Революционные отклонения в поведении людей 2 страница

¹ Об этом см. мою книгу "Голод как фактор"', где в деталях описаны отклонения в поведении людей, проявившиеся под влиянием голода и, соответст­венно, исчезновение всех безусловных рефлексов, препятствующих удовлетворе­нию чувства голода.

 

 

Человеческое поведение отныне развивается по биологическим зако­нам. Репрессированные инстинкты, разрушившие условные фильтры поведения, начинают оказывать давление на все остальные инстинкты. Баланс равновесия между ними исчезает, а инстинкты, на которые оказывается давление, смещаются. Это приводит к новой серии сдвигов в условных рефлексах и вызывает еще большую "биологизацию'" поведения людей, дальнейшую расторможенность в совершении антисоциаль­ных актов. Если правительство и группы, стоящие на страже порядка, не способны предотвратить распад, "революция" в поведении людей насту­пает незамедлительно: условно принятые "одежки" цивилизованного поведения мгновенно срываются, а на смену социуму на волю выпуска­ется "бестия". Но как только видоизменяется тип поведения масс, то неизбежно с этим меняется и весь социальный порядок.

Любопытно было рассмотреть этот вопрос, проанализировав один за другим действие репрессированных базовых инстинктов.

1. Исследования показывают, что громадную роль в человеческой
истории играет голод и пищеварительный инстинкт¹*. Периоды револю­
ций и восстаний в Афинах и Спарте, в Риме конца Республики, в Визан­
тийской империи, истории Англии (1257—1258 годы, начало XIV века,
перед восстанием 1381 года, кануна и в первый период английской буржу­
азной революции середины XVII века, конца XVIII — начала XIX века,
непосредственно перед чартистским движением и, наконец, в 1919—1921
годах) были периодами не просто обнищания, но и крайнего голода
и подавления пищеварительного рефлекса. То же можно сказать и о време­
ни, предшествующем французской Жакерии 1358 года, революций конца
XIV и начала XV века, годах, предшествующих французским революциям
(1788—1789, 1830—1831, 1847—1848 и, наконец, 1919—1921 годы).

Известна также и причинная связь между массовыми движениями на Руси (я имею в виду восстания и революции 1024, 1070, 1230—1231, 1279, 1291, 1600—1603, 1648—1650 годов, восстание Пугачева, народные дви­жения XIX века, наконец, революции 1905—1906, 1917 годов) и голодом и обнищанием, что также иллюстрирует подавление пищеварительного инстинкта накануне революций². В любом случае для провоцирования революционной ситуации подавление голода не должно доходить до крайней степени чрезвычайного истощения людей, ибо в противном случае массы попросту физически будут неспособными на революцион­ную активность. С другой стороны, экономический прогресс, сопровож­даемый неравным распределением продуктов, делает население достато­чно мощным и в высочайшей степени опасным в плане потенциального крушения социальных препятствий и препон на пути к революции.

То, что верно относительно связи между подавлением пищевари­тельных инстинктов и революционными взрывами в прошлом, можно с соответствующими модификациями отнести и на счет всех остальных базовых рефлексов человека. Причинные отношения между их "репрес­сией" и ростом революционных всплесков не подлежат сомнению. Об­ратимся лишь к некоторым примерам.

2. Подавление импульса собственности, результируемох о из экономичес­
кой дифференциации, всегда приводит к революционным взрывам. Это
положение подтверждается многочисленными фактами. Почему пролетари­
ат — равно как работники физического, так и умственного труда — суть
наиболее революционный класс общества? Да потому, что его собственни­
ческий инстинкт подавляется больше, чем у любого другого класса: он почти
ничем не владеет, если и вообще владеет чем-либо; дома, в которых живут
рабочие, принадлежат не им; орудия труда не являются его собственностью;
его настоящее, не говоря о будущем, социально не гарантировано; короче,

¹ * П. Сорокин не проводит принципиальной терминологической разницы
между понятиями "инстинкт"', "рефлекс", "импульс", употребляя их синонимич­
но, в соответствии с принятой бихевиористической схемой "стимул — реакция".

