Внегрупповая роль кар и наград

Начнем и здесь с констатирования фактов. Всякому человеку, немно­го знакомому с историей, известен тот факт, что история человечества представляет картину постепенного расширения замиренных социа­льных кругов. На начальных стадиях здесь нам не дано широких социа­льных единиц. Общежительные союзы здесь малочисленны и обнимают всего от 40 до 1000 членов... По вычислениям Сатерланда, общества низших "дикарей" состоят в среднем из 40 человек, средних — 150, высших — 360; общества "варваров" уже более многочисленны, среднее число для низших "варварских" обществ равняется 6500 членам, средних — 228 тысячам, высших — 442 тысячам. Общества же "цивилизованных" народов уже далеко оставляют по своей численности предыдущие обще­ства. Число индивидов низшего цивилизованного народа дает в среднем цифру 4200 тысяч, среднего — 5500 тысяч, высшего — 24 миллиона. Наконец, общества "культурных" народов, начинаясь с 30 миллионов, доходят теперь, как мы знаем, почти до 200 миллионов¹.

Из этих цифр ясно видно постепенное расширение социально зами­ренных и солидарных общественных кругов. Не нужно думать при этом, что это расширение совершилось исключительно путем разрастания каждой группы, что замиренная среда в 100 миллионов членов получи­лась из группы в 40 человек, расширившейся путем простого размноже­ния на почве полового общения. Нет, расширение происходило не путем размножения одной группы, а главным образом путем слияния двух или большего числа групп в одну.

Указав на этот факт, я обращу внимание читателя еще и на другой, а именно на то, что на первых стадиях развития между группами существовала непримиримая вражда и постоянный антагонизм. Слово чужероден (hostis) было синонимом врага (hostis), которого должно было убить. Все "чужаки" были врагами, которых необходимо было уничто­жать. Иначе говоря, все "чужаки" были самыми "опасными и нетерпимы­ми преступниками", которых следовало наказывать самым нещадным образом. Отметив это, теперь я ставлю вопрос: как возможно было это расширение замиренных социальных кругов? Как возможно это слияние абсолютно враждебных групп в одно солидарное социальное единство?

Могут на это ответить, что оно достигалось путем договора, путем мирного соглашения. Этот ответ, приложимый отчасти к таким союзам, как новейшие федерации Американских Соединенных Штатов, Швей­царии и Германии, в приложении к древним обществам был бы наивным и неверным. Мирное соглашение возможно только теперь, да и то еще под угрозой штыков и пушек. Для древности же оно было почти невозможно... Только теории, исходящие из принципа договора (Руссо, Гоббс и др.) и из принципа полного рационализма человеческого поведе­ния, содержали подобное представление. Но эти теории, как будет показано ниже, совершенно наивны и неверны. А потому и "теория договоров" не соответствует фактическому положению дела...

Единственно возможный ответ на поставленный вопрос гласит: рас­ширение социально-замиренных кругов было возможно лишь благодаря соединенному мотивационно-дрессирующему влиянию наград и наказа­ний. Без этих рычагов подобное расширение сферы "мира" на древних, а отчасти еще и на современных ступенях развития немыслимо и невоз-

¹ См.: Сатерланд А. Происхождение и развитие нравственного инстинкта. Спб., 1900.

 

можно. Вполне прав Штейнмец, когда говорит, что в древности "без агрессивности немыслимо никакое расширение группы"¹.

Коротко говоря, и здесь социальная роль кар и наград заключалась в создании, расширении и укреплении круга солидарности.

