Афоризмы житейской мудрости

А.Шопенгауэр

Глава первая. ОСНОВНОЕ ДЕЛЕНИЕ Аристотель (Eth. Nicom. l, 8) разделил блага человеческойжизни на 3 группы: блага внешние, духовные и телесные. Сохраняялишь тройное деление, я утверждаю, что все, чем обусловливаетсяразличие в судьбе людей, может быть сведено к трем основнымкатегориям. 1) Что такое человек: -- т. е. личность его в самомшироком смысле слова. Сюда следует отнести здоровье, силу,красоту, темперамент, нравственность, ум и степень егоразвития. 2) Что человек имеет: -- т. е. имущество, находящееся вего собственности или владении. 3) Что представляет собою человек; этими словамиподразумевается то, каким человек является в представлениидругих: как они его себе представляют; -- словом это -- мнениеостальных о нем, мнение, выражающееся вовне в его почете,положении и славе. Перечисленные в первой рубрике элементы вложены в человекасамой природой; из этого уже можно заключить, что влияние их наего счастье или несчастье значительно сильнее и глубже того,какое оказывается факторами двух других категорий, создающимисясилами людей. По сравнению с истинными личными достоинствами --обширным умом или великим сердцем -- все преимущества,доставляемые положением, рождением, хотя бы царственным,богатством и т. п. оказываются тем же, чем оказываетсятеатральный король по сравнению с настоящим. Метродор, первыйученик Эпикура, так начинает одну из своих глав: "То, чтонаходится внутри нас, более влияет на наше счастье, чем то, чтовытекает из вещей внешнего мира" (см. Clemens Alex. Strom 11,21, стр. 362 Вюрцбургского издания). Действительно, вполнебесспорно, что для блага индивидуума, даже больше -- для егобытия, самым существенным является то, что в нем самомзаключается или происходит. Только этим и обусловливается егочувство удовлетворения или неудовольствия, -- являющеесяближайшим образом результатом ощущений, желаний и мыслей; все,лежащее вне этой области, имеет лишь косвенное влияние начеловека. Потому-то одни и те же внешние события влияют накаждого совершенно различно; находясь в одинаковыхобстоятельствах, люди все же живут в разных мирах.Непосредственно человек имеет дело лишь со своими собственнымипредставлениями, ощущениями и движениями воли; явления внешнегомира влияют на него лишь постольку, поскольку ими вызываютсяявления во внутреннем мире. Мир, в котором живет человек,зависит прежде всего от того, как его данный человек понимает,а следовательно, от свойств его мозга: сообразно с последниммир оказывается то бедным, скучным и пошлым, то наоборот,богатым, полным интереса и величия. Обыкновенно завидуют тем,кому в жизни удавалось сталкиваться к интересными событиями; втаких случаях скорее стоит завидовать той собственности квосприятию, которая придает событию тот интерес, то значение,какое он имеет на взгляд рассказчика; одно и то жепроисшествие, представляющееся умному человеку глубокоинтересным, превратилось бы, будучи воспринято пустенькимпошляком, в скучнейшую сцену из плоской обыденщины. Особенноясно это сказывается в некоторых стихотворениях Гете и Байрона,описывающих, по-видимому, действительно случившиеся{2}происшествия: недалекий читатель склонен в таких случаяхзавидовать поэту в том, что на его долю выпало этопроисшествие, вместо того, чтобы завидовать его могучемувоображению, превратившему какое-нибудь повседневное событие внечто великое и красивое. Меланхолик примет за трагедию то, вчем сангвиник увидит лишь интересный инцидент, а флегматик --нечто, не заслуживающее внимания. Происходит это оттого, чтодействительность, т. е. всякий осуществившийся факт, состоит издвух половин: из субъективной и объективной, столь женеобходимо и тесно связанных между собою, как водород икислород в воде. При тождественных объективных и разныхсубъективных данных или наоборот, получатся две глубокоразличные действительности: превосходящие объективные данныепри тупой, скверной субъективной половине создадут в результатеочень плохую действительность, подобно красивой местности,наблюдаемой в дурную погоду или через скверное стекло. Прощеговоря, человек так же не может вылезти из своего сознания, какиз своей шкуры, и непосредственно живет только в нем; потому-тотак трудно помочь ему извне. На сцене один играет князя, другой-- придворного, третий -- слугу, солдата или генерала и т. п.Но эти различия суть чисто внешние, истинная же, внутренняяподкладка у всех участников одна и та же: бедный актер с егогорем и нуждою. Так и в жизни. Различие в богатстве, в чинеотводят каждому особую роль, но отнюдь не ею обусловливаетсяраспределение внутреннего счастья и довольства: и здесь вкаждом таится один и тот же жалкий бедняк, подавленный заботамии горем, которое, правда, разнообразится в зависимости отсубъекта, но в истинном своем существе остается неизменным;если и существует разница в степени, то она ни в коей мере независит от положения или богатства субъекта, т. е. от характераего роли. Так как все существующее и происходящее существует ипроисходит непосредственно лишь в сознании человека, то,очевидно, свойства этого сознания существеннее всего и играютболее важную роль, чем отражающиеся в нем образы. Всенаслаждения и роскошь, воспринятые туманным сознанием глупца,окажутся жалкими по сравнению с сознанием Сервантеса, пишущегов тесной тюрьме своего Дон-Кихота. Объективная половина действительности находится в рукахсудьбы, и потому изменчива; субъективное данное -- это мы сами;в главных чертах оно неизменно. Вот почему жизнь каждого носит,несмотря на внешние перемены, с начала до конца один и тот жехарактер; ее можо сравнить с рядом вариаций на одну и ту жетему. Никто не может сбросить с себя свою индивидуальность. Вкакие условия ни поставить животное, оно всегда останетсязаключенным в том тесном круге, какой навеки очерчен для негоприродой, -- почему, например, наше стремление осчастливитьлюбимое животное может осуществиться вследствие этих границ егосущества и сознания лишь в очень узких рамках. Так же ичеловек: его индивидуальность заранее определяет мерувозможного для него счастья. Особенно прочно, притом навсегда,его духовные силы определяют способность к возвышеннымнаслаждениям. Раз эти силы ограничены, то все внешние усилия,все, что сделают для человека его ближние и удача, -- все этоне сможет возвысить человека над свойственным ему полуживотнымсчастьем и довольством; на его долю останутся чувственныеудовольствия, тихая и уютная семейная жизнь, скверное общество{3}и вульгарные развлечения. Даже образование может лишь оченьмало содействовать расширению круга его наслаждений; ведьвысшие, самые богатые по разнообразию, и наиболеепривлекательные наслаждения -- суть духовная, как бы мы вюности ни ошибались на этот счет; -- а такие наслажденияобусловлены прежде всего нашими духовными силами. Отсюда ясно, насколько наше счастье зависит от того, чтомы такое, от нашей индивидуальности; обычно же при этомучитывается только судьба, -- т. е. то, что мы имеем, и то, чтомы собою представляем. Но судьба может улучшиться; к тому жепри внутреннем богатстве человек не станет многого от неетребовать. Глупец всегда останется глупцом, и тупица --тупицей, будь они хоть в раю и окружены гуриями. Гете говорит: "Volk und Knecht und Uberwinder Sie gestehn zu jeder ZeitHцchstes Glьck der Erdenkinder Sie nur die Persцnlichkeit1. Что субъективная сторона несравненно важнее для нашегосчастья и довольства, чем объективнее данные -- это легкоподтверждается хотя бы тем, напр., что голод -- лучший повар,или что старик равнодушно смотрит на богиню юности -- женщину,или, наконец, жизнью гения или святого. Особенно здоровьеперевешивает все внешние блага настолько, что здоровый нищийсчастливее больного короля. Спокойный, веселый темперамент,являющийся следствием хорошего здоровья и сильного организма,ясный, живой, проницательный и правильно мыслящий ум,сдержанная воля и с тем вместе чистая совесть -- вот блага,которых заменить не смогут никакие чины и сокровища. То, чточеловек значит для самого себя, что сопровождает его даже водиночестве и что никем не может быть подарено или отнято --очевидно существеннее для него всего, чем он владеет, и чем онпредставляется другим людям. Умный человек в одиночестве найдетотличное развлечение в своих мыслях и воображении, тогда какдаже беспрерывная смена собеседников, спектаклей, поездок иувеселений не оградит тупицу от терзающей его скуки. Человек схорошим, ровным, сдержанным характером даже в тяжелых условияхможет чувствовать себя удовлетворенным, чего не достигнутьчеловеку алчному, завистливому и злому, как бы богат он ни был.