² Примечательные детали на этот счет можно найти в моей книге "Голод как
фактор".

 

он беден как церковная крыса. Зато со всех сторон он окружен непомер­ными богатствами. На фоне этого контраста его собственнический ин­стинкт подвергается значительным раздражениям, подобно инстинкту материнства у женщин, не имеющих детей. А отсюда его революционность, его непрестанное ворчанье на "кровати из гвоздей", на которую взгромоз­дила его история. Его идеалы социализма, диктатуры, экспроприации богачей, экономического равенства, коммунизации есть прямое проявление этой репрессии. Но как только собственнический инстинкт удовлетворен, идеалы социализма и коммунизма растворяются, а сами пролетарии становятся ярыми поборниками священного права собственности.

Из кого чаще всего составляются революционные армии? Из пауперизированных слоев, людей, которым "нечего терять, но которые могут приобрести все", — словом, из людей с репрессированным реф­лексом собственности. "Голодные и рабы" — к ним в первую очередь апеллирует революция, и среди них она находит самых жарких адептов. Так было в греческой и римской античности, в Древнем Египте и Пер­сии, в средневековых и современных революциях. Их революционные легионы всегда составлялись из бедняков. Последние были главным инструментом достижения революционных целей. Не достаточно ли этого для подтверждения выдвинутого выше тезиса о связи между собственническим инстинктом и революционностью?

Не подтверждается ли эта закономерность всем ходом истории европейских стран последних лет? Не сотрясался ли общественный строй от голода, нищеты и безработицы? Не связан ли успех коммунистичес­кой идеологии с социальными потрясениями и стачками? Не ощущаем ли мы эффект этой связи в современной Германии, самой нереволюцион­ной из всех стран мира, которая пару лет назад стояла на краю револю­ционной бездны? Этих рассуждений достаточно, чтобы отчетливо об­рисовать социальное действие этой связки явлений.

3. Обратимся теперь к подавлению инстинкта самосохранения, кото­рый служит целям выживания индивида, а также к подавлению инстин­кта коллективного самосохранения, который служит целям выживания социальной группы: семьи, нации, племени, государства, церкви, то есть любого кумулятивного образования, соорганизованного вокруг общно­сти интересов. "Зерна" обоих инстинктов наследуемы и достаточно могущественны. Их подавление, особенно если это происходит одновре­менно, очень часто приводит к революциям. В качестве яркого примера подобного подавления можно обратиться к опыту неудачных войн.

Война есть инструмент смерти. Она сурово подавляет инстинкт самосохранения, ибо принуждает человека поступать против его воли и перебарывает его неискоренимо протестующий стимул к жизни. В то же время она подавляет и инстинкт коллективного самосохранения, принуждая людей к уничтожению и оскорблению друг друга, подвергая опасностям и лишениям целостные социальные группы.

Следует ли удивляться после этого, что ужасающие войны зачастую приводят к социальным взрывам? Репрессированный импульс самосох­ранения приводит к дисфункции условных инстинктов, нарушает послу­шание, дисциплину, порядок и прочие цивилизованные формы поведения и обращает людей в беснующиеся орды сумасшедших. Именно это произошло с русской армией в 1917 году, а позже с немецкими солдатами в 1918 году. Люди, ставшие рабами своего инстинкта самосохранения, бросают все и с яростью набрасываются на правительство, переворачива­ют существующий социальный порядок, воздвигают знамя революции.