Как совершалось обычно слияние групп? Путем войн. А что такое война? Коллективное наказание одной группы другою. Что служит ее поводом? Ненадлежащее поведение другой группы, иначе говоря, пре­ступное поведение ее. Это преступное поведение, выражающееся в конеч­ном счете в том, что одна группа не исполняет того, что она должна была бы исполнять с точки зрения другой группы (не исполняет ее требований), квалифицируется как запрещенный акт и вызывает кара­тельную реакцию, именуемую войною. Каков же был тот механизм, благодаря которому возможным становилось слияние воюющих групп и ассимиляция победителем побежденного? Когда один народ (особенно в прошлом) при столкновении побеждал другую общественную группу, то ассимиляция победителем побежденного в большинстве случаев сове­ршалась не в силу добровольного подражания, а подражания вынужден­ного: нравы, обычаи, законы и институты народа-победителя усваива­лись побежденным народом не без давления кар и наград. Исключитель­но благодаря этому давлению в первое время побежденные выполняли предписания и обычаи победителя; но, повторяя много раз предписан­ные шаблоны победителя, побежденные незаметно привыкали к ним и после достаточного числа повторений эти вначале чуждые шаблоны теряли постепенно характер чуждости и становились "своими", для исполнения которых уже делались излишними всякие кары и награды.

Добровольное подражание здесь играло лишь частичную роль, осо­бенно же в древние эпохи, когда один общественный круг противостоял другому как непримиримо враждебная единица. Круг А и круг В, столкнувшись друг с другом, могли ассимилироваться и заставить один другого усвоить свои нравы, обычаи и воззрения только при условии беспощадных кар и крупных наград. Эти рычаги заставляли вначале побежденных подчиняться шаблонам сильнейшего; но потом благодаря дрессирующему (и рикошетному) влиянию повторения и привычки неза­метно "неестественные" акты стали "естественными" и ассимиляция этих двух кругов была достигнута. Если бы не было этого фактора при столкновении двух групп, из которых каждая смотрит на другую с нена­вистью и презрением, то никакое подражание не могло бы вызвать ассимиляцию и было бы совершенно бессильно. А ведь такими фактами полна человеческая история, и нужно ли поэтому подчеркивать громад­нейшую роль совокупного действия мотивационного и дрессирующего влияния кар и наград... Можно смело сказать, что если бы не было этих факторов, то сомнительной была бы возможность роста социально солидарных кругов и весь ход человеческой истории был бы иным.

И действительно, обращаясь к данным истории, мы находим полное подтверждение наших положений.

Обратимся к фактам.

На заре истории, мы видим, столкновения групп носят беспощадный характер. Победители почти поголовно убивают или съедают побежден­ных. В Полинезии побежденные поголовно истреблялись, не исключая жен и детей; те же сведения имеются о кафрах, краснокожих индейцах, древних персах, египтянах, евреях, греках, римлянах, магометанах и т. д.

¹ См. великолепный труд Штейнмеца "Die Philosophic des Krieges". Leipzig, 1907. S. 23.

 

Затем мало-помалу начинают убиваться не все, а только наиболее, опасная часть побежденных. Прежде всего оставляется жизнь маленьким детям и женщинам как элементу, наиболее легко способному ассимили­роваться с победителями. Женщины оставляются как производитель­ницы дальнейшего потомства, а дети усыновляются. Остальной же элемент убивается...

Переходя в дальнейшем к рабству как первому значительному факту слияния двух групп, посмотрим, какие меры употребляются здесь.

Победители уже не уничтожают поголовно побежденных, а уничтожа­ют только часть их, наиболее опасную. Остальным же они оставляют жизнь, предписывая им определенные шаблоны поведения. Спрашивается, как же возможно заставить побежденных исполнять эти чуждые для них шаблоны? Говорить на первых порах о мирном и гуманном убеждении вести себя так, как предписывают победители, было бы, конечно, наивно.

Не приводя многочисленных фактов, мы можем сослаться здесь на ряд трудов, и в частности на труд Штейнмепа "Die Philosophie des Krieges" (1907), где читатель и найдет соответственные факты. Штейнмец говорит, что только у немногих совершенно изолированных и захудалых первобытных групп нет войны, а вообще же "война обычное занятие" первобытных групп" (С. 56—57, 190).