Для того, кто одарен выдающимся умом и возвышенным характером,большинство излюбленных массою удовольствий -- излишни, дажеболее -- обременительны. Гораций говорит про себя: "Есть люди,не имеющие ни драгоценностей, ни мрамора, ни слоновой кости, ниТирренских статуй, ни картин, ни серебра, ни окрашенныхГетулийсуим пурпуром одежд; но есть и такие, кто не заботится отом, чтобы иметь их", а Сократ, при виде выставленных к продажепредметов роскоши, воскликнул: "Сколько существует вещей,которые мне не нужны". Итак, для нашего счастья то, что мы такое, -- нашаличность -- является первым и важнейшим условием, уже потому,что сохраняется всегда и при всех обстоятельствах; к тому жеона, в противоположность благам двух других категорий, независит от превратностей судьбы и не может быть отнята у нас. Вэтом смысле ценность ее абсолютна, тогда как ценность другихблаг -- относительна. Отсюда следует, что человек гораздо менееподвержен внешним влияниям, чем это принято думать. Одно лишьвсемогущее время властвует и здесь: ему поддаются постепенно ифизические, и духовные элементы человека; одна лишь моральнаясторона характера недоступна ему. В этом отношении блага двухпоследних категорий имеют то преимущество перед благами первой,{4}что время не может непосредственно их отнять. Второепреимущество их в том, что, существуя объективно, они достижимыпо своей природе; по крайней мере перед каждым открытавозможность приобрести их, тогда как субъективная сторона не внашей власти, создана jure divino неизменной раз навсегда. Вэтом смысле здесь вполне применимы слова Гете: "Wie an dem Tag, der dich der Welt verliehen. Die Sonne stand zum Grusse der Planeten Bist alsobald und fort und fort gediehen Nach dem Gesetz, wonach du angetreten. So musst du sein, dir kannst du nicht entfliehen So sagten schon Sybоllen, so Propheten; Und keine Zeit und keine Macht zerstьckelt Geprдgte Form, die lebend sich entwickelt"2. Единственное, что мы в этом отношении можем сделать, это-- использовать наши индивидуальные свойства с наибольшей длясебя выгодой, сообразно с этим развивать соответствующие имстремления, и заботиться лишь о таком развитии, какое с нимисогласуется, избегая всякого другого; словом -- выбирать тудолжность, занятие, тот образ жизни, какие подходят к нашейличности. Человек геркулесовского сложения, необычайной физическойсилы, вынужденный в силу внешних обстоятельств вести сидячуюжизнь за кропотливой ручной работой, за научным или умственнымтрудом, требующим совершенно иных, неразвитых у него сил,оставляющий неиспользованными те силы, которыми он так щедронаделен -- такой человек всю жизнь будет несчастлив; еще,впрочем, несчастнее будет тот, в ком преобладаютинтеллектуальные силы и кто, оставляя их неразвитыми инеиспользованными, вынужден заниматься каким-либо простым, нетребующим вовсе ума делом или даже физическим трудом, емунепосильным. Особенно в юности следует остерегатьсяприписывания себе избытка сил, которого на самом деле нет. Из бесспорного перевеса благ первой категории над благамидругих двух вытекает, что благоразумнее заботиться о сохранениисвоего здоровья и о развитии способностей, чем о приумножениибогатств; но этого не следует понимать в том смысле, будто надопренебрегать приобретением всего необходимого или простопривычного нам. Подлинное богатство, т. е. большой избытоксредств, немного способствует нашему счастью; если многиебогачи чувствуют себя несчастными, то это оттого, что они непричастны истинной культуре духа, не имеют знаний, а с темвместе и объективных интересов, которые могли бы подвигнуть ихк умственному труду. То, что может дать богатство сверхудовлетворения насущных и естественных потребностей, маловлияет на наше внутреннее довольство: последнее скорее теряетот множества забот, неизбежно связанных с сохранением большогосостояния. Тем не менее люди в тысячу раз более занятыприобретением богатства, чем культурою духа, как ни очевидно,что то, чем мы являемся на самом деле, значит для нашегосчастья гораздо больше, чем то, что мы имеем. Сколько людей, в постоянных хлопотах, неутомимо, какмуравьи, с утра до вечера заняты увеличением уже существующегобогатства; им чуждо все, что выходит из узкого круганаправленных к этой цели средств: их пустая душа невосприимчива{5}ни к чему иному. Высшие наслаждения -- духовные -- недоступныдля них; тщетно стараются они заменить их отрывочными,мимолетными чувственными удовольствиями, требующими маловремени и много денег. Результаты счастливой, сопутствуемойудачею, жизни такого человека выразятся на склоне его дней впорядочной кучке золота, увеличить или промотать которуюпредоставляется наследникам. Такая жизнь, хотя и ведется сбольшою серьезностью и важностью, уже в силу этого так жеглупа, как всякая, осуществляющая девиз дурацкого колпака. Итак, то, что каждый имеет в себе, важнее всего для егосчастья. Только потому, что счастья по общему правилу оченьмало, большинство победивших в борьбе с нуждой чувствуют себя всущности столь же несчастными, как те, кто еще борется с нею.Их внутренняя пустота, расплывчатость их сознания и бедностьдуховная гонят их в общество, которое, однако, состоит из им жеподобных -- similis simili gaudet. Тут предпринимается общаяпогоня за развлечениями, которых в начале ищут в чувственныхнаслаждениях, в различных удовольствиях и в конце концов -- визлишествах. Источником той пагубной расточительности,благодаря которой столь многие сыновья, вступающие в жизньбогачами, проматывают огромные наследства, -- являетсяисключительно скука, вытекающая из только что описаннойдуховной несостоятельности и пустоты. Такой юноша, вступив вжизнь богатым с внешней стороны, но бедняком по внутреннемусодержанию, тщетно старается заменить внутреннее богатствовнешним, приобрести все извне, -- подобно старцу, ищущемупочерпнуть новых сил в молодости окружающих. Эта внутренняябедность и приводит в конце концов к внешней. Излишне разъяснять важность двух других категорийжизненных благ: ценность богатства ныне настолько общепризнана,что не нуждается в комментариях. Третья категория -- мнениедругих о нас, представляется по сравнению со второй --малоосязательной. Однако заботиться о чести, т. е. о добромимени, должен каждый, о чине -- лишь тот, кто служитгосударству, и о славе -- лишь немногие. В то же время честьсчитается неоценимым благом, а слава -- самым ценным, чтотолько может быть добыто человеком -- золотым руном избранных,тогда как предпочитать чин богатству могут лишь дураки. Вчастности вторая и третья категории находятся в некоторомвзаимодействи; -- здесь применимы слова Петрония: "habes --haheberis"3; доброе мнение других, как бы оно ни выражалось --часто расчищает путь к богатству и наоборот. Глава вторая. О ТОМ, ЧТО ТАКОЕ ЧЕЛОВЕК В принципе мы согласились, что наше истинное "я" гораздоболее обусловливает наше счастье, чем то, что мы имеем, или чтомы собою представляем. Всегда самое важное, это то, что такоеданный человек, -- что он имеет в себе самом; ведь егоиндивидуальность сопутствует ему всюду и всегда, придавая туили иную окраску всему переживаемому. В конце концов источникомвсех наших наслаждений являемся мы сами; это относится и кфизическим, а тем паче и к духовным наслаждениям. Английское{6}выражение -- "to enjoy one's self" -- очень метко; в этомсмысле he enjoys himself in Paris не значит "он наслаждаетсяПарижем", а "он наслаждается собою в Париже". Если наша личность плоха, то испытываемые нами наслажденияуподобляются ценному вину, вкушаемому человеком, у которого ворту остался вкус желчи. Поэтому и в счастье, и в горе, исключаяразве случаи тяжелых бед, то, что случается с человеком зжизни, менее важно, чем то, как он воспринимает эти события --т. е. каковы способы и степень его восприимчивости во всехотношениях. То, что