Это объясняет, почему многие революции происходят сразу после или во время неудачных войн. Вспомним, что революции нашего времени — русская, венгерская, немецкая, турецкая, греческая, болгарская — были
совершены при этих обстоятельствах. Применимо это и к русской револю­
ции 1905 года. Турецкая революция смела режим Абдул-хамида после
неудачной войны. А Парижская коммуна 1870—1871 годов — разве не
результат поражения в войне с немцами? Французская Жакерия 1358 года
и революционные движения конца XIV века произошли в результате
неудач в Столетней войне и пленения короля Иоанна II после битвы при
Пуату в 1356 году. В равной мере это относится и к английскому восстанию
1381 года Уота Тайлера: волнения начались после поражения английской
армии при Ла-Рошеле, собственно восстание разгорелось после неудачных
военных действий против Ковенантеров. Вспомним и о революционных
движениях в Германии и Италии конца XVIII — начала XIX века,
вспыхнувших после серии поражений этих стран от наполеоновской армии.

Даже этого далеко не полного списка революций, разразившихся под непосредственным влиянием военных неудач, достаточно, чтобы убе­диться в истинности приведенного выше утверждения.

Конечно же, войны приводят к революциям не только благодаря "репрессии" упомянутого инстинкта, но и в результате подавления дру­гих инстинктов людей (рост бедности, голод и дезорганизации структур, вызванные войнами, и т. п.). Но все же революционный эффект войны в первую очередь осуществляется через подавление упомянутого инстин­кта. Люди, заинтересованные в войнах, вовсе не жаждут революций. Однако кто посеет ветер, тог пожнет бурю.

Сказанное можно отнести и на счет режимов диктаторской власти

— режимов бесконечных арестов, преследований и наказаний. Они также
представляют комплекс актов, подавляющих инстинкты самосохране­
ния и самовыражения личности. Постоянный риск и отсутствие гарантий
в условиях деспотических режимов приводят к "репрессиям" известного
тотка: страх, неудовлетворенность, негодование, наконец, попытки свер­
жения "репрессирующего" режима.

Опосредованно подобные режимы репрессируют также инстинкт группового самосохранения, поскольку каждый очередной арест или убийство одного человека есть одновременно и покушение на всю группу

— семью, друзей, ближайшее окружение. Нередко подобные режимы
подавляют этот инстинкт, подвергая гонениям символы групп, их цен­
ности (особенно это относится к преследованиям религиозных, полити­
ческих, национальных и им подобных групп). В результате резко воз­
растает потенциальная возможность революционного взрыва благодаря
количественному росту "репрессированных" индивидов. Пожалуй, от­
сюда становится ясным, почему подобные общества постоянно "бере­
менны" революционностью, в их социальном фундаменте заложены
мины, готовые вот-вот разорваться при условии даже малейшего посла­
бления контроля сверху. Все это проясняет революционизирующий эф­
фект войн и деспотических режимов.

4. Нетрудно вообразить, что подавление других инстинктов, как, к примеру, полового, способно сыграть известную роль. Легенда, со­гласно которой римская революция, положившая конец монархическому строю, была вызвана сексуальными преследованиями римлянок со сто­роны последнего римского царя, по-видимому, не так уж и далека от действительности.

Подавление полового инстинкта может вызываться разными спо­собами и обстоятельствами: в одном случае простой невозможностью его удовлетворения, в другом — за счет растущей распущенности при­вилегированных классов, подавления инстинкта "ревности", искушени­ями, деморализирующими жен и дочерей граждан. Роли подобных "репрессий" зачастую не придается большого внимания. На первый взгляд ее роль может показаться непримечательной, хотя в серьезности самого инстинкта вряд ли кто будет сомневаться. Для того чтобы убедиться в обратном, достаточно присмотреться к многочисленным революционным речам и прокламациям, в которых негодование масс искусственно разжигалось за счет гипертрофированного акцентирования репрессий этой группы инстинктов. В то же самое время эти речи бессознательно отражают революционный характер этого фактора.