Единственным средством подобного подчинения было не что иное, как принуждение, базирующееся на соединении мотивационного и дрес-" сируюшего влияния кар и наград. Жестокость, кнут, физические пытки, убийство в случае малейшего неповиновения, с одной стороны, подачки, милости и вообще те или иные наградные акты, -- с другой, — вот те средства, которые практиковались в том или ином виде в таковых случаях. Только при их наличности возможно было присоединение, группы побежденных к группе победителей и образование из двух или большего числа групп нового, более обширного агрегата.

Завоеванные и разделенные друг от друга рабы становились более жалкими и несчастными, чем домашние животные. Их господин мог их продать, изувечить, мучить и убить. Напуганные еще воспоминаниями об убийстве их родственников и сограждан, преступлениями, сожжением * и разрушением их городов, осиротевшие и одинокие на земле, находя-. щиеся под постоянным дамокловым мечом, висящим над их головою, эти несчастные гнулись под тяжестью рабства и умирали, истощенные и покинутые.

Принимая различные формы в деталях — то форму разделения и распыления покоренных по различным местам, то форму перевода их с родных мест на новые места и т. д., — этот метод воздействия путем кар и наград был вначале единственно возможным и приложимым для сохранения покоренных в подчинении, иначе говоря, для образования единой группы из победителей и побежденных.

Кнут — вот символ рабства, хотя символ очень гуманный в сравне­нии с теми карами, какие в это время имели здесь место. Достаточно было малейшего протеста, чтобы вызвать самые беспощадные кары.

Но с течением времени побежденные мало-помалу привыкали к то­му, что от них требовалось победителями. Холопство и рабство мало-помалу становились все более и более привычными, как бы из века положенными на долю рабов. Старые вольности и традиции забыва­лись, и в результате через несколько поколений дрессирующее влияние кар и наград оказывало свое дело и... они становились излишними.

Если бы для кого-нибудь нужны были дальнейшие факты, то их можно было бы приводить до бесконечности. Стоит вспомнить, напри­мер, рост других восточных деспотий, расширение пределов Римской империи, как и всякой другой, основание большинства государств и т. д., чтобы увидеть, что все это совершалось почти исключительно благо­даря работе кар и наград.

Не говоря уже о прошлом, и теперь, если внимательно присмотреть­ся к колониальной политике крупных европейских государств, то нельзя не видеть в ней точного воспроизведения или проведения тех же принци­пов. И теперь замирение и ассимиляция вновь покоренных стран цели­ком основывается на соединенном действии мотивационного и дрес­сирующего влияния кар и наград, а не на факте добровольного, со­знательного или бессознательного подражания. Первым проявлением этого метода воздействия карами и наградами служит факт оставления в только что занятой стране вооруженной силы (войска); вторым — бес­пощадная кара всех протестантов и непокорных с целью прямого удале­ния бунтарей и, в "пример другим" ("дабы неповадно было"), доходя­щая и теперь очень часто до настоящих зверств; третьим — обещание, аргументируемое расстрелами и штыками, и впредь также поступать со всяким, кто будет нарушать "богом установленные и гуманностью требуемые" законы победителей... Таков первый акт, представляющий применение на практике мотивационного влияния указанных рычагов. Второй акт растягивается на десятки лет: побежденные под влиянием такой "гуманности" волей-неволей принуждены исполнять приказы "бе­лолицых дьяволов"; чем чаще они их исполняют, тем больше и больше привыкают и сживаются с ними, в то же время забывая свои обычаи. Наконец, наступает эпилог: благодаря долговременной дрессировке свои обычаи забыты, а чужие обычаи сделались своими. Так поступали и поступают Германия, Англия, Франция, Россия, Япония и т. д.

Возьмите, далее, способы и характер распространения религии среди этих покоренных или вообще языческих народов.