мы имеем в себе -- наша личность иподлинная ценность ее -- является единственным непосредственнымфактором нашего счастья и довольства; все остальные факторы --влияют лишь косвенно и действие их может быть парализовано,тогда как личность проявляет свое влияние всегда. Потому-тозависть к личным достоинствам -- самая непримиримая искрывается особенно тщательно. Лишь свойства сознания пребываютнеизменными и непреложными, только индивидуальность действуетпостоянно, непрерывно, более или менее сильно в различныемоменты, тогда как все остальное проявляет свое влияниевременами, случайно, и к тому же само подвержено изменениям игибели; Аристотель справедливо замечает: "вечна природа, но невещи" (Eth. Eud. УП, 2). Вот почему мы переносим свалившееся нанас извне несчастие с большею покорностью, чем происшедшее понашей вине: судьба может измениться, личные же наши свойстваникогда. Итак, субъективные блага, как-то благородный характер,большие способности, счастливый, веселый нрав и вполне здоровоетело, -- словом, "mens sana in corpore sano" (Juvenal Sat. X,356) -- являются первым и важнейшим условием нашего счастья;сообразно с этим, мы должны гораздо больше заботиться об ихразвитии и сохранении, чем о приобретении внешних благ ипочестей. Из личных свойств непосредственнее всего способствуетнашему счастью веселый нрав; это прекрасное качество немедленноже находит награду в самом себе. Кто весел, -- тот всегда имеетпричину быть таковым; причина эта -- его веселый нрав. Ничто неспособно в такой мере заменить любое другое благо, как этосвойство. Если человек молод, красив, богат и уважаем, то,чтобы судить о его счастье, надо еще знать, весел ли он; тогдакак если он весел, то безразлично, стар он или молод, прям илигорбат, богат или беден -- он счастлив. В ранней юностипопалась мне в старой книге следующая фраза: "кто много смеется-- счастлив, кто много плачет -- несчастлив" -- крайнепростодушный афоризм, который я, однако, не забыл именно из-заего примитивной правдивости; хотя по существу это -- чистейшийтруизм и ничего больше. Поэтому всякий раз, как в наспоявляется веселость, мы должны всячески идти ей навстречу; онане может появиться не вовремя; между тем мы часто ещеколеблемся, открыть ли ей путь; желаем предварительно выяснить,имеем ли мы достаточный повод быть довольными. Иногда этопроисходит из опасения, чтобы веселье не помешало нашимсерьезным размышлениям и важным заботам; однако, что нам могутдать эти серьезные занятия -- это еще большой вопрос, тогда каквеселость приносит нам непосредственную, прямую выгоду. Толькоона является наличной монетой счастья; все другое -- кредитныебилеты. Непосредственно давая нам счастье в настоящем, онаявляется высшим благом для существ, действительность коих{7}осуществляется в неделимом настоящем между двумябесконечностями времени. Потому первейшей нашей заботой должнобыть приобретение и приумножение этого сокровища. Не подлежитсомнению, что ничто так не вредит веселости, как богатство, иничто не способствует ей больше, чем здоровье: у низшего,трудящегося люда, особенно у землепашцев, обычно выражение лица-- веселое и довольное, тогда как на лицах богатых, "приличных"людей большею частью написана скука. Следовательно, преждевсего мы должны стараться сохранить хорошее здоровье, на почвекоторого только и может вырасти веселость. Средства к этому --несложные: избегать всех эксцессов, излишеств, бурных инеприятных волнений, а также чересчур напряженного ипродолжительного умственного труда; далее -- усиленное движениена свежем воздухе в течение по крайней мере двух часов, частоекупанье в холодной воде и тому подобные гигиенические меры. Бездостаточного ежедневного движения нельзя сохранить здоровье;жизненные процессы могут совершаться правильно лишь при условиидвижения как тех органов, в которых они происходят, так и всегоорганизма. Аристотель справедливо заметил: "жизнь заключается вдвижении". Движение сущность жизни. Во всех тайниках организмацарит беспрестанное, быстрое движение: сердце с его сложнойдвойной функцией -- расширения и сжатия -- бьется неустанно; в28 пульсации оно заставляет всю кровь совершить большой и малыйкруг кровообращения; легкие, беспрерывно, как машина,накачивают воздух; кишки постоянно производят перистальтическиедвижения; железы безостановочно вырабатывают разные продукты;даже мозг получает двойное движение: от биения сердца и отвдыхания легких. Если же, как это бывает с огромным количествомлюдей, ведущих сидячую жизнь, внешнее движение совершенноотсутствует, то возникает резкое и пагубное несоответствиемежду внешним покоем и внутренним движением. Ввиду того, чтопостоянное внутреннее движение требует известной поддержкиизвне, -- несоответствие это будет в сущности аналогично тому,какое получается, когда мы, благодаря какому-либо аффекту,испытываем сильнейшее волнение, но не смеем его обнаружить.Даже деревьям, для правильного их роста, необходимо движение,доставляемое им ветром. Здесь применимо правило, которое можноформулировать так: "движение, чем оно быстрее, тем оно большедвижение". Насколько наше счастье зависит от веселости, а этапоследняя от состояния здоровья, -- это станет ясным, еслисравнить впечатление, производимое одними и теми же внешнимиобстоятельствами или событиями в те дни, когда мы здоровы исильны с тем, какое получается, когда благодаря болезни мынастроены угрюмо и мнительно. Нас делает счастливым инесчастным не то, каковы предметы в действительности, а то, вочто мы их путем восприятия превращаем. Это именно и говоритЭпиктет: "людей волнуют не сами вещи, а мнение о вещах". Вообще 9/10 нашего счастья основано на здоровье. При немвсе становится источником наслаждения, тогда как без негорешительно никакое внешнее благо не может доставитьудовольствия; даже субъективные блага: качества ума, души,темперамента при болезненном состоянии ослабевают и замирают.Отнюдь не лишено основания, что мы прежде всего спрашиваем другдруга о здоровье и желаем его друг другу: оно поистине главноеусловие человеческого счастья. Отсюда вывод тот, что величайшей{8}глупостью было бы жертвовать своим здоровьем ради чего бы то нибыло: ради богатства, карьеры, образования, славы, не говоряуже о чувственных и мимолетных наслаждениях; вернее, всем этимстоит пожертвовать ради здоровья. Но как много ни способствует здоровье столь существеннойдля нашего счастья веселости, все же не только от него зависитэта последняя: с прекрасным здоровьем может уживатьсямеланхолический темперамент и преобладание грустногонастроения. Основная их причина коренится без сомнения вприрожденных, а посему неизменных свойствах организма, вбольшинстве случаев в более или менее ненормальном соотношениимежду чувствительностью, раздражительностью ивоспроизводительной способностью. Чрезмерный перевесчувствительности способствует резким переменам в настроении:краткие вспышки ненормальной веселости на основном фонемеланхолии. Правда, гений обусловливается именно избыткомнервной энергии, т. е. чувствительности и Аристотель (Probl.,30, 1) справедливо подметил, что все знаменитые и выдающиесялюди были меланхоликами -- мысль, на которую впоследствииссылался Цицерон (Tusc. l, 33). Чрезвычайно характерно этоприрожденное различие основных черт темперамента описаноШекспиром в "Венецианском купце" (сц. I): "Забавных чудаков В свои часы природа сотворяет: Один -- глядя -- все щурится и все Волынки звук: а у другого вид Так уксусен, что уверяй сам Нестор, Что вещь смешна -- не обнаружит он Своих зубов улыбкою веселой". Платон это же различие определил словами: eucholos иdyscholos -- человек легкого и человек тяжелого нрава.