"Рабочие, если вы не желаете, чтобы ваши дочери стали предметом наслаждения богачей... восстаньте!" Призыв Парижской коммуны может послужить одним из ярких образцов прокламаций подобного толка. Кто станет утверждать, что указанный здесь мотив не был также среди базовых причин и других революций? Любому мало-мальски знакомому с историей известно, что среди революционных вызовов правителям всегда были обвинения в безнравственности, распущенности, соблазнении жен и дочерей низкого происхождения. Да в общем и сам антураж повседневной жизни большинства свергнутых правительств недвусмысленно свидетельствует о сексуальной "жизни" правителей, репрессирующих половой инстинкт масс. Аморальный тип поведения папской курии и римской католической верхушки был одним из поводов, почему церковь начали именовать вавилонской блудницей, почему она утратила свой былой престиж и влия­ние над массами. Ненависть к епископату среди чехов накануне гуситских войн, а также среди населения других европейских стран накануне Реформа­ции вселял сам епископат своим безнравственным поведением, "деморали­зуя" своих прихожан¹. Многим из них предъявлялось обвинение в распу­щенности, сожительстве (нередко в содержании целых гаремов), половой связи с матерями и сестрами, в превращении монастырей в бордели и т. п.²

Все это не могло не привести к подавлению ревности и других сексуальных рефлексов масс, с одной стороны, а с другой — к падению морального престижа епископата. Наконец, в один прекрасный день ореол власти испарился, а в ее сохранении возникают законные сомнения.

Обратимся к России кануна революции 1917 года. Что было роко­вым фактором, окончательно погубившим царизм? Распутинщина. Об­винение императрицы и ее двора в сексуальном распутстве³ (сейчас не принципиально, насколько оно было справедливым), распутинщина бы­ли одним из факторов русской революции. То же самое мы наблюдаем накануне Великой французской революции, я имею в виду все то же обвинение Марии Антуанетты и ее окружения. Собственно, иЪ нашей повседневной жизни престиж и репутация человека могут незамедлите­льно пошатнуться под воздействием обвинения в аморализме илл в ре­зультате скандала на этой почве.

Вообразим на мгновение, что правительство некой современной цивилизованной державы заявит о своих плотских претензиях в отноше­нии всех женщин государства и попытается провести эти претензии в жизнь. Нужно ли говорить, что результатом такого поворота событий может быть лишь революция. Одного лишь упоминания о подобном "experimentum crucis"⁴* достаточно, чтобы осознать всю полноту социаль­ной значимости этой группы инстинктов.

¹ Denis E. Huss et la Guerre des Hussites. P., 1878. P. 13—14.:

¹ Weber M. General History. Vol. 8. P. 190-191.

³ О роли распутинщины в расшатывании престижа монархии среди простых людей и армии см. воспоминания В. Шульгина "Дни".

⁴ * "опыт креста", то есть решающий эксперимент, определяющий путь даль­нейших исследований (лат.).

5. Тот же эффект легко пронаблюдать, если обратиться теперь к подавлению импульсов свободы¹.

Всякие строгие ограничения в миграциях, коммуникациях и действи­ях людей приводят к подавлению этого импульса. Только тогда, когда репрессии перекрывают все границы возможного (так же как и в случае неимоверного голода) и полностью "растворяют" этот инстинкт (в павловских экспериментах собака с вытравленным инстинктом свободы была обречена на длительную голодную смерть), то есть когда люди превращаются в "биологизированных рабов", это подавление может и не провоцировать революционной контрреакции. Вплоть до этого предела рост репрессии должен сопровождаться ростом воли к сопроти­влению и стимулировать переворот существующего режима. Вот почему режимы "подавления" и "деспотии" неизбежно приводят к социальному взрыву, если не противодействие сил контроля, которые могут временно отодвинуть срок взрыва, анигилируя инстинкт свободы. Связь между ростом репрессии рефлекса свободы и дезорганизующими взрывами присуща всей многовековой человеческой истории, и, видимо, нет надоб­ности в каких-либо конкретизирующих примерах.

То же самое можно сказать и о подавлении других врожденных или приобретенных инстинктах. Хотя каждый из них, взятый сам по себе, — лишь элемент в системе сущностных составляющих необходимого бытия индивида (вспомним поговорку: primum vivere deinde philosophare²*), все же их роль не столь жизненно важна.