Для примера можно взять распространение ислама и христианства... Что первый из них обязан своему распространению не мирному подра­жанию, а главным образом насильственному вкоренению его путем оружия (следовательно, путем приложения мотивационного и дрессиру­ющего влияния кар и наград) — это несомненно, пускалась в ход как посюсторонняя, так и потусторонняя санкция. То же в общем приложи-мо и к христианству. Мне вспоминается факт обращения в христианство литовцев, которых "сманивали" креститься путем дарения новообра­щенным бус, крестиков, белой одежды и т. д. Наряду с этим вспоминает­ся и факт крещения новгородцев, кратко резюмированный в поговорке "Добрыня крестил мечом", вспоминаются те многочисленные факты, где христианам среди покоренного народа или низшего класса делались всевозможные льготы и давались привилегии, вспоминаются средневе­ковые религиозные войны, борьба различных сект, выполнявшаяся не столько путем аргументов и доводов, сколько путем силы и оружия с практикованием карательно-наградных санкций, — и во всем этом я почти не вижу добровольного подражания, но зато прямо бьют в глаза всевозможнейшие способы реализации мотивационно-дрессирующего влияния кар и наград.

Не вдаваясь в дальнейшие подробности, можно сказать, что распро­странение тех или иных нравов, обычаев, правовых и моральных воззре­ний, институтов, религий и вообще расширение социально-солидарных кругов и ассимиляция одной группы другой в прошлом возможно было только при помощи мотивационно-дрессирующего влияния кар и на­град, а не в силу только простого подражания. Мало тою, даже "подра­жание — мода" — специфическое явление нашего времени — и то в значительной степени основано на мотивационном давлении этих рычагов. Каждый подражающий моде подражает в большинстве случаев не просто в силу слепого подражания, а в значительной мере сознатель­но, побуждаемый наградно-карательными мотивами. Желание вызвать к себе интерес, зависть, стать центром внимания и т. д. — с одной стороны, и желание избежать насмешек, иронии, пренебрежения и вооб­ще самошокирования в области ли убеждений, привычек, нравов или в области костюма, прически, "манер" и т. д. с другой, — все эти импульсы играют едва ли не основную роль и в "моде — подражании"'.

Таким образом, кары и награды, действуя снизу и сверху, служат теми рычагами, которые устанавливают и поддерживают общественную солидарность, которая на первых порах групповой жизни без них не могла бы существовать. А существовать она не могла бы потому,что при неприспособленности членов группы к общественному бытию, при конф­ликтном характере развития группы (неодновременной смены шабло­нов) группа без их принудительной силы неминуемо бы распалась. И чем большей была эта опасность распыления, тем интенсивнее действовали эти рычаги: тем мучительнее, жестче были наказания и тем неограничен­нее были награды... С развитием общественной жизни, с постепенным смягчением привычек, изменяемых и уничтожаемых этими рычагами, иначе говоря, с постепенным ростом общественного приспособления характер их становится все мягче и мягче, все ограниченнее и ограничен­нее, и можно думать, что в будущем они будут близки к уничтожению.

В процессе исторической смены различных шаблонов эти рычаги напоминают жернова, которые размалывают беспощадно и неумолимо все то, что попадает под их действие. Поэтому, может быть, и не так ошибались полицеисты XVIII века (Вольф, Юсти и др.), когда придавали важное значение этим жерновам в деле государственного воспитания широких масс. Подобно этому прав и Тард, когда говорит, что "покровительствен­ные и запретительные меры... остаются могущественным оружием в руках правительств, даже единственным, при помощи которого они могут свободно и быстро действовать на пользу выгодных для них индустрии и в ущерб тем, которые им кажутся не заслуживающими доверия. Полицейские и уголовные законы аналогичны запретительным пошлинам: умело направляемые твердой властью, они дают заметный результат, иногда скорее поверхностный, чем глубокий, но часто решительный"².