Противоположением этим выражается чрезвычайно разнообразная уразличных людей восприимчивость к приятным и неприятнымвпечатлениям, сообразно с коей один смеется над тем, чтодругого способно привести в отчаяние; притом, обычновосприимчивость к приятным впечатлениям тем слабее, чем сильнеевоспринимаются неприятные, и наоборот. При одинаковойвероятности счастливого или неудачного исхода какого-либо делаdyscholos будет сердиться и печалиться при неудаче, присчастливом же обороте дела -- не будет радоваться; в то жевремя eucholos не будет ни досадовать, ни скорбеть о неудаче,счастливому же исходу -- обрадуется. Если dyscholos будет иметьуспех в 9 предприятиях из 10, то это ему не доставит радости,но он будет опечален единственным неудавшимся, тогда какeucholos сумеет даже при обратной пропорции найти утешение ирадость в единственной удаче. Впрочем, всякое зло имеет свою хорошую сторону; так и вданном случае. На долю людей, обладающих мрачным и мнительнымхарактером, выпадает больше таких горестей и страданий, которыесуществуют лишь в их воображении, -- чем на долю eucholos; нозато реальные неудачи будут в их жизни реже, чем у последних:кто видит все в черном свете и готов к худшему, тот ошибаетсяреже в своих расчетах, чем человек, смотрящий на жизнь сквозьрозовые очки. Если прирожденная "тяжеложелчность" сочетается сболезненной чуткостью нервной системы, или с расстройством{9}органов пищеварения, то эта черта грозит развиться настолько,что постоянное недовольство жизнью может выродиться впресыщение ею и создаст склонность к самоубийству. При такихусловиях поводом к последнему могут послужить самые ничтожныенеприятности; при особенно серьезном расстройстве даже и их ненужно: человек останавливается на самоубийстве под давлениемодного лишь постоянного недовольства, и замысел этотвыполняется с хладнокровной обдуманностью и с твердойрешимостью. Больной, обычно попадающий под надзор, направляетвсю свою энергию на то, чтобы, воспользовавшись малейшимослаблением надзора, без колебаний, борьбы и боязни прибегнутьк естественному и желанному для него способу освобождения отстраданий. Подробно это состояние описано в "Душевных болезнях"Эскироля. Правда, при известных условиях вполне здоровый, дажечрезвычайно веселый человек способен решиться на самоубийство;это случается, если тяжесть страданий или неизбежноприближающегося несчастья пересилит страх смерти. Вся разница-- в размерах повода, достаточного для принятия такого решения.Размер этот находится в обратной зависимости с меланхолией. Чемона резче, тем ничтожнее может быть причина самоубийства,доходя в конце концов до нуля. Чем больше в человеке бодрости иподдерживающего ее здоровья, тем важнее должна быть причина.Бесконечным числом промежуточных ступеней отделены друг отдруга два крайних вида самоубийства: вытекшего из болезненногороста врожденной меланхолии, -- и предпринятого здоровым,веселым человеком исключительно под давлением внешних причин. В известной мере здоровью родственна красота. Хотя этосубъективное благо и способствует нашему счастью ненепосредственно, а лишь косвенно, путем влияния на другихлюдей, все же оно значит очень много, даже для мужчины. Красота-- это открытое рекомендательное письмо, заранее завоевывающеесердце. К ней применимы слова Гомера: "Не следует пренебрегатьчудным даром бессмертных, который только они могут нам дать". Даже при поверхностном наблюдении нельзя не заметить двухврагов человеческого счастья: горя и скуки. Надо прибавить, чтопоскольку нам удается отдалиться от одного из них, постольку мыприближаемся к другому, и наоборот, так что вся наша жизньпротекает в более или менее частом колебании между этими двумябедами. Это обусловливается тем, что оба зла состоят в двойномантагонизме друг с другом: во внешнем, объективном и вовнутреннем, субъективном. С внешней стороны нужда и лишенияпорождают горе, а изобилие и обеспеченность -- скуку. Сообразнос этим низшие классы находятся в постоянной борьбе с нуждою, т.е. с горем, а класс богатых, "приличных" людей -- внепрерывной, часто поистине отчаянной борьбе со скукой. --Внутренний, субъективный антагонизм этих зол основан на том,что в каждом человеке восприимчивость к чему-либо одномунаходится в обратной зависимости с восприимчивостью к другому,будучи определена наличными душевными силами. Тупость умавсегда сочетается с притупленностью впечатлительности и снедостатком чувствительности, а эти свойства делают человекаменее восприимчивым к страданиям и печалям всякого рода иразмера. Но с другой стороны эта тупость ума порождает ту,запечатленную на бесчисленных лицах и выдающую себя постоянныминтересом ко всем, хотя бы ничтожнейшим внешним событиям, --внутреннюю пустоту, которая является подлинным источникомскуки, вечно толкая субъекта в погоню за внешними возбуждениями{10}с целью хоть чем-нибудь расшевелить ум и душу. Такой человекнеразборчив в выборе средств к этой цели; доказательство тому-- низкопробное времяпрепровождение, к которому прибегают такиелюди, характер их общества и бесед, а также огромное числосветских бездельников. Преимущественно из этой внутреннейпустоты и вытекают погоня за обществом, развлечениями, заразными удовольствиями, роскошью, толкающей многих красточительности, а затем -- в нищету. Ничто так не спасает от этих бед, как внутреннее богатство-- богатство духа: чем выше, совершеннее дух, тем меньше местаостается для скуки. Нескончаемый поток мыслей, их вечно новаяигра по поводу разнообразных явлений внутреннего и внешнегомира, способность и стремление к все новым и новым комбинациямих -- все это делает одаренного умом человека, если не считатьмоментов утомлений, неподдающимся скуке. С другой стороны, высокая интеллигентность обусловливаетсяповышенною чувствительностью я коренится в большейинтенсивности воли, т. е. в страстности. Сочетание ее с этимисвойствами дает в результате чрезвычайную бурность аффектов,повышенную чувствительность к душевным и даже к физическимстраданиям и большую нетерпеливость при каких-либо препятствияхили неприятностях; все эти свойства еще усиливаются благодаряживости впечатлений, в том числе и неприятных, котораяобусловлена пылким воображением. Сказанное относится всоответственной мере и к промежуточным ступеням, заполняющимогромное расстояние между тупым дураком и великим гением.Словом, каждый, как объективно, так и субъективно, будет темближе к одному источнику человеческих страданий, чем он дальшеот другого. Сообразно со своими естественными склонностями онтак или иначе сделает выбор между объективным и субъективнымзлом, т. е. постарается оградить себя от причины тех страданий,к которым он наиболее восприимчив. Человек умный будет преждевсего стремиться избежать всякого горя, добыть спокойствие идосуг; он будет искать тихой, скромной жизни, при которой быего не трогали, а поэтому, при некотором знакомстве с такназываемыми людьми, он остановит свой выбор на замкнутой жизни,а при большом уме -- на полном одиночестве. Ведь, чем большечеловек имеет в себе, тем меньше требуется ему извне, темменьше могут дать ему другие люди. Вот почему интеллигентностьприводит к необщительности. Если бы качество общества можнобыло заменить количеством, тогда стоило бы жить даже в "большомсвете"; но к несчастью сто дураков вместе взятых не составят иодного здравомыслящего. Человек другой крайности, как только нужда даст емуперевести дух, станет любою ценою отыскивать развлечений иобщества, легко удовлетворяясь и избегая пуще всего самогосебя. В одиночестве, где каждый предоставлен самому себе, такойчеловек видит свое внутреннее содержание; глупца в роскошноймантии подавляет его жалкая пустота, тогда как высокий уможивляет и населяет своими мыслями самую невзрачную обстановку.Сенека правильно заметил: "всякая глупость страдает от своейскуки" (Ер. 9); не менее прав Иисус, сын Сираха: "жизнь глупцахуже смерти". Можно сказать, что человек общителен в той мере,в какой он духовно несостоятелен и вообще пошл; ведь в миретолько и можно выбирать между одиночеством и пошлостью. Негры-- самый общительный, но также и самый отсталый в умственномотношении народ; по известиям французских газет из Северной{11}Америки негры -- свободные вперемежку с рабами -- в огромномчисле набиваются в теснейшие помещения; они -- видите ли -- немогут достаточно налюбоваться своими черными лицами сприплюснутыми носами. Сообразно с тем, что мозг является паразитом, пенсионеромвсего организма, -- добытые человеком часы досуга, предоставляяему возможность наслаждаться своим сознанием ииндивидуальностью, -- является плодом, венцом егосуществования, которое в остальном заполнено заботами и трудом.