Микеланджело Меризи да Караваджо. Успение Марии. 1605-1606 гг

Он не повествует, он пишет, как будто рубит с плеча, энергичными массами, крупными объемами, резкими контрастами яркого света и глубокой тени, предвещая живопись великих испанцев - Риберы и Сурбарана.

Некоторые, особенно ранние, полотна Караваджо выглядят внутренне непроясненными, порой странными. Это порыв к полной, не связанной никакими канонами реальности изображения при довольно смутной концепции реализма. Вот «Обращение святого Павла». Никак не догадаешься по этой композиции, какой сюжет положен в основу. Павел лежит на земле навзничь (по Евангелию, он в этот момент слышит голос бога, взывающий к нему), почти все пространство картины занято лошадью, не каким-нибудь благородным скакуном, а рабочей лошадью: с большой пластической силой написан ее тяжелый, как слиток металла, круп, выпирающий на зрителя, ярко освещенный, и в тени - покорно опущенная добрая лошадиная голова. Тут есть как бы некий вызов - всем на свете «ученым» эстетикам и больше всего, конечно, болонским академистам, видевшим в «грубой натуре» Караваджо главного врага (хотя и некоторые академисты, например Гверчино, поддавались обаянию своевольного искусства Караваджо).

Джузеппе Мария Креспи. Деревенская девушка. 1690-е гг.

В цикле картин, посвященных деяниям апостолов, Караваджо изображает их мужиковатыми, морщинистыми, неуклюжими. По евангельскому преданию, апостолы были простыми людьми, рыбаками, - Караваджо их такими и пишет, впервые после готики. В отличие от художников философического XVI века Караваджо не был склонен размышлять об устройстве мира.

Одна из самых сильных его картин - «Призвание апостола Матфея». Чем дальше, тем более одухотворенным становилось искусство Караваджо, яснее его искренняя любовь к людям из «низов». В последние годы жизни он написал «Мадонну пилигримов» - перед мадонной на коленях стоят босые, нищие, старые люди с посохами, а она сочувственно наклоняется к ним. Еще он написал «Успение Марии» - возле уже окоченевшего тела молодой женщины старики и ее подруги скорбят так искренно, горько и некартинно, как в бедных семьях оплакивают ушедшую мать. Правда ли, что с искусством барокко у Караваджо не было ничего общего?

!!! У него действительно мало общего с эффектным искусством, поощрявшимся католической церковью. Караваджо — его даже можно считать одним из основоположников барокко в живописи. Его композиции — при всей его любви к крупным массам — исполнены беспокойного и сложного движения. Свет падает на предметы прихотливыми вспышками, не подчеркивая их структуру, как было в классической живописи Возрождения, а разрезая вещи, как разрезаются в архитектуре линии карнизов и фронтонов, разрушая тектонику, выхватывая из темноты отдельные ярко светящиеся фрагменты. Караваджо никогда не дает рассеянного света, а всегда резкий, боковой. Как все художники барокко, он ценит прелесть случайностей, оптических неожиданностей и контрастов. Тела он любит изображать в редких ракурсах — перевернутыми, опрокинутыми — и даже доходит в этом до гротескных крайностей (например, в «Мученичестве св. Петра»). Мир видится ему не в спокойных, расчлененных и замкнутых картинах, а как будто в мельканиях вспыхивающих зарниц. Его фигурам тесно в рамах (так же как барочным статуям всегда тесно в нишах) — они оптически вырываются вперед, наружу, или устремляются в глубину. Глубиной дышат темные фоны картин Караваджо. Язык барокко, видение барокко были достаточно широки. На этом языке можно было говорить о многом и о разном. Караваджо

говорил на языке барокко по-своему и о своем.