Но еще большим значение кар и наград станет в том случае, когда мы примем во внимание, что исходящие от государства или официальной власти карательно-наградные санкции далеко не исчерпывают область этих санкций. Как мы видели выше, они исходят и исходили как от коллективов, так и от индивидов, как от посюсторонней, так и от потусторонней власти. И совокупности этих однородных явлений мы в значительной степени обязаны всем нашим прогрессом, нашей культурой и цивилизацией.

Плохо бы, однако, нас поняли, если бы подумали, что мы являемся какими-то апологетами санкций. Во избежание этого недоразумения заявим, что к таким апологетам мы не принадлежим. Но это не мешает

¹ См. точное определение подражания у Э. Дюркгейма: Самоубийство. Спб., 1900. С. 130—140 и глава, трактующая о подражании как факторе самоубийства. Мы не можем не согласиться с Дюркгеймом в его оценке роли подражания в социальной жизни, роли, которая была страшно раздута Г. Тардом, не давшим точного определения этого понятия и подводившим под него самые разнородные и противоположные явления, чем и объясняется успех теории подражания — с од­ной стороны, и вскрывается бессодержательность и пустота этого понятия — с другой.

² Тард Г. Преступник и преступление. М., 1906. С. 268.

 

теоретику-исследователю изучать явление так, как оно дано, и приписы­вать ему те функции, которые оно действительно выполняло. Мы и ука­зываем на эту функцию, причем в термины "единство группы, солидар­ность" и т. п. мы не вносим никакого оценочного элемента. Укрепление солидарности еще не значит восхождение с низшей морали на высшую. Если более сильная часть группы или более сильная группа имеет нормы поведения и вообще культуру более низкую, чем побежденная часть, то, действуя путем кар и наград, она может принудить к более грубому и низменному поведению побежденных, давно уже оставивших позади себя эту ступень. В результате долгой дрессировки моральная совесть, поведение, нравы, обычаи и т. д. победителей и побежденных могут слиться и сделаться одинаковыми, а следовательно, слияние двух групп в одно органически целое тело будет достигнуто, но эта солидарность будет достигнута не повышением, а понижением культурного уровня. Вообще говоря, кары и награды — слепые силы. Они чисты и непорочны, как дева, но, как за деву, за них нельзя поручиться — какой они плод дадут. Характер этого последнего будет зависеть от того, от кого будут исходить санкции, против кого они будут направлены и какие цели достигаются ими. Если все эти условия положительны, то и плод может получиться хороший. Если они отрицательны, то и плод будет никуда не годным.

Нет сомнения в том, что было бы, конечно, лучше, если бы история человечества совсем не знала борьбы и конфликтов, проявляющихся внутри группы в виде междуиндивидуальных и официально-позитивных карательных и наградных актов, а вне группы в виде междугрупповых конфликтов — войн. Но такое состояние возможно было бы лишь тогда, когда социальная жизнь стояла бы на одном месте и не эволюционировала, или тогда, когда изменения внутригрупповых шаблонов поведения совер-. шались бы одновременно и в одном направлении у всех членов группы, а равным образом слияние двух групп могло бы происходить мирным путем. Первое условие — совершенно невозможно и недопустимо.

Социальная жизнь в силу чисто механических причин, порождаемых самим фактом общения, не может стоять на одном месте и должна эволюционировать. А второе условие имелось бы налицо лишь тогда, когда люди с самого начала были бы "ангелами", поведением которых управлял бы всецело один разум. Но люди — не падшие ангелы... Напротив — ангельское состояние мыслимо как отдаленная цель буду­щего, как конечный результат продолжительной исторической дресси­ровки, совершавшейся в значительной степени механически, без какого бы то ни было целеполагания. Будучи вначале лишь разновидностью животных со всеми животными свойствами, люди могли прогрессиро­вать также лишь наугад, случайно и стихийно.

