут в ресторан. Меня везут в какой-то ресторан, переполненный кокотками и хлыщами. Мы едим рафинированные кушанья и говорим пошлости. Дункан неузнаваема. Подделывается под парижанку. Он великолепен, деловит и благовоспитан. Юра ³ -- на парижский лад. Я чувствую себя дураком и не знаю, как вырваться. Кончают. Я хочу платить -- не дают. Хочу ехать, но Дункан просит вернуться с ней в мастерскую. Но оказалось, что мы летим в Париж и проезжаем мимо моей гостиницы. Я прощаюсь и ухожу. Автомобиль трогается, и Дункан робко, исподтишка посылает мне поцелуй. Вся эта глупость привела меня в отчаяние. Неужели она продалась или, еще хуже, неужели ей именно это и нужно? Я решил пойти на следующий спектакль и попрощаться с ней в уборной. Погода в среду была ужасная. Я пошел в номер и лег в постель. Вечером смотрел "Le roi" в Variêtê⁴ -- пошлая, мерзкая рутина. После спектакля пил в кафе чай с Корсовым⁵, который просил напомнить тебе, что он твой первый и неизменный поклонник.

Вчера утром взял автомобиль и объехал всех с визитами. Конечно, завез карточку и Зингеру. Днем погода адская -- сидел в номере и писал. Вечером был на спектакле. Встретил там miss Скиппи, которая меня подробнейшим образом расспрашивала о Крэге. Говорила, что он в полном восторге от нас, что он вспомнил свое детство, как, бывало, в именины ему все делали подарки, так и у нас при отъезде его задарили. Дункан танцевала Бетховена, и на этот раз изумительно хорошо. Программа трудная. Я не пошел к ней в антракте. После спектакля за мной бегут Шульц, горничная и просят к Дункан. Оказывается, что она днем три раза звонила в гостиницу, но там меня знают под фамилией Алексеев и потому уверяли, что господина Станиславского -- нет. Очевидно, произошла какая-то глупая сцена ревности с Зингером, и он уехал. Поэтому Дункан решила, что мы поедем ужинать. Она опять была проста и остроумна. Мы сидели, пока она отдыхала. Входит неожиданно Зингер. На этот раз проще, милее. Дункан делает вид, что удивляется ему, а может быть, и в самом деле удивлена. Едем ужинать в модный ресторан. Зингер с молодым и очень милым художником-шведом едут вперед, чтобы заказывать. Я, Elisabeth⁶ и Дункан остаемся и втроем едем через полчаса. Дункан очень мила и проста -- разрядилась в белое платье декольте. Очень эффектна. Ужин был менее мучителен. Зингер был проще и милее. Я чувствовал себя ни к чему. Дункан что-то путает, чтоб объяснить, почему она в бальном платье. Зингер отшучивается по-английски. Кончается. Я прощаюсь совсем, говоря, что уезжаю на следующий день. Тогда Дункан начинает усиленно настаивать, чтобы я приехал сегодня к 4 1/2 часам пить чай, так как она обещала Claretie и еще кому-то, что я буду у нее (Claretie -- это директор Comêdie Franèaise⁷). Сегодня у нее будет confêrence⁸ и демонстрация принципов ее школы. Будет якобы много народу. Зингер тоже советует мне поехать.

Я заинтересовался и решил поехать, отложив отъезд на один день.

Итак -- завтра я съезжу к Ландовской, а послезавтра, в воскресенье, с поездом 11 ч. 10 м. еду в Виши. Относительно дела я узнал то