6. Возьмем далее группу инстинктов самовыражения унаследованных
способностей. Различие в наследуемых способностях суть факт установ­
ленный; но он лежит в основе профессионального выбора людей. Предпо­
ложим, что механизм социальной селекции и распределения перестал
должно функционировать, а индивиды начинают занимать те позиции,
которые и подавно не соответствуют их талантам: прирожденный прави­
тель или "Цицерон" становится обыкновенным работником, который так
ничем и не отличится, а прирожденный организатор — портным или
чем-либо в этом роде. Что же тогда приключится с подобным обществом?

Подавление инстинкта самовыражения всех этих людей проявится крайне остро. Никто из них не будет удовлетворен занимаемой обще­ственной позицией, и все будут проклинать узы, связывающие их, мечтая не о чем другом, как об их разрушении. В то же время каждый из них предпочтет вкладывать минимум усилий в не интересующую их профес­сию. В результате группа людей с репрессированным инстинктом, помы­шляя об эмансипирующей их революции, восстанут. "Прирожденный" правитель, ставший простым рабочим, обернется лидером конспиратив­ной организации; "Цицерон" станет пропагандистом; организатор со­здаст нелегальную партию; "поэт" восславит революцию, да и все остальные индивиды-"перевертыши" составят революционные армии и, таким образом, революционная ситуация будет создана.

¹ В соответствии с И. П. Павловым, я понимаю под этим врожденные
импульсы, принуждающие людей преодолевать препятствия, ограничивающие их
свободу коммуникации, передвижений, действий. Согласно И. П. Павлову, "реф­
лекс свободы — типичная черта, характерная реакция всех живых существ —- яв­
ляется наиважнейшим из числа врожденных инстинктов. Благодаря ему любое,
даже небольшое, препятствие на пути живого органичма разрушается, если
противоречит его жизненному курсу. Всем хорошо известно, как ограниченные
в свободе животные, особенно привыкшие к дикой жизни, пытаются высвобо­
диться".

² * прежде выжить, а уж потом философствовать (лат.).

Мы лишь немного пофантазировали о возможном неадекватном репрессивном распределении индивидов в обществе, но наша гипербола недалеко унесла нас от реальности. Нетрудно увидеть нечто подобное в любом обществе в предреволюционный период, когда соответствие социальных позиций способностям людей, особенно врожденным талан­там, попросту не соблюдалось. Вот почему столь часто в такие периоды встречаются группы людей с подавленным инстинктом самовыражения, который вдобавок подавляется со стороны искусственно созданной славы и привилегий ни к чему не способных индивидов, так сказать, "прирож­денных рабов", но взобравшихся на вершину общественной лестницы. А отсюда революционные настроения многих репрессированных индиви­дов — писателей, мыслителей, журналистов, поэтов, общественных деяте­лей, ученых, предпринимателей и буржуазии, а также массы других людей, находящихся у подножия социального конуса, которые негодуют по поводу своих социальных позиций и жаждут восхождения, а потому готовых приветствовать любого, кто высвободит их из "лап" репрессиру­ющего режима.

7. То же можно сказать и о подавлении других инстинктов, которое приводит к более или менее схожим последствиям. Удивительно, что революционизирующее влияние репрессированных инстинктов обычно остается непримеченным.

А вот зримый предлог к революционным событиям бывает совершенно иным. Скажем, введение нового навигационного закона, учреждение молитвенной книги, созыв Генеральных Штатов, борьба за создание ответственного кабинета министров или ссора вокруг ряда религиозных догм, да и вообще что-нибудь в этом роде. Полагать, что подобные конкретные поводы могут сами по себе провоцировать революционные движения, если не предварительное подавление базовых инстинктов людей, по меньшей мере наивно. Все это не более чем искра в пороховом погребе. Функция их — роль повода, своего рода предохранительного клапана, через который выплескивается все накопившееся недовольство¹. Их внут­ренний революционный потенциал невелик и сам по себе не вызывает революционного урагана. Но когда подавление инстинктов аккумулирова­но, то любое мало-мальски значимое событие провоцирует прямо или косвенно революционный эффект репрессий и приводит к взрыву.