Человечеству, находившемуся в таком состоянии, была поставлена непомерная задача. Ему было сказано: "Ты наделено всеми животными инстинктами, тебе не дано ясного знания, тебе не дано и пастыря, который знал бы, к какой цели вести тебя и как нужно действовать, чтобы успешнее достигнуть этого желанного маяка.Ты предоставлено самому себе. Иди куда хочешь. Совершенствуйся — если можешь. Процветай и прогресси­руй, если ты это сделать в состоянии, если же не в состоянии — то погибай!"

И человечество все же не погибло. Ощупью, наугад, бесконечное число раз ошибаясь, оставляя позади себя трупы и моря крови, оно все же стало на путь прогресса и жизни, а не на путь гибели, и с колебани­ями, с отклонениями, с поворотами медленно пошло по этой дороге... Но это стоило ему неисчислимых жертв и бесконечных страданий. Пришлось одним "унавоживать" собой дорогу прогресса, чтобы другие могли пройти по этой дороге. Нужно было выстроить из черепов одних пирамиды, из их трупов — гирлянды, из их страданий — предмет забавы, чтобы другие могли жить и двигаться вперед. Нужны были убийства, чтобы понять их недопустимость, нужны были зверства и жестокости, чтобы сделаться гуманными и воспитать в себе сострадание и любовь. Одним словом, нужны были беспощадные кары и награды, чтобы сделать их ненужными в дальнейшем. Когда люди были зверями — тогда необходимы были зверства, когда они будут ангелами, тогда санкции исчезнут.

Теперь же сделаем основные выводы, вытекающие из вышеизложен­ного понимания социальных конфликтов и социальной роли кар и наград.

1) Если социальная борьба, внутригрупповая и внегрупповая, есть не что иное, как кары и награды, обязанная своим бытием неодинаковому пониманию должного, запрещенного и рекомендованного поведения различными членами группы или различными группами, — то, очевидно, всякий рост и увеличение этого конфликта убеждений должен выражаться и в росте жестокости и грандиозности санкций. Иначе говоря, всякий раз, когда внутри социальной группы происходит увеличение ее разнородности, вызываемой различными причинами, когда поведение ее членов, диктуемое моральной совестью, становится все более и более разнородным, тогда линия кар и наград должна повышаться, чтобы воспрепятствовать распылению группы. То же повышение линии санкций должно наблюдаться и тогда, когда гетерогенность группы вызывается внешними причинами — столкновением с другой разнородной группой и включением ее в состав группы победителей.

2) Чем устойчивее шаблоны поведения антагонистических частей группы или антагонистических, групп, тем более жестокими должны быть кары и обильными награды, чтобы сломить сопротивление антагонистической группы или части группы, связать ее в одно целое
и вообще привести ее поведение к одному знаменателю. Чем менее устойчивы эти шаблоны, тем мягче должны быть санкции.

Это повышение и понижение кривой санкций происходило и происходит не преднамеренно и не произвольно, а чисто спонтанно и самопроизвольно. Запомним эти дедуктивные выводы. Если факты подтвердят их, значит, наши предыдущие положения, из которых дедуктивно мы вывели эти следствия, не совсем фантастичны и опираются на подлинное изучение сущего.

СТРУКТУРНАЯ СОЦИОЛОГИЯ

СОЦИОЛОГИЯ КАК НАУКА

Мир надорганики

Физические науки изучают неорганические явления; биология иссле­дует органический мир, общественные науки рассматривают надорганические явления. Как наличие жизни характеризует живые структуры и процессы, так и наличие сознания или мышления в своей развитой форме отличает надорганические явления от органических. Так же как лишь небольшая часть физического мира (растения и животные) об­наруживает феномен жизни, так и небольшая часть живого мира прояв­ляет сознание в развитой форме — в науке, философии, религии и этике, искусстве, технических изобретениях и социальных институтах. Надор­ганические явления в таком развитом виде обнаруживаются только в человеке ив цивилизации. Другие виды живого мира проявляют лишь рудиментарные формы надорганики. Социология и смежные обществен­ные науки имеют дело с человеком и созданным им миром.