Чем же заполняет большинство это свободное время? Скукой,очумелостью, если нет чувственных удовольствий, или какой-либоерунды под руками. Способ использования досуга показывает, докакой степени досуг иной раз обесценивается; по словам Ариостоон часто является ничем иным, как "бездействием невежды".Средний человек озабочен тем, как бы ему убить время; человекже талантливый стремится его использовать. Ограниченные люди потому так сильно подвержены скуке, чтоих разум является не более, как посредником в передаче мотивовволе. Если в данный момент нет под рукою внешних мотивов, товоля спокойна, и ум -- в праздном состоянии: ведь как ум, так иволя не могут действовать по собственному импульсу. Врезультате -- ужасающий застой всех сил человека, -- скука. Сцелью ее прогнать, воле подсовывают мелкие, случайно, наугадвыхваченные мотивы, желая ими возбудить волю и тем привести вдействие воспринимающий их разум. Такие мотивы относятся креальным, естественным мотивам так же, как бумажные деньги кзвонкой монете: ценность их произвольна, условна. Таким мотивомявляется игра, -- в частности -- игра в карты, изобретенныеименно с этой целью. Если нет игр, ограниченный человек беретсяза первую попавшуюся чепуху. Между прочим, сигара можетпослужить хорошим суррогатом мысли. Вот почему во всем свете карточная игра сделалась главнымзанятием любого общества; она -- мерило его ценности, явноеобнаружение умственного банкротства. Не будучи в состоянииобмениваться мыслями, люди перебрасываются картами, стараясьотнять у партнера несколько золотых. Поистине жалкий род! Чтобы не быть пристрастным, я не скрою того, что можнопривести в извинение карточной игры: многие видят в нейподготовку к светской и деловой жизни, поскольку она научаетразумно использовать созданные случаем неизменяемыеобстоятельства (карты), с целью извлечь из них возможно больше.Имея в виду эту цель, человек развивает в себе "выдержку",учась при скверной игре сохранять веселый вид. Но с другойстороны именно этим карты оказывают развращающее влияние. Ведьсуть игры в том, чтобы любым способом, какими угодно хитростямизаполучить то, что принадлежит другому. Привычка действоватьтаким образом в игре постепенно укореняется и переходит вжизнь, так что в конце концов человек проводит этот принцип и ввопросах собственности: он готов считать дозволенным всякоеимеющееся в его руках средство, если только оно не запрещенозаконом. Примеры тому доставляет ежедневно обыденная жизнь. Если, как сказано выше, досуг является, так сказать,венцом человеческого существования, так как только он делаетего полным обладателем своего "я", то счастливы те, кто приэтом находят в себе нечто ценное; в большинстве же в часыдосуга обнаруживается ни на что неспособный субъект, отчаянноскучающий и тяготящийся самим собою. Посему -- "возрадуемся,{12}братья, что мы дети не рабыни, а свободной" (Поcл. к Гал. IV,31). Как счастливейшая страна та, которая нуждается лишь вмалом ввозе, или совсем в нем не нуждается, -- так и из людейсчастлив будет тот, в ком много внутренних сокровищ, и кто дляразвлечения требует извне лишь немного или ничего. Подобный"импорт" обходится дорого, порабощая нас, опасен, причиняетчасто неприятности, и все же является лишь скверной заменойпродуктов собственных недр. Ведь от других, вообще извне,нельзя ни в каком отношении ожидать многого. Границы того, чтоодин может дать другому, -- очень тесны; в конце концов человеквсегда останется один, и тут-то и важно, кто остался один.Здесь применимы слова Гете, которым он придавал общий смысл:"всякий в конце концов оказывается предоставленным самому себе"и Оливера Гольдсмита: "предоставленные самими себе, мывынуждены сами ковать и искать свое счастье" (The Traveller V,431 и сл.). Самым ценным и существенным должна быть для каждого еголичность. Чем полнее это достигнуто, а следовательно -- чембольше источников наслаждения откроет в себе человек, -- темсчастливее будет он. Вполне прав был Аристотель, сказав:"счастье принадлежит тому, кто сам себя удовлетворяет" (Eth.Eud. VII, 2). Ведь все внешние источники счастья и наслажденийпо своей природе крайне ненадежны, сомнительны, преходящи,подчинены случаю и могут поэтому иссякнуть даже приблагоприятнейших условиях; даже более -- это неизбежно, так какнельзя всегда иметь их под рукою. Во всяком случае почти всеони иссякают к старости: нас покидают тогда любовь, шутливость,страсть к путешествиям, верховой езде и пригодность к обществу;наконец смерть лишает нас друзей и родных. В этом отношении,больше чем в каком либо ином, важно, что именно мы имеем всебе. Наши личные свойства сохраняются дольше всею. Впрочем, влюбом возрасте они являются истинным, надежным источникомсчастья. -- В мире вообще немного можно раздобыть: он весьполон нуждою и горем, тех же, кто их избег, подкарауливает накаждом шагу скука. К тому же, по общему правилу властьпринадлежит дурному началу, а решающее слово -- глупости.Судьба жестока, а люди жалки. В устроенном таким образом миретот, кто много имеет в себе, подобен светлой, веселой, теплойкомнате, окруженный тьмою и снегом декабрьской ночи. Поэтомувысокая, богатая индивидуальность, а в особенности широкий ум,-- означают счастливейший удел на земле, как бы мало блеска внем ни было. Поистине мудрым было изречение 19-летней королевыШведской Христины о Декарте, известном ей по устным рассказам,да по одному из его произведений, и жившему уже 20 лет в полномуединении в Голландии: "Декарт -- счастливейший из всех людей,и его жизнь кажется мне достойной зависти" (Vie de Desc. parBaillet, Liv. VII, ch. 10). Необходимо, однако, -- как это былоу Декарта -- чтобы внешние условия были достаточноблагоприятны, дабы человек мог найти самого себя и свободнособою располагать. В Экклезиасте (VII, 12) сказано: "Мудростьхороша при наследстве и помогает радоваться солнцу". Кому, по милости природы или судьбы, выпал такой удел, тотс трепетной заботливостью будет следить, чтобы внутреннийродник счастья всегда был ему доступен, условием чего являютсянезависимость и досуг. Их он охотно добудет умеренностью ибережливостью; это для него тем легче, что он не вынужден --{13}подобно другим -- искать наслаждений вовне. Поэтому перспективачинов, денег, благожелательности и одобрения света не соблазнитего отказаться от самого себя, и опуститься до низменныхстремлений и дурных вкусов людей. Если представится случай, тоон поступит как Гораций в письме к Меценату (Lib. I, ер.7). Вообще крайне глупо лишаться чего-либо внутpи себя с тем,чтобы выиграть вовне, т. е. жертвовать покоем, досугом инезависимостью, -- целиком или в большей части -- ради блеска,чина, роскоши, почета или чести. Так, однако, поступал Гете;меня же мой гений решительно влек в другом направлении. Приведенная здесь истина, гласящая, что источник счастьяберет свое начало в самом человеке, находит подтверждение вверном замечании Аристотеля (наставление Никомаху 1,7 и VII,13, 14), что всякое наслаждение предполагает некоторуюдеятельность, применение известной силы и немыслимо безтакового. Учение Аристотеля, утверждающее, что счастье человеказаключается в свободном использовании преобладающих в немспособностей, -- воспроизводится Стобеусом в его исследовании оперипатетической этике (Eel. eth. II, cap. 7); счастье, говоритон, состоит в упражнении своих способностей работами, могущимидать известный результат. Исконное назначение сил, коими природа наделила человека,заключается в борьбе с нуждою, теснящей его со всех сторон. Разэта борьба прерывается, неиспользованные силы становятсябременем, и человеку приходится играть ими, т. е. бесцельнотратить их, ибо иначе он подвергнет себя действию другогоисточника человеческого страдания -- скуки. Она терзает преждевсего знатных и богатых людей; Лукреций дал превосходноеописание их страданий4, меткость которого мы в любое времяможем проверить в каждом большом городе. У таких людей в юностибольшую роль играет физическая сила и производительнаяспособность. Но позже остаются одни душевные силы; если ихмало, если они плохо развиты или же нет данных к ихдеятельности, то получается серьезное бедствие. Так как воляесть единственная неиссякаемая сила, то стараются ее возбудить,разжигая в себе страсти, прибегая, напр., к крупной азартнойигре -- поистине унизительному пороку. Вообще каждый праздный человек, сообразно с характеромпреобладающих в нем сил, выберет для их упражнения то или иноезанятие -- игру: кегли, шахматы, охоту, живопись, скачки,музыку, карты или поэзию, геральдику или философию и т. д. Тему эту можно разработать методически; для этого надообратиться к основе действия всех человеческих сил, т. е. ктрем основным физиологическим силам. Рассматривая их бесцельнуюигру, мы видим, что они являются источниками трех группнаслаждения, из коих человек, -- в зависимости от того, какаясила в нем преобладает -- выбирает более для себя подходящие.