¹ Э. Дени, исследователь гуситских войн, совершенно справедливо по этому поводу пишет: "Человеческие страсти играют определенную роль во всей религи­озной трансформации, но они всегда скрыты и представлены в форме догматичес­кой и теологической" (Denis E. Huss et la Guerre des Hussites. P. 32).

 

Иными словами, постановка грандиозной драмы, комедии или тра­гедии революции на исторических подмостках предопределена первым долгом репрессированными врожденными рефлексами. Только от них зависит, будет ли разыгрываемая пьеса именоваться "революцией" или нет. Если "да", то пьеса будет иметь успех, а в актерах недостатка не будет. Значение безусловных импульсов гораздо существеннее, чем вся совокупность бесчисленных условных рефлексов. Последние могут опре­делять мизансцену, прически и гардероб героев и событий. "Идеологи­ческие" факторы детерминируют скорее конкретные формы, монологи, диалоги и случайные реплики участников революции. От них же зависит, что будет написано на знаменах — "Святая земля", "Истинная вера", "Конституция", ''Правовое государство", "Демократия", "Республика", "Социализм" или что-либо другое. Они определяют также выбор попу­лярных героев революционных движений, будь то Христос, Гус, Руссо, Лютер. Маркс, Толстой или Либкнехт; а также выбор дискурсивной идеи Библия, толкование Евангелия, национальная идея, теория прибавоч­
ной стоимости и капиталистическая эксплуатация; выбор эмблемы

— "фригийский колпак", "зеленый сыр", "черная рубаха", "пятиконечная
звезда" и т. п.; выбор места действия — катакомбы, церковь, городская
ратуша, современный парламент; способ распространения революцион­
ных идей — при помощи пергамента, манускрипта, печатного станка;
наконец, орудия революционного правосудия — булава, топор, меч или
гаубица, динамит, танки и дредноуты. То есть их роль в целом сводится
к выяснению конкретных форм революционности. Но было бы тем не
менее несправедливым сделать из этого вывод, что, единожды появив­
шись на революционной сцене, "идеологические факторы" не могут
превратиться в эффективную движущую силу революций.

Устная и печатная пропаганда, безусловно, чрезвычайно значима в деле кристаллизации бесформенного чувства негодования. Но ста­новится действенной лишь при условии предшествующего подавления базовых инстинктов масс. Без этого пропаганда бессильна в прово­цировании какого-либо социального взрыва. Несмотря на многочи­сленные денежные затраты русского правительства на монархическую пропаганду, она была безрезультатной в силу своего конфликта с ре­прессированными инстинктами масс. И напротив, пропаганда социа­лизма, коммунизма и других революционных течений шла весьма успешно. После июля 1917 года коммунистические призывы стали вообще вне конкуренции.

Но вот пролетело три года. Коммунисты монополизировали всю прессу, блестяще организовали свою пропаганду. Увы, их учение, кото­рое было столь популярным ранее, не находит уже новых поклонников. Зато контрреволюционные идеи, в том числе и монархические, распрост­раняются чрезвычайно широко. Пример русской революции вовсе не единичный в истории, он лишь вновь подтверждает идею о том, что "речевые рефлексы", взятые сами по себе, не отличаются особым посто­янством. То же самое относится и к остальным "идеологическим фак­торам". Их роль сводится лишь к обрамлению революции в конкретную форму, в то время как само явление — повторюсь — детерминировано подавлением врожденных инстинктов масс.