Социальные и гуманитарные науки не занимаются анализом химического состава человеческих тел или церковных зданий, самолетов или любой другой части созданного человеком мира, ибо это - задача органической и неорганической химии. Точно так же они не изучают физические свойства человеческого мира, это — забота физики. Анато­мия и физиология человека принадлежат к области биологии. Обществоведы, конечно, должны знать выводы физических и биологических наук, касающиеся человека, но эти выводы не являются существенной частью социологии и других общественных наук. Они представляют собой "досоциологию" или "досоциальную науку". Задачи социологии и обще­ственных наук в целом начинаются там, где заканчивается изучение человека физикой и биологией.

Позже мы увидим, что физико-химические и биологические свойства человека действительно относятся к области социальных наук, но только постольку, поскольку они непосредственно связаны с надорганикой либо в качестве ее инструментов и средств выражения, либо в качестве фак­торов, которые обусловливают надорганику или обусловливаются ею. ¹

Описание надорганики

Надорганика тождественна сознанию во всех своих явно выражен­ных проявлениях. Феномен надорганики включает язык, науку и филосо­фию, религию, искусство (живопись, скульптуру, архитектуру, музыку, литературу и драму), право и этику, нравы и манеры, технические изобретения и процессы, начиная от простейших орудий труда и кончая самыми сложными машинами, дорожное строительство, зодчество, воз­делывание полей и садов, приручение и дрессировку животных и т. д., а также социальные институты. Это все надорганические явления, по­скольку они являются проявлениями различных форм сознания; они не возникают в результате голых рефлексов или инстинктов².

¹ Большинство вступительных текстов в социологических трудах перепол­нены подобной "досоциологической" информацией, взятой из механики, физики, химии и особенно биологии. Если для педагогических целей ее введение желатель­но, то для строго социолоического изучения человека и человеческого мира включение значительного объема информации нецелесообразно. В данной работе предполагается, что большинство "досоциологических" знаний о человеке чита­телю известны, а потому их содержание сведено до минимума.

² Лучшее определение надорганики дано Е. Де-Роберти. Он справедливо указывает, что переход от неорганического к органическому, а затем к надор-ганическому является постепенным. Живой природе присущи рудиментарные ментальные процессы, подобные раздражимости, ощущениям, чувствам, эмоци­ям и ассоциации образов. Но ни один вид, кроме человека, не обладает высшими формами сознания, представленного четырьмя основными классами социальной мысли: а) абстрактными понятиями и законами научного мышления, б) фило­софскими и религиозными обобщениями, в) языком символов в искусствах, г) 'рациональной прикладной мыслью во всех дисциплинах от технологии, агроно­мии и медицины до этики, социального планирования и инженерии. Такая надор-ганическая мысль —суть "ткань" социокультурных явлений. Реальные историчес­кие события и социокультурные явления всегда представляют собой смесь физи­ческих, биологических и надорганических явлений. См.: De Roberty E. Nouveau programme de sociologie. P., 1904. Обществоведы, заявляющие, что социальные феномены являются по своей природе психологическими или ментальными, говорят примерно то же самое. Практически все представители психологических и социопсихологических школ в социологии (а они представляют собой основные течения общественной мысли) находятся в неявном или явном согласии с тезисом этой работы. См.: Sorokin P. A. Contemporary Sociological Theories. N. Y., 1928. Ch. 8—13.

 

Область надорганики

Другими словами, в своих развитых формах надорганика находится исключительно в сфере взаимодействующих людей и продуктов их взаимодействия

Вне человека можно наблюдать лишь рудиментарные формы надорганического поведения, подобно рефлексам и инстинктам, пере­живаниям, чувствам и эмоциям, зачаткам репродуцирующего вооб­ражения, элементарной ассоциации образов и рудиментарной спосо­бности учиться на собственном опыте. Некоторые виды животных, такие, как муравьи и мухи, имеют сложные организации, но они базируются на врожденных рефлексах и инстинктах. Рефлексы и ин­стинкты лежат в основе и такой (производящей большое впечатление) деятельности, как строительство гнезд птицами, паутины пауками и ха­ток бобрами. Немного может узнать животное на основе лишь со­бственного опыта при отсутствии высокоразвитых нервной системы и мозга, сколько бы его ни учили.