Наслаждения доставляются: во-первых -- воспроизводительнойсилой (Reproductionskraft); таковы еда, питье, пищеварение,покой и сон. Про некоторые нации сложилась молва, будто онивозводят эти наслаждения на степень народных торжеств. --Во-вторых, -- раздражаемостью (Irritabilitдt); таковыпутешествия, борьба, танцы, фехтование, верховая езда, разныеатлетические игры, охота, и даже битвы и война. -- В-третьих --чувствительностью (Sensibilitдt); таковы созерцание, мышление,ощущение, поэзия, музыка, учение, чтение, изобретение,философия и т. п. -- Относительно ценности, степени и{14}продолжительности каждой такой группы наслаждений можно сказатьмного, но я это предоставляю читателю. Вероятно, всякий подметил, что наслаждение,обусловливающееся тратой наших сил, а с ними и наше счастье,заключающееся в частом повторении наслаждений -- будет темполнее, чем благороднее обусловливающая их сила. Никто нестанет отрицать преимущества, принадлежащего в этом отношениичувствительности -- решительным преобладанием коей человекотличается от других животных, -- над двумя другимифизиологическими силами, присущими в равной или даже большейстепени животным. К чувствительности относятся и нашипознавательные силы: поэтому ее преобладание делает насспособными к наслаждениям духовным -- т. е. состоящим впознавании; наслаждения эти тем выше, чем больше перевесчувствительности5. Нормальный, средний человек живо заинтересуется каким-либопредметом лишь при условии, если последний возбуждает его волю;только этим предмет приобретает в его глазах личный интерес. Новсякое длительное возбуждение воли является процессом сложным;в известной доле в него входит и страдание. Средствомумышленного возбуждения ее при посредстве мелких интересов,могущих причинить не длительную и серьезную боль, а лишьминутную, легкую, которую правильнее бы назвать "щекотаниемволи" -- является карточная игра, -- обычное занятие"порядочного общества" во всех странах6. Человек с избытком духовных сил способен живозаинтересоваться чем-либо через посредство хотя бы одногоразума, без всякого вмешательства воли; ему это даженеобходимо. Такой интерес переносит его в область, совершенночуждую страданий, в атмосферу "веселой, легкой жизни богов". --Жизнь остальных протекает в отупении; их мечты и стремлениявсецело направлены на пошлый интерес личного благосостояния --т. е. на борьбу с разными невзгодами; поэтому их одолеваетневыносимая скука, как только эта цель отпадает и ониоказываются предоставленными самим себе; лишь бешенное пламястрасти способно внести известное движение в эту застывающуюмассу. Наоборот, человек с избытком духовных сил живет богатоймыслями жизнью, сплошь оживленной и полной значения. Достойныевнимания явления интересуют его, если он имеет время имотдаться; в себе же самом он имеет источник высших наслаждений.Импульс извне дают ему явления природы и зрелище человеческойжизни, а также разнообразнейшие творения выдающихся людей всехэпох и стран. Собственно, только он и может наслаждаться ими,так как лишь для него понятны эти творения и их ценность.Именно для него живут великие люди, к нему лишь они обращаются,тогда как остальные, в качестве случайных слушателей способныусвоить разве какие-нибудь клочки их мыслей. Правда, этим уинтеллигентного человека создается лишняя потребность,потребность учиться, видеть, образовываться, размышлять, -- а стем вместе и потребность в досуге. Но, как правильно сказалВольтер, -- "нет истинных удовольствий без истинныхпотребностей, а потому, благодаря им, интеллигентному человекудоступны такие наслаждения, которых не существует для других.Для большинства красота в природе и в искусстве, как бы оно ниокружало себя ею, являются тем же, чем гетера -- для старика.Богато одаренный человек живет поэтому, наряду со своей личной{15}жизнью, еще второю, а именно духовною, постепеннопревращающуюся в настоящую его цель, причем личная жизньстановится средством к этой цели тогда как остальные людиименно это пошлое, пустое, скучное существование считают целью.Он преимущественно будет заботиться о чисто духовной жизни,которая, благодаря постоянному развитию мышления и познания,получит связность и все резче обрисовывающуюся целость изаконченность завершающегося произведения искусства. От неепечально отличается жизнь чисто практическая, направленная лишьна личное благосостояние, способная развиваться лишь вширь, ноне вглубь, и служащая целью, тогда как должна бы быть лишьсредством. Наша практическая, реальная жизнь раз ее не волнуютстрасти, -- скучна и плоска; в противном же случае онастановится горестной; поэтому счастливы только те, кто наделеннекоторым излишком ума сверх той меры, какая необходима дляслужения своей золе. Такие люди рядом с действительной жизньюживут еще и духовной, постоянно их интересующей и занимающей, ипритом чуждой страдания. Простого безделья, т. е. ума,незанятого служением воле, -- для этого мало; требуетсяположительный избыток сил, который только и способен толкнутьнас на чисто умственную работу, вне служения воле: "отдых беззанятий -- это смерть, погребение живого человека" (Seneca, ер.82). Сообразно с тем, велик или мал этот избыток ума,существуют бесчисленные градации духовной жизни, начиная ссобирания и описания насекомых, птиц, минералов, монет и вплотьдо создания высших произведений поэзии и философии. Такая духовная жизнь ограждает нас не только от скуки, нои от ее пагубных последствий. Она спасает от дурного общества иот тех многих опасностей, несчастий, потерь, растрат, какиепостигают всякого, ищущего свое счастье во внешнем мире.Правда, мне моя философия ничего не дала, зато многоесохранила. "Нормальный", средний человек вынужден искать жизненныхнаслаждений вне себя: -- в имуществе, чине, жене и детях,друзьях, в обществе и т. п., и на них воздвигать свое счастье;поэтому счастье рушится, если он их теряет или в нихобманывается. Его положение можно выразить формулой: центр еготяжести -- вне его. Поэтому его желания и капризы постоянноменяются; если позволяют средства -- он то покупает дачу,лошадей, то устраивает празднества и поездки, вообще ведетширокую жизнь. Удовольствия он ищет во всем окружающем, вовне,подобно больному, надеющемуся в бульоне и лекарствах найтиздоровье, истинный источник которого -- его жизненная сила. Чтобы не перейти сразу к другой крайности, возьмемчеловека, если и не с выдающимися, то все же с превышающимиобычную скудную дозу духовными силами. Если внешние источникирадости иссякнут или перестанут его удовлетворять, -- он начнетпо-дилетантски заниматься искусством, или же реальными науками-- ботаникой, минералогией, физикой, астрономией и т. п.,найдет в этих занятиях немало наслаждения, и отдохнет за ними;мы можем сказать, что центр тяжести лежит отчасти уже в немсамом. Но так как дилентантизм в искусстве еще далек отистинного таланта, а реальные науки не идут далеевзаимоотношения явлений, то ни то, ни другое не в силахпоглотить человека всецело, наполнить все его существо и таксплести с собою его жизнь, чтобы ко всему остальному он потерял{16}интерес. Это составляет удел высшего духа, который обычноименуют гением. Только гений избирает абсолютной темой своегобытия жизнь и сущность предметов, и глубокое их пониманиестремится выразить, в зависимости от индивидуальных свойств, вискусстве, поэзии или философии. Только для такого человека занятие собою, своими мыслями итворениями насущно необходимо, одиночество -- приятно, досуг --является высшим благом, -- все же остальное -- не нужно, а еслионо есть, то нередко становится в тягость. Лишь про такогочеловека можно сказать, что центр его тяжести -- всецело в немсамом. Отсюда станет ясно, почему такие, крайне редкие люди дажепри отличном характере, не принимают того теплого,безграничного участия в друзьях, семье и обществе, на котороеспособны многие другие. Они готовы примириться с чем угодно,раз только они имеют себя. В них заложен один лишнийизолирующий элемент, тем более действительный, что другие людиникогда не могут их удовлетворить; и этих других они не считаютравными себе; так как эта отдаленность сказывается всегда и вовсем, то постепенно они начинают считать себя отличными отлюдей существами и говорить о людях в третьем, а не в первомлице множественного числа. С этой точки зрения тот, кого природа щедро наделила вумственном отношении, -- является счастливее всех; ибоочевидно, что субъективные данные важнее, чем объективные,действие коих, каково бы оно ни было, всегда совершается черезпосредство первых. Это и выражают стихи Люциана (Anthol. 