Какие социальные группы становятся революционными, в какой степе­ни и почему? Допустим, что наша теорема верна, тогда из нее следует: 1). В течение дореволюционного периода мы должны обнаружить ис­ключительно сильное подавление серии базовых импульсов масс. 2). В любом обществе те индивиды и группы в первую очередь будут склонны к революционным действиям, чьи базовые инстинкты репрес­сированы. 3). Поскольку подавленные инстинкты разных людей и групп отличаются по характеру и глубине, то, в соответствии с теоремой, их характер и количество должны детерминировать и объяснять: сколь далеко в революционной диспозиции зашла каждая группа, кто первой из них начнет революцию, в каком порядке все последующие группы будут вступать в революционное движение.|К примеру, дореволюцион­ный порядок некоего общества подавлял в одной группе населения серию инстинктов: а, б, в, г, д, е в другой — а, б, в, г, ж в третьей — а, б, в, з в четвертой — а, б, и

в пятой — а, к в шестой — а

Предположим, что наиболее сильные инстинкты и соответственно более других репрессированные будут обозначены начальными буквами алфавита. Нетрудно заметить, что первая группа людей будет в таком случае самой революционно-экстремистской и последней, покинувшей бастионы революции, поскольку ее импульсы труднее всего удовлетворить или удержать в строгих границах. Каждая последующая группа — все более умеренна в своих революционных требованиях, а потому быстрее выйдет из революционного процесса по мере его эскалации. Подавление инстинкта "а" последней группы проще всего устранить, и потому эта группа будет первой, которая "откажется" от революции. Эта следуемая из теоремы схема объясняет реальное поведение разных групп в революцион­ные периоды¹. 4). Далее, принимая справедливость теоремы, социальные агрегаты, чьи инстинкты репрессированны более всех остальных, должны, согласно схеме, стать носителями самых радикальных настроений.

Таковы выводы, следуемые из нашей фундаментальной теоремы. Верны ли они? Думаю, что да. Прокомментируем вначале первые три положения. Исследование дореволюционной ситуации в любом обще­стве покажет, что базовые инстинкты самого широкого круга социа­льных групп безжалостно подавляются.

Что, собственно, мы наблюдаем в России накануне революции 1917 года?

1). Жесточайшее подавление инстинкта индивидуального самосох­ранения среди 50—60 миллионов мобилизованных солдат, вырванных из нормального состояния ужасной смертоносной войной, замученных хо­лодом, голодом, паразитами, окопной жизнью и прочими лишениями.

2). Жесточайшее подавление инстинкта группового самосохранения среди более 90 процентов населения вследствие постоянных поражений, беспомощности властей и даже государственной измены ряда деятелей².

3). Жесточайшее подавление пищеварительного инстинкта, следу­емое из дезорганизации экономической жизни общества и сложности продуктового обеспечения городов, в особенности обострившееся в кон­це 1916 года³.

4). Жесточайшее подавление инстинкта свободы, связанное с введе­нием военного положения в стране с 1914 года (военная цензура, трибу­налы, деспотическая политика, проводимая в жизнь государственными ставленниками).

5). Подавление собственнического инстинкта, вызванного, с одной стороны, обнищанием большей части населения, на плечи которого обрушились все тяготы военного времени (рабочие, государственные служащие, интеллектуалы, часть буржуазии и крестьянства); с другой — обогащением барышников; с третьей — правительственным вторже­нием в экономические отношения (установление фиксированных цен на зерно, которые всегда ниже рыночных).

¹ Это объясняет также и "контрреволюционно"-реставрационный радикализм
подавляемых революцией групп. Чем больше число инстинктов и чем значитель­
нее они подавляются революцией, тем более экстремистскими становятся эти
группы в своих реставрационных порывах. Придворные и аристократы, как
правило, подвергаются самым значительным репрессиям, а оттого их желание
реставрировать прежний порядок обычно отмечено радикализмом и особой
страстностью. Группы, слегка потревоженные революцией, всегда остаются более
умеренными в своих реставрационных устремлениях; они склонны извлечь мак­
симум из "революционных завоеваний".

² В одном из своих выступлений в Думе Милюков объявил, что "глупость
и государственная измена" стали главными причинами волнений в стране. См. его
"Историю русской революции". Т. 1.

³ См. об этом: Кондратьев. Регуляция рынка в годы войны и революции. М.,
1922.