Когда Келлогги пытались обучать в аналогичных условиях семиме­сячного шимпанзе и своего сына, который был примерно того же возраста, что и шимпанзе, то он сначала превосходил их ребенка в де­ятельности, которая обусловливалась анатомией, врожденными инстин­ктами и рефлексами. Он научился пользоваться ложкой, пить из чашки, открывать двери. Но шимпанзе не понимал человеческую речь, за ис­ключением нескольких простых слов и фраз, не мог научиться говорить или решать арифметические и другие задачи умеренной степени сложно­сти¹. \Не имея больших умственных способностей, животные не создают лингвистических, научных, философских или других надорганических систем. То немногое, чему они обучаются, усваивается ими главным образом через механизм условных рефлексов². Как уже было показано, надорганика относится главным образом к сфере взаимодействующих людей и продуктам такого взаимодействия. Ни один человек, будучи с рождения изолированным от других людей, не может существенно развить свое сознание. Каспар Хайзер. Анна, Гесский мальчик, девочка из Солги, Амада и Камала — "дети волка" — и другие изолированные от людей дети не умели говорить, не могли вспомнить свое прошлое или решить простые интеллектуальные задачи. Они в действительности бо­льше походили на животных, чем на разумные существа³.

'Научное знание, философская мысль, эстетические вкусы и другие составляющие надорганики не наследуются биологически, люди получа­ют их от других людей благодаря непрекращающемуся взаимодействию с культурой как носителем надорганических ценностей.'Если бы любого из нас изолировать от мира людей, много ли он узнаЙПэы самостоятель­но о нашей культуре? Элементарное владение языком, простейшие пра­вила сложения и вычитания, начальные сведения из физики и биологии, применение таких простых орудий, как рычаг, колесо, лук и стрелы, или добывание и использование огня, легко осваиваемые семилетним маль­чиком, были бы недостижимы для 99% из нас, даже если бы мы жили сто лет и имели мозг Исаака Ньютона. Понадобились многие поколения взаимодействующих людей, чтобы были сделаны такие открытия и из-

¹ Wheeler W. M. Ants, Their Structure, Development, and Behaviour. N. Y.. 1916;
id. Social Life Among the Insects. N. Y., 19.18.

² Pavlov I. Lectures on Conditioned Reflexes. N. Y., 1928.

³ Halhwachs M. Les cadres sociaux de la memoire. P., 1925; Gesell A. Wolf Child
and Human Child. N. Y., 1941.

 

обретения. В условиях полной изоляции от социокультурного мира потребовались бы века и тысячелетия, чтобы отдельные индивиды овла­дели всем этим, да и то вряд ли им это удалось. Индивидуальный опыт является весьма ограниченным.) Изоляция от других людей лишает человека бесконечно богатого опыта, накопленного благодаря милли­онам поколений. В этом случае его сознание обречено оставаться на самом рудиментарном уровне. Даже развитый, умный человек начинает деградировать, если он вырывается на долгое время из взаимодействия с людьми и соприкосновения с созданным человеком миром.

Наука, философия, религия, этика, технология, искусство и социа­льные структуры создавались и обобщались благодаря деятельности бесчисленных человеческих поколений. Определенное приращение надорганики может возникать из взаимодействия инноватора и предшест­вующей культуры, но накопление знания, являющееся точкой отсчета, само есть продукт человеческого взаимодействия. В этом смысле надорганическая культура может рассматриваться как прямой или косвенный продукт взаимодействия между людьми.