1,67):"Богатство духа -- единственно истинное богатство; ибоимущественный достаток влечет за собою несчастье". Обладателювнутреннего богатства не надо извне ничего, кроме одногоотрицательного условия -- досуга, -- чтобы быть в состоянииразвивать свои умственные силы и наслаждаться внутреннимсокровищем, другими словами -- ничего, кроме возможности всюжизнь, каждый день и час, быть самим собою. Кому предназначеноналожить отпечаток своего ума на все человечество, для тогосуществует лишь одно счастье: иметь возможность развить своиспособности и закончить свои труды, -- и одно несчастье: неиметь этой возможности. Все остальное мало его касается.Поэтому великие умы всех времен придавали огромную ценностьдосугу. Что стоит человек, то стоит для него его досуг."Счастье, по-видимому, заключается в досуге", -- сказалАристотель (Eth. Nie. X, 7), а Диоген Лаэртий свидетельствует,что "Сократ восхвалял досуг превыше обладания девушкою". Тот жесмысл имеют слова Аристотеля (Eth. Nie. X, 7 -- 9): "жизньфилософа -- самая счастливая" и его изречение (Политика IV,II): "счастье в том, чтобы без помех упражнять своиспособности, каковы бы они ни были". Это совпадает со словамиГете в "Вильгельме Мейстере": кто рожден с талантом и радиэтого таланта, -- найдет в нем свое счастье". Но ни обычный удел человека, ни его природа не дают емудосуга. Естественное назначение человека состоит в том, чтобыпроводить всю жизнь в приобретении всего необходимого длясущестования своего и семьи. Человек -- сын нужды, а не"свободный ум". Поэтому для среднего человека досуг скоростановится бременем, даже пыткой, если не удается заполнить егоразными искусственными, фиктивными целями -- игрой,развлечениями или какой угодно чепухой; для него досуг опасен:{17}правильно замечено, что "трудно обрести покой в праздности". С другой стороны ум, далеко превышающий среднюю норму, --есть явление ненормальное, неестественное. Но раз оно налицо,то для счастья его обладателя необходим еще досуг, стольненужный одним и столь пагубный для других; без досуга он будетПегасом в ярме -- т. е. несчастлив. Если же сочетаются обененормальности -- внешняя и внутренняя, т. е. материальныйдостаток и великий ум, -- то в этом случае счастье обеспечено;такой человек будет жить особою, высшею жизнью: он застрахованот обоих противоположных источников страданий -- нужды и скуки-- т. е. как от забот о пропитании, так и от неспособностипереносить досуг (т. е. свободное время) -- два зла, которыевообще щадят человека лишь тогда, когда они, нейтрализуясь,поочередно уничтожают друг друга. Однако, с другой стороны надо учесть, что большой ум,вследствие преобладания нервной деятельности, образуетповышенную восприимчивость к боли в любом ее виде; кроме того,обусловливающий его страстный темперамент и неразрывно с нимсвязанные живость и цельность всех представлений придаютчрезвычайную бурность вызванным ими аффектам, из которыхмучительных в жизни больше, чем приятных. Наконец, выдающийсяум отдаляет его обладателя от остальных людей, их жизни иинтересов, так как чем больше человек имеет в себе, тем меньшемогут дать ему другие. Сотни предметов, доставляющих людямудовольствие, для него скучны и ненужны, в чем, пожалуй, исказывается повсюду царящий закон возмездия. Очень часто и,по-видимому, справедливо утверждают, что весьма ограниченный вумственном отношении человек, в сущности -- самый счастливый,хотя никто и не позавидует такому счастью. Впрочем, я не желаюнавязывать читателю окончательного решения этого вопроса, темболее, что сам Софокл высказал по нему два диаметральнопротивоположных суждения: "глубокое знание есть первое условиесчастья" (Antiq. 1328) и "не думать ни о чем -- значит житьсчастливо" (Ajax. 550). Также разноречивы философы ВетхогоЗавета: "жизнь глупца -- хуже смерти" (Иис. Сир. 22, 12) и "гдемного мудрости -- там много горя" (Экл. 1, 18). Кстати упомяну здесь, что человек, не имеющий вследствие-- нормальной, впрочем -- ограниченности, умственных сил,никаких духовных потребностей, называется филистером -- слово,присущее лишь немецкому языку; возникнув в студенческой жизни,термин этот получил позже более широкий смысл, сохранив,однако, прежнее основное значение -- противоположности "сынумуз". С высшей точки зрения я дал бы понятию филистера такоеопределение: это -- человек, постоянно и с большою серьезностьюзанятый реальностью, которая на самом деле не реальна. Ноподобное, уже трансцедентное определение не подходило бы к тойпопулярной точке зрения, на которую я стал, принявшись занастоящий труд, -- а потому, быть может, было бы понятно невсем читателям. Первое же определение легче допускаетспециальные разъяснения и достаточно ясно указывает на сущностьтипа и на корень свойств, характеризующих филистера. Это --человек без духовных потребностей. Отсюда следует многое.Во-первых, в отношении себя самого филистер лишен духовныхнаслаждений, ибо, как приведено выше: "нет истинныхудовольствий без истинных потребностей". Никакое стремление, ник познанию и пониманию, ради них самих, ни к собственноэстетическим наслаждениям, родственное с первым, -- не оживляют{18}его существования. Те из подобных наслаждений, которые емунавязаны модой или долгом, он будет стараться "отбыть" какможно скорее, словно каторгу. Действительными наслаждениямиявляются для него лишь чувственные. Устрицы и шампанское -- вотапофеоз его бытия; цель его жизни, -- добыть все,способствующее телесному благоденствию. Он счастлив, если этацель доставляет много хлопот. Ибо если эти блага заранее емуподарены, то он неизбежно становится жертвой скуки, с которойначинает бороться чем попало: балами, театрами, обществом,картами, азартными играми, лошадьми, женщинами, вином и т. д.Но и всего этого недостаточно, чтобы справиться со скукой, разотсутствие духовных потребностей делает для него недоступнымидуховные наслаждения. Поэтому тупая, сухая серьезность,приближающаяся к серьезности животных, -- свойственнаяфилистеру и характеризует его. Ничто не радует, не оживляетего, не возбуждает его участия. Чувственные наслаждения скороиссякают; общество, состоящее сплошь из таких же филистеров --делается скоро скучным, а игра в карты начинает утомлять.Правда, остаются еще радости своего рода тщеславия, состоящегов том, что он старается богатством, чином, влиянием или властьюпревзойти других, которые за это будут его уважать, -- или жехотя бы только в том, чтобы вращаться в среде тех, кто добилсявсего этого и таким образом греться в отраженных от них лучах(a snob). Из этой основной черты филистера вытекает, во-вторых, вотношении других людей, что не имея духовных, а имея лишьфизические потребности, он станет искать того, кто можетудовлетворить эти последние. В требованиях, предъявляемых им клюдям, он меньше всего будет заботиться о преобладании духовныхспособностей; скорее они возбудят в нем антипатию, пожалуй,даже ненависть: они вызовут в нем тяжелое чувство своейничтожности и глухую, тайную зависть; он тщательно станетскрывать ее, даже от самого себя, благодаря чему, однако, онаможет разрастись в глухую злобу. Он и не подумает соразмерятьсвое уважение или почтение с духовными качествами человека; этичувства он будет питать лишь к чину, богатству, власти ивлиятельности, являющимися в его глазах единственными истиннымиотличиями, которыми он желал бы блистать сам. Все это вытекает из того, что он не имеет духовныхпотребностей. Беда всех филистеров в том, что ничто идеальноене может развлечь их, и для того, чтобы избежать скуки, онинуждаются в реальном. Но все реальное отчасти скоро иссякает --утомляет, вместо того, чтобы развлекать -- отчасти ведет кразным невзгодам, тогда как мир идеального неистощим ибезгрешен. Во всем этом очерке о личных свойствах, способствующихнашему счастью, я исследовал кроме физических, главным образом,умственные свойства. В какой мере могут непосредственноосчастливить нас нравственные достоинства -- это изложено мноюраньше в очерке "Основы морали" (§ 22), к которому я и отсылаючитателя. {19}Глава третъя. О ТОМ, ЧТО ЧЕЛОВЕК ИМЕЕТ Великий учитель счастья, Эпикур, вполне правильно разделилчеловелеские потребности на три класса. Во-первых, --потребности естественные и необходимые; это те, которыепричиняют страдания, если их не удовлетворить. Сюда относятсялишь одежда и пища. Удовлетворить их -- не трудно. --Во-вторых, -- потребности естественные, но не необходимые;такова потребность в половом общении (правда, Эпикур об этом неговорит, но вообще я передаю здесь его учение в несколькоисправленном, подчищенном виде). Удовлетворить ее уже труднее.-- В-третьих, -- потребности не естественные и не необходимые;таковы роскошь, богатство, блеск; число их бесконечно иудовлетворить их крайне трудно (См. Diog. Laert. X, с. 28, §§149 и 127). Определить границу разумности наших желаний в отношении ксобственности -- трудно, если не невозможно. Удовлетворенностьчеловека в этом направлении обусловливается не абсолютной, аотносительной величиной, а именно отношением между егозапросами и его состоянием. Поэтому, это последнее,рассматриваемое отдельно, говорит так же мало, как числительдроби без знаменателя. Отсутствие благ, о которых человек и непомышлял -- не составит для него лишения: он и без них можетбыть вполне довольным, тогда как другой, имеющий в сто разбольше, чувствует себя несчастным из-за того, что у него нетчего-либо, в чем он имеет потребность. У каждого в этомотношении есть свой особый горизонт благ, которых он мог быдостичь, и потребности его не выходят за пределы этого круга.Если какой-либо из находящихся в нем объектов примет положение,вызывающее уверенность в его достижении -- человек счастлив; оннесчастлив, если какие-либо препятствия лишат его этойуверенности. Все, расположенное вне этого горизонта -- длячеловека безразлично. Поэтому бедняка не смущают огромныесостояния богачей, а с другой стороны, богачу не доставитутешения, при какой-либо неудаче, даже то многое, что у негоесть. Богатство подобно соленой воде: чем больше ее пьешь, темсильнее жажда. Это относится и к славе. Если, лишь только минует первая боль после потерибогатства и вообще состояния, наше настроение делаетсяприблизительно таким же, каким было раньше, -- то это оттого,что как только судьба уменьшила один фактор -- состояние, мысами тотчас же сокращаем другой -- наши потребности. Припостигшем несчастии эта операция чрезвычайно болезненна; зато,как только она совершена, боль начинает стихать и в концеконцов пропадает-рана зарубцовывается. -- Наоборот, присчастливом событии', пресс, сокращающий наши потребности,приподнимается и они начинают расти; -- в этом заключаетсярадость. Но длится она лишь до тех пор, пока не закончится этотпроцесс; мы привыкаем к увеличенному масштабу нашихпотребностей и становимся равнодушными к соответствующему емусостоянию. Мысль эту можно найти и в Одиссее Гомера (XVIII, 130-- 1377). Источник нашей неудовлетворенности заключается в нашихпостоянных попытках увеличить один фактор -- потребностиоставляя другой фактор без изменений. {20} Неудивительно, что в таком нуждающемся, как бы сотканномиз потребностей роде, каков род человеческий, богатствоценится, даже уважается больше и откровеннее, чем все другое;даже власть служит лишь средством к этой цели; неудивительно,далее, что имея в виду обогащение, люди все остальное презираюти отбрасывают в сторону; такова, в частности, участь философиив руках ее профессоров. Часто упрекают людей за то, что их желания направленыглавным образом на деньги, которые им милее всего. Но ведьвполне естественно, даже неизбежно любить то, что, подобнонеутомимому Протею, способно в каждый момент превратиться влюбой объект наших столь капризных желаний и разныхпотребностей. Всякое другое благо может удовлетворить лишь однупотребность, одно желание: еда важна лишь для голодного,лекарства -- для больного, вино -- для здорового шуба -- длязимы, женщины -- для молодежи и т. д. Все эти благаотносительны; лишь деньги -- абсолютное благо, так как ониудовлетворяют не одну какую-либо потребность_in concreto, авсякую потребность -- in abstracto. На имеющееся у нас состояние следует смотреть, как наограду от всевозможных бед и напастей, а не как на разрешениеили даже обязательно купаться в удовольствиях. Люди, неполучившие наследства, и достигшие благодаря тем или инымталантам, возможности много зарабатывать, почти всегда начиняютошибочно считать свой талант -- основным капиталом, априобретаемые через его посредство деньги -- прибылью. Поэтомуони из заработка не откладывают ничего с целью составитьнеприкосновенный фонд, а тратят все, что удается добыть.Обычный результат этого -- нищета; их заработок прекращаетсяили после того, как исчерпан их талант, если это талантвременный (как, напр., в искусствах), или же потому, чтоисчезли особые условия, делавшие данный талант прибыльным. Ввесьма благоприятных условиях находятся ремесленники:способность к ремеслу теряется не легко, или же может бытьзаменена работою помощников, а к тому же их изделия сутьпредметы необходимости, и следовательно, всегда найдут сбыт;вполне справедлива поговорка -- "ремесло -- это мешок сзолотом". -- Не так обстоит дело с художниками и разнымиартистами, именно поэтому им и платят так дорого. Но поэтому жезарабатываемые ими средства должны считаться капиталом, они же,к сожалению, видят в них прибыль и таким образом сами идут книщете. Напротив, люди, получившие наследство, отлично знают -- покрайней мере в начале -- что составляет капитал, и что --прибыль. Большинство постарается надежно поместить капитал, небудет его трогать, а даже, при возможности, станет откладыватьхотя 1/8 дохода, чтобы обеспечить себя на черный день. Поэтомуобычно такие люди остаются состоятельными. Сказанного нельзя применять к купцам: для них сами деньгислужат, подобно рабочим инструментам, средством дальнейшегообогащения; поэтому они, даже если деньги добыты ими самими,желая сохранить и приумножить их, будут пускать их в оборот. Нив какой среде богатство не встречается столь часто, как в этой. Можно сказать, что по общему правилу люди, испытавшиеистинную нужду, боятся ее несравненно меньше и поэтому болеесклонны к расточительности, чем те, кто знаком с нуждой лишьпонаслышке. К первой категории принадлежат люди, благодаря{21}какой-либо удаче или особым талантам быстро перешедшие избедности к богатству; ко второй -- те, кто родилсясостоятельным и остался таким. Обычно эти последние большезаботятся о своем будущем и потому экономнее первых. Этонаводит на мысль, что нужда не так уж тяжела, как она издаликажется. Однако, вероятнее, что истинная причина здесь другая:тому, кто вырос в богатстве, оно представляется чем-тонеобходимым, предпосылкой единственно возможной жизни -- также, как воздух; поэтому он заботится о богатстве не меньше, чемо своей жизни, а следовательно, окажется, вероятно, аккуратным,осторожным и бережливым. Напротив, для человека, выросшего в бедности, она кажетсяестественным состоянием, а свалившееся ему каким-либо путембогатство -- излишком, годным лишь для наслаждений и мотовства;исчезло оно -- человек обойдется и без него, как обходилсяраньше, да к тому же спадет с плеч лишняя забота. Здесь уместновспомнить слова Шекспира: "Должна оправдываться поговорка, чтосев верхом, коня загонит нищий" (Henry VI, Р. 3. A.I). К этому надо прибавить, что долго жившие в нужде людипитают чрезмерное доверие отчасти к судьбе, отчасти ксобственным силам, помогшим им